ГЛАВА 1 ВСТУПЛЕНИЕ: АЛЕКСАНДР И ВЛАСТЬ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА 1

ВСТУПЛЕНИЕ: АЛЕКСАНДР И ВЛАСТЬ

Выдающийся русский писатель и историк Николай Михайлович Карамзин при вступлении на престол Александра в 1801 году адресовал ему такие слова:

Пусть под твоим скипетром Россия станет воплощением высшего счастья и добродетели. Ты отец отечества, второй творец для своих подданных. Бог и честь с тобой[1].

Если судить по высказываниям Александра, он едва ли разделял убеждение Карамзина в божественном предназначении царской власти и совсем не прельщался ею. Перед тем как взойти на трон, самым близким друзьям Александр говорил, что чувствует себя недостойным править и хочет только одного: убежать от этого мира. Он сказал своему бывшему учителю Лагарпу, что мечтает жить на ферме рядом с ним в Швейцарии, а своему другу князю Виктору Павловичу Кочубею признавался в 1796 году: «Мой план — это поселиться с женой на берегу Рейна, где я буду жить в мире, как человек, ищущий счастья в компании друзей и изучении природы»[2]. Даже в момент своего великого триумфа в 1812 году, когда армия Наполеона была уже изгнана из России, он писал мадам де Шуазель-Гуфье, графине Тизенгаузен: «Нет, трон — не мое призвание, и если бы я мог с честью изменить мое положение, я бы с удовольствием сделал это»[3]. Не позднее 1819 года он говорил своей семье о желании «снять с себя все обязанности и удалиться от мира», доверив судьбу Европы более молодым правителям. Есть даже легенда, что Александр инсценировал свою смерть и остаток жизни провел в Сибири, приняв схиму.

Но все же эта демонстрация своей скромности, неспособности править, отвращения к исполнению своей власти мало согласуется с фактами царствования Александра. Несмотря на заявления о нежелании править, он вступил на трон в 1801 году после жестокого государственного переворота, когда был убит его отец Павел I. Он претендовал на благосклонность к конституционным и представительным установлениям и в 1813 году даже заявил Иоаннису Каподистрии (позже ставшему его министром иностранных дел): «Ты любишь республику, и я люблю ее»[4]. В то же время он никогда не пытался провести в жизнь даже те конституционные проекты, которые были выдвинуты до него, и не производил изменений в правительственной структуре, если это могло умалить его власть. Действительно, он со злостью отвечал своим подчиненным, когда те осмеливались заявлять, что имеют какие-либо права. Когда в 1803 году группа сенаторов попыталась использовать права представительства, которыми, как они считали, обладал Сенат, преобразованный в 1802 году, Александр усмотрел в этом «дьявольское намерение» с их стороны. В 1811 году центральная администрация была перестроена, в связи с чем значительно возросла власть министров. Но, в соответствии с анекдотом, записанным писателем Николаем Ивановичем Тургеневым, когда адмирал Николай Семенович Мордвинов, пытаясь установить меру министерской ответственности, спросил у Александра, будет ли указ принят, если министр откажется подписать его, получил на это прямой ответ: «Конечно, указ должен быть выполнен при любых обстоятельствах»[5].

Насколько строго Александр относился к злоупотреблениям своих подчиненных (с его точки зрения), настолько милостиво он даровал им различные привилегии. В 1815 году он представил свою конституцию в только что сформированный Конгресс Польского королевства, которое формально было соединено с Российской империей тем, что царь также был и королем Польши. Конституция основывала структуру и функции представительного органа, Сейма. Отношения Александра с первым польским Сеймом были довольно дружеские, но когда депутаты второго Сейма в 1820 году осмелились оспаривать некоторые правительственные действия, заявив, что они идут «против конституции», им было сказано, что царь может отменить конституцию так же, как и провозгласить таковую. Он враждебно реагировал на любую попытку своих подданных проявить инициативу в проведении реформ, даже когда они выражали желания, совпадающие с желаниями самого Александра. Когда ближе к концу его царствования некоторые именитые землевладельцы позволили себе представить царю на рассмотрение предложение об освобождении крепостных, царь, по некоторым сведениям, ответил: «Оставьте мне провозглашать законы, которые я считаю полезными для своих подданных»[6]. И это — несмотря на то, что он сам выражал отвращение к крепостничеству и во время своего правления несколько раз назначал комиссии для подготовки освобождения крестьян.

