Подготовка деклассирования еще до начала Польского восстания
Подготовка деклассирования еще до начала Польского восстания
Хотя Александр I, отныне конституционный монарх Царства Польского, проявлял благосклонное отношение к полякам: дважды в 1816 и 1817 гг. бывал в Варшаве, отправляясь туда через Киев; произнес в 1818 г. знаменитую речь на французском языке в Польском сейме, в которой повторил свои обещания о присоединении к Царству Польскому литовско-руських земель, до самой смерти он так и не сделал окончательного выбора: придерживаться ли либеральных позиций или пойти по пути удовлетворения требованиям великороссийского самодержавного лагеря. Определенной уступкой консерваторам в 1816 г. стало выделение царем 60 тыс. рублей на издание первых восьми томов «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина. Зато в 1819 г. он попросил Новосильцова организовать перевод с латыни текста унии между Королевством Польским и ВКЛ, тем самым, возможно, дав волю своим либеральным настроениям. Это вызвало незамедлительную реакцию того же Карамзина, выразившего свое отношение к решению польского вопроса в «Мнении русского гражданина». В эпоху Александра I не терял своего влияния и А.А. Аракчеев, которого обуревали безумные планы по созданию военных колоний с целью обеспечения тщательного контроля над русским крестьянством, что имело отголосок и в «польских губерниях» – в Белоруссии подобные колонии были созданы уже в 1810 г. В свою очередь, великий князь Константин, брат императора, внес значительный вклад в милитаризацию в павловском духе жизни как в Царстве Польском, так и в «польских губерниях».
Что же касается неопределенного статуса большей части шляхты, то он никаких особых изменений не претерпел. Вплоть до 1825 г. российские чиновники пытались добиться выполнения указа 1816 г. В свою очередь, первые годы царствования Николая I характеризовались новой волной организационной активности. Несмотря на то что шляхта не проявляла малейших признаков бунта или неудовлетворенности, царская администрация начала подготовку к новой процедуре ее чистки, которая будет произведена еще до Ноябрьского восстания.
Через год после публикации указа о новом «разборе», в конце февраля 1817 г. гражданские власти Волынской и Подольской губерний донесли Сенату о достаточно вялом ходе этой акции и заверили, что следят за ее проведением и постараются ее ускорить. Однако требование, выраженное в приложении к указу от 12 февраля 1816 г. о необходимости завершения проверки до 15 августа, так и повисло в воздухе. Как полиция, так и губернаторы, чья активность зависела от доброй воли предводителей дворянства, вслед за ними все как один твердили, что средств не хватает, и извинялись за молчание с момента выхода указа. На основании переписки можно утверждать, что выявление вероятных бродяг и дезертиров, о которых шла речь в указе от 20 января 1816 г., переплеталось с общей проверкой чиншевой шляхты. Указ был правильно воспринят как возвращение к осуществлению угрожавшей существованию шляхты политики, приостановленной в 1808 г. Однако теперь уже нельзя было рассчитывать на влияние А.Е. Чарторыйского. В Подольской и Волынской губерниях полиция, состоявшая еще из поляков, утверждала, что нет возможности выявления всех мелких шляхтичей, пашущих, сеющих, молотящих и т.п., а также проведения очередного сравнения списков переписи 1795 г. с данными 1811 г. Каждым губернским правлением подчеркивалась инертность уездных дворянских собраний, подозреваемых в попустительстве, которые были далеки от того, чтобы реагировать на все возраставшие требования Министерства финансов, и, невзирая на напоминания, лукавили, делая вид, что не понимают, чего от них ожидают215.
В письмах Д.А. Гурьева от 16 апреля 1817 г. гражданским губернаторам и их подчиненным выражалось нетерпеливое требование о скорейшем завершении «проверки чиншевой шляхты». Министр прибегнул к обобщающей формулировке. Он не видел сложности в том, чтобы взять данные переписи 1795 г. и через комиссии, на которых была возложена перепись 1811 г., с легкостью установить списки тех, кто там отсутствует. Лиц, доказавших свое благородное происхождение, следовало оставить в покое, а остальных отнести к сельскому или городскому сословию. В этом, по мнению министра, не было ничего сложного, поскольку результаты переписи 1811 г. были давно известны. Что это – проявление мнимой наивности или коварная ирония, а может быть, благое пожелание? В любом случае, это был очередной бюрократический нонсенс216. Сенат, в который Гурьев обратился с просьбой потребовать от гражданских губернаторов списки, ознакомившись с докладом коллежского советника Станислава Павловского, подольского губернатора в 1815 – 1822 гг. (вероятно, поляка), констатировал, что дела не подвигаются, и его начало лихорадить. Павловский подал данные о количестве новой шляхты, объявившейся в 1811 г. (от 150 до 1000 лиц в зависимости от уезда), однако этот документ при ближайшем рассмотрении не произвел впечатления составленного надлежащим образом. Павловский обратился с просьбой об отсрочке для установления истинного происхождения этих людей, после чего каждый из них должен был выбрать свой «род жизни», т.е. социальный статус217. Поскольку в представленном через несколько дней (7 августа 1817 г.) объяснении подольской полиции по поводу существовавшей неразберихи давался уклончивый ответ, 23 августа 1817 г. министр финансов получил от Сената императорский указ, в котором выражалось подчеркнутое неудовольствие относительно возникшей ситуации218. Следовало покончить с этим как можно быстрее.
