Часть третья Великий менеджер или антихрист? Пять ипостасей Петра Первого

Часть третья

Великий менеджер или антихрист? Пять ипостасей Петра Первого

Быть реформатором дело неблагодарное. И далеко не каждый решается выбрать подобный жребий. Тех, кто хочет и способен делать реформу, всегда меньше, чем тех, кто понимает ее необходимость. Причины очевидны. После первых же шагов сопротивление материала, как правило, не убывает, а, наоборот, возрастает. Сначала реформаторов подстерегают равнодушие и недопонимание, затем им противостоит сила инерции, а позже, после появления первых и обычно неоднозначных результатов, – открытое сопротивление. Таким образом, редкая реформа оборачивается триумфальным спринтерским забегом, гораздо чаще реформатор обречен на марафон. Иначе говоря, ему нужна не только решительность, но и умение терпеть.

Русский марафон всегда был одним из самых болезненных. Здесь в силу необъятности страны (и, соответственно, проблем) реформаторам приходилось особенно тяжко: чтобы заставить такую махину, как Россия, сначала сдвинуться с места, а затем следовать в строго заданном направлении, нужны особые характер, сила и психологическая устойчивость.

К тому же терпение в России требуется не только в процессе самих преобразований, но и для того, чтобы, посадив семя, мужественно дождаться от него плода. Не поддаться искушению, закопав зерно утром, к вечеру его же выкопать в качестве урожая. А такое в отечественной истории случалось не раз, поскольку реформы начинались обычно уже в экстремальной ситуации. Именно поэтому почти от каждой русской реформы остается горький привкус незрелости и незавершенности.

Василий Ключевский написал по этому поводу очень жесткие строки. Вспоминая о попытках русских после Смуты выйти из тяжелейшего кризиса с помощью Запада, историк заметил:

С тех пор не раз повторялось однообразное явление. Государство запутывалось в нарождавшихся затруднениях; правительство, обыкновенно их не предусматривавшее и не предупреждавшее, начинало искать в обществе идей и людей, которые выручили бы его, и, не находя ни тех ни других, скрепя сердце, обращалось к Западу, где видело старый и сложный культурный прибор, изготовлявший и людей и идеи, спешно вызывало оттуда мастеров и ученых, которые завели бы нечто подобное и у нас, наскоро строило фабрики и учреждало школы, куда загоняло учеников. Но государственная нужда не терпела отсрочки, не ждала, пока загнанные школьники доучат свои буквари, и удовлетворять ее приходилось, так сказать, сырьем, принудительными жертвами, подрывавшими народное благосостояние и стеснявшими общественную свободу. Государственные требования, донельзя напрягая народные силы, не поднимали их, а только истощали: просвещение по казенной надобности, а не по внутренней потребности давало тощие, мерзлые плоды…

Речь у Ключевского идет, по сути, о порочном замкнутом круге.

К выводам лучшего отечественного историка-аналитика стоит добавить следующее. Не раз русские реформаторы слишком резко, грубо и бесцеремонно будили своей походной трубой спящих сограждан, но при этом, поднимая страну по тревоге, оказывались неспособными толком объяснить людям, куда нужно идти, зачем и что их ждет в конце тяжелого перехода.

Свое неумение доходчиво аргументировать реформаторы всегда компенсировали одним и тем же – решительностью и силой. Даже двигаясь в верном направлении и ставя перед собой самые благородные цели, русские вожди, пробиваясь с авангардом сквозь метель к теплому, сытному и светлому будущему, во множестве оставляли за собой брошенные в сугробах обозы с ослабевшими, замерзшими и голодными людьми. Цена реформ в России всегда была неимоверно высока.

Немало русских сетует, что Россия уже столетия подряд не эволюционирует, а двигается вперед рывками. Один из историков написал о Петре Великом:

Торопливость стала его привычкой. Он вечно и во всем спешил. Его обычная походка была такова, что спутник с трудом поспевал за ним вприпрыжку.

Можно сказать, что этот «спутник» и есть Россия, которую очень часто заставляли вприпрыжку, задыхаясь и спотыкаясь, бежать вдогонку за реформой и реформаторами.

