Шляхетские учебные заведения: окно в открытое общество или тупик?

Шляхетские учебные заведения: окно в открытое общество или тупик?

Итак, чрезмерная склонность к образованию становилась тревожным фактом, нарушавшим культурное, социальное и столь хрупкое национальное равновесие в Российской империи. Власти не могли этого не замечать.

По состоянию на 1809 г. в пяти учебных округах (Петербургском, Московском, Харьковском, Казанском и Виленском) в 32 гимназиях училось 2838 учеников, из которых почти половина, а именно 1305, проживала в Виленском учебном округе. В 126 уездных школах насчитывалось 12 839 учеников, из них больше половины, а именно 7322, находилось в ведении Виленского университета. В 1824 г. относительный вес «польских губерний» снизился, однако в их начальных и средних школах обучалось 22 720 человек, что составляло 30,2 % от всех учащихся империи и почти вдвое превышало количество учеников в наиболее (из всех остальных) крупном Харьковском учебном округе (12 660 учащихся)422.

Среди польских средних учебных заведений школы на Правобережной Украине отличались своими размерами. Начиная с 1810 г. Кременецкая гимназия, впоследствии лицей, стала самым крупным учебным заведением Виленского учебного округа. До присоединения к Харьковскому учебному округу количество учащихся с 1805 по 1822 г. возрастало следующим образом:

1805 – 280

1806 – 422

1807 – 434

1808 – 404

1809 – 413

1810 – 612

1811 – 693

1817 – 519

1818 – 545

1819 – 567

1820 – 630

1821 – 678

1822 – 685

Три из пяти крупнейших польских учебных заведений находились на Правобережной Украине: гимназия в Виннице и школы базилиан в Баре и Любари (к ним следует отнести также переданную в 1818 г. в ведение Харьковского учебного округа школу в Умани, где польский язык преподавался до 1830 г.), в которых в зависимости от года обучалось от 400 до 500 детей. Уездная школа Межирича в 1822 г. насчитывала от 300 до 400 учеников, в других учащихся было гораздо меньше. В Житомире, Луцке, Теофильполе, Владимире, Каменце, Меджибоже училось по 100 – 200 учеников, а в Клевани, Домбровице и Олыке – менее ста. Общее количество учеников в польских учебных заведениях Правобережной Украины выглядело следующим образом:

Среди всех восьми «польских губерний» Волынская занимала второе место по количеству учащихся (20,5 %), на Подольскую губернию приходилось всего 10 %. Иной была ситуация в Виленской губернии, ставшей на протяжении 1803 – 1831 гг. крупнейшим учебным центром Российской империи (1808 г. – 300, 1824 г. – 900, 1830 г. – 1300 учащихся), намного опережавшим Московский и Дерптский учебные округа. Однако среди студентов здесь было немного выходцев с Правобережной Украины – например, в 1822/23 учебном году на 825 виленских студентов приходилось лишь 6,66 % выходцев из Волынской губернии, 3,51 % – из Подольской и 2,06 % – из Киевской.

