III. Кровавая жертва

III. Кровавая жертва

Вернёмся, однако, к мемуарам Бонч-Бруевича. В книге «Вся власть Советам» есть глава восьмая, целиком посвящённая распутинской теме. По её структуре и стилистическим особенностям видно, что глава эта была написана отдельно, как самостоятельная новелла, и потом помещена в общее русло воспоминаний. На первый взгляд, автор не сообщает ничего нового об убийстве Распутина; более того, он старательно, как школьник, повторяет все заклинания – о всемогуществе Распутина, его губительном влиянии на царя и царицу, о его пьянстве и разврате, о министрах, якобы возводимых и низвергаемых им. Повторяет мемуарист и краткий курс истории убийства Распутина по Юсупову. Но между строк всей этой банальщины вдруг проблескивают как бы вскользь оброненные сведения совершенно другого рода.

Так, Бонч-Бруевич рассказывает о намерении своими силами устранить «старца». Цитата: «Перед тем, как отдать распоряжение об аресте Распутина, я решил с ним встретиться. <…> Организатором моего свидания с Распутиным явился Манасевич. Местом встречи была выбрана помещавшаяся на Мойке в „проходных“ казармах комиссия по расследованию злоупотреблений тыла. Председателем этой комиссии не так давно назначили генерала Батюшина; он был для меня своим человеком, и я без всякой опаски посвятил его в свои далеко идущие намерения».

Этот текст, творение заправского контрразведчика, представляет собой прямо-таки шифровку, в которой рассматривать под лупой приходится чуть ли не каждое слово. Генерал Батюшин в это время – начальник контрразведки штаба Северного фронта. Почему он был для автора «своим человеком» – мы уже знаем. Встреча проходила не где-нибудь, а в том самом здании Военно-окружного суда, стенка в стенку с особняком Юсупова. Манасевич – агент батюшинской контрразведки и в то же время личность, близкая к Распутину. Распоряжения об аресте Распутина никогда не было, да оно и не могло быть отдано, по крайней мере, при этом царе. Тогда в какие же «далеко идущие планы» посвятил Батюшина Бонч-Бруевич? И какие вообще цели преследовала эта странная встреча в двух шагах от будущего места убийства одного из её участников? Бонч-Бруевич пытается уверить нас, что, боясь арестовать невиновного, он хотел посмотреть противнику в глаза. Игра в наивность! Ясно, что оба – генерал и «старец» – согласились на эту полуконспиративную встречу ради каких-то переговоров. О чём?

А ведь похоже, что это была не единственная встреча, не первый раунд таинственных переговоров. Чуть раньше Бонч-Бруевич пишет, что он побывал в том самом «находившемся в Царском Селе лазарете Вырубовой, о котором контрразведчики говорили как о конспиративной квартире Распутина». Зачем побывал? Ведь не ради душеспасительных бесед с ранеными! Единственная разумная цель – ещё одно тайное свидание со «старцем». Встречи имели успех: спустя несколько дней Бонч-Бруевич «получил от Распутина записочку», из которой узнал, что он теперь «для этого проходимца „милой“ и „дарагой“».

Обратим внимание вот на что. О лазарете Вырубовой «контрразведчики говорили как о конспиративной квартире Распутина». Значит, контрразведке Северного фронта были известны тайные распутинские адреса. За Распутиным следили по распоряжению Батюшина, который лично занимался сбором материала на Григория Ефимовича. И информировал Бонч-Бруевича. Последний утверждает, например, что за назначение Добровольского министром юстиции Распутин получил от банкира Рубинштейна сто тысяч рублей; что премьер Трепов предлагал Распутину двести; что министр внутренних дел целовал «старцу» руку. Ссылка: «от агентов контрразведки я знал». Более того, генерал цитирует конфиденциальную телеграмму, отправленную Распутиным царю и царице в Царское Село, ненавязчиво упоминая, что она была «тайно переписана кем-то из офицеров контрразведки».

Предостаточно фактов для того, чтобы утверждать: Распутин находился под колпаком у контрразведки. Ясно и то, что её главным агентом в окружении Распутина был Манасевич. Ясно, что кроме агентурного, за «старцем» было установлено внимательнейшее наружное наблюдение.

