Локальные «контрреволюции» и местное управление Северной области

Локальные «контрреволюции» и местное управление Северной области

Белая власть пришла в Архангельскую губернию не медленной волной «контрреволюции», расползавшейся от Архангельска, а мгновенной серией локальных переворотов. Антибольшевистский переворот в Архангельске, совпавший с пиком крестьянских выступлений в связи с надвигавшимся голодом и красной мобилизацией, не встретил почти никакого противодействия в губернии. В августе 1918 г. в течение нескольких суток после смещения Архангельского исполкома большинство уездных центров и многие волости губернии поддержали белое правительство. Но местные «перевороты» происходили настолько быстро, что порой мало что отличало новые органы управления городом и деревней от прежних советов и комитетов.

«Контрреволюция», так же как и революция годом ранее, распространялась по уездам губернии посредством телеграфа. Сводки северного бюро печати показывали, что многие города и волости переходили на сторону белого правительства, едва получив телеграфные сообщения о перевороте и задолго до подхода первых союзных или русских офицерских отрядов. Так, уже к трем часам дня 3 августа 1918 г., или всего через сутки после смещения советской власти в Арангельске, Холмогоры сообщали: «Три члена уездного Исполкома… бежали; остальные сложили полномочия. Власть в Холмогорах перешла Временной комиссии по управлению городом и уездом… сорганизованы и вооружены крестьянские отряды Курейской, Ломоносовской и Кушевской волостей». Усть-Пинега телеграфировала: «Красноармейцы бегут, власть переходит к местному самоуправлению»[691]. На следующий день из Пинеги передавали: «Организован Комитет Общественной Безопасности в составе представителей от Городской думы, земства и общественных организаций… Местный уездный исполнительный комитет, убедившись в полном бессилии губернского исполнительного комитета, принужденного бежать в Шенкурск, и покоряясь единодушной воле местного населения, не желавшего подчиниться распоряжению советской власти о мобилизации против союзников и вообще враждебно настроенного к большевикам, извещает… о своем постановлении: сдать все дела в полном порядке органам Нового Правительства». Мезень рапортовала: «Советская власть свергнута. Организованы органы новой местной власти»[692].

В последующие дни подобные сообщения и приветствия в адрес Верховного управления продолжали приходить из других уездов и сел, во многих из которых новая власть установилась мирно и бескровно. Спонтанно организованные отряды самообороны арестовывали большевистских руководителей и помогали подходившим союзным и белым отрядам преследовать красноармейцев[693].

Жители губернии массово изгоняли непопулярных советских руководителей, посаженных при поддержке большевистского Архангельска. Однако часто они не считали нужным ликвидировать сами советы. В то время как в городах Архангельске, Холмогорах, Мезени и Пинеге возобновили работу земские управы, в других городах население восстанавливало небольшевистские советы или создавало новые органы власти, которые включали представителей как советов, так и земств. Так, в Онеге открывшийся 10 августа шестой уездный крестьянский съезд приветствовал антибольшевистский переворот и Верховное управление и избрал в качестве местной высшей власти Онежский народный совет[694]. В Печорском уезде свержение большевистской власти подтвердил работавший в Усть-Цильме с 12 по 14 августа чрезвычайный уездный съезд советов. Съезд избрал временный правительственный комитет во главе с комиссаром бухгалтером Козловым и включил туда многих членов прежнего исполкома совета. Представители комитета сообщали в Архангельск, что местные большевики «здесь не безобразничают и безобразничать не будут, это всюду устраивает безобразие красная армия из Архангельска, местные же красноармейцы слушались местного исполкома, который здесь действовал разумно»[695]. Поэтому съезд даже не счел нужным распустить отряд красноармейцев, который был переименован в милицию и поступил в распоряжение правительственного комитета. Из печорских сел Мохчи и Ижмы также победно сообщали, что «красноармейцы имеются местные, вскоре они будут называться милиционерами»[696].