Не вдаваясь в подробный анализ содержания учебных программ, стоит все же отметить, что чрезмерная склонность к образованию, на которую обратил внимание Сперанский, свидетельствовала о том, что дети и их родители питали доверие к учебным заведениям и связывали большие надежды с образованием. Подготовка преподавателей и качество учебных программ в целом не вызывали нареканий со стороны аристократов-наставников Кременецкого лицея. Распространенное, хотя и общее понимание идей Просвещения способствовало тому, что в школе видели источник знаний и культуры, необходимых как в повседневной жизни, так и для сохранения собственной идентичности. Несмотря на достаточно поверхностное, «сарматское» восприятие идей Просвещения, в этих землях существовало, особенно среди бедной шляхты, понимание того, что школа обеспечивает социализацию и прививает идеалы, к укреплению которых регион стремился уже более полувека. Хотя планы преподавания прикладных дисциплин остались нереализованными, профессиональная подготовка даже в университете находилась на начальном этапе (медицина, педагогика, богословие), но, несмотря на отмеченные нами трудности, дирекция учебных заведений, подчинявшихся Виленскому учебному округу, вела централизованную подготовку учебников и разрабатывала методику преподавания. Именно эти настроения при благоприятных условиях могли бы повлиять на создание протоинтеллигенции. Впрочем, после 1831 г. некоторые из выпускников станут уже в эмиграции инженерами, врачами, техническими специалистами в разных отраслях, литераторами. Преподавание права, крайне необходимого в условиях модернизации общества, велось в средних учебных заведениях по учебнику Г. Стройновского, излагавшего принципы гражданского воспитания, основанные на «естественном праве». Однако в обществе, где понимание законодательства носило риторический, а не практический характер, а все юридические и судебные должности распределялись по праву рождения, содержание преподаваемого предмета противоречило как устоявшейся польской шляхетской практике, так и российской сословной структуре. Подобным же образом лекции профессора экономии Кременецкого лицея Хоинского, автора учебника, написанного под влиянием А. Смита, Ж.Б. Сэя и Л.Г. Жакоба, готовили учеников хотя бы к теоретическому усвоению мысли об отмене барщины в помещичьем хозяйстве. На занятиях проповедовались идеалы, глубоко отличавшиеся от принятых в семьях учеников. Из стен учебных заведений Правобережной Украины вышли польские поэты Северин Гощинский, закончивший школу в Умани, Юлиуш Словацкий, сын профессора Кременецкой гимназии, которому удалось выразить весь трагизм взаимоотношений польских помещиков и украинских крепостных.

Обратимся вновь к положению дел на Правобережной Украине. Почти все учащиеся учебных заведений Правобережной Украины происходили из землевладельческой или чиншевой шляхты, что было заметным отличием от других школ Российской империи. Здесь не были знакомы со становящейся все более серьезной для российского дворянства проблемой разночинства. Статистические данные за 1826 г. отражают реальную картину происходившей в великорусских гимназиях экспансии разночинцев, в то время как в Виленском учебном округе случаи приема на учебу детей разночинцев были единичны. В учебных заведениях Петербургского, Московского, Харьковского, Казанского и Дерптского учебных округов из 4309 учеников 1691 – это сыновья дворян, включая придворных сановников, остальные были детьми чиновников, купцов, мещан, ремесленников, солдат, православных священников, свободных крестьян и даже нескольких крепостных. В Виленском учебном округе шляхтичей насчитывалось 1952 на 2224 гимназиста. Среди немногочисленных простолюдинов здесь были преимущественно мещане (121 ученик), сыновья священников, скорее всего униатских (65 учеников), и крестьяне (85 учеников), скорее литовские, чем украинские423.

Из приведенных данных видно, что у учащихся на территории Виленского учебного округа не было причины опасаться первых шагов, предпринятых в 1811 г. А.К. Разумовским с целью сохранения прежних социальных структур. Согласно § 14 Акта об основании университета (1803 г.) студенты дворянского происхождения, которые только поступили в университет, причислялись к 14-му чину; кандидат на степень магистра равнялся 12-му классу, магистр – девятому, а доктор – восьмому классу. Указом от 11 ноября 1811 г. студенты из податных сословий освобождались от своего статуса только после завершения университетского курса (без указания срока учебы). Как отмечалось в указе, это должно было предотвратить запись на обучение лиц, которые хотели бы избежать подушного оклада и жить «в лени»424. После 11 марта 1814 г. борьба с плебейством становится интенсивнее. Разумовский решил отказать в предоставлении звания студента выходцам из податных сословий. Отныне их надлежало считать «вольными слушателями», следовательно, они не получали степени, соответствующей тому или иному рангу. Начиная с этого времени от поступающего в университет требовали в обязательном порядке подтверждения дворянского звания425.

