Союзная интервенция и население Северной области

Союзная интервенция и население Северной области

Национально-патриотические идеи белых политиков и военных не были совершенно чужды широким массам населения Архангельской губернии. Первая мировая война не только усилила национальные и этатистские убеждения элит, но и сработала как катализатор для появления массового российского национализма. Возложив на все население страны обязанности и ответственность в связи с ведением тотальной войны, она вовлекла широкие массы в общенациональную политику[535]. Большинство жителей Архангельской губернии поддерживали военные усилия страны, отправляя призывников на фронт, и живо интересовались сведениями с театра военных действий. Они были и потребителями массовой патриотической пропаганды, которая не жалела красок для храбрых союзников России (стран Антанты), вступивших в смертельную схватку с извечным врагом – Германией[536].

Однако антигерманские настроения и зачатки крестьянского национализма не переросли в апологию национального государства, как это было у значительной части образованной общественности. Поэтому простые жители Архангельской губернии, видя в Гражданской войне во многом продолжение длительного конфликта России и Антанты с Германией, не испытывали изначальной враждебности к интервентам. Проявлявшееся периодически недовольство интервенцией было вызвано прежде всего практическими соображениями. Его определяли бытовые столкновения и конфликты, а также неоправдавшиеся надежды населения на то, что союзники принесут с собой «мир и хлеб».

Летом 1918 г. многие жители губернии с нетерпением ожидали начала интервенции. Они связывали с ней прекращение непопулярной мобилизации в Красную армию и поступление хлеба из-за границы, что могло спасти нехлебородный Север от надвигавшегося голода. Население губернии в целом благожелательно отнеслось к высадке союзников в Архангельске. Сформированные в деревнях отряды самообороны не только не противодействовали интервентам, но, напротив, помогали белым и союзным отрядам изгнать красногвардейцев из соседних деревень. Приветственные обращения и телеграммы, приходившие в Архангельск в первые недели после переворота из городов и сел губернии, говорили о сочувственном отношении населения к интервенции и белой власти[537]. Хотя на крестьянские обращения часто влияли представители политических элит и приезжие агитаторы, массовость схожих резолюций показывает, что крестьяне были готовы по крайней мере выразить согласие с переменой власти и первоначально не противодействовали приходу интервентов.

4 августа 1918 г. в типичной по своему содержанию телеграмме пинежский Комитет общественной безопасности сообщал Северному правительству о своей полной поддержке, основанной на «единодушной воле местного населения, не желавшего подчиниться распоряжению Советской власти о мобилизации против союзников и вообще враждебно настроенного к большевикам»[538]. Мезенское уездное земское собрание выражало надежду, что «союзные державы в нынешнее трудное время братски помогут восстановить целость и независимость России и окажут продовольственную помощь Севобласти»[539]. Из Власьевской волости в Архангельск было направлено следующее постановление: «Приветствуя союзников, как освободителей от германского ига, наложенного на русский народ Брестским договором через агентов Германии – большевиков, волостное собрание Власьевской волости выражает надежду, что союзники снабдят население хлебом, которого в этом году вследствие плохого урожая слишком мало»[540]. В целом, первые резолюции с мест нередко повторяли заявления белой власти, что интервенция призвана помочь лояльным русским силам в борьбе против Германии и большевиков. Однако они в первую очередь связывали с приходом союзников решение собственных насущных проблем, и особенно улучшение хлебного снабжения.

Поддержка интервенции среди обычного населения губернии значительно сократилась уже в первые месяцы существования Северной области. Однако причиной служило не возмущение попранными правами русской власти и не страхи перед союзной колонизацией Севера, а разочарование в надеждах на установление мира и снабжение хлебом, которые связывались с приходом интервентов и свержением большевиков. Более того, в отличие от политической элиты и военного командования, если население выражало недовольство, оно касалось не только интервенции, но и вообще политики «верхов» – белых и союзных в равной степени.

Уже в начале осени 1918 г. стало очевидно, что союзные и белые власти не способны наладить достаточное продовольственное снабжение губернии[541]. В ответ в Архангельск стали поступать протесты с мест и жалобы на неисполненные обещания интервентов и правительства. В частности, общее собрание граждан Нижнемудьюжского сельского общества Онежского уезда жаловалось: «…нам крестьянам приходится заниматься тяжелым физическим трудом, которым могут заниматься только те, кто питается только более или менее сносно. Нам же приходится питаться чем попало, как например: соломой или хлебом с примесью мха»[542]. Другие волости писали, что крестьяне потребляют теперь в пищу различные суррогаты, которые в иные годы не шли даже на корм скоту[543]. Некоторые деревни напрямую связывали требование увеличить хлебный паек с теми «услугами», которые они оказали союзному командованию и Северному правительству. Председатель Вонгудо-Андозерской волостной земской управы так суммировал полученные резолюции сельских сходов: крестьяне голодают, «и тут еще, несмотря на такие заслуги волости, – граждан с. Вонгуда, что они с 18-го августа по 10 сентября включительно почти все стояли под ружьем и охраняли подступы к городу Онеге от большевистских банд – им не то чтобы за услуги дать хлеб в первую очередь, как тогда обещало высшее командование – наоборот им сбавили за целый октябрь месяц и дали такую норму, чтобы только не умереть с голоду»[544].