В волостях и селах губернии местное управление нередко оставалось почти неизменным. Например, в промысловом становище Териберка на Мурмане после полученного распоряжения правительства распустить Териберский совет и восстановить земство общее собрание жителей вынесло резолюцию «в местную земскую управу выбрать совет рыбачьих депутатов»[697]. В других же волостях по-прежнему всем управляли непереизбранные советы. По свидетельству земского представителя Шенкурского уезда Г.Н. Преображенского, некоторые волости даже «не думают изменять названий своего самоуправления». С Печоры же сообщали, что там, как и в предшествующие месяцы, на местах всем заправляют волостные комитеты[698].

Северное правительство стремилось восстановить всесословные земства и городские думы и не доверяло советам, являвшимся, в его представлении, классовыми организациями[699]. Однако оно не имело возможности сместить советы силой. Более того, желая скорее распространить свою власть на всю губернию, оно первоначально признавало и санкционировало работу различных органов местного управления. Так, белые власти утвердили состав Онежского народного совета и назначили его руководителей Я.А. Моторина и С.Г. Мелехова членами уездного правительственного комитета, который вместе с уездным правительственным комиссаром представлял в уезде центральную администрацию. Избранный съездом советов усть-цилемский комиссар Козлов был 15 августа утвержден правительственным комиссаром Печорского уезда, несмотря на то что в Архангельске так и не смогли выяснить его партийной принадлежности[700]. В городе Коле на Мурмане сохранил власть прежний городской совет, после того как его председатель Лоушкин заверил правительство, что земскую управу восстановить нельзя из-за отсутствия многих гласных и что полномочия городского совета «не выходили за пределы прежней управы». Верховное управление лишь настояло, чтобы именовался совет не советом, а Временной кольской городской управой[701].

Таким образом, в первые месяцы белой власти местное управление в Северной области мало отличалось от прежней революционной администрации. Удалив «пришлых» большевиков и некоторых непопулярных местных руководителей, население восстанавливало выборные советы, комитеты или земства. Обычные жители и низовые политические лидеры часто вообще не видели различий между советами, земствами и другими формами самоуправления. Главное, чтобы выборные органы отражали волю большинства населения и были избраны демократично. Например, Александр Драгунов, делегат от Онеги на 6-м онежском крестьянском съезде, рассуждал: «Наша задача создать такую власть, которая бы базировалась на всеобщем, прямом, равном и тайном голосовании, а как эта власть будет называться: Советами или Земством, не важно»[702]. Поэтому в уездах и волостях Северной области продолжали лишь с небольшими изменениями действовать прежние органы самоуправления, являвшиеся прямыми преемниками тех выборных организаций, которые создавались в губернии еще с 1917 г.[703]

Белое правительство чувствовало себя неуютно на старом советском фундаменте местных самоуправлений. Поэтому уже осенью 1918 г. оно занялось организацией земских перевыборов, в результате которых в волостях и уездах должны были появиться всесословные демократически избранные органы власти, избавленные от бывших членов большевизированных советов. Стараясь представить образец справедливых и открытых выборов, белое руководство уделяло много внимания этой кампании. Утвержденные северным правительством временные правила о выборах повторяли демократические положения 1917 г. и основывались на праве всеобщего, прямого, равного и тайного голосования. Единственным изменением было то, что права голоса теперь лишались военнослужащие, чтобы не допустить политизации армии[704]. В уезды и волости направлялись инструкторы, объяснявшие населению процедуру и значение выборов и распространявшие листовки и предвыборную литературу.

Кампания по земским перевыборам растянулась с октября 1918 г. до весны 1919 г. и охватила все уезды губернии, за исключением волостей, отрезанных красным фронтом. Хотя выборы в земства проходили всего во второй раз после учреждения земств в губернии в 1917 г., на избирательные участки явились больше половины избирателей. Явка была достаточно высокой, несмотря на то что часть населения не смогла проголосовать из-за распутицы, перевозки военных грузов или промыслового сезона. Число участвовавших в голосовании колебалось от 67 % в тыловом Архангельском уезде до 45 % в прифронтовом Холмогорском уезде[705].

