Часть вторая Крепость рабочих

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Часть вторая

Крепость рабочих

Пролог

Осада Ленинграда

После возвращения в Италию в конце сентября 1941 года мне пришлось провести следующие четыре месяца под домашним арестом; такое наказание в отношении меня последовало по настоянию немцев за «неверный тон» моих военных репортажей. Затем, в феврале следующего, 1942 года, я отправился на северный участок фронта; мой путь лежал через Польшу, Литву, Латвию и Эстонию в Финляндию и закончился в окопах под Ленинградом.

Целью того, что я отправился так далеко «в поле», было получить информацию из первых рук о реакции «рабочих масс» Ленинграда на моральные, политические и социальные проблемы, возникшие в результате войны. В начале русской кампании и в течение всего лета 1941 года я описывал в своих депешах с фронта на Украине, как «крестьянские массы» СССР, переобученные и перевоспитанные в результате индустриализации, или, точнее, в результате механизации сельского хозяйства, реагировали на те же самые проблемы. При этом я делал основной акцент на том, что движущей силой войны в России выступала в первую очередь «промышленная мораль» сельского пролетариата. (Факт, который ни при каких обстоятельствах не следует забывать, состоит в том, что в результате индустриализации, или, как я указывал, скорее в результате механизации сельского хозяйства, известный по прежним временам мужик полностью исчез.)

Жизнь тех русских крестьян, как мужчин, так и женщин, которым было меньше сорока лет, в результате трех последовательных пятилеток совершенно изменилась. Их рабочим инвентарем больше не были лопата, мотыга и серп, на смену которым пришли сельскохозяйственные машины, такие как трактора, механические плуги, сеялки и т. д., и т. д. (Каждый колхоз имел сотни сельскохозяйственных машин.) Изменения затронули и одежду, поведение, привычки и мировоззрение. Старая жизнь русской деревни умерла.

Ушел издавна присущий ей фатализм, как ушли старинные высокие сапоги, меховые шапки, рубахи и бороды. На их место пришли синие комбинезоны, кожаные куртки и кепки с небольшим козырьком, бритые головы и лица нового поколения сельскохозяйственных рабочих. Пришла бурлящая сложная и активная жизнь, жесткая дисциплина коллективного хозяйства, повсеместное признание абсолютного превосходства техники. Перемены отразились не столько в культуре крестьян, которая в целом осталась достаточно грубой и прямолинейной, в смысле, наивной. И не столько в показателях, достигнутых в области технической специализации, которые намного ниже тех, что достигли, например, крестьяне Германии или Соединенных Штатов; здесь речь идет в первую очередь о промышленной дисциплине и моральном состоянии. Традиционные мужики-крестьяне превратились в сословие механиков. Более того, с начала войны им пришлось стать еще и солдатами-рабочими, не более и не менее, чем те же рабочие в крупных промышленных городах.

В отличие от того периода предмет, который я наметил к изучению на фронте под Ленинградом, заключался в том, как реагировали рабочие массы на моральные, политические и социальные проблемы, возникшие в результате начала войны в СССР. Главным образом я предлагал собрать методом прямого наблюдения за развитием событий материал для прогнозов, по возможности объективных, о том, что должно неизбежно произойти после того, как немецкие войска продвинулись в глубь промышленных районов Дона и Волги, – другими словами, что же в конечном счете должно было произойти под Сталинградом. Настойчивый, все возрастающий интерес к этой проблеме, с которой связан окончательный исход войны, продиктовал мне необходимость проигнорировать все страдания и опасности, что поджидали меня на участке фронта под Ленинградом и Кронштадтом в ту ужасную зиму.

Окопы финских солдат под Белоостровом и Сестрорецком на Карельском перешейке расположены всего примерно в пятнадцати километрах (около 30 км. – Ред.) от центра Ленинграда, на самых подступах к нему, в районе пригородов. По разным причинам, а именно чрезвычайной близости «крепости рабочих», можно было из уст дезертиров, пленных и тех необычных информаторов-карелов, что курсировали между осажденным городом и командными постами финнов, собрать информацию из первых рук, абсолютно правдивую до малейших деталей. Эти источники не знали себе равных и стали основой, с которой следовало начинать мои исследования. Целый год я таким образом наблюдал за трагедией Ленинграда, как из кресла в бельэтаже театра. Однако для меня все это было вовсе не «спектаклем», а своего рода проверкой своей совести, экзаменом, если только я могу использовать здесь этот термин с точки зрения морального, политического и социального опыта там, где я был только зрителем того, что происходило «вне меня», независимо от меня, пусть даже эта обезличенность и не спасала меня от чувства сопереживания и самых глубоких человеческих симпатий к тем, кого те события касались напрямую.

Из моих наблюдений и размышлений в Ленинграде читатель сможет фактически сделать выводы о происходящих событиях в «рабочей крепости» на Неве, самом крупном промышленном городе в СССР и одном из крупнейших в мире, теми, что предопределили и указали путь к событиям в Сталинграде, величайшей «рабочей крепости» на Волге. Посреди этой колоссальной трагедии европейской цивилизации у разума порой нет другой задачи, кроме как искать путь к тому, чтобы противостоять возможным «сюрпризам» на войне; ведь последняя стала богатой на подобные сюрпризы, чего история не знала никогда прежде. С моей точки зрения, Ленинград предвосхитил ужасный «сюрприз» Сталинграда.

Под Ленинградом, 1943

Данный текст является ознакомительным фрагментом.