Вот теперь вернёмся к событиям 16 декабря. В тот день, как, впрочем, и в течение всего предшествующего года, Распутин находился под двойным наблюдением. Одно, о котором знал он сам, знал и Феликс Юсупов, и не знали только слепой, глухой и ленивый – осуществлялось по линии Департамента полиции. Другое, о котором не должны были ведать посторонние – по линии военной контрразведки. И если можно еще, скрепя сердце, поверить в бегство князя и «старца» от подслеповатых полицейских глаз при помощи чёрной лестницы и нахлобучивания шапки, то допустить, что «сладкая парочка» так же легко ускользнула от другой, неизвестной ей профессиональной наружки – никак не получается. «Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл». Колобок какой-то.

Дальше, как говорится, одно из двух. Вариант № 1: батюшинская наружка была именно в этот вечер снята. Тогда вопрос: кто её снял и почему? Разумный ответ только один: Батюшин с ведома Бонча, чтобы случайно не помешать планам Распутина и князя. Тогда – несомненно, что Бонч был посвящён в эти планы, то есть состоял участником заговора. Вариант № 2: она вовсе не была снята, а благополучно проследила нехитрый путь князя и «старца» с Гороховой на Мойку. Тогда – два следствия. Первое: Батюшин и Бонч знали, куда подевался «старец», когда утром 17 декабря поднялась полицейская тревога по поводу его исчезновения; знали, но молчали, как воды в рот набрали. И второе: выстрелы во дворце (а уж тем более во дворе) их агенты должны были услышать и о них донести. Логическая задача, которую должны были решить контрразведчики: Распутин скрылся во дворце Юсупова; через некоторое время оттуда послышались выстрелы; ещё через некоторое время от ворот отъехали два автомобиля: один – покружился вокруг Гороховой и вернулся обратно, другой поехал – ночью! зимой! – на Острова, и там с него что-то такое сгрузили под лёд. «Наверное, труп Распутина», – догадался бы Штирлиц.

В любом случае представляется несомненным, что Батюшин и Бонч-Бруевич были прекрасно осведомлены о событиях этой ночи. Но почему-то помалкивали. Покрывали, таким образом, заговорщиков. И мы догадываемся, почему. При покровительстве великого князя Николая Николаевича, в контакте с влиятельными и тайными придворными недоброжелателями царя и царицы, не без поддержки думских честолюбцев, генералы от контрразведки давно уже взяли Распутина «в разработку».

Но от слежки и распространения компрометирующих слухов до заговора с целью убийства – далеко. Между тем осенью 1916 года распутинская тема вдруг начинает звучать неслыханно громко, надрывно. 1 ноября как с цепи сорвался вождь думских либералов, вдохновитель оппозиционного «Прогрессивного блока» профессор Милюков: в Думе он громогласно обвиняет в измене и чуть ли не в шпионаже «тёмные и безответственные силы», группирующиеся вокруг правительства (читай – вокруг трона). Никому не надо было объяснять, о ком речь: ещё с 1912 года даже гимназисты знали, что «тёмные силы» – это Распутин, Вырубова и императрица. Термин сей выкрикнул тогда с думской трибуны ещё один кандидат в «либеральные диктаторы», октябрист Гучков. Это всем запомнилось.

Два слова об Александре Гучкове и об обстоятельствах создания «распутинской легенды», одним из главных творцов коей он, собственно, и являлся. Представитель московской «золотой молодёжи», гуляка, дуэлянт и страшный честолюбец, Гучков смолоду искал славы и власти. В 1900 году уехал защищать буров от англичан в Южную Африку; не защитил. В Сербии происходит переворот, перебита вся королевская семья – Гучков мчится искать приключений на Балканы. Началась Русско-японская война – он уже в Маньчжурии, в качестве представителя Красного креста бродит эдаким Пьером Безуховым по равнинам близ Ляояна. Вернулся в Москву – а тут 1905 год, революция. Александр Иванович кидается в политические волны – и через полгода выныривает лидером партии «Союз 17 октября». Ни программы, ни идеологии, но – название в честь знаменитого манифеста и стремление к власти, чуть прикрытое идеей конституционной монархии. Революция, однако, идёт на спад; тучковский «Союз» с треском проваливается на выборах как в первую, так и во вторую Думу. Но тут на историческую авансцену выходит премьер-министр Столыпин со своим малопопулярным курсом государственно-капиталистических реформ. Ему нужна опора в Думе. Гучков готов к услугам. При поддержке честного и решительного, но недалёкого премьера «Союз 17 октября» на выборах осенью 1907 года штурмом берёт Думу (30 % мест, самая крупная фракция), а Гучков становится её председателем. Ему этого, естественно, мало, он жаждет премьерства. В ожидании смещения Столыпина и собственного назначения на его пост отказывается от председательства в Думе и, как голодный кот, ходит вокруг императорской семьи. С государем – почти что дружба. И тут (надо же, какая удача!) Богров убивает Столыпина – как зевсов орёл Прометея, выстрелом в печень. Гучков готовится в премьеры; но на радостях выбалтывает журналистам содержание конфиденциального разговора на эту тему с царём. Царь в гневе, премьером становится Коковцов, карта Гучкова бита. И вот Гучков, мстя за обиду, поднимается на думскую трибуну и произносит речь: Россией правят безответственные «тёмные силы», страшный мужик овладел волей императрицы (о, только ли волей?), царь – в роли дурня-рогоносца… Блюдо приправлено патриотической горчицей и революционным перцем. Публике понравилось.

