Екатерина II Реальность и идеал

Екатерина II

Реальность и идеал

Елизавета была умная и добрая, но беспорядочная и своенравная русская барыня XVIII века, которую по русскому обычаю многие бранили при жизни и тоже по русскому обычаю все оплакали по смерти», – написал Василий Осипович Ключевский. Не оплакал ее лишь один человек – более всех ей обязанный. Ее племянник и наследник Петр Федорович, урожденный Карл Петер Ульрих Гольштейн-Готторпский.

Тело Елизаветы еще покоилось в гробу, иностранные послы выражали соболезнования, горевали дамы из «кабинета министров», плакали приживалки, горничные утирали слезы, печальны были фавориты – и старые, и молодые, а в другом крыле дворца будущий император закатывал обеды и приемы, куда всех обязывал являться «в светлом платье».

Екатерина II вспоминала, как, отсидев на таком обеде положенное время, она пришла ко гробу императрицы и нашла в соседней комнате убитого горем Разумовского. Они обнялись – и завыли в голос.

Так стоит ли удивляться, что семь месяцев спустя Измайловский полк, которым командовал брат Алексея, Кирилл, сверг Петра III и возвел на престол Екатерину?

Как все обижали наследника

Анна Петровна умерла, когда мальчику было чуть больше месяца. В 11 лет он потерял отца и воспитывался в доме дяди, Адольфа Эйтенского – будущего шведского короля. В силу того, что Карл Петер Ульрих, как и Адольф, считался претендентом на шведский престол, дядя не утруждал себя его воспитанием. Его часто жестоко наказывали: секли, ставили коленями на горох так надолго, что его ноги опухали, и он с трудом мог ходить. О его образовании заботились очень мало: когда четырнадцатилетний юноша прибыл в Петербург, даже не слишком искушенную в науках Елизавету поразило его невежество и огорчил нездоровый вид.

Карл Петер Ульрих приехал в Россию в 1742 году, тут его крестили по православному обряду под именем Петра Федоровича и объявили наследником престола. Россия Петру не понравилась. Он часто говорил, что чувствует себя здесь «государственным арестантом» и вздыхал об утраченном шведском престоле. Нервный, впечатлительный фантазер, он часто путал свои фантазии с реальностью, любил музыку и живопись, восхищался военными, но безумно боялся пушечной пальбы.

Его воспитателем и учителем стал академик Якоб Штелин – человек умный, талантливый и ответственный. Однако эту свою миссию Штелин провалил: прозанимавшись с наследником три года, он так и не смог научить великого князя ни толком говорить, ни писать по-русски. Докладывая императрице Елизавете, Штелин жаловался на лень своего ученика, но при этом считал его достаточно способным. Но больше всего его огорчали трусость, хвастовство и жестокость наследника престола.

В 1745 году Петра женили на принцессе Екатерине Алексеевне, урожденной Софии Фредерике Августе Анхальт-Цербстской, будущей императрице Екатерине II.

Торжества длились десять дней, и перед ними, по выражению Екатерины, «меркли все сказки Востока». Новобрачным были пожалованы во владение Ораниенбаум под Петербургом и Люберцы под Москвой.

Отношения супругов не сложились с самого начала: у них не было общих интересов, и в интеллектуальном развитии они были совсем разными. В своих мемуарах Екатерина ни разу не отозвалась уважительно о покойном супруге. Сравнивая литературные интересы, она не без гордости писала о том, что сама прочла «Историю Германии» в восьми томах, г-жу Севинье и Вольтера, в то время как Петра интересовали «процессы каких-то разбойников с большой дороги, которых вешали и колесовали».

А вот другая его забава, описанная в мемуарах Екатерины II: комната, где великий князь устроил свой театр марионеток, сообщалась дверью с одной из гостиных императрицы. Елизавета велела поставить в этой гостиной обеденный стол и иногда обедала в ней с приближенными. Обеды эти были интимные, и сервировка стола была такова, что можно было обходиться без слуг. Однажды Петр, услышав веселые голоса и звон чокающихся рюмок, вздумал просверлить несколько дырочек в двери. Посмотрев в щелку, он увидел за столом императрицу, обер-егермейстера Разумовского в халате и человек двенадцать придворных. Это зрелище показалось Петру чрезвычайно забавным и, не желая наслаждаться им в одиночестве, он позвал Екатерину. Она, однако, разумно уклонилась от приглашения и намекнула своему мужу все неприличие и опасность подобного развлечения. Он не обратил на ее слова внимания и пригласил ее фрейлин, заставив их влезать на стулья и табуреты, чтобы лучше видеть, и устроив целый амфитеатр. Когда императрица об этом узнала, она страшно разгневалась.

Очень часто также цитируют рассказ Екатерины о казни крысы. Однажды она зашла в комнату мужа и застала его за любимым занятием: игрой в солдатиков. К этому великая княжна уже привыкла. Поразило ее то, что посреди комнаты на веревке висела повешенная крыса.

– Она казнена! – самым серьезным тоном заявил наследник престола. – Она совершила военное преступление: пробралась в крепость и сожрала двух моих солдат, слепленных из муки. За это крыса была судима военным трибуналом и приговорена к смерти.

В начале 1750-х годов Петру было разрешено выписать отряд голштинских солдат, и с тех пор все свободное время он проводил, занимаясь с ними военными упражнениями и маневрами. От русской роты великий князь отказался.

