Великое посольство. Похищение Европы
Великое посольство. Похищение Европы
Зевс, обратившись быком, похитил Европу. Что-то вроде этого сделал и Петр в ходе своей европейской поездки 1697–1698 годов, получившей в истории название Великого посольства. И он предстал перед Европой не в своем царском обличье, а приехал инкогнито рядовым членом делегации под именем Петра Михайлова, а в Голландии, работая на верфи, выдавал себя за простого плотника. В отличие от Зевса похитил Петр, конечно, не всю Европу, а лишь значительную часть ее знаний и ремесел. Зато от связи Зевса с Европой родился всего лишь правитель Крита Минос, а от связи Петра с Европой родилась новая великая держава.
В те времена на Запад ездили уже многие из русской знати, но чаще всего знакомство с европейскими странами носило поверхностный характер. В 1788 году увидела свет некая «Записная книжка любопытных замечаний Великой особы», которую поначалу приписали Петру, поскольку описываемые там события по времени совпадают с периодом зарубежной поездки царя. Только позже обратили внимание на то, что в книжке подробно описывается путешествие в Италию, где Петр так и не побывал, а главное на то, насколько различными были интересы этой «Великой особы» и самого Петра I, насколько разными глазами они смотрели на Европу.
Стоит для контраста процитировать кое-что из этой записной книжки. Она этого заслуживает хотя бы потому, что автор записок как раз типичен, а Петр все-таки исключение.
В то самое время, как Петр осматривал в Голландии мануфактуры, лесопильни, сукновальни, повышал свои познания в артиллерии, работал плотником на верфи в Саардаме и слушал лекции по анатомии, автор записок искал исключительно развлечений и курьезов. Неизвестный путешественник подробно и сумбурно записывает, что видел зажигательное стекло, хамелеона, танцующую собачку, кукольную комедию, анатомирование трупа, травлю быков собаками, рыбу-пилу, чучело крокодила, канатоходцев, акробата, «который, через трех человек перескочив, на лету обернется головою вниз и станет на ногах», и слона, «который играл менуэты и стрелял из мушкета». Неизвестный посещает синагоги, церкви квакеров, приюты, госпитали, ярмарки. Ужинает в доме, «где стояли нагие девки: кушанья на стол и пить подносили все нагие, только на голове убрано, а на теле никакой нитки». В Венеции неизвестный с любопытством наблюдает, как играют «мячом кожаным», а в Риме осматривает фонтан: «…мужик на лошади в рог трубит очень громко, водою же; еще на горе девять девок лежат, у каждой флейты в руках, как пустят воду – девки играют очень приятно». И далее в том же роде.
В отличие от незнакомца первое, что захотел сделать Петр, ступив на заграничную землю, это осмотреть рижскую крепость, но его туда не пустили шведы – то ли опасаясь, что русские используют эту возможность для разведки, то ли не разобравшись толком в том, кто скрывается под именем Петра Михайлова. Поверить в это, правда, трудно, но даже современные шведские историки, с некоторым раздражением описывая этот эпизод, объясняют все произошедшее недоразумением.
Как бы то ни было, но именно этот оскорбительный для Петра отказ послужил позже поводом к началу Северной войны со шведами. Повод, конечно, можно было бы придумать и иной, но Петр, человек весьма эмоциональный, навсегда запомнил закрытые перед ним двери. Зная о его взрывном темпераменте, неистребимом любопытстве и настоящем голоде к новым знаниям, легко представить ярость царя, когда самую первую и столь долгожданную достопримечательность, что он встретил за рубежом, ему отказались показать.
Сама идея ехать инкогнито была глубоко продумана и отвечала личному удобству Петра, к этикету и церемониям относившегося с раздражением. Официальная поездка царя заставила бы его слишком много времени уделять ненавистному протоколу в ущерб учебе, да и кутежам, а им петровская компания за рубежом, как и дома, предавалась регулярно. В то же время откровенная прозрачность инкогнито (всерьез хранить тайну было просто невозможно, учитывая незаурядную внешность Петра) давала возможность для конфиденциальных переговоров на высшем уровне.
Формальной целью посольства были переговоры о союзе с христианскими государствами против Турции, а неофициальной – то самое «похищение Европы», то есть поиск новых знаний, технологий и наем необходимых для России западных мастеров и специалистов в самых разных областях. Уже в июне 1698 года четыре корабля высадили в Архангельске разноязыкий отряд офицеров, моряков и кораблестроителей общей численностью 672 человека. И это было только начало.