Как свидетельствуют отчеты о выборах, интерес населения к кампании менялся в зависимости от того, какую роль играли выборные органы в деревне. Так, в тех селах и волостях, где наиболее важные вопросы по-прежнему решал крестьянский сход, выборы в волостные земства порой приходилось проводить по нескольку раз, так как намеченные кандидаты отказывались, не желая служить по три года без всякого жалованья. Бывали случаи, как, например, в Часовенской волости Архангельского уезда, что в итоге в земствах оказывались те, «кто побогаче и кто не нес повинностей – не был в солдатах, не служил старшиной или десятским», или те, кого провели «по злобе», лишь бы самим не служить[706]. Но ситуация резко менялась, когда с новым земством связывалось разрешение важных конфликтов на селе или когда от числа голосовавших зависело, пройдут ли представители того или иного села в волостное или уездное собрание. Тогда нередко голосовали более 90 % избирателей. Таким образом, даже если крестьяне не всегда признавали значение земств, все же в органах волостного и уездного самоуправления они предпочитали видеть собственных местных представителей и делали все, чтобы обеспечить их избрание.

В целом Северное правительство могло быть довольно успехом перевыборной кампании. К весне 1919 г. на большей части территории области уже действовали переизбранные земства. Однако, несмотря на все усилия, земские органы не отличались значительно от прежних советов. Даже попытка внедрить на селе демократическую процедуру выборов имела лишь ограниченный успех. Так, наряду со всеобщим, прямым, равным и тайным голосованием, на котором настаивало правительство, низовые выборы в губернии, как и в 1917 г., нередко проводились традиционным способом – на общем собрании простым поднятием рук[707]. Жители губернии также не стремились удалять из выборных органов сотрудников большевиков и представителей радикальных левых партий. Как правило, они вообще не обращали внимания на партийность. Сводки об уездных и волостных выборах регулярно отмечали, что партийного «деления на местах не существует» и что выборы, как и раньше, проходили по персональному принципу[708].

Как и в предшествовавшие месяцы революции, население, как правило, выдвигало в органы самоуправления грамотных крестьян, местных уроженцев, пользовавшихся авторитетом на селе. В частности, как отмечал правительственный комиссар Онежского уезда, в земские кандидаты намечались «люди грамотные, деятельные, хозяйственные»[709]. Избранные представители не были маргиналами и в имущественном отношении. Например, по данным выборов в Холмогорском уезде, «большинство гласных являются средними по зажиточности; однако есть в составе гласных люди богатые, а также и бедняки»[710]. Нередко в органы самоуправления избирались те же местные представители, которые уже в 1917 г. успели поработать в земствах, а в первой половине 1918 г. состояли в советах. Губернские земские делегаты открыто признавали, что в волостных земствах оказались многие члены прежних советов, но при этом разводили руками: «…других способных людей не было – все наперечет»[711].

В результате местная власть в Северной области была прямой преемницей тех органов самоуправления, которые возникали в деревне с началом революции. В новых земствах не оказалось лишь немногих прежних руководителей, посаженных сверху большевистской администрацией губернии. Также в ряде волостей лишились полномочий представители фронтовой «молодежи», которая прежде «заполнила советы». Но в целом в земствах, как правило, заседали те же, что и раньше, авторитетные местные лидеры, и даже многие фронтовики сохранили свои места в местном самоуправлении[712].

Таким образом, белая власть на Севере не опиралась на зажиточных крестьян, деревенских «кулаков»[713], как утверждала советская историография, а управляла той же пореволюционной деревней, что и большевистское правительство, с почти теми же местными лидерами и лишь слегка измененными органами местного самоуправления. Если вовсе не засилье «кулаков» сделало белую деревню белой, то, как будет показано ниже, белый террор и устрашение населения также не играли первостепенной роли в управлении Северной областью.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.