Гурьева никоим образом не удовлетворил доклад волынской полиции от 27 ноября 1817 г. о «завершении» подсчетов. Общее количество шляхтичей этой губернии, которое в 1800 г. достигало 38 448 мужчин, даже сократилось до 37 698. В 1800 г. в эти данные включалось 27 349 лиц чиншевой и околичной шляхты, поскольку ошибочно считалось, что эти две категории идентичны. Зато в 1817 г. было установлено, что 5817 лиц принадлежат к околичной шляхте, т.е. являются владельцами земельного надела без крепостных, в результате чего количество чиншевой шляхты уменьшилось до 23 368. Тогда где же искать всех «новых», включая мифических дезертиров, нищих и бродяг, которых чиновникам так хотелось изловить? О служилой шляхте уже и не вспоминалось, видимо, об этом расследовании позабыли219.
Возможно, что запущенность в делах была спровоцирована Житомирским дворянским собранием, в котором главенствовал граф Филипп Плятер, человек «сарматского» склада, видевший себя в качестве духовного наследника и продолжателя дела Тадеуша Чацкого (скончавшегося в 1813 г.), который склонял богатую землевладельческую шляхту к яркой манифестации своих стремлений к независимости. Вполне вероятно, что именно бойкотирование распоряжений Петербурга побудило правительство впервые вмешаться в жизнь дворянского собрания и впервые отменить принятое им решение. 24 мая 1818 г. Сенат приказал Волынскому дворянскому собранию изъять из своих книг «всех признанных в дворянстве по одним свидетельствам частных лиц, ревизским сказкам и метрикам»220.
Эти драконовские меры, вероятно, не были применены, по крайней мере нами не было найдено тому подтверждения. Возможно, что Филипп Плятер (который как раз был назначен вице-губернатором) сумел этому помешать. Если бы все-таки дошло до их применения, это могло бы иметь серьезные последствия, подобные чисткам 30-х гг., а в особенности 1840 г. Некоторые историки, путая решение с его реализацией, – что случается не так уж и редко, – и в отношении этого периода указывают на раннее проведение массового деклассирования безземельной шляхты221. Действительно в это время можно заметить определенные шаги, свидетельствующие о выражении неудовольствия волынской шляхтой. Ведение книг и записей актов дворянского собрания было переведено на русский язык, что говорит о том, что именно в этот конкретный момент шляхте дали понять предписываемое ей место, однако это ни в коей мере не уменьшило стремлений элиты к автономии. В следующей главе нам предстоит увидеть, что именно в этот период волынскими «гражданами» делаются крайне смелые обращения к царю по другим вопросам, касавшимся общественной жизни222.
В последний период царствования Александра I с каждым годом возрастало недовольство царских властей инертностью и противодействием польских дворянских собраний, что опосредствованно свидетельствует о том, что в своем большинстве землевладельческая шляхта пока не стремилась отмежеваться от своих обездоленных братьев. Несомненно, в данный период проявление польской солидарности носило новый патриотический аспект: связываемые с Наполеоном надежды ушли в небытие, чувство сословного единства начало превращаться в осознание национального единства. Впрочем, вскоре мы убедимся в том, что данный патриотизм имел определенные рамки. Это единство оставалось по сути своей явлением хрупким – дав трещину в 1791 г., оно так и не было до конца восстановлено.