Но на следующих выборах, в 1912 году, Гучков терпит фиаско, не попадает в Думу. Горе. Два года не у дел. И тут из колоды выскакивает козырная карта: война. Гучков суетится, создаёт Военно-промышленный комитет якобы для помощи фронту. Комитет никому не нужен и всем мешает, но даёт возможность Гучкову, перебравшемуся в Петроград, снова сделаться фигурой. В своём особняке на Фурштатской, 36, он конспирирует с председателем Думы Родзянко, принимает депутатов, генералов и промышленников, пытается составить заговор. Цель: отречение ненавистного государя; престол – больному одиннадцатилетнему царевичу; регентство – Николаю Николаевичу (а ещё лучше – безвольному Михаилу, царёву брату), и, главное, власть – правительству «народного доверия», то есть такому, в котором первую скрипку будет играть он, Гучков. Эти «встречи на Фурштатской» – октябрь, ноябрь 1916 года. И вот, на их фоне – речь Милюкова.

В самый день Милюковско-думской истерики – сговорились, что ли? – раздаётся ещё один вопль о Распутине. Письмо венценосному родственнику пишет великий князь Николай Михайлович, историк, энтомолог, президент Географического общества, владелец дворца на Миллионной, сплетник и интриган. Содержание – запугивание, облечённое в форму слёзной мольбы. Устранить влияние царицы и Распутина (то есть их самих? а как ещё?). В финале: «Я это делаю… ради надежды… спасти Тебя, Твой престол и нашу дорогую Родину от самых тяжких и непоправимых последствий». В сочетании с обвинениями Милюкова – звучит как ультиматум. «Устрани, мол, ЭТИХ, а не то…» Николай Михайлович действует не в одиночку: в его дворце что ни день собираются сановники и великие князья, вольно говорят о Распутине и царице, а между слов уже проглядывает: «А может, государя?»

Дума, хлебнув куражу в риторике Милюкова, бурлит, кипит, и вот – новая истерика: 19 ноября Пуришкевич выскакивает на трибуну, стучит кулаком, хрипит, срывая горло, призывает всех «пасть к ногам государя, умолить его» – что? Всё то же: устранить «тёмные силы». В терминологии думских политиков и великих князей «тёмные силы» – то же самое, что в терминологии военных «Царское Село». Это уже не случайность, это – наступление. Не один заговор, а несколько.

Обрисовывается контур: Милюков, Гучков, Маклаков, Пуришкевич, Родзянко (кстати, родственник Юсуповых) – думский заговор; Николай Михайлович, супруг его племянницы Юсупов, родственник Димитрий Павлович – великокняжеский заговор; Николай Николаевич, Рузский, Бонч-Бруевич – заговор военных. Общий враг: «тёмные силы», «Царское Село», Распутин, Вырубова, императрица. Цель (явно не провозглашается, но в Петрограде все знают): отречение царя, возведение на престол цесаревича Алексея, регентство Николая Николаевича. И правительство, в котором место найдётся всем. Ситуация серьёзная. Обложили со всех сторон. Государь понимает (не может не понимать) и внутренне готовится к отречению. Тверда одна императрица. Распутин – колеблется. Передают его слова в разных вариациях «решено папу одного не оставлять» («папа» – царь), «папаша наделал глупостей» – и другое в том же духе. Похоже, что Распутин даёт своим врагам сигнал: «Готов к переговорам, готов переметнуться». Может, на самом деле, может – провоцировал. Так или иначе, нужны переговоры: и ему с ними, и им с ним. И вот – полуконспиративные встречи Распутина с Бончем; о чём-то таком они вроде бы договорились (с чего бы иначе – «милой» и «дарагой»?). Продолжение должно последовать.