Недостаток продовольствия породил разочарование в союзной помощи не только среди архангельских крестьян, но и в рабочей среде. Британский генерал Мейнард отмечал, что среди рабочих Мурманского края быстро росло недовольство интервенцией. Причину он видел в нехватке питания и задержках зарплаты железнодорожникам, перевозившим союзные войска и грузы. Он даже предпринял специальную поездку в Лондон, чтобы вытребовать необходимые кредиты для погашения задолженности[545].На связь между плохим продовольственным снабжением и недовольством по отношению к англичанам и белой власти указывали и красные разведчики на Севере[546].

Интервенция не оправдала надежды населения не только на обильное питание, но и на то, что удастся избежать новой войны. Уже в конце августа 1918 г. был объявлен призыв в белую армию, а вместе с ним пришли массовые повинности по перевозке русских и союзных военных грузов и войск[547]. Несмотря на то что население в конечном итоге смирились с необходимостью войны и северная белая армия выросла до значительных размеров, отношение к интервенции уже не было благоприятным. Его сменили равнодушие и апатия. Крестьяне могли более положительно относиться к интервентам, если им удавалось выменять у союзных солдат имевшиеся в некоторых хозяйствах молоко и яйца на дефицитные консервы, хлеб и алкоголь. И равнодушие сменялось возмущением, когда боевые действия опустошали деревни или когда союзные и белые солдаты сжигали прифронтовые села, чтобы те не служили опорными пунктами для вылазок врага[548].

Более резкие выпады против интервенции звучали со стороны некоторых организованных групп архангельских рабочих и меньшевистского руководства профсоюзами. В частности, во время февральско-мартовского политического кризиса 1919 г. председатель архангельского Совета профсоюзов М.И. Бечин, критикуя белое правительство, обрушился также и на интервентов. В своих речах от лица рабочих и мобилизованных солдат он заявлял, что те «союзникам себя за банку консервов и табаку не продадут»[549]. Впрочем, эти речи не имели широкого резонанса среди населения губернии или даже в рабочей среде. Хотя власти Северной области решились на открытый судебный процесс, чтобы разоблачить несостоятельность лозунгов Бечина, ни обвинение, ни 15-летняя каторга, назначенная ему решением суда, не вызвали волны возмущения[550]. Простое население области в целом оставалось безучастным к спорам вокруг интервенции.

Патриотические выпады против интервентов со стороны красной пропаганды также едва ли имели широкое влияние на настроения жителей Севера. Даже советские исследования, приводившие обширный материал о красных пропагадистских кампаниях в белом тылу, не подтверждают документально связь между пропагандой и недовольством союзниками среди населения[551]. Патриотические лозунги советских листовок, как свидетельствуют современники, если и имели влияние, то прежде всего на офицеров северной армии, которые были уязвлены «предательским» и «хищническим» поведением союзников[552]. Не национальные интересы, но локальные нужды, обеспечившие вначале широкие симпатии к союзникам, продолжали определять политические предпочтения жителей губернии на протяжении всей Гражданской войны.

* * *

В целом союзная интервенция сыграла противоречивую роль в Гражданской войне на Севере России. Укрепив материально и численно антибольшевистские силы, она в то же время вызвала резкое недовольство белых политиков, военных и северной общественности. Упреки в адрес интервентов сыпались со стороны различных политических сил, подчеркивая, насколько глубоко те разделяли представления о ценности сильного национального государства и насколько верили они в необходимость защищать его от любых внешних угроз. Испытывая панический страх перед перспективой оказаться «марионетками» союзников и перед иностранной колонизацией Севера, белые пытались ограничить союзное вмешательство во внутрироссийский конфликт, лишая себя тем самым важнейшей опоры. Хотя антисоюзнические настроения и русский национализм объединяли различные политические группы белой элиты, они же отделяли белое руководство от простого населения Северной области, настроения и действия которого определялись локальными нуждами и практическими соображениями. Жители Архангельской губернии не выступали против интервенции из патриотических соображений. Но они и не поддерживали интервентов, так как те не принесли мира и хлеба, которых более всего желали обычные жители и до начала военных действий, и во время Гражданской войны.

Безусловно, неуспех союзного вмешательства в значительной мере был связан с нерешительностью кабинетов Антанты, которые не могли или не хотели пойти на более широкомасштабную кампанию в России с целью свергнуть большевизм. Тем не менее, даже если бы союзники изначально направили на Север России многотысячный десант, о котором мечтали многие белые офицеры и политики, они едва ли обеспечили бы успех антибольшевистской борьбы[553]. Возможно, напротив, более масштабное вмешательство союзных войск еще сильнее настроило бы против них белые политические и военные элиты, поставив Антанту перед необходимостью сражаться не только с большевиками, но и с «лояльными» союзникам национально-патриотическими русскими силами.

В конечном итоге исход Гражданской войны зависел не от интервенции, которая была лишь второстепенным фактором в развернувшейся в России борьбе за власть, а от того, насколько белые и красные политические элиты смогли привлечь на свою сторону и мобилизовать на войну население. Вопросу о том, в какой мере этому способствовала политика Северного правительства и стала ли антибольшевистская кампания на Севере России хотя бы отчасти действительно народной войной, посвящены две последующие главы.