Искать виноватого здесь сложно. Рывки каждый раз происходили уже в тот момент, когда отставание от остального мира становилось жизненно опасным, так что решительность русских реформаторов по-своему оправдана и неизбежна. С другой стороны, очень часто застои случались не от бездарности или реакционности консерваторов, как принято считать, а лишь потому, что надорванные народные силы, утомленные предыдущим рывком, требовали отдыха. Золотую середину, то есть свой нормальный эволюционный темп, Россия еще только ищет.

Спецификой русской реформы можно считать, пожалуй, и то, что почти всегда она оказывалась делом личным, одного вождя, а потому на результат куда больше влияли характер и интуиция главного реформатора, чем заранее продуманный план. Большинство вождей-реформаторов были не книжниками, а практиками, они, как правило, начинали подготовку своих преобразований, учась самостоятельно, на ходу, больше у жизни, чем по научным трудам.

Книжники стояли рядом с реформаторами, но их влияние не было решающим. Вождь-реформатор, выбирая между советом специалиста и собственной интуицией, обычно отдавал предпочтение инстинкту. И не обязательно при этом проигрывал. Россию до сих пор иногда легче прочувствовать, чем логически просчитать. Наполеон однажды заметил, что в России нет дорог, одни направления. Можно, конечно, понять эти слова буквально, а можно и нет. Такое уж это место, где досконально просчитать реформу, как и провести дорогу по карте, не угодив в овраг, практически невозможно.

Судьба каждого русского реформатора по-своему трагична. Как правило, реформатор мог рассчитывать на понимание лишь ближайшего окружения, то есть соратников, связанных с вождем как идейной близостью, так и накопившимися за годы реформ ошибками и грехами. История свидетельствует о том, что даже Петр Великий к концу своего правления глубоко переживал разлад с большинством подданных, хотя и был убежден, что проводимая им политика в своей основе верна и патриотична. Действительно, и он шел «в правильном направлении», но при этом не раз попадал то в болото, то в непроходимые дебри.

Ненависть к реформам была в России также всегда персонифицирована. Каждый из преобразователей, начиная с Петра Великого, обязательно провозглашался их идейными противниками либо антихристом, либо предателем национальных интересов. Горбачева ортодоксальные коммунисты, кажется, вполне искренне до сих пор считают агентом ЦРУ, что в их глазах примерно то же, что и антихрист.

Наконец, русским вождям-реформаторам всегда приходилось тратить немало сил на укрепление личной власти. Лишь в ней они видели гарантию преобразований, полностью доверяя только себе. И часто бывали при этом правы: с уходом лидера не раз заканчивалась и сама реформа.

До собственных памятников реформаторы не доживают. Памятники им ставят позже, когда потомки, с одной стороны, уже могут оценить всю значимость преобразований, а с другой – забывают о том, какую высокую цену за них пришлось заплатить. Петр Великий стал национальной святыней через много лет после смерти, когда история подтвердила правоту его курса (направления), а народная память о сотнях тысяч костей, уложенных государем в основание новой России, притупилась.

Сегодня Петровские реформы прикрыты уже толстым слоем книжной пыли и мифологии, в воспитательных и патриотических целях стремившейся просеять исторические факты через цензурное сито. Книги Ключевского и Соловьева власть не запрещала, но предпочитала лишний раз не напоминать о них. Многие произведения для детей и юношества о Петре I были удивительно похожи (да и сегодня походят) на нравоучительные церковные пособия. Может быть, поэтому сегодня портреты Петра Великого одинаково популярны и у левых, и у правых, и у центристов: все читали одно и то же житие.

Между тем перечитать петровскую историю без цензурных купюр полезно. Хотя бы для того, чтобы вырваться из замкнутого круга, очерченного Ключевским. И уж тем более Петровская эпоха важна для понимания отношений России и Запада.

Именно с Петра начинается эра взаимных влияний. Если до него влияние носило односторонний характер – Запад влиял на Московию, но Московия не могла оказать влияния на Запад, – то начиная с Петровских времен ситуация стала иной. Изменив Россию, Петр изменил и Европу, ее карту, баланс политических сил, даже психологию западного человека.

Если в начале царствования Петра в Европе всерьез рассматривался вопрос о разделе России на сферы влияния – настолько она представлялась отсталой и слабой, – то к концу его царствования Европа уже заговорила о «русской угрозе». Продолжают говорить о ней и сегодня.

Итак, Петр Великий и пять самых известных его ипостасей: чернорабочего, реформатора, антихриста, императора и, наконец, памятника.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.