Высокомерные у себя в уезде и покорные перед лицом властей

Высокомерные у себя в уезде и покорные перед лицом властей

Шляхетское сообщество вместо того, чтобы поддержать официальную игру, еще больше замыкалось в себе, лишь насмехаясь над теми немногими, кто принимал условия царских властей. Либералы, такие как Крашевский, высмеивали их тщеславие, а консерваторы, как Жевуский, обвиняли их в осквернении исконных ценностей Речи Посполитой.

В одном из романов Крашевский иронизирует над уездным предводителем дворянства, который «не пропускает … ни одних именин самых значительных в губернии лиц, ни одного бала в городе, бывает на всех торжественных приемах, несколько раз в год ездит с поздравлениями к тем, кто получил звания и кресты, одним словом, старается, чтобы о нем были лучшего мнения, чтобы понравиться шляхте своей популярностью и склонить ее к голосованию за себя…»672.

Х. Жевуский был более едок в оценке, как и пристало аристократу, испытывавшему досаду при виде нравственного падения равных себе. В главе, посвященной ходу выборов, в публицистическом сочинении «Нравоописательная смесь» он, описывая упадок Речи Посполитой, сравнивает время выборов с античными сатурналиями, когда рабы могли безнаказанно позволить себе любые выходки, однако затем вновь возвращались к своим всевластным хозяевам.

«Нигде лучше не могло бы проявиться полное уважение к достоинству дворянина, но нигде настолько смешно и подло не проявляется болезненность духа и деморализация общества», – писал Жевуский в 1841 г. Представляется, что он был прав, когда указывал на то, что на выборы идут лишь люди ограниченные, стремящиеся к общему признанию. Наиболее же толковые сторонятся участия в этой притворной игре, осознавая бесплодность такого рода институтов власти. Он обращал внимание на то, что в конечном итоге крайне редко возникали дела, в связи с которыми возникала необходимость обратиться к судьям. Прежде всего это касалось дел о жестоком отношении к крепостным. Зачем же было впутываться в процесс выбора судей, когда и так было известно, как указывал Жевуский, что при необходимости их всегда можно подкупить? Он, подобно многим другим, с безмерным пренебрежением относился к тем шляхтичам, которые каждые три года призывали одну и ту же группку зависимых от них людей на помощь: «…с такими помощниками можно было оставаться passive, лишь приглашать к себе, вести беседы, сердечно обниматься; и уже тогда на обедах, благодаря за любезное гостеприимство, они один за другим, искренним образом или нет, начинали предлагать занять должность…»

Несмотря на то что это мероприятие потеряло какой бы то ни было смысл, оно создавало у шляхты иллюзию участия в сеймиках XVIII в. Некоторые консерваторы настолько серьезно относились к этой процедуре (следует помнить, что эти комедии из прошлого века разыгрывались тогда, когда Европа готовилась к 1848 году), что для них это становилось вопросом жизни или смерти: «Нужно пройти через град шаров, – писал Жевуский о голосовании (производившемся шарами), – которые, хотя и не свинцовые, как пули, но могут привести к увечьям. А недавно в одной губернии один честный гражданин, которого забросали черными шарами, покончил с собой». Подобное странное понимание чести было тем более неуместно в положении, когда все на этих собраниях было пропитано фальшью, начиная с инаугурационной литургии и заканчивая сопутствующим всей процедуре унижением: «О, мой Спаситель! Как же злоупотребляют Твоим милосердным терпением; как же Тебя распинают. Еще не стихли в стенах храма слова их торжественной присяги, как уже в самом храме собравшиеся начинают ходатайствовать, клеветать, интриговать…»673

Некоторые представители польского дворянства, смирившиеся с существовавшим положением дел, отказавшиеся от идеи восстановления национальной автономии, были готовы признать, что правовая реформа была необходимой и логичной мерой в государстве, заботящемся о нормальной работе институтов власти. Естественно, Тадеуша Бобровского возмущало то, что Бибиков, далекий от желания придерживаться рекомендаций из Петербурга о сохранении осторожности, вынудил председателей судов в Волынской и Киевской губерниях Малаховского и Трипольского подать в отставку и заменил их русскими чиновниками. Он с горечью указывал, что подобным образом до 1852 г. была заменена половина польских судей. Однако он признавал, что введение российского законодательства положило конец мании межевых споров, наследственных тяжб и т.п., являвшихся бичом старой системы. Превратившись в государственных чиновников, судьи перестали быть финансово зависимыми от дворянских собраний. В свою очередь, помещики, как подчеркивает Бобровский, испытывавшие отвращение к проведению подобной русификации правосудия, старались не затевать склок между собой, находя альтернативные средства к примирению, дающие возможность решать дела между собой, избегая многих правонарушений674. В итоге представители польского дворянства, по доброй ли воле или под нажимом, достигли такого уровня сотрудничества, что даже сам Бибиков был вынужден признать возможность ослабления оказываемого на них давления. Власти заметили, что внезапное уменьшение количества голосовавших привело к тому, что их число примерно сравнялось с числом избираемых. Таким образом, закон от 12 октября 1835 г., требовавший долголетнего стажа службы для получения права быть избранным, стал обузой. В начале 1845 г. генерал-губернатор в конфиденциальной форме сообщил министру внутренних дел, что дворянские выборы в Подольской губернии в 1844 г. прошли спокойно – по его мнению, «сие следует отнести к Подольскому дворянству, желающему, по-видимому, чтобы прежние его проступки были Правительством забыты». Он просил царя проявить милосердие, отменив все ограничения на избрание кандидатов, как это было уже сделано в Киевской губернии675. Он не стал добавлять, что сложнее всего было найти польских дворян, желавших служить на благо империи. Впрочем, в скором времени эта проблема встанет во весь рост, вызвав новую волну принудительных мер, о чем еще пойдет речь в следующей главе.