Вопрос о бедной шляхте встал во всех «польских губерниях». Летом 1819 г. белорусский губернатор, – скорее всего, потому, что в числовом выражении в его регионе масштабы этой проблемы были меньшими (всего 13 777 шляхтичей-чиншевиков в Могилевской губернии), а также поскольку эксперименты по милитаризации этой группы шляхты Филозофова в 1787 г. и Аракчеева в 1810 г. определили направление проведения деклассирования, а именно действий без какого-либо зазрения совести, – внес предложение, перед которым после 1831 г. открывалось большое будущее. Суть предложения заключалась в том, чтобы шляхту, имевшую земельный надел (речь шла об околичной и загродовой шляхте), отнести к категории однодворцев, существовавшей в России с 1719 г., а тех, кто не имел «оседлости», т.е., как мы знаем, подпадал под категорию лиц «без постоянного места жительства», следовало перевести на военные поселения, которые в это время множились как грибы после дождя. Однако этого не произошло223.
На Правобережной Украине киевская полиция продолжала воодушевленно трудиться. После проверки 1814 г., приведшей к очередному замешательству в связи с поисками «чужих» и «подозрительных» в списках 1811 г., она ожидала, что волынские и подольские коллеги последуют ее примеру. Полиция полагала, что можно продвинуться в решении поставленной задачи гораздо дальше, поскольку целые кипы дел все еще были не пересмотренными. Прокурор в обход губернатора выслал 5 октября 1819 г. новому министру юстиции князю Д.И. Лобанову-Ростовскому письмо с резкими обвинениями в адрес координатора акции чиновника Горошенского, на которого возложил вину за медлительное проведение проверки. 27 октября министр обратился к Сенату с горькими упреками относительно нерадивого исполнения указа от 20 января 1816 г., приводя его содержание, он призывал сенаторов «принять строжайшие принудительные меры к немедленному исполнению означенного указа»224.
Более того, министр заручился поддержкой самого императора, который 20 февраля 1820 г., в свою очередь, рекомендовал Сенату потребовать исполнения указа 1816 г. Данная рекомендация свидетельствует о том, что речь уже не шла о вопросе, по своему характеру второстепенном, связанном с розыском бродяг и шпионов. Суть указа 1816 г. хорошо отображена в его новом названии: «Указ о разборе чиншевой шляхты». Киевская полиция попалась в собственные сети, поскольку теперь также должна была объяснять, почему к этому времени не завершила проверки статуса всей шляхетской «голоты» в своей губернии. Киевские чиновники долго и путано оправдывались, указывая на то, что им пришлось столкнуться с огромными трудностями при проведении надлежащей проверки, а также с пассивным сопротивлением польских дворянских собраний, убежденных в исключительности своих привилегий. Чиновники упоминали сомнительные случаи, которые они хотели лично проверить, говорилось также о сложностях при установлении происхождения чиншевиков, однако вновь давались заверения о необходимости ведения этой колоссальной работы. Они пришли к мысли, что надобно разворошить муравейник с опережением в двадцать лет. Но эту роль возьмет на себя Д.Г. Бибиков в 1840 г. Пока же, невзирая на трудности в решении шляхетского вопроса, в Петербурге так и не смогли понять, насколько оказалась унижена безземельная шляхта: их интересовало лишь сохранение принятых внешних признаков дворянского сословия, укрепление дворянского звания как такового. Иными словами, власти надеялись на урегулирование проблемы в будущем административным путем225.
Взаимные обвинения множились. Сенат вновь 9 сентября 1820 г. выслал длинный выговор местной полиции, упрекая ее в инертности. В этом тексте, разосланном лишь 22 ноября, перечислялись все трудности, с которыми довелось столкнуться при организации работы дворянских комиссий, напоминалось о наказаниях в виде штрафов, которые предполагалось налагать на чиновников, которых упрекали в небрежности при подготовке докладов, заключавшейся в случаях двойной, а иногда тройной регистрации, приведении данных, из которых нельзя было сделать никаких выводов, одним словом – это был взрыв гнева, обнаживший всю слабость и неразбериху, господствовавшие в царской администрации. А в заключении, как можно было ожидать, следовали угрозы в адрес членов губернского правления о начале против них дела, которое якобы будет передано в Министерство юстиции226.
В некоторых губерниях, например Виленской, хитрость и дерзость дворянских предводителей в демонстрации солидарности с убогими братьями приобретала формы немыслимые на Украине. Например, указом от 27 августа 1820 г. с сентября того же года давалось освобождение от проведения проверки благородного происхождения, благодаря чему Виленское дворянское собрание оставило безземельную шляхту в покое вплоть до 1827 г. Лишь тогда министр внутренних дел обратил внимание на ловкое истолкование данного указа, который всего лишь запрещал тем, кто не внесен в списки, принимать участие в выборах в дворянское собрание (к этой проблеме мы еще вернемся в следующей главе); в свою очередь, виленский предводитель дворянства сделал вид, что понял его как разрешение на полное прекращение проверок. Пришлось 31 декабря 1827 г. издать новый указ с целью разъяснить это недоразумение227.