Версия

А что, если 16 декабря Распутин направился во дворец на Мойке не ради эротических упражнений с внучкой Александра III, а ради секретных переговоров с заговорщиками? Это предположение сразу многое расставляет по местам. Становится понятно, почему отпущена охрана и обманута полицейская наружка: ставить Департамент полиции и преданного царице министра Протопопова в известность об участии Григория в такого рода переговорах – явно ни к чему. Понятно молчание контрразведки: Батюшин посвящён и не мешает. Понятен и состав «весёлой компании» в Юсуповском дворце; по крайней мере, присутствие Пуришкевича (представитель думских кругов) и Димитрия Павловича (от великих князей). Непонятно только одно: зачем убивать?

А может быть, никто никого убивать и не собирался?

В мемуарах Юсупова, среди романного вымысла, попадаются эпизоды достоверные. Ну вот, например, когда заговорщики якобы сверху прибежали в потайную гостиную на звук выстрела: «На бегу они задели электрический провод, и свет погас. В темноте кто-то налетел на меня и вскрикнул». Выдумать это трудно, потому что ни для чего не нужно. С другой стороны, странно, чтобы взрослые не сильно пьяные люди бежали из одной комнаты в другую так, что из розетки выдернулся провод. А вот в драке, в свалке такое очень просто может случиться. Другое правдивое описание: «Я вдруг точно помешался. Подбежал и стал неистово бить его (труп Распутина. – А. И.-Г.) гирею». Странно представить такое остервенение над трупом уже полчаса как умершего врага (что получается из рассказа Юсупова). А в драке, опять-таки, – вполне естественно.

Вспомним: все обстоятельства, свидетельствующие о заранее подготовляемом убийстве, выглядят крайне неправдоподобно. Этот цианистый калий, который никого не травит, эти статисты-соучастники, это явно бессмысленное времяпрепровождение (три часа!) в подвале, причём у жертвы даже не возникает сомнения в естественности ситуации. И наконец, вспомним документально засвидетельствованные реалии: пять револьверных ран, следы ушибов, продолжительное пребывание во дворце, где – пятеро против одного… Всё наводит на мысль: встреча была назначена для переговоров; переговоры тянулись, тянулись, сопровождались, по-видимому, выпиванием мадеры; о чём-то важном никак было не договориться; возможно, стали звучать угрозы, или было сказано нечто такое, что Распутину знать не полагалось. Может, полусумасшедший Пуришкевич взвился. А может, не выдержали нервы женоподобного Феликса. Дальше – ссора, драка, свалка, суматоха, кто-то выдёргивает шнур, темно, Распутин пытается вырваться, на лестнице его настигают, бьют, стреляют (выстрелы слышит городовой). Дело сделано. Остаётся увезти мертвеца и запихать его под лёд (идея простая, классический для Петербурга способ спрятать труп).

Возможно, и даже очень вероятно, что участники драмы морально готовились к убийству. И всё-таки очень похоже, что развязка наступила случайно. Да, собственно, зачем было убивать Распутина? В чём практический смысл убийства? Этого, между прочим, никто не объясняет. Все говорят: ради спасения престижа престола! Во-первых, ради спасения престижа – не убивают. А во-вторых, хорошенькое получилось спасение! Криминальный скандал на весь мир!

А что до случайных убийств в свалке – то они не новость в русской истории. Случайно братцы Орловы, напившись, убили Петра III; случайно пьяные гвардейцы-семёновцы затоптали императора Павла. Тут необходима только жгучая, доводящая до неуправляемой агрессии страсть к власти. И – уверенность в безнаказанности, та её степень, которая даётся только абсолютным, девственно-чистым неверием в Бога. Всё дозволено. В этом психология убийц Распутина совпадает с душевным строем «бомбистов», террористов: Нечаева, Желябова, Сазонова, Савинкова…

Через шестьдесят семь дней после убийства в Петрограде начались массовые беспорядки, закончившиеся революцией. Николай II поехал из Могилёва в Петроград; по дороге проезжал расположение войск Северного фронта, которым командовал Рузский. Рузскому уже звонили из столицы: Родзянко. Рузский завернул царский поезд в свою ставку, в Псков, отключил связь, блокировал войсками. Царь давно к такому повороту был морально готов и согласился отречься. На семьдесят пятый день после убийства Распутина, как уже говорилось. Власть передана правительству, в состав которого вошли Милюков и Гучков. Что было потом – все знают.