«У Петра III первым врагом был он сам: до такой степени все действия его отличались неразумием. Что в других обыкновенно возбуждает жалость, то самое его приводило в гнев. Он забавлялся тем, что бил людей и животных, и не только не трогался их слезами и криками, а, напротив, раздражался ими еще больше, а в гневе он придирался ко всякому, кто был налицо. Любимцы его были весьма несчастливы. Они не смели разговаривать между собою, опасаясь расположить его к недоверию, а как скоро в нем разыгрывалось сие последнее, он их сек, не стесняясь ничьим присутствием. Обер-шталмейстер Нарышкин, генерал-лейтенант Мельгунов, тайный советник Волков потерпели наказание розгами в Ораниенбауме; при этом были дипломатический корпус и до ста человек мужчин и женщин, собравшихся к императору на праздник. Тогдашний английский министр Кейт выразил по этому случаю свое негодование…»

Рассказала Екатерина II

Ныне популярно мнение, что Екатерина оболгала своего супруга, а на самом деле Петр был совсем не таков. Но вот развернутая характеристика, данная Петру Федоровичу лицом посторонним и ни от кого не зависящим – прусским посланником Мардефельдом.

«Великому князю – девятнадцать лет, и он еще дитя, чей характер покамест не определился. Порой он говорит вещи дельные и даже острые. А спустя мгновение примешь его легко за десятилетнего ребенка, который шалит и ослушаться норовит генерала Репнина, вообще им презираемого. Он уступает всем своим дурным склонностям. Он упрям, неподатлив, не чужд жестокости, любитель выпивки и любовных похождений, а с некоторых пор стал вести себя, как грубый мужлан».

Мардефельд докладывал своему правительству и об открытой ненависти, которую питал будущий государь к России, и о его неприязни к супруге, и о том восхищении, которое он испытывал перед Фридрихом Великим. Есть сведения, что он даже шпионил для него во время Семилетней войны.

«Однажды вечером я была во дворце. Государь к концу своего любимого разговора о прусском короле громко подозвал к себе Волкова и заставил его подтвердить, как они часто смеялись над тем, что секретные распоряжения Елизаветы, отдаваемые армии в Пруссию, оставались без действия. Это открытие очень изумило все общество, бывшее с государем. Дело в том, что Волков, главный секретарь Верховного совета, в заговоре с великим князем постоянно парализовал силу этих распоряжений, передавая копии их прусскому королю; секретарь имел еще остатки совести, крайне смешался при таком объяснении и от каждого царского слова готов был свалиться со стула. Император, однако, не заметив общего изумления, с гордостью вспоминал о том, как он дружески служил явному врагу своей страны».

Рассказала Екатерина Дашкова

В мемуарах Екатерины II есть масса намеков, что и она участвовала в некой тайной переписке с прусским правительством. Известно, что ее мать долгое время считалась шпионкой Фридриха и именно из-за этого была выслана Елизаветой из России.

Екатерина признает, что перед самой опалой Бестужев сжег некие бумаги, которые могли ее скомпрометировать, но, по ее словам, все их действия служили лишь на пользу России, а Апраксину она писала, критикуя его за отступление. Если это было и не так – то доказательств не осталось.

«Великая Княгиня достойна супруга более любезного и участи более счастливой. Лицо благородное и интересное предвещает в ней свойства самые приятные, характер же сии предвестия подтверждает. Нрав у нее кроткий, ум тонкий, речь льется легко; сознает она весь ужас своего положения, и душа ее страждет; как она ни крепись, появляется порою на ее лице выражение меланхолическое – плод размышлений», – писал о молодой Екатерине другой пруссак, граф Карл Вильгельм Финк фон Финкенштейн. В оценке же великого князя Петра Федоровича он был солидарен со своим коллегой Мардефельдом.

«Жизнь, кою сия Принцесса ведет поневоле бок о бок со своим супругом, и принуждения, коим оба обречены, есть самое настоящее рабство. Запертые при малом своем дворе, окруженные самым презренным сбродом, не имеют они при себе никого, кто бы им помогал советом и в затруднительном положении, в коем они оказались, их направлял. Постоянно пребывают они под присмотром у своих надзирателей, и свободою ни минуты наслаждаться им не суждено… На ничтожнейшую забаву особенное потребно разрешение; все их речи надзиратели записывают и в дурную сторону перетолковывают, а затем Государыне доносят, отчего случаются порою бури, всем прочим лишь отчасти известные, но молодому двору много причиняющие огорчений», – добавлял Финкенштейн.

Кто же исполнил супружеский долг?

Мардефельд замечал, что великий князь не любит свою супругу, и продолжал, что «по признакам некоторым, детей от него у нее не будет». Эти признаки были (фимозом) – сужением крайней плоти, препятствовавшим половым сношениям. Операции Петр боялся и долго от нее отказывался. Однако интимная жизнь царственных особ не является их личным делом. Родить наследника – или хотя бы формально считаться его отцом – было прямой обязанностью великого князя. Все это очень беспокоило императрицу Елизавету Петровну, однако она долго не догадывалась, в чем дело.

Петр и Екатерина. Анна де Гаск. 1756 г.

Существует анекдот, что однажды, беседуя с Нарышкиной, свояченицей Салтыкова, предполагаемого любовника Екатерины, бывшей в то время беременной, императрица со вздохом сказала, что не помешало бы той поделиться с великой княгиней «своей добродетелью». Нарышкина ответила, что это вполне возможно, если бы ей и Салтыкову разрешили действовать. Елизавета попросила объяснений, и Нарышкина поведала ей о состоянии Петра Федоровича. Императрица не только согласилась, но дала понять, что этим они окажут ей большую услугу.

Салтыков тут же занялся поиском средств, чтобы склонить Петра Федоровича к операции. Рассказывали, что однажды он устроил ему сюрприз: пригласил его на ужин, куда собрал хорошеньких особ, которые изо всех сил стремились понравиться великому князю. Они веселились, кокетничали, стремясь вызвать у Петра интерес к «дотоле неизведанному удовольствию», и вот в разгар веселья согласие было получено. Тут же вошел хирург, ранее скрывавшийся в соседней комнате, и Петр не успел опомниться, как операция была уже сделана.