Интересно, что именно киевская полиция, которая инициировала скандал в 1815 г., продолжала оставаться объектом упреков Петербурга вплоть до смерти Александра I, тогда как, судя по архивным материалам, волынская и подольская полиция, невзирая на абсолютную бездеятельность, не получила ни малейшего упрека. Ожесточенное отношение к Киеву можно объяснить крайним рвением местной полиции, которая оказалась единственной отвечавшей на обращения, хотя тем самым усугубила свое положение. Так, в письме, адресованном непосредственно министру юстиции от 25 мая 1821 г., киевский начальник полиции был вынужден признать, что предпринятые поиски никаких результатов не принесли. Его чувство вины по поводу того, что он не смог исполнить предписаний указа 1816 г. и найти таинственную и враждебную группу, являвшуюся продуктом его собственного бюрократического рвения, нарастает с каждой страницей письма, свидетельствуя о болезненной растерянности. Что могло быть еще более подозрительным для царского режима, чем анонимность и отсутствие предписанной идентификации? Министр Лобанов-Ростовский, осознававший, что данной ему властью может внушить чувство страха, не колеблясь усилил в чиновнике комплекс вины. Через месяц, 29 июня 1821 г., он попросил Сенат сделать выговор этому несчастному полицмейстеру, а также предпринять шаги по наказанию нерадивых лиц в виду «важности сего дела заключающего в себе казенный интерес» (заставить платить налоги для него значило намного больше, чем охота за привидениями)228.
В том же 1821 г. еще трижды производился обмен подобного рода письмами, от уровня бюрократизма которого голова может пойти кругом, но, к счастью для шляхты, за исключением крайне редких случаев, ей об этом ничего не было известно. 21 июля Сенатом был выслан по просьбе министра выговор с требованием предоставить дополнительные объяснения (что можно было еще выяснять?) и покончить со всем этим делом «в кратчайшие сроки», в заключение следовали угрозы общего характера. В ответ 13 августа Губернское правление сообщало, что в четырех уездах – Уманском, Радомысльском, Черкасском и Чигиринском – проверка завершена, а для ускорения работы привлечено еще три новых сотрудника. Через полгода после начала этого дела в журнале заседаний не слишком требовательного Сената с удовлетворением констатировалось, что в скором времени проверка будет окончена, о других же губерниях забыто229.
Привлеченные к решению проблемы дополнительные ревизоры, видимо, сумели проявить особую бездеятельность, поскольку 22 апреля 1822 г. киевскому полицмейстеру пришлось признать, что охота за «чужаками» продолжается. 26 мая 1822 г. потерявший терпение Лобанов-Ростовский информировал Сенат о том, что уже в пятый раз предъявлял требование завершить «разбор» и задавался вопросом о том, когда же наконец будут предприняты действенные меры по обузданию этой обленившейся полиции. Оставалось одно – обратиться к наместнику Бога на земле, и об этом деле вновь было доложено Его Императорскому Величеству, который постановил, что Сенат в конечном итоге должен занять более суровую позицию. 11 августа 1822 г. Сенатом была подготовлена историческая справка по всему делу. Писцы заточили перья и, переписав на семи листах историю вопроса, разослали ее 18 августа, в конце документа была сделана приписка «найстрожайше и в последний раз», подчеркивавшая необходимость окончательно закрыть этот вопрос. Киевскому полицмейстеру пригрозили, что в случае, если приказ не будет выполнен, его отправят по этапу. Сенат задавался вопросом о том, почему, черт возьми, распоряжение с конца августа 1821 г. так и осталось мертвой буквой?230
Проглотив горькую пилюлю, полиция 17 октября принялась объяснять, что ею выявлено множество ошибок, что недостает квалифицированных кадров и что кроме этой задачи у нее масса других дел, а также что она делает все возможное. Подготовленные документы вскоре сравнят с материалами 1795 г., а результаты незамедлительно перешлют231.
Если читателю не близка вся глубина комичности данной переписки, что ж, тогда ему представился удобный случай задуматься над эффективностью работы царской администрации. Данный пример позволяет понять одну из основных причин сохранения на протяжении 30 лет после проведения разделов Речи Посполитой давнего образа жизни шляхты, а также осознать медленное течение времени, о котором в нашу эпоху скоростей напрочь забыто.
