На ближней даче Сталина
На ближней даче Сталина
Сейчас иногда пишут о так называемой ближней даче Сталина. Мне она знакома, так как два раза приходилось ее посещать. Я был тогда послом в США и получал указания прибыть на дачу с важными бумагами. Случалось это, когда я приезжал из США в Москву, в первый раз – перед Крымской конференцией, а затем – перед Потсдамской.
Обычно я получал извещение о том, что должен быть на даче, следующим образом. Мне говорили:
– Вы должны срочно прибыть к Сталину.
И не указывали, куда и к какому часу.
За мной присылали машину из Кремля. Конечно, я немедленно выезжал, стараясь угадать по дороге, о чем может идти речь и на какие вопросы придется отвечать. На обдумывание давалось немного времени. От наркомата до дачи езды на машине было минут десять – пятнадцать, – вот и думай что хочешь!
Прибыл в дом, окруженный леском. Дом как дом, одноэтажный.
Прошел одну-две комнаты и вошел в просторную столовую. Назвал ее столовой потому, что посередине стоял большой стол, рассчитанный, по-моему, персон на двадцать. За столом сидели члены политбюро. Конечно, я не считал, сколько их было, но мне показалось, человек десять. Многие стулья пустовали.
Сам Сталин при мне за столом не сидел. Он постоянно прохаживался вдоль стола и негромко говорил.
Сталин поздоровался со мной. Мой приход не нарушил установленного ритма заседания. Меня пригласили присесть к столу. Иногда Сталин прерывал свое высказывание и, приостановившись, глядя на сидящих, как бы выжидал, чтобы кто-то прокомментировал его слова.
На столе лежали какие-то папки и блокноты, чувствовалась в целом деловая атмосфера. Правда, среди бумаг стояло несколько бутылок сухого вина. Но никто из присутствовавших при мне не прикасался к спиртному.
Сталин, продолжая похаживать, обратился ко мне и спросил:
– Как думает Громыко, Рузвельт не преподнесет нам какую-нибудь неожиданность в связи с Крымской конференцией? Не предложит ли он перенести ее на более поздний срок?
Он стал ожидать моего ответа. Я ответил:
– Никаких подобного рода сигналов до посольства не доходило. И видимо, такие мысли у Рузвельта не возникали. Правда, распространяются слухи, что президент серьезно болен и в связи с его физическим состоянием дальние поездки ему не по силам. Но убедительной информации, которая свидетельствовала бы о возможности переноса конференции или ее откладывании, не было. – При этом я добавил: – Рузвельт вообще человек нездоровый. Тяжелый недуг его известен. Но он по-прежнему работает с напряжением. Не так давно встречался с ним и я, и не раз. Никаких намеков, ни прямых, ни косвенных, на возможность переноса конференции ни он, ни кто-либо из его окружения не делали.
Последующие выступления участников заседания были выдержаны в том же деловом ключе. Никто не подчеркивал опасности переноса сроков конференции. Намеченный план действий на предстоящей конференции руководителей трех держав в Крыму был единодушно одобрен. Хотя какой-либо документ не фигурировал.
Я обратил внимание на то, что кратко по существу предстоящей конференции трех держав высказался только Сталин. Он изложил ту же позицию, что продемонстрировал впоследствии на самой конференции. Он был единодушно поддержан.
В следующий раз я оказался на той же ближней даче во время аналогичной встречи накануне Потсдамской конференции. Прямых вопросов мне никто не задавал. Некоторые члены политбюро подчеркивали важность предстоящей конференции, употребляя иногда такие слова, как «решающий характер документов», которые должны быть приняты по германскому вопросу. Проявив инициативу, я высказался так:
– Конечно. Трумэн – не Рузвельт. Это хорошо известно. Вячеслав Михайлович Молотов встречался с ним непосредственно в Белом доме. Полагаю, что по некоторым вопросам президент займет жесткую позицию. Например, по вопросу о репарациях в пользу Советского Союза, о Польше, о демилитаризации Германии. К этому, конечно, надо быть готовым.
Никто – ни Молотов, ни другие участники встречи – не высказывал никаких иных мнений по этим вопросам. Молотов говорил, но в том же ключе. Предполагалось, что Трумэн постарается проявить твердость в предстоящих обсуждениях. Тем более что согласованного заранее между союзниками плана в связи с необходимостью решать важнейшие, поистине исторические, проблемы Германии и Европы не было.
Обстановка за столом и в тот, второй раз была в основе такой же, как и за пять месяцев до этого перед Ялтинской конференцией. Хотя, казалось бы, она должна была дышать большей уверенностью, поскольку Крымская конференция уже позади, некоторые важные решения уже были приняты.
Чем объясняется то, что политбюро проводило фактически заседания на даче у Сталина, а не в Кремле?
Не претендую на то, что могу дать точный ответ на такой вопрос. Но считаю, что это не было связано с состоянием его здоровья. Почему? Да хотя бы потому, что при мне Сталин все время ходил по комнате своей неторопливой походкой. И так продолжалось по крайней мере часа два. Для больного, видимо, ходить столь долго и почти непрерывно говорить было бы затруднительно.