Ректор Виленского университета Ян Снядецкий выступил с решительным протестом. Он писал: «Подобное распоряжение сократит класс образованных людей [gens de lettres – во французском оригинале письма; необходимо отметить, что Снядецкий выделяет эту группу людей. – Д.Б.] и поставит его наравне с низшим классом обитателей края. Университет был вынужден распространить данный указ, который остудит рвение к науке среди учащихся губернии. Отказ от данного закона, который принят, похоже, лишь только для того, чтобы навредить распространению просвещения, и который из-за этого полностью противоречит добродетельным намерениям императора, представляется в высшей степени необходимым»426.

В письме к А. Чарторыйскому ректор указывал на то, что положения закона противоречат провозглашенным в 1803 г. принципам: «Всеобщее образование не может быть монополией одного сословия жителей. Человек, который добивается звания благодаря своим знаниям, не может быть внесен в ревизские сказки, поскольку в них не включается даже тот, кто имеет самый низший чин…» Назвав Разумовского «наихудшим врагом человечества», Снядецкий подчеркивал, что страна лишится образованных и талантливых людей, если не будет их искать среди всех слоев населения. Богатые люди, по его мнению, не всегда склонны к учебе, ревизские сказки же несли смерть человечеству и просвещению427.

Снядецкий, конечно, знал, что большинство студентов в его обширном округе принадлежат, как уже отмечалось, к шляхте. Можно ли считать, что его возмущение на самом деле было лишь связано с желанием пойти на принцип? Без сомнения, нет: этот образованный человек, действительно искренне защищая принцип открытости образования для простолюдинов, в то же время понимал, какие последствия может повлечь за собой для учащихся «польских губерний» требование подтверждения своего происхождения.

Массовая дискриминация тех, кого царские чиновники пытались пока еще безуспешно лишить дворянского звания, могла бы разрушить систему школьного и университетского образования в западных губерниях. С точки зрения социальной структуры Российской империи польская чиншевая шляхта представляла такую же опасность, как и разночинцы.

Сохранение права чиншевой шляхты посылать своих сыновей на обучение, возможно, является примером наиболее продолжительного проявления шляхетской солидарности. Именно наличие образования коренным образом отличало беспоместную шляхту от других сословий и в определенной степени способствовало поддержанию ее былого статуса. Вплоть до конца XIX в. количество «худородных шляхтичей» в этих краях приводило царскую власть в ступор: большинство из них закончило учебные заведения еще до Ноябрьского восстания.

В факультетских журналах Виленского университета обращает на себя внимание отсутствие записи о социальном происхождении студентов. Графа для записи о подтверждении благородного происхождения с 1814 г. вплоть до 1823 – 1824 гг. обычно не заполнялась, а если и была заполнена, то содержала информацию о выдаче свидетельства о происхождении предводителем дворянства одного из уездов. Сложно сказать, насколько данные свидетельства были достоверны. Иногда встречается запись о необходимости представить подтверждение происхождения, но, очевидно, никто никогда не представлял таких документов. В 1820/21 учебном году лишь 75 студентов из 651 представили требуемые документы. Но даже впоследствии, после 1824 г., вопрос о достоверности этих документов, тогда уже представляемых значительно чаще, остается открытым.

Исходя из того, что нам известно о стремлении предводителей шляхетских собраний Волыни ограничить доступ к образованию кругом избранных и оказать давление на «класс образованных людей», представляется очевидным, что Кременецкая гимназия, называемая впоследствии лицеем, отличалась избранностью состава учащихся по сравнению с другими учебными заведениями. Впрочем, условием превращения гимназии в лицей была ее «элитарная чистота», о которой заботились как Голицын, так и Чарторыйский. В 1817 г. последний выразил удивление в связи с тем, что среди 519 учащихся лицея было пятеро юношей из податных сословий. Директору Счиборскому пришлось оправдываться и предъявить доказательства того, что сам городничий освободил этих мещанских детей от подушной подати, благодаря чему они получили право поступления в Кременецкий лицей428.