Чем же завершилось это дело? Поскольку 28 ноября 1822 г. Киевское губернское правление послало лишь отчет с сообщением о частичном представлении данных (их так и не прибавилось), император, поставленный об этом в известность, потребовал от Сената сурового наказания. 20 декабря 1822 г. было произведено 8 обширных листов, полных повторов и предостережений: охота на чужаков, дезертиров и бродяг продолжилась. Очередной указ, целью которого было запугать, издали 28 мая 1823 г.232
Наконец, запуганная и затравленная, киевская полиция представила результаты своих «поисков». Правда, нельзя исключить, что все эти промедления, которые в конечном итоге высшей властью воспринимались как проявление наглости, были следствием взяток, полученных полицией от дворянского собрания, но проверить это невозможно. Всего в губернии было обнаружено 16 126 подозрительных лиц мужского пола. Разделив их по уездам, им приписали самые немыслимые причины, по которым они подпали под подозрение. Герольдии же предлагалось провести проверку большинства из них, что было удобным способом умыть руки. В заключение сообщалось, что 624 лица было признано шляхтичами без каких-либо проблем; а 6988 лиц, благородное происхождение которых не было признано в 1795 г. и они были отнесены к податным сословиям (скорее всего, это люди из староства, о чьих протестах сразу после разделов мы уже писали), представили доказательства после указа 1816 г. Поскольку этих доказательств было недостаточно, они должны были и впредь платить подати. 1 476 лиц не подали каких-либо документов, среди них были возные (яюприказные в суде), судебные исполнители, землемеры, а также лица, проживавшие по праву коллокации (это выражение, видимо, вошло в русский язык той эпохи из польского языка и указывало на существование в селах, где проживала шляхта, традиции отдавать в аренду часть надела). 1832 человека вообще не откликнулись на вызов уездной дворянской комиссии. 2 076 мужчин были «неизвестного состояния люди под именем шляхты пребывающие в разных поветах». В отчет были внесены также 122 иностранца, 135 евреев, выдававших себя за шляхтичей, 13 незаконнорожденных детей и несколько других странных групп.
При таком замешательстве полностью выполнить требование властей о проведении исключений и перегруппировки этих лиц было делом выполнимым. Естественно, Киевская казенная палата незамедлительно обратилась в Сенат с пожеланием, чтобы те, кого отнесли к податным сословиям, начали эти налоги платить; вполне вероятно, что 6988 лиц, которых польским дворянским комиссиям и русской полиции не удалось спасти, другого выхода уже не имели. Мелкая шляхта, проживавшая в давних староствах, деклассированная в 1795 г. и неоднократно бунтовавшая, которую рьяно защищал в 1815 г. предводитель дворянства П. Потоцкий, скорее всего, была отнесена к разряду государственных крестьян. В том, что касалось других, то их судьбу должно было определять и в дальнейшем… губернское правление: именно оно должно было решить, к какой категории их отнести, что гарантировало небыстрое решение. Впрочем, вскоре всякие упоминания о них исчезают из документов233.
Однако около 7000 лиц мужского пола было отказано в признании благородного происхождения: это было первое решительное деклассирование, осуществленное царским правительством. Впрочем, огромное количество чиншевой шляхты, проживавшей в частных имениях Киевской губернии, и вся остальная шляхта из двух других губерний не стали объектом ни одной проверки. Время от времени рефреном повторялось, что во всех присоединенных губерниях шляхта насчитывает 218 тыс. лиц мужского пола. Однако правильнее согласиться с князем Н.Н. Хованским, белорусским генерал-губернатором (Витебской, Могилевской и Смоленской губерний), который в 1823 г. признал, что не имеет ни малейшего представления о точном количестве шляхты, поскольку достоверно неизвестно, сколько лиц даже не пыталось доказать благородность своего происхождения. Это сводит на нет все предпринятые попытки и усилия историков представить точные данные на основании свидетельств того времени234.
Царствование Александра I завершалось в атмосфере непрекращавшейся враждебности, которая с каждым разом все дальше отодвигала былые проекты по интеграции шляхты и наделении ее землей, которые в 1808 г. под давлением Чарторыйского и Чацкого были одобрены Комитетом по благоустройству евреев. В последнем указе царя от 24 февраля 1825 г., адресованном Сенату по предложению Комитета министров, вновь видим странное объединение двух подозрительных групп – евреев и шляхты, которые постоянно не удавалось вписать в существовавшие рамки классификации общества. Натуральные повинности во имя общественного блага в каждой губернии, в частности гужевые перевозки и пешая барщина (без лошади), выполнялись по постановлению местных земских судов (подтверждено указом от 28 февраля 1821 г.) исключительно крепостными или государственными крестьянами, а финансировались из взимаемых с них денежных взносов и сборов. Это были так называемые земские повинности. Указом 1825 г. фискальные обязательства были распространены на еврейские кагалы, шляхту и крестьян из церковных владений (католическая и униатская церкви владели большим количеством земель на Украине, чем православная церковь, которая хотя и имела статус «господствующего» исповедания, но была бедной). Данное решение, принятое на уровне императора и министерств, означало для шляхты начало конца привилегий, свойственных рыцарскому сословию. Это было неожиданным покушением на иллюзию, которой жил шляхетский мир, и более того, крайне заметным шагом на пути ассимиляции мелкой шляхты с крестьянством235.