В благодарность за это Салтыков получил от императрицы огромный бриллиант. Злые языки принялись твердить, что такая поспешность была вызвана тем, что Екатерина уже была беременна от Салтыкова – и любовникам срочно нужно было прикрыть грех. Из-за этих слухов тотчас после рождения ребенка Сергей Салтыков был отослан подальше – в Швецию.

Мардефельд же называет отцом Павла другого человека – Кирилла Разумовского.

«Еще пять месяцев назад была она (Екатерина Алексеевна. – М. Б.) девицей. Общее мнение гласит, что хотя поначалу супруг ее полагал, что дело свое исполнил до конца, однако же граф Разумовский, президент Академии, взялся довершить ради блага великой сей Империи».

Екатерина впоследствии подробно описала свои роды и отвратительное отношение к себе: младенца тут же омыли и унесли, а ее оставили на той же постели, мокрой и грязной, на сквозняке, даже не дав напиться. Лишь часа через три появилась графиня Шувалова и подала ей некоторую помощь. Великий князь пировал со своими друзьями – а она оставалась совершенно одна в своей спальне. Накануне крестин Елизавета послала ей в подарок драгоценности (посредственного качества) и сто тысяч рублей золотом – но на следующий день эти деньги у нее выпросили назад: великий князь запросил такую же сумму, Елизавета подписала приказ выдать ту же сумму и ему, а денег в казне больше не было. Пришлось забрать у Екатерины.

«Госпожа Помпадур»

После операции Петр стал проявлять интерес к женщинам, но не к своей жене. Его фавориткой стала графиня Елизавета Романовна Воронцова (1739–1792), родная сестра Екатерины Дашковой – ближайшей подруги Екатерины Алексеевны.

После смерти матери в 1750 году Лиза Воронцова совсем еще юной девушкой была взята императрицей Елизаветой Петровной ко двору и определена фрейлиной великой княгини Екатерины Алексеевны, которая нашла ее очень некрасивой и крайне неопрятной девочкой с оливковым цветом кожи. Потом Елизавета Воронцова подурнела еще больше, так как переболела оспой, покрывшей все ее лицо рубцами. Ее дразнили маленьким уродцем, горбуньей, но, несмотря на все эти недостатки внешности, некрасивая девочка сумела привлечь великого князя. Возможно, потому, что он сам был далеко не красавцем и тоже рябым.

Елизавета Воронцова. Алексей Антропов. 1762 г.

В воспоминаниях современников тех лет Елизавета Воронцова постоянно фигурирует как «официальная фаворитка» императора и участница его развлечений. Ее даже прозвали «госпожой Помпадур». Петр III «не скрывал ни перед кем непомерной любви к ней». Иностранные послы в Санкт-Петербурге сообщали о намерении императора заточить супругу в монастырь и жениться на фрейлине Воронцовой. Чувство это было взаимным и искренним: Елизавета Воронцова и Петр на самом деле любили друг друга, а после переворота у обоих была одна просьба – чтобы их не разлучали.

Однако эта просьба не была выполнена: Петр погиб, а Елизавету насильно отправили в подмосковную деревню. Сама Екатерина II взялась устроить дальнейшую судьбу Воронцовой, «чтобы она уже ни с кем дела не имела и жила в тишине, не подавая людям много причин о себе говорить».

Проведя некоторое время в этой ссылке, в 1765 году Елизавета Романовна вышла замуж и переехала в Санкт-Петербург, где жила до конца дней. Не появляясь при дворе, она бывала в свете и виделась даже с близкой подругой Екатерины II, графиней Анной Степановной Протасовой. У Елизаветы Романовны было двое детей – дочь Анна и сын Александр, крестной матерью которого стала сама Екатерина II – бывшие соперницы помирились.

Она не осталась в долгу!

«Великая Княгиня умна и основательна не по годам, и хотя нету подле нее никого, кто бы добрый ей мог дать совет, держит себя с осторожностью и умеет делать хорошую мину при плохой игре. В одном лишь по справедливости можно ее упрекнуть – что не знает деньгам счета», – писал обычно злой на язык Мардефельд.

Интересно, что пруссаку не пришло в голову упрекать молодую женщину в отсутствии супружеской верности, хотя любовников Екатерина меняла, как перчатки. После отъезда за рубеж Салтыкова у нее случился роман со Станиславом Августом Понятовским, в то время польским посланником при российском дворе. Для великого князя увлечение жены не стало секретом. Имеются сведения, что Петр с Екатериной не однажды устраивали ужины вместе с Понятовским и Елизаветой Воронцовой; они проходили в покоях великой княгини. После ужина Петр удалялся с фавориткой на свою половину.

В 1757 году у Екатерины родился еще один ребенок – Анна (умершая в младенчестве). Отцовство Петра весьма сомнительно, несмотря на то, что великий князь признал ребенка своим.

А вот Алексей Бобринский – сын Екатерины от Григория Орлова – появился на свет уже после того, как между супругами произошло полное охлаждение. Великой княгине приходилось скрывать свою беременность, а когда пришло время рожать, то, чтобы отвлечь внимание и выманить Петра III из дворца, камердинер Екатерины Василий Шкурин поджег даже свой дом, так как смотреть на пожары было известной страстью императора. Пока Петр любовался пламенем, к Екатерине пришел врач, и она благополучно родила.

Младенец был немедленно передан тому же Шкурину, в семье которого он и воспитывался наравне с его сыновьями до 1774 года, после чего был зачислен в кадетский корпус. Он стал родоначальником графского рода Бобринских.

Все плачут, император радуется

После смерти Елизаветы Петр был провозглашен императором и правил 186 дней. Короноваться он не успел, а вот делами занимался активно: за время его царствования было принято 192 документа: манифесты, именные и сенатские указы, резолюции и т. п.