Содержание писем Александра за границу также не соответствует представлению о нем как о человеке, которого тяготила власть. Действительно, даже в ранние годы своего царствования, когда Россия еще не была способна активно влиять на мировые события, Александр настойчиво требовал от государственных деятелей и правителей других стран уважения к своим взглядам и идеям. Он отстаивал свои права участвовать во всех европейских делах, принимать дипломатические решения, от территориальных урегулирований до установления внутренней формы государственного управления, независимо от того, имели ли эти решения какое-нибудь значение для России или нет. Например, во время наполеоновских войн он настойчиво выказывал интерес к территориальным и конституционным договоренностям о маленьких германских государствах, выражал участие в судьбе короля Сардинии и особый интерес к устройству Швейцарии. После поражения Наполеона Александр решил, что Россия должна играть главную роль в разрешении будущих европейских проблем. Когда разгорелись восстания на Пиренейском и Апеннинском полуостровах в 1820 годах, царь добровольно вызвался послать русские войска через всю Европу, чтобы помочь в восстановлении законной власти; это предложение остальные великие правители приняли без удивления, но с подозрением.

Кроме того, Александр делал смелые предложения о будущей организации Европы и устройстве ее дел. В 1804 году он представил Вильяму Питту предложение о реорганизации Европы в лигу либеральных и конституционных государств, основанных на «священных правах человечества» под отеческой заботой Британии и России. В то же время он предлагал законы и кодекс прав человека сделать едиными для всей Европы. В 1804 году Александр был слишком слаб, чтобы подкрепить свои взгляды, но после победы над Наполеоном, в которой русские войска сыграли решающую роль, он оказался в положении, позволяющем ему отстаивать свои идеи о европейской организации с большей силой. Его Священный союз со временем был с презрением отвергнут всеми государственными деятелями, но в 1815 году в Европе только английский принц-регент и папа смогли отказать ему в верности (турецкий султан не был приглашен).

Александр был уверен, что его законы получат полную поддержку, так как они несут благо всем европейцам. Он всегда утверждал, что его политика не только внутренне-национальна, но и предназначается для разрешения проблем всего континента; он и в самом деле считал, что его законы пойдут «на пользу всему миру». Он ожидал, что все люди оценят его «известные законы умеренности и бескорыстия». И все же эти умеренность и бескорыстие не мешали Александру увеличивать свою власть над обширными и стратегически важными территориями во все время своего царствования — Финляндией в 1809 году, Бессарабией в 1812 году и, что самое главное, Польским королевством в 1815 году (преимущественно за счет земель, которыми владела Пруссия после трех разделов Польши в конце восемнадцатого века). Царь расширил границы своей империи больше, чем каждый из двух его знаменитых предшественников в восемнадцатом веке — Петр I и Екатерина II, — и принес силу российскую в самое сердце Европы.

Контраст между заявлениями Александра о желании уединиться от мира и силой и энергией, с которыми на самом деле он утвердил свою власть дома и за границей, — это только один пример кажущихся противоречий между его словами и его действиями на всем протяжении царствования. Он объявил, что «любит конституционные установления» и «любит свободу», но отклонил конституционные проекты для России, которые были представлены ему на рассмотрение; он часто выражал свое отвращение к крепостничеству, но в общем-то так и не отменил его; он говорил о «правах человека», но посылал тысячи солдат и простых крестьян в военные поселения против их воли. Это привело к тому, что его изображали как очевидно лицемерного («играющего в либерализм» словами Ленина) или непоследовательного и слабого, управляемого более жестокими и уверенными советниками. Историки охарактеризовали его как «сфинкса» («Le Sphinx du nord» — в заголовке биографии Александра, написанной Анри Труайя) или как «загадочного царя» (в заголовке биографии Мориса Палеолога) в попытке передать его личные комплексы. Наполеон заключил, что в нем есть «что-то требовательное», а Кестльри просто считал, что он был психически неуравновешен. Подданные Александра резко разделялись во мнении о своем правителе. С одной стороны, существовали легенды, в которых он представлялся святым, с другой стороны — Преображенские староверы в Москве изображали его Антихристом с рогом и хвостом.