Великими полномочными послами, то есть официальными главами делегации, являлись Франц Лефорт, Федор Головин и Прокофий Возницын. Самый главный посол, Лефорт, понимал в дипломатии ровно столько же, сколько в морском и военном деле, а это был самый сухопутный адмирал и самый гражданский генерал за всю историю России. Благодаря своему веселому нраву и умению находить контакт с людьми Лефорт в посольстве выполнял задачи, как теперь сказали бы, службы пиар, то есть отвечал за связи с общественностью и за имидж Петра. Профессиональным дипломатом был Федор Головин – руководитель Посольского приказа. Именно на него и ложилась основная дипломатическая работа в ходе зарубежной поездки. Конечно же, опытным дипломатом, хотя не столь высокого полета, являлся и Возницын – дьяк и член Боярской думы. Трех послов сопровождала многочисленная свита: более 20 дворян и 35 волонтеров, среди последних числился и Петр Михайлов.
В первой же стране, куда прибыло посольство, – в Германии, в Кёнигсберге, – Петр сразу принялся доучиваться артиллерии у прусского полковника. По окончании курса Петр получил соответствующий аттестат, где выражается удивление быстрыми успехами ученика. В следующей стране, Голландии, Петр работает плотником на верфи, а затем, не вполне удовлетворенный познаниями голландцев в теории кораблестроения, едет в Англию, чтобы отшлифовать свое мастерство в этой области. Рядом с ним постоянно учатся его соратники и спутники по Великому посольству. Такого своеобразного посольства никогда и нигде в истории не было ни до Петра Великого, ни после него.
Дотошные исследователи жизни Петра I указывают на то, что уже к 25 годам он овладел 14 ремеслами. Кажется, не вполне удовлетворенной осталась страсть царя лишь к одной отрасли знаний – медицине, он увлекался ею и, когда было время, также всерьез изучал. За рубежом он слушал лекции профессора анатомии Рюйша, ходил с ним по госпиталям, с удовольствием присутствовал при операциях, а однажды, увидев в анатомическом кабинете профессора превосходно препарированный труп ребенка, который улыбался как живой, даже поцеловал это «наглядное пособие».
В другой раз в анатомическом театре доктора Боэргава, заметив на лицах сопровождавшей его компании отвращение, Петр пришел в негодование и заставил всех своих спутников в «воспитательных целях» разрывать мускулы трупа зубами. Петр Алексеевич тут явно пошел дальше своего отца. Рассказывают, что, когда тишайшему и милейшему Алексею Михайловичу доктора пускали кровь, он заставлял всех своих придворных пройти ту же процедуру.
Позже Петр переписывался с профессором Рюйшем на протяжении ряда лет, обсуждая медицинские и биологические вопросы. Петр посылал Рюйшу червей, ящериц и редких рыбок из-под Азова, а Рюйш подробно описывал Петру, как лучше кормить червей и как правильно прокалывать бабочек для коллекции.
В Кунсткамеру, созданную по приказу Петра, со всей России собирали всяческие природные и прочие курьезы, в том числе медицинские. Во время своей второй поездки в Европу в 1717 году Петр купил весь анатомический театр Рюйша. Есть даже любопытное свидетельство, что ученый, откровенно симпатизировавший Петру, раскрыл ему особый секрет бальзамирования трупов с условием, что он никому этот секрет не передаст. Царь, однако, сохранить тайну не сумел, и по цепочке способ Рюйша дошел в конце концов до лейб-медика Ригера, а тот, покинув Россию, опубликовал его в «Notitia rerum naturalium».
Некоторых живых людей с теми или иными физическими аномалиями Петр любил возить с собой в качестве передвижных экспонатов и показывал их окружающим, растолковывая, что к чему. И здесь, как часто это бывало у Петра, вопросы этики и морали уходили на второй план, а на первый выступал интерес к анатомии – своеобразной, но, по сути, все той же любимой им «железке». Человек с редкой физической аномалией и какой-нибудь мушкет необычной конструкции стояли для царя в одном ряду.