Петр упразднил Тайную канцелярию, возвратил многих ссыльных, прекратил преследование старообрядцев и провозгласил равенство всех христианских конфессий, издал указ, квалифицировавший убийство помещиками крестьян как «тиранское мучение» и предусматривавший за это пожизненную ссылку. Пытаясь добиться расположения высшего сословия, он издал «Манифест о вольности дворянства», даровавший этому сословию многие привилегии.

Но, увы! Народной любви Петр не приобрел. Наоборот – сумел восстановить против себя все сословия, заключив с Фридрихом II мир и вернув ему завоеванную Восточную Пруссию, которая уже четыре года как являлась составной частью Российской империи.

Долгая кровопролитная Семилетняя война была уже фактически выиграна, а теперь новый император отказался от всех завоеваний. Мало того: хвалился тем, что играл роль вражеского шпиона! Этого было достаточно для того, чтобы Петра возненавидели все.

А он, казалось, не только не боялся этого, а делал все нарочно, чтобы усугубить к себе неприязнь. Это проявлялось даже в таких незначащих мелочах, как придворный поклон: по традиции государю полагалось кланяться в пояс. Петр же заменил это книксеном, причем требовал приседания даже от старух. Дашкова рассказывает, что ее родственница Бутурлина однажды чуть не упала на пол в церкви, пытаясь присесть перед императором, ее выручили, поддержав, добрые люди.

Он любил ездить на ужин в гости – великая честь для подданных. Но при этом он совсем не интересовался, могут ли его в данный момент подобающим образом принять. Так он явился к тяжело больному туберкулезом Воронцову и провел у него весь вечер, требуя, чтобы его занимали и развлекали, хотя хозяин дома был так плох, что даже не вставал с постели.

«Являться каждое утро на парады в качестве капрал-майора, хорошо есть, пить бургундское, проводить вечера между шутами и известными женщинами, исполнять всякое приказание прусского короля – вот что было счастьем и славой Петра III, и он процарствовал семь месяцев», – писала о нем Дашкова, и это мнение разделяли многие.

Скандал!

30 апреля во время торжественного обеда по случаю заключения мир а с Пруссией случился скандал. Петр поднял тост за членов императорской фамилии. Екатерина выпила сидя, считая, что императорская фамилия – это ее муж, ее дети и она сама. «А мои дяди – принцы Гольштейн-Готторпские!» – раздраженно крикнул в ответ император, и послал Голицына передать супруге, что она дура. Но потом, решив, что князь может смягчить его выражение, сам крикнул через весь стол: «folle». Екатерина заплакала.

Вечером того же дня он отдал приказ ее арестовать, и только вмешательство фельдмаршала Георга Гольштейн-Готторпского, дяди императора, спасло Екатерину.

Ну а когда Петр Федорович пожаловал свою любовницу Елизавету Романовну Воронцову орденом Святой Екатерины, которым могли быть награждены только принцессы королевской крови, всем стало ясно: низвержение императрицы – решенный вопрос.

В связи с этим по Петербургу ходили самые невероятные слухи. Рассказывали, что развод императора станет только началом, а потом он собирается развести всех придворных дам с их мужьями и перевенчать с другими по своему выбору.

Развод по-русски

То, что Екатерина со дня на день будет разведена, пострижена в монахини или сослана, понимали все. Ей сочувствовали многие, особенно те, кто сам был обижен вспыльчивым и недальновидным Петром Третьим. Таков был граф Никита Панин, дипломат и воспитатель наследника Павла. Активную деятельность развила 19-летняя княгиня Дашкова, сестра фаворитки, имевшая через мужа большие связи в гвардии. Делу помогал малороссийский гетман и президент Академии наук граф Кирилл Разумовский, полковник Измайловцев. Гвардейская молодежь, руководимая братьями Орловыми (Григорием, Алексеем и менее известным – Федором), целиком была на стороне Екатерины. Ну а совершать перевороты гвардейцы умели!

Накануне переворота Екатерина насчитала на своей стороне до 40 офицеров и до 10 тысяч солдат гвардии. Переворот не был неожиданным: его все ждали. Люди на улицах Петербурга открыто ругали государя и ждали перемен. К Петру шли доносы, но тот, не понимая серьезности положения, ни на что не обращал внимания.

Непосредственным толчком к перевороту стал арест одного из заговорщиков – Пассека. Опасаясь, как бы он под пыткой не выдал остальных, решили выступать. Собственно, весь переворот заключался в том, чтобы императрица самовольно покинула Петергоф, где должна была дожидаться приезда Петра Федоровича, и приехала в Петербург, где ее провозгласили государыней. Она проехала по улицам города верхом, в гвардейском мундире старого петровского покроя и в шляпе, украшенной зеленой дубовой веткой, с распущенными длинными волосами, вызвав всеобщее восхищение. Ее сопровождали участники заговора и несколько гвардейских полков.

В тот же день Екатерина издала Манифест, возвещавший, что императрица по явному и нелицемерному желанию всех верных подданных вступила на престол, став на защиту Православной русской церкви, русской победной славы и внутренних порядков, совсем ниспроверженных.

Ну а Петр, приехав в Петергоф, не обнаружил там никого. С большим придворным обществом Петр подъехал к Монплезиру – он оказался пустым. Обшарили весь сад – но нигде не обнаружили ни императрицы, ни ее людей.

От слуг узнали, что императрица рано утром тайком уехала в Петербург. Петр был в недоумении. Более опытные сановники, в том числе канцлер Воронцов, сообразили, в чем дело, и вызвались ехать в Петербург разузнать, что там делается, и усовестить императрицу. Екатерина затем уверяла, что им велено было даже убить ее в случае надобности. Но они не стали этого делать, а приехав в Петербург, немедленно присягнули императрице и не воротились.