Зато в остальных школах Украины, вне всякого сомнения, учились дети обедневшей или безземельной шляхты, которые надеялись благодаря образованию выбиться в люди. В подробном отчете за 1824 г., составленном попечителем К. Монюшко, отмечено, что выходцев из простонародья среди учеников местных школ гораздо меньше, чем в Литве, зато сыновей обедневшей шляхты много, причем зачастую они приезжают на учебу из очень отдаленных уездов. Указание их мест жительства косвенно свидетельствует о том, как они хотели учиться: из Киевской губернии, в которой практически не было польских школ, не считая нескольких базилианских в Приднепровье, шляхта посылала своих сыновей в ближайшие школы в Подольской губернии, в Немиров, где они составляли 1/6 от всего количества учеников, в Винницу, где на 505 учащихся 134 были из Киевской губернии. Близость учебных заведений была дополнительным фактором, способствующим интересу к учебе: 185 винницких учеников были из того же уезда, 45 приехало из Ямполя, 39 – из Литина, 26 – из Балты. Крупная школа базилиан в Баре также привлекала учеников из разных мест, однако налицо превосходящее количество детей шляхты. Базилиане в Баре приняли в 1808 г. лишь трех детей нешляхетского происхождения, кармелиты в Бердичеве в 1814 г. – лишь двух. Инспектор Подчашинский в 1826 г. насчитал 11 учащихся нешляхетского происхождения в Теофильполе, а Монюшко в 1824 г. удалось найти лишь одного такого среди 505 учеников в Виннице.

Монюшко оказался единственным, кто попытался установить расслоение среди учеников шляхетского происхождения: его список – полтысячи юных шляхтичей Винницкой гимназии – можно использовать в качестве образцовой модели для фиксации соотношения между разными слоями шляхты. Он выделяет по меньшей мере сотню сыновей полноправной шляхты-помещиков и немногим больше сотни сыновей арендаторов. Триста учеников, т.е. 3/5, были детьми безземельной шляхты, слуг, наемных работников в крупных поместьях, называемых «земской службой», и чиншевых земледельцев429.

Поскольку царские власти так и не смогли подсчитать и отделить «истинных шляхтичей» от «выдававших себя за шляхту», было ясно, что попытка Разумовского обеспечить доступ к учебе только избранной шляхте была обречена на провал.

Властями был придуман целый ряд преград с целью не допустить это большинство, происходившее из безземельной шляхты, на гражданскую или военную службу, несмотря на то что лишь небольшая часть этой шляхты действительно мечтала о подобной карьере. Этот путь интеграции, официально провозглашенный в основополагающем акте 1803 г., был также закрыт для университетских профессоров, которые до 1815 г. неоднократно пытались добиться официального приравнивания их степеней к определенным чинам Табели о рангах430. После 1815 г. продвижение по карьерной лестнице в силу заслуг стало еще более проблематичным, поскольку дворянство опасалось растущего влияния разночинцев, а также слишком большого количества сомнительных шляхтичей в «польских губерниях». В 1816 г. министр внутренних дел О.П. Козодавлев клеймил титуломанию, считая, что она вредит целостности дворянского сословия. Его записка «Об излишней привязанности гражданских чиновников к чинам и о мерах предотвращения зла, из нее вытекающего»431 пересматривала введенные за сто лет до этого Петром I принципы продвижения по службе. С целью дать понять, что образование в будущем не будет рассматриваться в качестве основания для карьерного роста, в 1819 г. министр народного просвещения Голицын внедрил сугубо ограничительную систему утверждения университетских степеней, оставляя за собой право проверки их количества, дабы оно не было «избыточным». Присуждение в 1821 г. Виленским университетом 32 степеней кандидата рассматривалось им как излишняя щедрость432.