Сам Петр считал себя опытным хирургом и стоматологом. После его врачебных занятий остался целый мешок зубов – памятник его стоматологической практике. Судя по тому, что все близкие царя приходили в ужас, боясь, что государь проведает об их болезни, врачом он стал далеко не лучшим и явно преувеличивал свои способности. Учитывая вышесказанное, можно легко догадаться, в чем был главный дефект Петра-врачевателя. К ремонту сломанного стула и вправлению вывиха он подходил одинаково, а редкому больному это понравится.
Может быть, и не стоило об этом столь подробно говорить, но, как мы увидим дальше, точно так же Петр подходил и к своим реформам. Реформировал как врачевал: дергал зубы всей России, заботясь о пользе пациента, но не задумываясь о его страданиях и обезболивающих средствах.
Софья Шарлотта Бранденбургская, с которой Петр встречался во время своей зарубежной поездки, очень простодушно и точно заметила:
Это государь одновременно и очень добрый, и очень злой… Если бы он получил лучшее воспитание, это был бы превосходный человек, потому что у него много достоинства и бесконечно много природного ума.
Как показывают документы и свидетельства очевидцев, Петра на Западе интересовало не только корабельное дело, артиллерия или анатомия. Круг заведенных им знакомств очень велик. Во время поездок за рубеж – а их было две – царь даже беседовал с католическими богословами об унии церквей.
На это стоит обратить особое внимание, поскольку тем самым Петр переступил черту, которую не захотел перейти даже Иван Грозный. Разговор о возможной унии состоялся в Сорбонне в 1717 году. Сначала Петр, как когда-то Иван Грозный, пытался отшучиваться, чтобы обойти щекотливую тему, но когда богослов Бурсье напомнил царю, что тот все-таки повелитель страны и ему не пристало уклоняться от дискуссии, Петру пришлось объясняться всерьез.
Отметив сложность и остроту проблемы, Петр заявил, что, с его точки зрения, решению вопроса мешают три обстоятельства: папа римский, разногласия по поводу происхождения Святого Духа и опресноки с вином для святого таинства причащения. Французские богословы заверили Петра, что православные и после объединения могут отказаться от употребления опресноков, что, признав власть папы, русская церковь останется абсолютно независимой, а дискуссия о Святом Духе всего лишь спор о формулировке, а не о церковной догме.
В конце концов Петр предложил богословам изложить свою позицию письменно и обещал не только передать послание русскому духовенству, но и заставить православных иерархов дать ответ. Обещание свое Петр выполнил. В Сорбонне получили ответ от руководства православной церкви – правда, это оказалась очень вежливая отписка.
В той же Франции, только уже в Реймсе, где на протяжении многих веков короновали французских монархов, произошел удивительный случай. Объясняя Петру, как проходила церемония коронации, французы среди прочих ритуальных предметов показали царю древний требник – молитвенную книгу с таинственными и никому не понятными письменами. Петр заинтересованно открыл книгу и вдруг начал свободно читать ее вслух. Как выяснилось, книга была написана на старинном церковнославянском языке и привезена во Францию в XI веке дочерью Ярослава Мудрого Анной, ставшей французской королевой.
Встречался Петр и с английским епископом Солсберийским Бёрнетом. В ходе этой беседы царя больше интересовали уже не богословские темы, а вопросы взаимоотношения церкви и светской власти. Не исключено, что во время этого разговора в голове Петра и начали формироваться замыслы поставить церковь под полный государственный контроль. Самого епископа Петр поразил чрезвычайно как своими способностями, так и грубостью. Не без юмора Ключевский пишет:
…Ученый английский иерарх не совсем набожно отказывается понять неисповедимые пути Провидения, вручившего такому необузданному человеку безграничную власть над столь значительной частью света.
Все время своего пребывания за границей Петр активно общался с деловыми людьми, прежде всего с теми купцами, которые уже имели опыт сношений с Россией и искали новые источники торговых доходов. В Лондоне царь заключил, например, договор о поставках в Россию табака. Если учесть, что в тот момент большинство русских считало табак «богомерзким зельем», против курения активно выступала церковь, а курильщиков еще нередко наказывали кнутами, то это был достаточно смелый коммерческий проект, успех которого мог гарантировать лишь сам Петр.
Он и гарантировал, уже зная заранее, что, вернувшись домой, займется не только кораблестроением, но и решительным сломом всего старого русского быта. Табак, бритье бород и переодевание в иноземное платье станут внешними символами этой довольно жестокой бытовой революции.