Из опытных, деятельных людей на стороне императора остался один Миних – а это был человек, знавший толк в переворотах. Он советовал Петру Федоровичу плыть в Кронштадт и, засев там, – обороняться. План мог бы реализоваться, но Петр слишком долго колебался, а когда наконец решился и подплыл к крепости, то Кронштадт уже успел присягнуть Екатерине. Корабль императора приблизился к крепости, но оттуда было объявлено, что по нему будут стрелять, если он не удалится.

Петр совсем отчаялся, но упрямый Миних не сдавался! Гвардия изменила, но оставалась еще и армия. Он предложил плыть к Ревелю, а оттуда в Померанию, чтобы стать во главе русской армии, находившейся за границей. Но Петр не решился, возможно, и правильно: после изменнического мира с Фридрихом в армии его не ждал теплый прием. Император забился в трюм и приказал возвращаться в Ораниенбаум. Сопровождавшие его вельможи приуныли, дамы рыдали.

Петр еще раз робко предложил Екатерине «помириться», но просьба осталась без ответа. Орлов привез ему составленный Екатериной акт якобы «самопроизвольного» клятвенного отречения от престола. При виде этой бумаги с Петром сделался обморок.

Очнувшись, Петр умолял, чтобы ему было позволено удержать при себе четыре особенно дорогие ему вещи: скрипку, любимую собаку, арапа и Елизавету Воронцову. Первые три «вещи» ему оставили, а фаворитку отправили к отцу – в подмосковную деревню. Бывшего императора удалили в Ропшу, загородную мызу в 30 верстах от Петербурга, подаренную ему императрицей Елизаветой.

«Вся эта внезапная революция вспыхнула и совершилась не более как в два часа времени, причем не было пролито ни капли крови и вообще не прибегнуто ни к какому насилию, и все части города оставались так спокойны, как будто не произошло ничего особенного; одно бросалось в глаза: это были пикеты, расставленные у мостов, и несколько гвардейцев, разъезжавших патрулями по городу для наблюдения за порядком».

Рассказал английский посол Роберт Кейт.

Примечательно, что люди, до последних дней хранившие верность Петру, не были наказаны за это Екатериной. Старый Миних, проявивший наибольшую активность, был арестован, Екатерина лично беседовала с ним и, поняв его верноподданнические мотивы, простила. Старый фельдмаршал принес ей присягу.

Переворот свершился в два дня. Не было пролито ни капли крови, зато выпито очень много вина: Екатерина объявила, что угощает всех. Долги «за растащенные при благополучном ее величества на императорский престол восшествии виноградные напитки солдатством и другими людьми» Сенат выплачивал более трех лет.

А было ли убийство?

Через неделю низложенный император погиб в Ропше, где содержался под охраной гвардейцев во главе с Алексеем Орловым. По официальной версии, причиной смерти был приступ геморроидальных колик, усилившийся от продолжительного употребления алкоголя и сопровождавшийся поносом. При вскрытии (которое проводилось по приказу Екатерины) обнаружилось, что у Петра III была выраженная дисфункция сердца – «маленькое сердце», варикоз вен, геморрой, воспаление кишечника, признаки апоплексии. Все это создавало высокую вероятность инфаркта или инсульта.

Однако есть и другая версия, которая называет убийцей Алексея Орлова. Сохранилось три его записки, адресованные Екатерине.

Первая:

«Урод наш очень занемог и охватила его нечаянная колика, и я опасен, штоб он сегоднишную ночь не умер, а больше опасаюсь, штоб не ожил».

Вторая:

«Боюсь гнева вашего величества, штоб вы чего на нас неистоваго подумать не изволили и штоб мы не были притчиною смерти злодея вашего он сам теперь так болен, што не думаю, штоб он дожил до вечера и почти совсем уже в беспамятстве, о чем и вся команда здешняя знает и молит бога, штоб он скорей с наших рук убрался».

И последнее письмо, которое дошло только в тайком сделанной копии:

«Матушка, его нет на свете, но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на государя. Но, государыня, свершилась беда: мы были пьяны, и он тоже, он заспорил с князем Федором [Барятинским]; не успели мы рознять, а его уже не стало».

Много лет спустя графиня Головина передавала слышанный ею от Панина рассказ об этом преступлении. Она находила это свидетельство тем более ценным, что сам Панин никогда не был особенно расположен к Екатерине и считался человеком беспристрастным.

«Однажды вечером, когда мы были у него в кругу его родственников и друзей, он рассказал нам много интересных анекдотов и незаметно подошел к убийству Петра III. “Я был, – говорил он, – в кабинете Императрицы, когда князь Орлов пришел известить ее, что все кончено. Она стояла посреди комнаты; слово “кончено” поразило ее. – Он уехал! – возразила она сначала. Но, узнав печальную истину, она упала без чувств. С ней сделались ужасные судороги, и одну минуту боялись за ее жизнь. Когда она очнулась от этого тяжелого состояния, она залилась горькими слезами, повторяя: “Моя слава погибла, никогда потомство не простит мне этого невольного преступления”. Фавор заглушил в Орловых всякое другое чувство, кроме чрезмерного честолюбия. Они думали, что, если они уничтожат Императора, князь Орлов займет его место и заставит Императрицу короновать его”».

Первоначально Петр III был похоронен безо всяких почестей в Александро-Невской лавре, так как в Петропавловском соборе, императорской усыпальнице, хоронили только коронованных особ. Сенат просил императрицу не присутствовать на похоронах.

В 1796 году по приказу Павла I останки его отца были перенесены в Петропавловский собор. Петра III перезахоронили одновременно с погребением Екатерины II; император Павел при этом собственноручно произвел обряд коронования праха своего отца. Именно поэтому на надгробных плитах и стоит одна и та же дата: «18 декабря 1796».