Александр, без сомнения, обладал способностью говорить то, что его слушатели хотели услышать, — он умел убеждать, по крайней мере в большинстве случаев, таких разных людей, как его бабушка Екатерина II, его учитель Лагарп, его польский друг князь Адам Чарторыский, его министр иностранных дел Иоаннис Каподистрия[7], его министр духовных дел и народного просвещения князь Александр Николаевич Голицын, квакер Вильям Аллен и мистическая мадам Юлия де Крюденер, с которой он искренне разделял многие убеждения и чувства. Он обнародовал свои взгляды на деспотизм и республиканизм в переписке с такими людьми, как Джереми Бентам, Томас Джефферсон и Тадеуш Костюшко, в манере, которая иногда предполагала наивность или лицемерие. Но факты не подтверждают мнения, что Александр был слабой личностью, хотя моменты неуверенности в себе у него случались. Он показал свою непоколебимость, отказавшись от любых компромиссов с Наполеоном, когда тот вторгся в Россию и вошел в Москву. Он не только успешно препятствовал любым попыткам своих советников произвести изменения в государственной структуре против его воли, но и твердо следовал политике, которая, как он знал, не была популярной — например, заключение Тильзитского мира в 1807 году, включение в экзаменационную комиссию официальных лиц своего министра Михаила Михайловича Сперанского и утверждение конституции Польши в 1815 году. Нельзя сказать, чтобы он потакал своим советникам. Александр всегда был готов действовать против их желаний; ни Чарторыский, ни Каподистрия, фактически ведавший всеми иностранными делами, не были способны на самом деле заставить Александра изменить выбранную им политику относительно Польши или Греции. Он твердо пользовался своей властью, чтобы дать отставку любой важной персоне, например графу Петру фон Палену, одному из руководителей переворота, посадившего Александра на трон, — или привлекать людей, взгляды которых он не разделял, для решения практических задач, например, графа Алексея Андреевича Аракчеева, для устройства военных поселений, или графа Карла Нессельроде, министра иностранных дел в поздние годы его царствования.

Некоторые историки и современники сходятся на том, что заявления Александра о его неприязни к абсолютной власти были просто продуктом юношеского идеализма, частично утерянного при вступлении на престол, а затем совершенно отброшенного в 1820 году и замененного на «темные силы» мистицизма, милитаризма и реакции. Более новые исследования обращают внимание на неотъемлемую целостность мыслей Александра и его политики. Александр нарисован историком Марком Раеффом как консервативный реформатор, который верил, что процесс реформирования должен быть целиком в руках правителя. При всем уважении к этому мнению, афишированная Александром любовь к «конституциям» не должна расцениваться как свидетельство его лицемерия и наивности; это лишь отражает ограниченное понимание им слова «конституция», как строгой формы правил, соответствующих закону, то есть того, что составляет сущность правового государства. В интерпретации Раеффа Александр оставался последовательным в своих принципах и целях в течение всего царствования. Наиболее современная биография Александра на английском языке, написанная Алленом Мак-Коннеллом, утверждает довольно настойчиво, что Александр всего лишь серьезно обдумывал представленные законопроекты, чтобы оградить свою власть в первые несколько лет царствования, когда он чувствовал себя зависимым от лидеров тайного заговора, приведших его к власти. Однажды отстранив Палена, одного из них, он «никогда больше не соглашался на какие-либо ограничения своей самодержавной власти в России»[8], хотя был готов в качестве отца-реформатора представить и привести в действие образовательную и административную реформу дома, когда преодолел свою первоначальную неуверенность.