Примерно через год после восшествия на престол Николай I с охотой принялся и за это дело. 25 апреля 1824 г. Александр (скончался в ноябре 1825 г.) поручил ведение всех дел по шляхетскому вопросу в прежних польских губерниях единственному органу: 3-му отделению 5-го департамента Сената. Именно там был подготовлен именной императорский указ от 29 октября 1826 г. В нем говорилось, что со времени присоединения прежних польских губерний к России шляхта имела достаточно времени, чтобы собрать доказательства своего благородного происхождения и зарегистрироваться. Лицам, которые до этого времени не представили доказательств, в большом количестве заселявшим вышеуказанные губернии, «которые под предлогом мнимого дворянства ни в службу не вступают, ни податей в Казну не платят, ни в общественных повинностях не участвуют, но ведут род жизни низкого состояния, простолюдинам свойственный», было предоставлено еще два года для представления необходимых бумаг. Полиция и предводители дворянства должны были немедленно довести это до сведения шляхты. На гражданских губернаторов была возложена обязанность проследить за тем, чтобы все надлежащие документы были представлены в дворянские собрания. После завершения указанного срока лица, чье благородное происхождение не подтвердится, должны были быть отнесены к роду «вольных людей» и платить как общегосударственные, так и местные налоги, сохранив за собой право представить в будущем доказательства своего благородного происхождения. В указе заключалось, что таким образом они будут присоединены к категории, приносящей пользу государству. После окончания указанного срока лишь подтвердившая свое происхождение шляхта будет подлежать дворянскому суду236.
Необходимо обратить внимание на то, что текст данного указа содержит два новшества. Прежде всего в нем говорится об официальном характере проверки вообще всей шляхты, тогда как до сих пор всегда искали каких-то совсем немногочисленных подозрительных людей, запримеченных в 1814 г. Кроме того, в нем также впервые под подозрение подпадали все a priori. С этого времени уничижительное определение «именующийся шляхтичем» будет звучать достаточно часто. С целью возможности немедленной идентификации подтвержденных шляхтичей Совет министров утвердил в том же году предложение подольского губернатора о введении специальных внутренних паспортов, где отмечались бы сведения о состоянии землевладения и ранге или чине его владельца. Рядом с категорией «владелец имения» или «конторщик» (административный или технический служащий крупного имения) в паспорте фигурировали данные о чине и внесении записи в дворянские книги. Возможно, подобные документы не успели полностью ввести237, однако все сильнее ощущалась потребность в отделении «истинной» шляхты от «фальшивой».
В середине 1827 г. уездные дворянские предводители Киевской губернии должны были подчиниться требованиям, в основу которых легли распоряжения 1814 – 1824 гг., и представить составленные в 1795 г. списки шляхтичей, т.е. сведения тридцатидвухлетней давности, разделив их согласно следующим категориям238: 1) шляхта, чье происхождение подтверждено губернским собранием; 2) шляхта, которую просили представить дополнительные документы; 3) шляхта, чьи документы не были приняты Герольдией; 4) шляхта, чье происхождение не было подтверждено Герольдией; 5) шляхтичи, которых отнесли к податным сословиям.
Возможно, чтение этого огромного перечня побудило Государственный совет уже 28 февраля 1828 г., т.е. не ожидая завершения двухгодичного срока, определенного в конце октября 1826 г., выразить мнение по поводу важных злоупотреблений, «какие были открыты по предмету возведения в дворянское достоинство лиц, не имеющих на то права», злоупотреблений, которые, как подчеркивалось министрами, продолжали иметь место. Государственный совет предусматривал создание при Сенате специального комитета с целью проведения ревизии всех личных и семейных документов, а также выработки процедуры проверки благородного происхождения на будущее. Это предложение было одобрено Николаем I в тот же день. Настало время, когда идеи чистки шляхетских рядов начали воплощаться в жизнь: чиншевая шляхта попала под прямой прицел. Впрочем, тогда никто не представлял, сколь сложной окажется эта задача. Это неведение в еще большей степени проявилось в дополнительном указе от 5 марта 1828 г., согласно которому предполагалось ввести еще и дополнительный контроль со стороны Герольдии239. Этот институт власти, до сих пор занимавшийся исключительно делами аристократии, не был подготовлен к решению столь масштабной операции.