Никогда я не слышал от кого-либо из присутствовавших на подобных встречах, что Сталин не мог свободно двигаться или его физическое состояние оставляло желать лучшего.
Короче говоря, если бы он болел, то на этих заседаниях вряд ли обсуждались бы, и притом основательно, принципиальные вопросы политики, которые требовали неотложного внимания и решения.
Следует учесть и то, что поездка на машине от Кремля на ближнюю дачу занимала не более пятнадцати минут. Так что все участники встреч не теряли много времени на дорогу.
Эти мысли, возможно, представляют интерес в связи с появившимися высказываниями о том, будто бы Сталин в течение многих лет настолько тяжело болел, что не мог серьезно заниматься делами страны. Если бы все обстояло так, то разве Маленков, к которому обычно обращались по вопросам срочного характера при отсутствии Сталина в Кремле, отсылал бы каждый раз того, кто обращался в ЦК, лично к Сталину? Случалось так не раз и со мной. К Сталину обращался много раз и я.
Вовсе не хочу сказать, что Сталин неизменно чувствовал себя великолепно. Это просто мне не было известно. Вероятно, недуг постепенно подкрадывался к нему. Определенно могу говорить лишь о своих наблюдениях. У меня, конечно, не может быть доводов против утверждений тех, кто может привести факты, расходящиеся с тем, о чем пишу я. Именно факты, а не домыслы.
Сказанное лишь подтверждает тяжесть преступлений, совершенных против миллионов невинных советских людей. Ведь весь механизм репрессий, обрушившихся на их головы, направлял Сталин. Здоровья у него для этого хватало. Ведь направлять все это невозможно, находясь в кровати.
Наверное, ни в нашей стране, ни тем более за рубежом, ни даже среди родственников Сталина нельзя найти никого, кто взялся бы перечислить множество граней, составлявших его облик и характер как человека.
Одной из таких граней являлась его удивительная способность прибегать к иронии и сарказму.
Он выпускал свои словесные стрелы главным образом тогда, когда нужно было нанести удар по политическим противникам или по людям, которые хотя и не заслуживали того, чтобы их относить к противникам, но вполне могли быть причислены к тем, кому следовало бы, с его точки зрения, указать на упущения, ошибки, пороки.
Между прочим, я замечал, и не раз, что когда другие, в том числе руководящие деятели партии и государства, прибегали к похожим приемам, то ему это нравилось, если это не было направлено так или иначе против него. Он ценил тех людей, которые умели острить.
Мог терпеливо выслушать такого человека и только затем высказывал свое мнение. Ему не нравилось, когда он давал какое-то поручение тому или иному сотруднику из своего окружения, тот сразу говорил «Есть!», поворачивался и убегал, а затем вдруг начинал обдумывать, что означает сказанное.
Вот пример. Дал он как-то во время пребывания в отпуске на юге нашей страны поручение сотруднику из охраны:
– Немедленно соедините меня с расом[8] Касой.
Тот сказал:
– Есть!
Стремительно повернулся и ушел выполнять поручение.
А рас Каса – это один из вождей в Эфиопии, который проявил исключительное упорство и способности в боях против итальянских интервентов в 1935–1936 годах. Тогда его имя не сходило со страниц советских газет, и, конечно, отношение к нему было сочувственным. Его считали героем.
Сотрудник поднял переполох в окружении Сталина и, разумеется, выполнить поручение не мог просто потому, что само задание было из области фантастики. Никакой связи с находившимся где-то в горной местности Эфиопии расом Касой и быть не могло. В полном смятении молодой человек через какое-то время вернулся и, переминаясь с ноги на ногу, доложил:
– Товарищ Сталин, никак невозможно связаться с расом Касой, так как он находится где-то в эфиопских горах.
Сталин от души рассмеялся и сказал:
– Эх, вы. А еще в охране работаете.
Или другой, уже трагический, случай.
Некоторое время спустя после смерти Сталина я был в кабинете у Молотова. Он рассказал о последних минутах Сталина.
– Члены политбюро навещали Сталина, получив сообщение о том, что он плох, – начал Молотов. – Он и в самом деле был в очень тяжелом состоянии. В один из дней болезни мы стояли у постели: Маленков, Молотов, Хрущев и другие члены политбюро.
Сталин часто впадал в забытье, – говорил рассказчик, – а когда приходил в себя, сказать что-то практически уже не мог.
В один из моментов, – продолжал Молотов, – когда мы находились рядом с ним, Сталин неожиданно пришел в себя, приоткрыл глаза, увидел знакомые лица. А потом медленно показал пальцем на стену. Все подняли головы. На стене висела фотография с незатейливым сюжетом: маленькая девочка из бутылки через рожок поила молоком ягненка. Так же медленно, как он показывал на стену, Сталин перевел палец теперь уже на себя.
Рассказчик заключил свое повествование так:
– Этот последний жест, после которого его глаза закрылись, чтобы уже не открыться, присутствовавшие расценили как своеобразный сталинский юмор: умирающий сравнивал себя с беспомощным ягненком.
Чем не уникальный сплав трагического и юмористического. Он тоже передает определенную черту характера Сталина.
Почти в тех же словах о последних минутах Сталина рассказывал и Н.С. Хрущев. Этот рассказ я слышал от него дважды.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.