Еще до того, как в 1824 г. Новосильцова назначили попечителем, Чарторыйский, который уже к тому времени распорядился провести чистку программ и учебников согласно новым тенденциям, охватившим Россию и Европу, навязал Виленскому университету устав для школ и гимназий, который будет воплощен в жизнь его преемником. В этом тексте отбрасывались идеи универсализма образования. Основной недостаток существовавшей системы, писал Чарторыйский (который сам же эту систему внедрил двадцатью годами ранее), заключался в том, что она была направлена на продолжение учебы в университете. При этом тех, кто продолжал образование, было немного, а основная масса учащихся получала багаж неприменимых на практике знаний. По его мнению, следовало задуматься, для каких социальных слоев предназначено такое образование. Первая статья его регламента звучит следующим образом: «Все без исключения учебные заведения должны иметь четко определенную цель и область деятельности, за рамки которых они не могут переступать. Только придерживаясь подобных принципов, школы могут принести пользу, которой от них ожидает заботливое и внимательное правительство». Согласно ст. 2 школы следовало поделить на степени «согласно имеющемуся разнообразию классов, на которые делится общество, в соответствии с особенными занятиями, свойственными каждому из них». Устанавливалась следующая градация:

1) Класс крестьян и ремесленников.

2) Люди определенных занятий, или те, кто заняты искусством или ремеслом, которые требуют специальных знаний и длительной практики, к этому классу следует также отнести обнищалую шляхту, столь многочисленную в польских губерниях. [Как видим, изменение в способе мышления человека, который инспирировал в 1808 г. создание Комитета по делам шляхты в Петербурге, поразительно. – Д.Б.].

3) Те, кто имеют средства дать своим детям лучшее воспитание и подготовить их или для полезной государственной службы, или к занятиям, которые приносят пользу обществу433.

Таким образом, начиная с 1824/25 учебного года уездные школы стали предназначаться (без возможности дальнейшего продвижения) для сыновей безземельной шляхты, которая теряла последний признак свободы – теоретическую возможность карьеры. Предназначенные для элиты гимназии стали готовить учащихся к поступлению в университет. 19 августа 1827 г. Николай I распространил эту систему на всю империю.

«Регламент» полностью отвечал духу своего времени, тем более что в Государственном совете как раз завершилась обширная дискуссия по предложению министра финансов Канкрина, которого беспокоила проблема отсутствия в России третьего сословия и который принадлежал к тем немногим, кто понимал необходимость создания социальной атмосферы, где заслуги значили бы больше для карьеры, чем сословное происхождение. Это было начало процесса, которое впоследствии приведет к появлению в Российской империи звания «почетный гражданин». В 1826 г. Канкрин называл таких «новых людей» просто «гражданами» и предлагал предоставлять им это звание, как и в случае дворянства, пожизненно или с правом передачи по наследству. Все члены Государственного совета выступили против такого нововведения, усмотрев в нем покушение на привилегии дворянства и существовавшую сословную систему. Основную мысль сформулировал генерал-адъютант князь Васильчиков, который дал определение понятию дворянства. Он не решился усомниться в введенной Петром I системе чинов, которая не исключала возможности возведения простолюдина в дворянство за заслуги. Идею Канкрина Васильчиков расценил как опасное новшество. Он разделял высказанное еще в 1816 г. мнение Козодавлева об угрозе, которую несла «излишняя привязанность к рангам».

Князь, в частности, писал: «Нельзя совершенно отнять у “граждан” возможности приобретать действительное дворянство, однако полезно бы на черте, разделяющей сии два сословия, воздвигнуть такие трудности, которые могли бы побеждать только отличные таланты и необыкновенные подвиги»434. Он, естественно, не вдавался в анализ дворянских привилегий, которые были для него самоочевидны, и добавлял: «Я желал бы, чтоб… обращено было внимание вообще на зло ныне существующее и состоящее в том, что у нас действительное дворянство, быв присвоено и чинам, слишком легко приобретается». Продвижение по социальной лестнице такого рода людей было незначительным, однако Васильчиков, так же как и волынская шляхта в своих отношениях с университетской профессурой, спешил бить тревогу.

