Этнополитическое развитие Руси в раннее Новое время и «рождение» Украины

Этнополитическое развитие Руси в раннее Новое время и «рождение» Украины

Историческая память о прошлом Киевской Руси как своеобразная форма легитимации государственной власти тех ее частей, которые после нашествия орд Батыя начали свое самостоятельное существование, продолжала жить и в Северо-Восточной, и в Юго-Западной Руси. Отличие состояло лишь в том, что в северо-восточной части уже с середины XV в. в контексте реализации московскими князьями политики централизации государства память о киево-русьской истории обретает форму идеологической парадигмы «перетекания власти» из Киева во Владимир-на-Клязьме, а дальше — в Москву. В другой же части Руси заинтересованность проблемой «перетекания истории» актуализируется лишь с конца XVI в., когда Мацей Стрыйковский предложил концепцию перехода власти из Киева в Галич, а оттуда — в Литву. Позже, в начале следующего века, после модификации киевскими интеллектуалами модель приобрела четко выраженную киевоцентричность: «Киев-Галич-Литва-Киев».

Процессы поиска истоков собственной истории способствуют развитию терминологической четкости понятия «русьский народ», которым обозначают жителей территорий, исторически связанных с Киевским и Галицко-Волынским княжествами. Одновременно формируется взгляд на русьский народ как самодостаточное политическое сообщество, существование которого санкционировано Божьим промыслом, легитимизировано наличием собственной династической традиции, воплощенной в княжеских родах Киевщины и Волыни, а также собственной рыцарской иерархии (шляхта и казачество). Соответственно для киевских интеллектуалов (например, Касьяна Саковича) «Русь» представляет собой этнонациональную и этнорелигиозную общность, состоящую и из князей, и из шляхты, и из казачества. Характерно, что московские книжники, начиная с XV в., обосновывали права московских государей на земли, народ и культуру бывшей Киевской Руси их генеалогическими связями с древнекиевскими князьями. Их же киевские оппоненты (в частности, окружение Киевского митрополита Петра Могилы) обращают внимание, прежде всего, на общность истории, языка, обычаев, церкви русьского народа Речи Посполитой. Особое внимание при определении русьской идентичности уделялось лингвистическому критерию. В частности, словарь Памвы Беринды, по наблюдению историков, трактовал слово «народ» сугубо в этнолингвистических категориях, отождествляя термины «парод» и «язык», которые объясняли слово «люди»[78].

Одновременно обоснование древности и законности существования русьского народа способствует концептуализации взгляда на эту этнонациональную и этнорелигиозную общность Речи Посполитой как на общность этнополитическую, равную в правах двум другим составляющим общего государства — полякам и литовцам. Концепция «третьего народа» Речи Посполитой (официальное название которой включало лишь упоминание о «двух народах») объективно ставит вопрос и о равноправности всех трех частей государства, актуализирует проблему «добровольности» объединения Руси с Польской Короной и Великим княжеством Литовским.

Параллельно с процессами этнонационального и этнополитического обособления русьского народа с конца XVI в. прослеживается редукция термина «Русь» в его политическом и географическом смысле до политико-территориального определения «Украина».

Термин «Русь», символизирующий связь с сакральным княжьим Киевом, согласно наблюдениям исследователей, в это время преимущественно консервируется на уровне высокой книжной культуры, а также в сфере конфессиональных отношений. В политическом же лексиконе для обозначения восточных территорий Речи Посполитой постепенно расширяется область употребления понятия «Украина». Соответственно, и населяющий эти земли народ в сфере «практической» политики и канцелярских практик все чаще обозначается как «люд украйный», «украинны обыватели», «украинци».

Чрезвычайно важную роль в процессе формирования украинской идентичности сыграли решения Люблинского сейма 1569 г. Во-первых, они устранили границу, существовавшую ранее между Галичиной и Западным Подольем, которые уже ранее входили в состав Польского Королевства, и «литовской» частью Руси. Во-вторых, люблинские постановления сформировали административный рубеж между Полыней и Литвой приблизительно по линии современной украинско-белорусской границы. Таким образом, уже на конец XVI в. украинские земли были демаркированы административной границей от литовской Руси, религиозной от Польши, государственной и церковно-юрисдиктивной от Руси Московской.

Сам термин «украина» на то время имел уже многовековую историю употребления. Впервые в летописях он встречается уже под 1187 г. Причем одни исследователи склонны усматривать в нем проявление семантической связи с понятием «окраина», другие же рассматривают его как производную от праславянского «край» или «украй», обозначающего часть отдельной территории[79]. И точно так же, как термин «Русь» издавна в книжной лексике маркировал земли, находящиеся под политической или духовной властью Киева, так и термин «украина» был в употреблении издавна, но с той лишь разницей, что сфера его употребления распространялась на устную речь. По мере того как понятие «Русь» теряло свое политическое содержание, расширялись границы употребления термина «Украина», который с конца XVI в. проникает и в книжные тексты.

Обращает на себя внимание и факт постепенного расширения пространственных границ функционирования понятия. Так, если раньше термин употреблялся преимущественно в узком значении слова, для обозначения отдельных территорий, то с конца XVI в. он все чаще маркирует целостность восточных воеводств Речи Посполитой, населенных преимущественно православным «русьским»/«украинским» народом. В значительной степени этому способствуют процессы перевода казачеством на себя роли субъекта политической жизни Руси-Украины. Ведь область локализации казацких влияний изначально ограничивается «классической» территорией Украины и именно с ней казачество и ассоциируется. По мере же возрастания влияния казацкого сообщества расширяются и пространственные границы функционирования термина. Характерно, что благодаря французскому картографу Г. Боплану, изготовившему и издавшему в середине XVII в. комплекс карт «Украина», в политическом лексиконе европейцев для обозначения восточных воеводств Речи Посполитой прочно закрепился именно термин «Украина».

Хотя, следует отметить, в целом процесс трансформации понятия был длительным и завершился уже после Освободительной войны украинского народа середины XVII в. И для превращения политико-территориального понятия «Украина» в соответствующий политоним нужны были глобальные политические, социальные и ментальные трансформации, коими так щедро была наполнена в украинской истории середина XVII в.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.