Таинственная гибель Петра III впоследствии породила множество самозванцев. По некоторым сведениям, их было около сорока человек и в России, и за рубежом. Наиболее известны Емельян Пугачев, Стефан Малый, захвативший власть в Черногории, и глава секты скопцов – Кондратий Селиванов.

Правление Екатерины II

«Россия есть Европейская держава. Доказательство сему следующее. Перемены, которые в России предпринял Петр Великий, тем удобнее успех получили, что нравы, бывшие в то время, совсем не сходствовали со климатом и принесены были к нам смешением разных народов и завоеваниями чуждых областей. Петр I, вводя нравы и обычаи европейские в европейском народе, нашел тогда такие удобности, каких он и сам не ожидал», – писала Екатерина.

Она стремилась править мудро, мечтала сделать все, чтобы превратить Россию в развитую европейскую державу. Читала передовых философов, переписывалась с ними, сумела внушить им уважение к себе и прислушивалась к их мнению. Ее царствование длилось 34 года. Многое ей удалось за это время, но в чем-то она потерпела поражение.

Екатерина II. Дмитрий Кевицкий. 1780-гг.

Не ограничиваясь теорией, она в первые годы царствования отправилась в путешествие по России, чтобы лучше узнать страну, и добралась аж до Казани.

«Сенат определял воевод, но числа городов в империи не знали. Когда я требовала реестра городам, то признались в неведении оных; даже карты всей империи Сенат от основания своего не имел. Я, быв в Сенате, послала пять рублей в Академию наук чрез реку от Сената, и купленный там Кирилловский печатный атлас в тот же час подарила Правительствующему Сенату», – писала она.

Она писала о том, что нужно просвещать нацию, которой управляешь, ввести добрый порядок в государстве и заставить общество соблюдать законы, учредить в государстве хорошую и точную полицию, способствовать расцвету государства и сделать его изобильным, сделать государство грозным в самом себе и внушающим уважение соседям.

Сенат Екатерина решительно реформировала, лишив его законодательной инициативы. В ее царствование была созвана Уложенная комиссия для систематизации законов. Губернская реформа позволила лучше организовать управление огромной страной. Дворяне, купцы 1-й и 2-й гильдии и именитые граждане были освобождены от телесных наказаний.

Введено государственное регулирование цен на соль – жизненно важный товар. Без соли невозможно было законсервировать на зиму продукты, они портились, наступал голод.

Был запрещен импорт тех товаров, которые производились или могли производиться внутри России: пошлины от 100 до 200 % накладывались на предметы роскоши, вино, зерно, игрушки… Случалось даже, что модницы, возвращаясь из Парижа, были вынуждены отправлять свои наряды обратно, так как не имели права появиться в них при дворе.

«У Императрицы был особый дар облагораживать все, к чему она приближалась. Она сообщала смысл всему, и самый глупый человек переставал казаться таким около нее. Каждый оставлял ее довольный собой, потому что она умела говорить, не вызывая смущения и применяясь к разумению того, с кем она говорила», – вспоминала о ней Варвара Головина.

«Однажды императрица Екатерина во время вечерней эрмитажной беседы с удовольствием стала рассказывать о том беспристрастии, которое заметила она в чиновниках столичного управления, и что, кажется, изданием “Городового положения” и “Устава благочиния” она достигла уже того, что знатные с простолюдинами совершенно уравнены в обязанностях своих перед городским начальством.

– Ну, вряд ли, матушка, это так, – отвечал Нарышкин.

– Я же говорю тебе, Лев Александрыч, что так, – возразила императрица, – и если б люди и даже ты сам сделали какую несправедливость или ослушание полиции, то и тебе спуску не будет.

– А вот завтра увидим, матушка, – сказал Нарышкин, – я завтра же вечером тебе донесу.

И в самом деле, на другой день, чем свет, надевает он богатый кафтан со всеми орденами, а сверху накидывает старый, изношенный сюртучишко одного из своих истопников и, нахлобучив дырявую шляпенку, отправляется пешком на площадь, на которой в то время под навесами продавали всякую живность.

– Господин честной купец, – обратился он к первому попавшемуся курятнику, – а по чему продавать цыплят изволишь?

– Живых – по рублю, а битых – по полтине пару, – грубо отвечал торгаш, с пренебрежением осматривая бедно одетого Нарышкина.

– Ну так, голубчик, убей же мне парочки две живых-то. Курятник тотчас же принялся за дело: цыплят перерезал, ощипал, завернул в бумагу и завернул в кулек, а Нарышкин между тем отсчитал ему рубль медными деньгами.

– А разве, барин, с тебя рубль следует? Надобно два.

– А за что ж, голубчик?

– Как, за что? За две пары живых цыплят. Ведь я говорил тебе: живые по рублю.

– Хорошо, душенька, но ведь я беру неживых, так за что ж изволишь требовать с меня лишнее?

– Да ведь они были живые.

– Да и те, которых продаешь ты по полтине за пару, были также живые, ну я и плачу тебе по твоей же цене за битых.

– Ах ты, калатырник! – взбесившись завопил торгаш. – Ах ты, шишмонник этакой! Давай по рублю, а то вот господин полицейский разберет нас!

– А что у вас за шум? – спросил тут же расхаживающий для порядка полицейский.

– Вот, ваше благородие, извольте рассудить нас, – смиренно отвечает Нарышкин, – господин купец продает цыплят живых по рублю, а битых – по полтине за пару; так, чтоб мне, бедному человеку, не платить лишнего, я и велел перебить их и отдаю ему по полтине.