Как ни странно, но единственным, кто на тот момент выступил с умеренной точкой зрения, был министр финансов Е.Ф. Канкрин240, который практически отказался от так давно ожидаемых налоговых поступлений с 200 тыс. душ из присоединенных губерний. Он прекрасно понимал, что на начальном этапе войны с Турцией было бы политически недальновидно вызывать недовольство в украинских губерниях, на которые и без того лег груз содержания армии. В длинной записке Сенату от 16 марта 1828 г. он имел смелость напомнить, что поскольку все прежние комитеты не смогли в случае шляхты отделить зерен от плевел, то «отыскание неправильно живущих между шляхтой другого звания людей и обращение шляхты не имеющей доказательства на дворянство в подушный оклад составило бы дело затруднительное, бесконечное и потревожило бы напрасно означенные губернии». Канкрин подчеркивал, что «даже несправедливое лишение своего звания той шляхты, которая не имеет точных доказательств, но пользуется сем званием несколько столетий, могло бы вести к неповиновению».
Удивительнейшая прозорливость за два года до восстания 1830 г. Министр добавлял, что с целью успокоения ситуации следует ликвидировать комиссию, сохранить за этой группой ее родовое название – оседлая шляхта, а также определения околичная и чиншевая шляхта, не нарушать ее свободу переезда в другие села и города, где ее будут называть «городской шляхтой». Канкрин высказывал мнение, что этих людей можно заставить нести военную службу, но только не более восьми лет и не подвергая телесным наказаниям. Околичная шляхта, обладавшая земельным наделом, должна была бы платить специальный налог – но не подушный, а подымный, как «вольные люди» в Литве, которые платили по 7 руб. 30 коп.
Мало кто был готов пойти на подобные шаги к примирению. Министр внутренних дел враждебно воспринял предложение Канкрина, начальник 1-го департамента Сената Вельдбрехт не хотел об этом и слышать. На тот момент власть была полностью увлечена созданием шляхетских военных поселений в Белоруссии. Настало время проведения жесткой политики241.
Впрочем, отношение Канкрина к Белоруссии, где давно свирепствовал Аракчеев, а конфискованные в пользу государства имения давали возможность проводить радикальные эксперименты, было менее снисходительным. Он не прислушался к советам Н. Новосильцова, который в 1826 г. уговаривал его проводить более сдержанную политику, дабы избежать окончательного закрепощения чиншевиков в государственных имениях. Достаточно острая полемика, возникшая между этими двумя сановниками, по данному вопросу ясно дает понять, какой дух господствовал во владениях этого типа, которых было значительно больше, чем на Украине. Как это часто случалось, русские сановники, которым достались эти имения (речь идет о прежней Слонимской экономии), генералы И.Ф. Паскевич и М.Ф. Влодек, а также тайный советник Я.А. Дружинин пользовались услугами польских управляющих. В случае спора Новосильцова и Канкрина речь шла об имении, которым управлял статский советник Пусловский. Именно он обратился к великому князю Константину, который был также командиром отдельного Литовского корпуса, с просьбой разрешить проведение в принудительной форме отработки барщины в счет имевшихся недоимок по уплате чинша. Пусловский с легкостью проводил параллели между задолженностями чиншевой шляхты и оброком, который платили крестьяне в казенных имениях, более того, не побоялся уподобить чиншевиков крестьянам. Используя лексику, достойную защитника рабовладельческого строя, он доказывал Константину, что крайнее обнищание, на которое ссылаются чиншевики, всего лишь предлог, их необходимо заставить трудиться: «…что это не токмо не противно общему узаконению, но напротив того, откроет еще для самой казны ту пользу, что крестьяне привыкнут к выполнению своей обязанности и истребится лень их к работе […]. Владелец казенного имения не имеет никаких других средств к принуждению упрямого крестьянина, который, зная, что владелец сам собой не вправе заставить его за недоимку к работе, нимало не обязывается тем, чтобы исполнить люстрационную повинность». В ответ на это Новосильцов, который в то время (апрель 1826 г.) стремился укрепить свои позиции в Литве, подчеркивал, что касательно аграрных отношений в казенных имениях было проведено четкое разграничение между чиншем и оброком 28 мая 1806 г. Он открыто подозревал Пусловского в злоупотреблениях и требовал проведения расследования. Размер чинша ему казался завышенным, и он не допускал возможности объяснять просрочки в платежах лишь ленью. Однако Канкрин посчитал аргумент о лени существенным и лишь посоветовал Пусловскому избегать злоупотреблений. В последующие годы этот подход был распространен на казенные имения Волынской и Подольской губерний242. Таким образом, статус шляхтича постепенно исчезал, непосредственно заинтересованная сторона не могла протестовать, поскольку вскоре Сенат во исполнение императорских указов от 26 октября и 30 ноября 1828 г, а также 25 января 1829 г. единогласно принял постановление о военной организации всей шляхты Белоруссии. 18 декабря 1829 г. министр юстиции А.А. Долгоруков представил Сенату печатную версию регламента военной службы243.