Хотя прямых свидетельств тому нет, но все историки считают, что Петр сумел пообщаться с Исааком Ньютоном, управлявшим в ту пору английским Монетным двором, а Петр посещал это место многократно. Царь познакомился также с известным английским математиком Эндрю Фергансоном, и в результате тот принял приглашение переехать в Россию, где преподавал в Морской академии.
История свидетельствует и о продолжительных контактах Петра со знаменитым математиком и философом Лейбницем. Лейбниц известен как человек разносторонний: помимо своей основной работы он писал историю брауншвейгского дома, сочинял трактаты о происхождении франков, о таинстве евхаристии и т. д.
Что касается России, то и здесь его интерес простирался очень далеко. В чем-то характер его бесед с Петром напоминал те отношения, что позже сложились у Екатерины Великой с Вольтером. С одной стороны, Лейбниц интересовался русской историей, в частности знаменитой летописью Нестора, и просил Петра прислать ему образцы наречий и языков народов, населявших Россию. Но одновременно он представлял царю всевозможные проекты переустройства русского общества, направлял свои предложения об открытии академий и университетов в Москве, Петербурге, Киеве и Астрахани, советовал, как лучше провести судебную реформу. Лейбниц, например, рекомендовал Петру постараться найти золотую середину между разорительно долгими европейскими судебными процессами и «азиатским опрометчивым произволом».
Общался Петр даже с итальянским певцом Филиппо Балатри, хотя известно, что особого пристрастия к опере не имел. Для нас эта встреча интересна только тем, что певец счел своим долгом оставить подробное описание внешности русского государя времен Великого посольства:
Царь Петр Алексеевич был высокого роста, скорее худощавый, чем полный; волосы у него были густые, короткие, темно-каштанового цвета, глаза большие, черные, с длинными ресницами, рот хорошей формы, но нижняя губа немного испорченная; выражение лица прекрасное, с первого взгляда внушающее уважение. При его большом росте ноги показались мне очень тонкими, голова у него часто конвульсивно дергалась вправо.
Не избегал царь за рубежом ни любимых им пирушек, ни женского пола. Никаких серьезных романов здесь не возникло. Когда одна из петровских дам – английская актриса Летиция Кросс – при расставании получила через Александра Меншикова в награду от царя 500 гиней и возмутилась такой скупостью, Петр, выслушав рассказ приятеля, философски заметил: «Ты, Меншиков, думаешь, что я такой же мот, как и ты. За 500 гиней у меня служат старики с усердием и умом, а эта худо служила».
Времени, как видим, хватало на многое: и на серьезную работу, и на развлечения. Характерно, однако, что царь и его спутники только раз заглянули в английский парламент. Петр сделал из этого посещения следующий вывод: «Весело слушать, когда подданные открыто говорят своему государю правду; вот чему надо учиться у англичан».
Фраза многозначительная, но и только. Никаких последствий для общественных реформ в России этот случайный визит в парламент не имел. Если на верфь Петр шел за знаниями, то в парламент – из простого любопытства, как турист, не более того. Впечатление от посещения парламента стояло в том же ряду, что и знакомство с женщиной-великаном: высокий Петр, как отмечает журнал его заграничной поездки, прошел под ее горизонтально вытянутой рукой. И парламент и женщина-великан были, видимо, одинаково курьезны и бесполезны с точки зрения царя.
Если неформальную программу своей поездки Петру удалось в целом выполнить, то официальная задача посольства – укрепление антитурецкого союза с европейскими странами – так и осталась невыполненной. Неопытный еще в дипломатии, царь наскоком попытался вмешаться в решение сложнейших общеевропейских проблем, но закономерно потерпел неудачу. Антитурецкая коалиция распалась. Венеция и Австрия вступили в переговоры с Османами втайне от России, да еще при посредничестве английского короля Вильгельма III, столь любимого Петром. Царь, поначалу искренне веривший каждому слову своих коронованных собеседников, вдруг с изумлением обнаружил, что Вильгельм, заверявший Петра в неизменной дружбе, за его спиной проводит враждебную ему политику.
Если раньше вести переговоры Петр часто передоверял другим, то в Вене он уже лично вступил в контакты с канцлером графом Кинским. Не помогло и это. Австрия да и Венеция соглашались подписать с турками договор на условиях uti possidetis, то есть когда договаривающиеся стороны сохраняют за собой то, что приобрели в ходе военного конфликта.