Пока же 21 октября 1847 г. в ответ на просьбу Бибикова министр внутренних дел снял ограничения на избрание кандидатов в Волынской губернии, наложенные распоряжением от 12 октября 1835 г. Необходимо отметить, что для этого волынскому дворянству пришлось пойти на верноподданнический шаг, а именно внести 20 тыс. рублей серебром в пользу кадетского корпуса в Киеве; сами же выборы прошли в идеально спокойной обстановке676.

Так прирученная и укрощенная выборная шляхта склонялась все ниже и ниже перед своим господином. В 1848 г., когда нарастали волнения по селам, когда в политическом сознании, особенно в Восточной Галиции, зарождаются идеи украинской нации, а в Европе обостряется революционная ситуация, дворянское собрание Балтского уезда Подольской губернии шлет царю верноподданнический адрес, украшенный более чем сотней подписей677. Эта небольшая группа шляхты, занятая лишь сохранением видимости своей фиктивной власти, была не настолько весома, чтобы заслужить особого внимания со стороны Петербурга. Скорее интерес у столицы вызывали десятки тысяч поляков, которым изначально были чужды эти пустые хлопоты и которые действительно были оплотом сохранения польской идентичности.

После выборов 1850 г. в Волынской губернии гражданский губернатор вновь отказался утвердить нескольких избранных чиновников, а Николай I, в свою очередь, отказал в должности губернского предводителя двум кандидатам. Как всегда после выборов, причины отказа были покрыты тайной. В этот раз, хотя была утверждена кандидатура Ледуховского из Дубна, вскоре он был освобожден от этой должности и выслан за пределы губернии. Несмотря на постоянные притеснения со стороны властей, все еще оставались самонадеянные чудаки, упрямо добивавшиеся права на участие в выборах. В Волынской губернии бывший инспектор таможни Узембло, которому предводитель дворянства отказал в праве голоса, публично протестовал несколько дней до тех пор, пока его не вызвали в суд. Ничто, даже крайнее унижение, не может сдержать человеческое тщеславие678.

Унижение и рабское повиновение достигают апогея в период Крымской войны и в момент смерти Николая I. Новому генерал-губернатору князю И.И. Васильчикову пришлось пожинать плоды пятнадцатилетней муштры Бибикова, назначенного в 1852 г. министром внутренних дел. В Киевской губернии завершилась длительная карьера Х. Тышкевича, однако его преемник Леонард Мадейский не уступал ему в покорности властям. 31 декабря 1854 г. Васильчиков обратился к нему как к старательному помощнику с поручением объяснить своим собратьям, уездным предводителям, суть военного положения, вводимого в трех губерниях. Мадейскому приходилось каждые две недели отчитываться о результатах введения этого указа в уездах, что означало сотрудничество с полицией всех представителей шляхты. Васильчиков объяснял, что военное положение – это ситуация, когда для поддержания порядка используются особые меры. Они распространяются на всех граждан, которые должны их соблюдать – в частности, не оказывать помощи подозрительным лицам и бездомным и немедленно сообщать полиции обо всем вызывающем подозрение. Жители были в первую очередь обязаны способствовать передвижению и содержанию войск, находящихся на территории губернии. В этом генерал-губернатор полагался на помощь предводителей дворянства, на которых возлагалась вся ответственность. Он также напоминал им, что они возглавляют первое сословие в империи, а потому должны служить примером остальным, т.е. не только исполнять приказы, но всячески сотрудничать; сдерживая запал некоторых экзальтированных лиц, он напоминал о данной царю присяге на верность и указывал на их обязанность информировать власти о тех, кто своим поведением бросает тень на дворянскую честь679.

Ответы уездных предводителей превзошли ожидания генерал-губернатора настолько, что он 1 февраля 1855 г. отправил многословную благодарность предводителю Киевской губернии. Ликующий Мадейский сразу же разослал по уездам копию этого послания, «в котором Его Сиятельство изволил выразить душевную свою признательность и истинное уважение к дворянству за готовность его содействовать пользам Государства».