К сожалению, характер образования Александра (см. гл. 2) и ограниченность ума не позволяли ему четко выражать те правила, которым он следовал. Не полностью понимая некоторые идеи своих советников, он часто выражал их в наивной или поверхностной манере. Князь Клеменс фон Меттерних отметил в 1822 году, что «…из всех детей император Александр наиболее ребячлив»[9]. Его взгляды зачастую были плохо сформированы или только частично развиты, и порой его мысли приобретали связность только тогда, когда они были использованы более предприимчивыми советниками. Например, в 1804 году интересные заявления Александра о европейской организации и о роли России в этой новой организации были собраны в полностью сформированный план, который был представлен Вильяму Питту. В отличие от своей бабушки, Екатерины II, он никогда не брал на себя роль писателя и критика. Тогда как Екатерина перерабатывала и адаптировала писания Монтескье, Беккариа, Бильфельда и других писателей в своем знаменитом Наказе 1767 года, Александр доверял другим выпуск конституционных проектов об освобождении крепостных. Его собственные редкие работы, такие как Священный союз 1815 года, речь в польском Сейме в 1818 году, показывают легкомыслие в использовании сомнительных и потенциально опасных заявлений, а также непонимание возможных последствий собственных слов.

Тем не менее направление мыслей Александра осталось неизменным на всем протяжении его царствования. Несмотря на заявление Чарторыского о его заключении, «что наследственная монархия была несправедливой и абсурдной»[10], Александр на деле почувствовал важность своей роли и своих привилегий как правителя, и его отношение к таким понятиям, как «конституция», управление законом и правами, а также главенствование над всеми подданными осталось неизменным. Он всегда испытывал искреннюю ненависть к крепостному праву, недоверие к дворянской знати как к классу и искреннее желание улучшить жизнь своих подданных, начиная с расширения образования и поощрения филантропических стремлений. За границей он, не переставая, выражал свое желание мира не только для самой России, но и для всего континента, и за все время своего правления утверждал права России как главной европейской державы, играющей важную роль во всех аспектах европейской дипломатии. После душевного потрясения во время нашествия французов на Россию в 1812 году язык, на котором Александр выражал свои идеи дома и за границей, изменился, но его уверенность и стремление всегда оставались прежними.

Эта характеристика Александра как носителя неизменных, хотя зачастую неясно выражаемых взглядов, показывая, что он был чем-то большим, чем просто эгоистичный, слабый и ограниченный человек, не означает, что не было никаких вариантов в политике или подходе к различным проблемам в его правление. Обстоятельства, сложившиеся дома и за границей, ограничивали свободу действий Александра и его способность применять свои идеи на практике. Эта книга показывает, что все время его царствования можно разделить на несколько отдельных этапов примерно в таких границах: 1801–1807, 1807–1815, 1815–1820 и 1820–1825 годы.

Период между 1801 и 1807 годом — это время колебаний и нерешительности во внутренних делах и крушения планов внешнеполитических. Две основные идеи, которые доминировали во время правления Александра, — введение конституции и освобождение крепостных крестьян — обсуждаются в этой книге. Новый царь истребовал и получил предложения по поводу фундаментальной реформы правительственной структуры и крепостного права, но на практике, кроме реорганизации центральных государственных учреждений, сделал немного (см. гл. 3). Казалось, ему постоянно не хватало уверенности, чтобы продолжать начатое. Отсутствие точного плана и последовательного подхода к разрешению этих проблем было помехой реформам как в самой России, так: и в ранней заграничной политике Александра (см. гл. 4). В это время Россия не имела достаточной военной силы, чтобы быстро победить Наполеона, или политического влияния, чтобы настроить против него все содружество. У Александра были грандиозные планы для поддержания европейского мира и для основания новых форм европейской организации, но ни военная сила, ни дипломатические отношения не могли помочь ему утвердить эти взгляды перед противником и перед союзниками. Его первая встреча с наполеоновскими приемами ведения войны обернулась настоящим бедствием. Русская армия с Александром во главе была унижена в битве при Аустерлице в 1805 году, далее следовало поражение при Фридланде в 1807 году. Тогда Александру пришлось признать превосходство французской армии и необходимость Тильзитского мира.