Полицейский вступился за купца и начал тормошить его, уверяя, что купец прав, что цыплята были точно живые и потому должен заплатить по рублю, а если он не заплатит, так он отведет его в сибирку. Нарышкин откланивался, просил милостивого рассуждения, но решение было неизменно: “Давай еще рубль или в сибирку”. Вот тут Лев Александрович, как будто ненарочно, расстегнул сюртук и явился во всем блеске своих почестей, а полицейский в ту же секунду вскинулся на курятника: “Ах ты, мошенник! Сам же говорил, живые по рублю, битые по полтине и требует за битых, как за живых! Да знаешь ли, разбойник, что я с тобой сделаю? Прикажите, Ваше превосходительство, я его сейчас же упрячу в доброе место: этот плутец узнает у меня не уважать таких господ и за битых цыплят требовать деньги, как за живых!”

Разумеется, Нарышкин заплатил курятнику вчетверо и, поблагодарив полицейского за справедливое решение, отправился домой, а вечером в Эрмитаже рассказал императрице происшествие, как только он один умел рассказывать, подшучивая и представляя в лицах себя, торгаша и полицейского. Все смеялись, кроме императрицы…»

* * *

В эрмитажных собраниях при императрице Екатерине некоторое время заведен был ящик для вклада штрафных денег за вранье. Всякий провинившийся обязан был опустить в него 10 копеек медью. При ящике назначен был казначеем Безбородко, который собранные деньги после раздавал бедным.

Между другими в эрмитажные собрания являлся один придворный, который, бывало, что ни скажет, все невпопад, или солжет. Неуклюжий казначей беспрестанно подходил к нему с ящиком, и этот враль почти один наполнял ящик деньгами. Раз, по разъезде гостей, когда при императрице остались немногие, самые приближенные, Безбородко сказал:

– Матушка-государыня, этого господина не надобно бы пускать в Эрмитаж, а то он скоро совсем разорится.

– Пусть приезжает, – возразила императрица, – мне дороги такие люди. После твоих докладов и после докладов твоих товарищей я имею надобность в отдыхе; мне приятно изредка послушать и вранье.

– О, матушка-императрица, – сказал Безбородко, – если тебе это приятно, то пожалуй к нам в первый департамент Правительствующего сената: там то ли ты услышишь!

Именно при Екатерине промышленность в России развилась настолько, что страна стала испытывать первые финансовые кризисы. Возникло новое слово – «банк-рут». Россия вынуждена была делать внешние займы, размер которых превысил 200 миллионов рублей серебром, и вводить законы против роскоши.

Екатериной была создана сеть городских школ и училищ. Началось развитие женского образования: Смольный институт благородных девиц, Воспитательное общество благородных девиц. Действовали Академия наук, обсерватория, ботанический сад, библиотеки, университет. Впрочем, качество образования там оставляло желать лучшего: студенты как-то раз даже подали жалобы в Сенат на профессоров, которые ленились читать им лекции. Профессоров усовестили, те на какое-то время исправились… а потом решили просто выдать студентам дипломы, чтоб отстали. Настоящие знания можно было приобрести только в шляхетских корпусах, основанных еще Минихом.

Английский посланник лорд Витворт подарил Екатерине II огромный телескоп, которым она очень восхищалась. Придворные, желая угодить государыне, друг перед другом спешили наводить инструмент на небо и уверяли, что довольно ясно различают горы на Луне.

– Я не только вижу горы, но даже лес, – сказал Львов, когда очередь дошла до него.

– Вы возбуждаете во мне любопытство, – произнесла Екатерина, поднимаясь с кресел.

– Торопитесь, государыня, – продолжал Львов, – уже начали рубить лес; вы не успеете подойти, а его и не станет.

Загадка Мировича

Брауншвейгская проблема досталась Екатерине в наследство от Елизаветы. Взойдя на престол, Екатерина даже помышляла о браке с несчастным низложенным императором Иоанном Антоновичем. Однако встретившись, убедилась, что этот человек непоправимо искалечен: он был совершенно неразвит умственно (ведь Иоанну было запрещено учиться), плохо владел собой, не мог общаться с людьми (до сих пор он видел только стражей) и частично повредился в рассудке. Но хуже всего было то, что в его мозгу прочно засела мысль, что он – законный император. Уговорить его постричься в монахи не удалось, а ситуация требовала решения. Существуют вполне обоснованные предположения, что заговор поручика Мировича был спровоцирован кем-то из агентов Екатерины. Мирович склонил на свою сторону часть гарнизона, навел на крепость пушку и требовал освободить «государя». В соответствии с инструкцией, данной еще Петром III, стражники закололи узника. Мирович был арестован и казнен. Следствие пришло к выводу, что сообщников у него не было, но в то же время знавшие его полагали, что поручик был слишком тупым и недалеким человеком, чтобы самостоятельно проработать план.

Иноверцы и Запорожская Сечь

После присоединения к Российской империи Речи Посполитой, в России оказалось около миллиона евреев. Екатерина II установила для них черту оседлости, за пределами которой евреи не имели права проживать. Переход в православие снимал все ограничения на проживание. При Екатерине возникли колонии немцев в Поволжье. В 1773 году был издан закон о терпимости всех вероисповеданий, разрешавший «иноверцам» свободно отправлять богослужения. Прекратились преследования старообрядцев.

Екатерина расформировала Запорожскую Сечь и разрушила крепость. Взамен Екатерина отдала казакам Кубань, где они основали город Екатеринодар.

«Однажды Потемкин, недовольный запорожцами, сказал одному из них:

– Знаете ли вы, хохлачи, что у меня в Николаеве строится такая колокольня, что как станут на ней звонить, так в Сече будет слышно?

– То не диво, – отвечает запорожец, – у нас в Запорощине е такие кобзары, що як заиграють, то аже у Петербурги затанцують».

Пугачев и Костюшко

К сожалению, мудрое царствование Екатерины не было мирным.