Именно в такой атмосфере у русских чиновников возросли аппетиты, и они решили одним махом урегулировать проблему шляхетской «голоты» во всех присоединенных губерниях, включая частные имения. Вновь, как и в 1808 г., но совершенно в ином духе они обратились к идее поручить специальной комиссии разработку положения об общем статусе. 11 июня 1829 г. А.А. Долгоруков представил Сенату основные предложения по проекту, на котором Николай I собственноручно написал: «Заняться без отлагательства и представить не позднее декабря месяца»244. После одобрения Сенатом князь А. Голицын от имени Государственного совета 22 июня 1829 г. издал приказ о создании упомянутой комиссии. Отныне решение дела приобрело неизвестный до той поры ускоренный характер.
После посещения Подольской губернии в начале 1829 г., а также встречи с предводителем дворянства графом Каролем Пшездецким, Николай I осознал масштабность проблемы и в дальнейшем уже не был склонен к проявлению снисхождения. 21 августа Государственный совет избрал трех членов комиссии, которые должны были собрать документацию и разработать проект. В нее вошли представитель Главного штаба полковник С.П. Юренев (уже упоминавшийся нами при обсуждении проектов о переселении), чиновник по «специальным поручениям» Министерства внутренних дел, статский советник Жуковский и вице-директор по налогам Министерства финансов Энгольм. С 28 августа эти чиновники должны были информировать Сенат о ходе работы. Ими была поднята невероятная кутерьма из-за поиска нужных документов, но надо признать, что, несмотря на полное незнакомство с положением дел в начале, за несколько месяцев они смогли представить взвешенную концепцию, хотя все еще во многом иллюзорную.
По приказу Николая I члены комиссии должны были еженедельно подавать доклад Сенату. Времена многолетних отсрочек для представления доказательств происхождения ушли в небытие. С целью осуществления контроля и согласованности работы комиссии Сенат предложил императору поставить во главе нее человека, хорошо осведомленного благодаря частым контактам с этой группой лиц, а именно министра внутренних дел. Николай написал собственноручно: «Согласен. Немедля кончить»245.
Документация, собранная этими тремя членами комиссии, удивила их самих. Прежде всего поразило то, что люди, которые называли себя шляхтичами, платили чинш (варьировавшийся в зависимости от места, качества обрабатываемой земли и т.п.), что данная повинность была зафиксирована в поместных инвентарях или в контрактах с землевладельцами или управляющими, что чинш иногда платили управляющему, или землевладельцу, или – в казенных имениях – казенным палатам, но больше всего удивило то, что это были абсолютно свободные люди.
Члены комиссии решили пересмотреть выводы Комитета по благоустройству евреев, поднять все законы, выслать запросы губернаторам по представлению ими своего мнения, а если те будут медлить – поторопить их; провести проверку в архивах всех министерств и дать отчет о работе председателю комиссии: несмотря на существовавшие пробелы 15 октября 1829 г., в общей форме документ был представлен. Было обещано, что вскоре он будет наполнен конкретным содержанием.
И действительно, через неделю была подготовлена первая часть о «повинностях сего сословия», а в черновом варианте вторая – об объединении этих людей в общества в зависимости от численности по уездам (эти общества должны были сохранить определенную внутреннюю автономию, имели право избирать своих представителей и иметь собственное судопроизводство). Все предыдущие законы, давнишние планы о переселении, различные доклады были перечитаны, прокомментированы, а также сделаны из них выдержки. Переписчики работали не покладая рук, и согласно желанию Николая I в предусмотренное время, 13 сентября 1829 г., министр внутренних дел представил Сенату обширный проект «Положение о шляхте», который, как полагали, должен был помочь решить все проблемы246.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.