Между 1807 и 1815 годом Наполеон и Александр боролись за превосходство в Европе (см. гл. 5 и 6). Теоретически Тильзитский мир разделил Европу на две сферы влияния — Франции на Западе и в центре и России на Востоке — и дал Александру удобную возможность заниматься дальнейшим расширением русского политического влияния на север — в Швецию и на юг — в Оттоманскую империю и снова обратиться к реформам дома. Практически же договоренность между Францией и Россией всегда, казалось, могла разрушиться; Россия никогда бы не приняла переход части Польши под французское влияние, и ее экономические интересы были ущемлены Континентальной системой, да и претензии обеих стран на Балканы были непримиримы. Неизбежность войны стала ясна в 1811 году; к этому времени далеко идущие конституционные планы Сперанского были отложены в долгий ящик. Французское вторжение в 1812 году показало, что оно будет решающим во всей наполеоновской эпопее. Великая армия Наполеона была уничтожена в результате страшных битв, многочисленных потерь, партизанского и крестьянского движения, болезней и холода. Александр, испытавший религиозный подъем во время вторжения, создал коалицию против Наполеона и с триумфом вошел в Париж во главе своей армии в декабре 1814 года. Теперь Россия имела самую большую военную силу на континенте и ее международное значение сразу изменилось.

По многим причинам период с 1815 по 1820 год очень важен для понимания принципов и целей Александра. В то время царь был на вершине власти и наконец-то мог применить свои идеи на практике. За пределами России Александр без колебания полностью использовал свой возросший авторитет (см. гл. 7). В Венском конгрессе он играл главную роль в территориальном и политическом урегулировании в Европе. Священный союз 1815 года воплотил многие его ранние идеи о европейской организации, хотя теперь они были выражены в более возвышенной духовной форме, отражавшей его собственные религиозное взгляды. В 1815 году великие правители уже не могли просто так игнорировать или отклонять эти идеи. Кульминация влияния Александра все же пришлась не на 1815 год, а на 1818 год, на конгресс в Экс-ля-Шапели, когда другим правителям пришлось, хотя бы частично, принять его политику по отношению к Франции и когда последний протокол конгресса включил в себя некоторые его идеи относительно христианских заповедей и разделил обязанности великих правителей. Дома ждали, что Александр теперь обратится к внутренним реформам и представит в России ту конституцию, которую он предложил на Конгрессе Польского королевства. В самом деле, в эти годы царь назначил и конституцию для России от Николая Николаевича Новосильцева, и несколько проектов по освобождению крепостных крестьян. Этот период знаменателен нововведениями в военных поселениях и расширением работы благотворительных и филантропических учреждений (см. гл. 8).

События первой половины 1820 годов, кроме всего прочего, остановили любое дальнейшее движение в сторону фундаментальной перемены в российской правительственной или социальной структуре и изменили восприятие Александром международной обстановки. Восстания на Пиренейском и Апеннинском полуостровах и так называемый мятеж в гвардейском Семеновском полку поколебали веру Александра в стабильность новой Европы, которую он помогал создавать. Веяния новой Европы могли передаться российской аристократии, что грозило революционным взрывом для решения проблем эмансипации общества. Это также убивало его веру в значение конституции, дома и за границей, как в средство обеспечения стабильности власти и благополучия общества. В последние годы царствования он заметно разочаровался в способности великих держав коллективно поддерживать мир и стабильность — ко времени его смерти в 1825 году Россия выглядела отчужденно, как бы в паре с Оттоманской империей. Александр имел особую причину выражать недовольство своей властью еще и из-за наследства, которое с ней ассоциировалось. К 1825 году Россия обладала в Европе такой властью, как никто в ее истории. Основой этого могущества была военная сила; Россия сокрушила наполеоновскую армию, и ее боялись все. Ведь еще не было Крымской войны, показавшей слабость России и убавившей этот страх. Дома Александр был не в состоянии фундаментально изменить структуру российского самодержавия. Из-за его любвеобильных амбициозных деклараций взамен пасторальных идиллий постоянно выпирала ответственнейшая официальщина, и лишь при удобном случае Александр делил свою власть с подданными. И неизбежным окончанием этого стало стремление многих образованных россиян самим устранить царское самодержавие.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.