В 1773–1774 годах страну охватила страшная крестьянская война под предводительством Емельяна Пугачева. Об этих событиях написано много художественной и исторической литературы.

В 1794-м – восстание под руководством Тадеуша Костюшко за восстановление независимости Польши. Оно было подавлено Александром Суворовым. Костюшко был захвачен в плен и до самой смерти Екатерины содержался в Петропавловской крепости с достаточно хороших условиях. Павел освободил его.

Периодически случались и иные буоты – например чумные.

Так в 1771 году в Москве случилась эпидемия чумы. Невежественные люди кинулись в церкви и старательно прикладывались к иконам, в результате сами иконы стали рассадником заразы. Екатерина совершенно справедливо издала указ, запрещавший их целование, но это было расценено как покушение на святыни, да к тому же кто-то пустил слух, что, мол, власти нарочно распространяют заразу. Напрасно архиепископ Амвросий пытался объяснить народу причину – толпа приступом взяла Донской монастырь и убила архиепископа. Несчастного буквально забили насмерть. Был разгромлен и Чудов монастырь в Кремле.

Подавлять восстание отправился Григорий Орлов, успешно справившийся с этой задачей. Он не только нашел и повесил «зачинщиков» и «смутьянов», но и распорядился обустроить карантины, своевременный вывоз трупов, перенес кладбища за городскую черту. Лечить чуму медицина того времени не умела, но с дальнейшим распространением болезни врачи и чиновники справились. Даже и теперь нетрудно заметить, как много московских кладбищ расположено сразу же за Третьим Транспортным кольцом – старинным Камер-Коллежским валом, тогдашней границе города. Это как раз и есть – напоминание о той страшной чуме. Да еще и больница МОНИКИ, возникшая на месте чумного карантина.

Войны, и не только

В результате двух войн с Турцией к России отошли Северное Причерноморье, Крым, Прикубанье. Вошли в историю крупные победы Румянцева, Суворова, Потемкина, Кутузова, Ушакова.

Наверное, многие слышали выражение «пройти Крым и Рым», обозначающее – преодолеть много трудностей, приобрести жизненный опыт. Возникло оно именно при Екатерине Великой. Рым и Крым – это название областей, где одержали победы полководцы Суворов-Рымницкий и Потемкин-Таврический. Иногда идиому дополняют и третьей частью: «…и медные трубы», разумея под этим чрезмерные почести и поклонение.

В 1783 году Картли-Кахетинское царство, современная Грузия, добровольно перешла под протекторат России, заключив Георгиевский трактат. Иначе православным грузинам было не выжить: их стране угрожали мусульманские Турция и Иран.

В восьмидесятые годы России пришлось вновь вести войну со Швецией, которая безуспешно пыталась вернуть Прибалтийские земли.

Граф Самойлов[11] получил Георгия на шею в чине полковника. Однажды во дворце государыня заметила его, заслоненного толпою генералов и придворных.

– Граф Александр Николаевич, – сказала она ему, – ваше место здесь впереди, как и на войне.

В 1789 и 1790 годах адмирал Василий Яковлевич Чичагов одержал блистательные победы над шведским флотом. Старый адмирал был осыпан милостями императрицы, которая милостиво приняла его и изъявила желание, чтобы он рассказал ей о своих походах. Государыню предупреждали, что адмирал почти не бывал в хороших обществах, иногда употребляет неприличные выражения и может не угодить ей своим рассказом. Но императрица осталась при своем желании. Старик начал рассказывать. Не привыкнув говорить в присутствии императрицы, он робел, но чем дальше входил в рассказ, тем больше оживлялся и наконец пришел в такую восторженность, что кричал, махал руками и горячился, как бы при разговоре с равным себе. Описав решительную битву и дойдя до того, когда неприятельский флот обратился в полное бегство, адмирал все забыл, ругал трусов-шведов, причем употреблял такие слова, которые можно слышать только в толпе черного народа. «Я их… я их…» – кричал адмирал. Вдруг старик опомнился, в ужасе вскочил с кресел и повалился перед императрицей.

– Виноват, матушка, Ваше императорское Величество…

– Ничего, – кротко сказала императрица, не дав заметить, что поняла непристойные выражения, – ничего, Василий Яковлевич, продолжайте; я ваших морских терминов не разумею.

Она так простодушно говорила это, что старик от души поверил, опять сел и докончил рассказ. Императрица отпустила его с чрезвычайным благоволением.

Румянцев-Задунайский Петр Александрович – граф, фельдмаршал.

Учился за границей, участвовал в Семилетней войне, начальствовал кавалерией в битве при Гросс-Егерсдорфе. При Петре III пользовался особым расположением императора. После переворота подал прошение об отставке, но Екатерина удержала его на службе и назначила губернатором Малороссии.

Командовал войсками в турецкой войне, одержал множество побед и после заключения Кучук-Кайнарджийского мира получил фельдмаршальский жезл, наименование Задунайского и другие награды. Умер в деревне, в одиночестве.

«Граф Румянцев однажды утром расхаживал по своему лагерю. Какой-то майор в шлафроке и в колпаке стоял перед своею палаткою и в утренней темноте не узнал приближающегося фельдмаршала, пока не увидел его перед собой лицом к лицу. Майор хотел было скрыться, но Румянцев взял его под руку и, делая ему разные вопросы, повел с собою по лагерю, который между тем проснулся. Бедный майор был в отчаянии. Фельдмаршал, разгуливая таким образом, возвратился в свою ставку, где уже вся свита ожидала его. Майор, умирая со стыда, очутился посреди генералов, одетых по всей форме. Румянцев, тем еще недовольный, имел жестокость напоить его чаем и потом уж отпустил, не сделав никакого замечания».

Рассказал Александр Пушкин

Данный текст является ознакомительным фрагментом.