Князь развивал свою идею, утверждая, что желает добра заслуженным людям, которые принесут больше пользы, оставаясь в прежнем сословии. Предоставление же им возможности стать дворянами (о чем, собственно, в предложении Канкрина не было речи) «исторгает из общества лучших его членов, которые могли бы поддерживать и украшать свое общество». Это «отвлекает человека от тех необходимых для государства занятий, к коим он был предназначен по своему рождению и к коим, так сказать, наследовал нужные способы», «выводит человека из того звания в кругу коего образовались его понятия, к коему приспособлен самым образом жизни и воспитания и следовательно в коем он полезен; и переводит его в другое состояние, где он не имея ни тех навыков, ни тех свойств, ни того образования, которые состоянию сему необходимы для самого исполнения лежащим в нем обязанностей, делается членом не только бесполезным, но даже вредным, унижая его достоинство».

Поскольку само понятие «действительного дворянства» не предусматривало возможности пополнения сословия извне, Васильчиков указывал на то, что нововведения Петра I привели к некоему хаосу: «Примеры всех просвещенных государств показывают, что потомственное дворянство есть такое достоинство, которое принадлежа исключительно известному сословию людей, никаким общим для всех сословий способом не приобретается и что служба доставляет чины, но чины приносят токмо личные преимущества и не дают прав действительного дворянства». Князь указывал на то, что «чем определительнее проведена черта, отличающая одно от других, тем более они процветают». Петр I, несомненно, уделял большое внимание системе чинов. Однако тогда дворянство было не таким многочисленным и не считало службу «непременной для себя обязанностью». В настоящее время количество дворянства увеличилось, и у государства имеется достаточно чиновников. Васильчиков указывал на то, что одновременно с этим темп продвижения по службе значительно ускорился. Ежегодно появляется несколько тысяч новых «мелкопоместных помещиков». Поэтому «действительное дворянство» должно предоставляться «исключительно по монаршей милости. Тогда одна отличная заслуга и одно достоинство будет умножать число сочленов сего высшего в Государстве сословия». По его мнению, следовало перестать считать чин прапорщика достаточным для получения дворянства, для которого теперь следовало дослужиться до звания майора. В гражданской службе следовало признать необходимым порогом чины, соответствующие «чинам генералитетским», а не чин коллежского асессора.

Министр юстиции и его коллеги согласились с тем435, что слишком многие получают дворянство через чины и что этому злу следует положить конец, однако они не посмели высказаться против заложенных Петром I в 1722 г. священных принципов, предусматривавших возможность карьерного роста для верных слуг царя, даже если те происходили из низов. Члены Государственного совета признали также правильность мнения Канкрина в том, что «отнять надежду в достижении службой дворянства значило бы ослабить лучшую пружину, и при том нередко людей с отличными достоинствами […] подавлять в ничтожестве без всякой для Государства пользы». Этот двусмысленный пассаж сопровождался столькими оговорками, что практически полностью совпадал с предыдущей мыслью.

Высокопоставленные должностные лица империи напомнили, что получение наследственного дворянства – дело нелегкое. Еще Екатерина II значительно затруднила доступ к нему указом от 16 декабря 1790 г. Министр юстиции Лобанов-Ростовский отмечал, что Александр I попробовал остановить процесс неконтролируемого увеличения чинов указом, подготовленным Сперанским, который, «к сожалению», не был претворен в жизнь. Лобанов-Ростовский усматривал причину «избыточного» получения дворянства в слишком щедрой раздаче отличий и орденов, в связи с чем советовал в первую очередь сократить милости такого рода, а также усложнить процедуру продвижения по службе от 13-го к 8-му классу. Более «экономное» награждение орденами Святой Анны и Святого Владимира позволило бы ничего не менять в Табели о рангах и таким образом не давало бы повода для сплетен и неуместных толкований.

Дискуссия в высших кругах в начале правления Николая I дает представление о степени косности социальных структур, что уже констатировалось в каждой из глав нашего исследования. Эта система не давала надежды на карьеру ни разночинцам, ни безземельной шляхте из западных областей империи; этот класс еще относительно свободных людей теперь был, несомненно, в еще большей степени обречен на маргинализацию.