Участникам убийства Распутина вскоре стало невыгодно говорить правду о событиях 16–17 декабря. Юсупову и Димитрию не простили бы участия в заговоре против царя-мученика товарищи по эмиграции; Пуришкевичу – соратники по белому движению. Бонч-Бруевич и подавно не имел оснований афишировать перед властью Советов своё участие в попытке сохранить «проклятый режим» путём смены лиц на престоле. И вот, сочиняется удобная легенда о чудовище-Распутине и о романтической попытке наивных рыцарей избавить Россию от зверя.

Честный Шульгин признаётся в книге «Дни» (устами некоего «близкого к трону» знакомого): «Всё, что говорят, будто он влияет на назначение министров – вздор: дело совсем не в этом… Я вам говорю, Шульгин, сволочь – мы! И левые, и правые. Левые потому, что пользуются Распутиным, чтобы клеветать; правые, т. е. прохвосты из правых, потому, что они, надеясь, что он что-то может сделать, принимают его каракули».

Союз левой и правой сволочи взорвался Февральской революцией. Распутина вполне можно считать её первой кровавой жертвой.

Их судьбы

Свергнуть надоевшего царя оказалось легче, чем удержать выпавшую из его рук власть. Ситуация в стране и столице становилась неуправляемой. Революционная волна выкидывала на поверхность новых кумиров бунтующих масс с такой же стремительностью, с какой разбивала вдребезги старых. В апреле из Швейцарии возвращаются эмигранты-большевики; в одном вагоне с Лениным – В. Д. Бонч-Бруевич. Этим приезжим суждено было уже через несколько месяцев оказаться на гребне событий. Участвовал ли брат-генерал в организации их триумфального возвращения, нам неизвестно. Во всяком случае, всё это время он вёл переписку с братом-революционером. Милюков и Гучков, а с ними и их жалкие партии, были сметены революционным ураганом уже в мае 1917 года. Пришедший им на смену ещё один «временный» – социалист Керенский – услал генерала Бонч-Бруевича с глаз подальше в Могилёв.

26 октября 1917 года в Петрограде было арестовано временное правительство Керенского, четвёртое по счёту, и сформировано пятое – теперь уже состоящее из большевиков и именовавшее себя «Советом народных комиссаров». Управляющим делами этого правительства стал Владимир Бонч-Бруевич. Через несколько дней в Могилёвском штабе раздался телефонный звонок: управляющий делами Совнаркома вызывал брата-генерала. Была произнесена фраза: «Правительство желает видеть тебя во главе русской армии».

Доверие большевистского правительства Михаил Дмитриевич не оправдал: подумал и отказался. Слишком опасной показалась опытному штабисту и контрразведчику затеянная большевиками игра. В дальнейшем столь заманчивых предложений ему слышать не доводилось. Это хорошо: он, по крайней мере, прожил долго. Служил более тридцати лет Советской власти в том же чине, до которого дослужился при царе, незадолго до смерти получил повышение и умер в 1956 году в звании генерал-лейтенанта Советской Армии.

Теперь – что касается остальных.

Рузский был убит красными в сентябре 1918 года под Кисловодском, где лечился от болезней сердца и почек.

Великий князь Николай Михайлович расстрелян в январе 1919 года в Петропавловской крепости.

Пуришкевич умер от тифа в Новороссийске в 1920 году, при отступлении белых.

Великий князь Николай Николаевич при отречении царя 2 марта 1917 года был назначен главнокомандующим, но уже через девять дней уволен Временным правительством, остался не у дел, доживал свои годы в эмиграции, занимался спиритизмом и в старости впал в слабоумие.

Милюков, Гучков, Родзянко, Юсупов, великий князь Димитрий Павлович – более или менее благополучно существовали в эмиграции. Там и умерли. (Тень Распутина спасла Димитрия Павловича: в январе 1917 года за участие в убийстве царь выслал его на персидскую границу; благодаря этому он не попал в руки большевиков и не был расстрелян.)

Батюшин пережил своего бывшего шефа Бонч-Бруевича на год: скончался в 1957 году в Бельгии.

О судьбе Лазаверта и Сухотина мы достоверными сведениями не располагаем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.