Австрия стремилась быстро заключить с султаном мир, поскольку уже получила желаемую Трансильванию, а кроме того, хотела развязать себе руки для решения других задач: приближался час крупного европейского столкновения за испанское наследство [3]. Венеция также чувствовала себя удовлетворенной. Наконец, польский король и курфюрст Саксонии Август II еле сидел на польском троне из-за внутренних противоречий, так что его турки волновали мало.
Россию принцип uti possidetis не устраивал совершенно. Во-первых, потому что затраты на Азовский поход не окупались захватом одной крепости, а во-вторых, потому что контроль только над Азовом не мог оградить Россию от набегов крымских татар. По мнению Петра, коалиция была обязана добиться от султана уступить русским Керчь – важную крепость на Крымском полуострове. Если же этого не произойдет, то следовало воевать дальше. Кроме того, Петр справедливо упрекал союзников в том, что они тайно начали вести сепаратные переговоры, а он, не зная об этом, затратил огромные суммы на подготовку нового южного похода.
На все четко поставленные русскими вопросы Вена дала уклончивый и ни к чему не обязывающий ответ. Для Петра и России это было ощутимым ударом. Флот, стоивший таких усилий и предназначавшийся для Черного моря, остался бесполезно гнить в азовской гавани. Начатое с учетом будущего выхода к Черному морю строительство грандиозного канала между Волгой и Доном, для чего согнали тысячи людей, пришлось забросить.
Впрочем, ни военные, ни дипломатические неудачи остановить Петра уже не могли. Он жаждал моря. Если нельзя получить его на юге, значит, следует идти на север. Если уж рисковать, тратить деньги и силы, то лучше обратить свой взор на Балтику. Этот проект для России важнее, да и коалицию можно выстроить иную.
За дипломатическими хлопотами Петра и застала тревожная весть из дома: стрельцы вновь бунтуют, причем за ними отчетливо видна фигура все той же неугомонной Софьи.
Прервав заграничную поездку, Петр, загоняя лошадей, скачет в Москву. Единственное, что он себе позволил по дороге домой, так это задержаться для переговоров с польским королем и саксонским курфюрстом Августом II. Поговорить было о чем. Быстрый на решения Петр уже начал лепить новую коалицию, на этот раз против шведов. Разговоры шли приватные, никаких документов не подписывалось, но в целом Петр и Август во всем пришли к соглашению, а на прощание в знак дружбы даже обменялись одеждой и шпагами.
Кстати, у петровской шпаги оказалась поучительная судьба. Так случилось, что царю пришлось ее вручать Августу дважды. Саксонский курфюрст, многократно битый шведским королем, чтобы умилостивить противника, передарил эту шпагу Карлу XII, а тот потерял ее под Полтавой. Обнаружив свою старую знакомую среди полтавских трофеев, Петр при случае снова передал шпагу в руки союзника с ироничным пожеланием: впредь крепче держать оружие в руках.
В Москву Петр въехал в шляпе и камзоле польского короля, смешно болтавшемся на его фигуре. В отличие от узкогрудого Петра король Август, прозванный за свою мощь Сильным, имел внешность атлета. Этим все его достоинства, правда, и ограничивались: ни особым умом, ни силой воли, ни талантами полководца атлет и галантный кавалер Август не отличался.
Приблизительно в то же самое время, что и Петр, король также совершил заграничный круиз. Интересы путешественников, однако, оказались разными. В Испании Август стал известен своими подвигами тореадора, а в Венеции прослыл любвеобильным повесой. Ничем другим он Европе не запомнился. Таким образом, союз против Швеции заключили две очень разные по характеру и способностям личности. Позже русские не раз пожалеют об этом союзе. В выборе друзей Петр был порой удивительно близорук.
Домой Петр возвращался обогащенный знаниями и впечатлениями, с новыми военными планами, а главное – с огромной решимостью нанести удар по старым порядкам, чтобы расчистить площадку для строительных работ. Вместе с царем-реформатором в Россию направлялись иностранные специалисты.
Это был своего рода рычаг, закупленный Петром на Западе, чтобы с его помощью перевернуть старый мир, – импортный инструмент, необходимый для возведения нового здания России.
А вот сам строительный материал не мог не быть русским.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.