В основной части этого длинного лирического письма Васильчикова шла речь о том, насколько он был тронут получить от ряда предводителей (наверняка не только от русских!) заверения в верности и готовности служить. Эти заверения убедили его в том, что дворяне Киевской губернии станут примером для других. Нельзя не заметить в письме приятное удивление человека, который все-таки сомневался в подобной реакции польского дворянства: «С истинным удовольствием читал я эти отзывы, и отрадно мне было слышать от Господ предводителей благородного дворянского сословия новые удостоверения в чувствах преданности его Государю, в его сочувствии общим стремлениям, одушевляющим ныне все сословия…»

Васильчиков не мог не процитировать один из адресов, в котором говорилось, «что дворянство почитает для себя за счастье выказать усердие в исполнении всего, что признано будет необходимым для исполнения великих предначертаний Монарха для защиты Государства, и помощи храбрым его защитникам…». В письмах говорилось, что «члены многих дворянских семейств здешнего края находятся в рядах наших храбрых войск, призванных на святое дело защиты Государства». Однако наибольшее впечатление на него произвело согласие тесно сотрудничать с полицией, а именно «содействовать в круге деятельности каждого из них видам местного главного управления в охранении спокойствия и порядка в Крае». В заключение Васильчиков заверял в своем «истинном уважении к дворянству» и обещал «свидетельствовать пред Всемилостивейшим Государем Нашим о верноподданнической преданности дворянства, об усердии его и достойных его представителях…»680.

К огромному облегчению всей Европы, самый «милостивый монарх» скоропостижно скончался 18 февраля 1855 г. Ему на смену пришел Александр II, о чем уездные предводители дворянства узнали 2 марта 1855 г. Это стало благоприятным поводом для заявления о том, насколько привязана к правящему дому «польская шляхта», небольшая группа представителей дворянских собраний, постоянно выступавшая от имени 70 тыс. признанных шляхтичей.

18 марта Мадейский довел до сведения дворян своей губернии, что 7 марта он передал И.И. Васильчикову адрес на имя царя «с изъяснением искренних чувств верноподданнической преданности дворянства к августейшему Престолу… чувства безграничной преданности киевского дворянства престолу и отечеству и полной готовности жертвовать всем по указанию Государя, совершенно согласуясь с высокоблагородными чувствами, одушевляющими всю империю…». Это льстивое письмо за подписью четырнадцати человек оканчивалось просьбой об аудиенции, в которой Александр II, поблагодарив за адрес, отказал: «Его Величество изволил отозваться, что на принятие их не имеет времени…»681

Если учесть, что заверения в преданности царскому режиму пришлись как раз на разгар военного положения в Западном крае, т.е. тогда, когда польская шляхетская автономия стала еще большей фикцией, то можно понять, в какой степени компрометировали себя демонстрацией верноподданности представители шляхты. Впрочем, подобная позиция объяснялась отчасти крестьянскими волнениями. Как уже отмечалось, в этот период украинское крестьянство верило в существование указа об освобождении. 22 апреля 1855 г. предводитель дворянства Киевского уезда Ламберт Понятовский сообщил Васильчикову, что крестьяне из села Дружны отказались отрабатывать барщину и требовали, чтобы священник прочитал им указ, объявленный по всей Украине. Васильчиков воспользовался случаем, чтобы напомнить помещикам о необходимости более пристального внимания к религиозным нуждам крепостных. Предводитель дворянства Киевского уезда немедленно приступил к исполнению: уже 11 июня 1855 г. он напомнил помещикам о необходимости заботиться о содержании православных церквей682.

Следует, однако, сказать, что не все так охотно и быстро подчинялись приказам властей. 13 июля 1855 г. киевский полицмейстер счел нужным вновь разослать уездным предводителям дворянства циркуляр с изложением сути военного положения; он откровенно жаловался на то, что царские войска не всегда встречали теплый прием в поместьях, определяемых для постоя, требовал большего «гостеприимства» и напоминал, что жители должны во всем подчиняться приказам армии и полиции, а именно отдавать свои дома в их распоряжение, заботиться о них, кормить и т.п. Любые чинимые препятствия могли иметь серьезные последствия, поскольку в этот период правосудие полностью находилось в руках военных судов. Предводители должны были собирать под данным документом подписи всех оповещенных помещиков.

Впрочем, правительство мало волновали подобные единичные случаи сопротивления, важнее было в течение всей Крымской войны держать крепко в руках верхушку польской шляхты. Можно предположить, что в словах благодарности, с которыми Васильчиков еще раз обратился к ней 10 апреля 1856 г., не было следов лицемерия. Подписанный 18 марта 1856 г. Парижский мир принес явное облегчение генерал-губернатору, который отметил, что Киевская губерния проявила себя лучше всех, постоянно поставляя рекрутов, зерно, фураж, транспорт и принимая на постой воинские подразделения: «…во всех этих делах дворянство здешнего края являло себя вполне достойным высшего… сословия в государстве». Он сообщал, что император «соизволил выслушать доклад о сем». Сам же отмечал, что сохранит в своей «признательной к дворянству памяти» лучшие примеры683.

Итак, чертверть века усилий не прошло впустую, царским властям удалось сделать послушной небольшую группу шляхты, нужную для господства над другими. Напрасно польская эмиграция в Париже рассчитывала на помощь от таких людей. В данном случае процесс интеграции с империей шел полным ходом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.