Исключительность этой территории Российской империи состояла не только в плотности образовательных учреждений и количестве учащихся, но и в степени социальной напряженности, закончившейся взрывом в 1831 г.

Незначительному количеству учеников, которым удалось поступить в университет, и еще меньшему числу его выпускников, получивших конкретную профессию, следует противопоставить массу разочарованных «полуинтеллигентов», которые были достаточно образованны, чтобы почувствовать безнадежность своего положения, – людей, которых можно отнести к одному из проявлений специфики «многонациональной империи», не располагавшей потенциалом для интеграции различных культур.

Зачем шляхетским сыновьям, зажатым в тиски сословной системы, было заканчивать учебу, если они понимали, что это ни к чему не приведет? На примере гимназии в Виннице, о которой уже шла речь, видно, как постепенно отбивалась охота к знаниям. Получившие дома начальное образование мальчики охотно посещали первые три класса гимназии, но затем на протяжении последующих трех лет их количество неуклонно уменьшалось, и едва один из двадцати проходил учебный курс до конца. Инспектор К. Монюшко в 1824 г. зафиксировал следующие данные о количестве учащихся по классам:

Понятно, что десятилетняя программа, которую ввели в Кременецкой гимназии, а затем продолжили в Кременецком лицее, была адресована для совсем иной публики, однако уменьшение количества учащихся было присуще старшим классам всех учебных заведений. В только что упомянутом отчете Монюшко среди прочего отмечено, что из 1500 учеников, которые на протяжении 1814 – 1824 гг. учились в Винницкой гимназии, аттестат зрелости получили 127 лиц, из которых лишь 39 продолжило образование в Виленском университете.

Кроме тех немногих, кто, возможно, переломил в себе отвращение к службе в царской армии или к должностям по врачебной части, чем занимались остальные без аттестата или с аттестатом в кармане? У них было немного возможностей сделать карьеру, разве что они могли занять должность писаря в уездном суде или шляхетском собрании. Многие становились домашними учителями или счетоводами, управляющими или экономами в крупных имениях. Однако они не могли повлиять на эволюцию нерушимой социальной структуры, в основе которой лежал принцип благородного происхождения.

Невысокая репутация польской шляхты, о которой говорится в некоторых воспоминаниях436, жалкий духовный уровень судебных писарей, жестокое отношение к крепостным, поведение «гербовой службы», а именно экономов и управляющих, которые в меру сил и способностей угождали землевладельцам (как будет показано в следующей части), – все это были последствия горечи и деморализации. Какая-то часть шляхты избрала для себя обреченное на поражение восстание, предпочитая погибнуть или эмигрировать. Однако подавляющее большинство шляхты Правобережной Украины со своим багажом ненужных знаний еще сильнее, чем остальная часть Российской империи, прочувствовало идеи, высказанные в «Горе от ума» Грибоедова.

В 1852 г. генерал царской жандармерии в Белоруссии А.А. Куцинский, в очередной раз подводя общие итоги, отмечал, что высшая шляхта не разделяет демократических идей. Она полностью осознает, что ей лучше всего находиться под защитой сильного правительства. Все зло идет от мелкой шляхты, от этого племени адвокатов, экономов, писарей и других разночинцев (отметим, что уподобление мелкой шляхты разночинцам уже окончательно утвердилось к тому времени). Нельзя не отметить парадоксальности этого сопоставления. Генерал отмечал, что западные губернии отличались общей склонностью к образованию. Подобную оценку давал и Сперанский в 1828 г. По мнению Куцинского, это приводило к тому, что на каждом шагу можно встретить образованного голодранца. Более того, он отмечает, что количество образованных, а то и вовсе ученых, которые хвастают происхождением своих предков, в этом крае неустанно растет437.

В известной степени эти шляхтичи, хотя и в иной социальной пропорции, превратились в своего рода «лишних людей», и история их, как нам предстоит увидеть, обратилась позже в трагедию.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.