Глава третья. О НАСИЛЬСТВЕННОМ УНИЧТОЖЕНИИ РОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО.

Глава третья.

О НАСИЛЬСТВЕННОМ УНИЧТОЖЕНИИ РОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО.

(стр.42 >)Не очень уж и заблуждался, к несчастью, сей дагомейский король в глубине Африки, который недавно говорил одному англичанину: Бог сотворил этот мир ради войн; все царства, большие и малые, постоянно прибегали к войне во все времена, хотя по различным соображениям.[63][64] (стр.43 >)

История доказывает, к несчастью, что война в некотором смысле есть обычное состояние человечества; что кровь людская должна проливаться повсюду на земле и что мир для любой нации является лишь передышкой.

Упоминают о закрытии храма Януса при Августе,[65] помнят один год воинственного царствования Карла Великого (год 790), когда он не воевал.[66] Упоминают о недолгом времени после заключения Рисвикского мира в 1697 году и таком же недолгом после Карловицкого мирного договора в 1699 году, когда совсем не воевали, и не только во всей Европе, но даже во всем ведомом нам мире. Завершающийся век начался для Франции жестокой войной, которая закончилась лишь в 1714 году Раштаттским миром. В 1719 году Франция объявила войну Испании; окончание ей было положено Парижским мирным договором 1727 года. Выборы короля Польши снова разожгли войну в 1733 году; мир установился в 1736 году. Четыре года спустя вспыхнула ужасная война за австрийское наследство, она шла, не переставая, вплоть до 1748 года. После восьми лет мира, когда начали рубцеваться раны, нанесенные восемью годами войны, притязание Англии вынудило Францию взяться за оружие. Семилетняя война слишком хорошо известна. После пятнадцати лет покоя американская революция вовлекла Францию в новую войну, последствия которой мог предугадать любой мудрый человек. Мир заключается в 1782 году. Спустя семь лет начинается Революция: она еще длится, и, вероятно, к сему часу Франция поплатилась за нее тремя миллионами человек. (стр.44 >)

И вот, если брать только Францию, то из девяноста шести лет века сорок приходится на войну. Если и существуют нации, оказавшиеся счастливее, то иным повезло еще гораздо меньше. Но отнюдь недостаточно рассматривать какой-то отрезок времени и какую-то точку земного шара; необходимо окинуть взглядом длинную череду избиений, которые оскверняют все страницы истории. Мы увидим, что война свирепствует не переставая, словно хроническая лихорадка с ужасными усиливающимися приступами. Я приглашаю читателя взглянуть на эти картины, начиная с упадка Римской республики.

Марий истребил в сражении двести тысяч кимвров и тевтонов. Митридат приказал умертвить восемьдесят тысяч римлян: а Сулла убивает девяносто тысяч человек в битве в Беотии и сам теряет в ней десять тысяч. Вскоре мы видим гражданские войны и проскрипции. Один Цезарь привел к смерти на поле брани миллион человек (до него зловещее первенство принадлежало Александру). Август затворяет на одно мгновение храм Януса, но открывает его врата на столетия, учреждая выборную империю. Благодаря нескольким добрым правителям Государство дышит, но война никогда не затихает, и при правлении доброго императора Тита шестьсот тысяч человек погибают при осаде Иерусалима. Истребление людей оружием римлян воистину ужасающе.[67] Позднеимператорская эпоха была лишь чередой избиений. Какие войны и какие сражения, начиная с Константина! Лициний теряет двадцать тысяч человек при Сибалисе, тридцать четыре тысячи при Адрианополе, сто тысяч при Хризополисе. Нации севера приходят в движение. Франки, готы, гунны, лангобарды, аланы, вандалы и т. д. обрушиваются на Империю и поочередно терзают ее. (стр.45 >)Аттила предает Европу огню и мечу. Французы уничтожают более двухсот тысяч его людей при Шалоне; а в следующем году он терпит еще большие потери от готов. Менее чем за век Рим осажден и опустошен трижды; а в ходе бунта, вспыхнувшего в Константинополе, были вырезаны сорок тысяч человек. Готы захватывают Милан и уничтожают там триста тысяч жителей. По приказу Тотилы истребляются все жители Тиволи и девяносто тысяч человек — при разграблении Рима. Появляется Магомет; меч и коран проходят две трети земного шара. Сарацины движутся от Евфрата до Гвадалквивира; они до основания разрушают огромный город Сиракузы; теряют тридцать тысяч человек под Константинополем лишь в одном морском сражении; Пелагий убивает двадцать тысяч из них в битве на земле. Эти потери ничего не значили для сарацинов; но их поток наталкивается на гений франков в долинах Тура, где сын первого Пепина[68] окруженный тремястами тысячами мертвых тел, присоединяет к своему имени грозное прозвище, которое его до сих пор отличает. Принесенный в Испанию исламизм встречает там неукротимого соперника.[69] Никогда, может быть, не увидят большей славы, большего величия и большей сечи. Борьба христиан и мусульман в Испании — это восьмивековая битва. Многие из походов и даже многие из сражений уносили там до двадцати, тридцати и вплоть до восьмидесяти тысяч жизней.

Воцаряется Карл Великий и сражается на протяжении полувека. Каждый год он возвещает, на какую часть Европы должно наслать смерть. Являясь повсюду и повсюду побеждая, он железом сокрушает нации, подобно тому, как уничтожал мужчин-женщин Азии (стр.46 >)Цезарь. Норманны начинают долгую череду опустошений и жестокостей, которые до сих пор заставляют нас содрогаться. Обширное наследство Карла Великого рассеяно: властолюбие заливает его кровью, а имя франков исчезает в битве при Фонтене. Италия полностью разграблена сарацинами, в то время как норманны, датчане и венгры опустошают Францию, Голландию, Англию, Германию и Грецию. Варварские нации водворяются, наконец, и приручаются. Эта вена более не кровоточит; но вскрывается в тот же миг другая: начинаются Крестовые походы. Вся Европа бросается на Азию; число жертв отныне измеряют уже мириадами. Чингисхан и его сыновья покоряют и опустошают шар земной от Китая до Богемии. Французы, которые вели Крестовый поход против мусульман, теперь ведут его против еретиков: жестокая Альбигойская война. Битва при Бувине, в которой тридцать тысяч человек теряют жизнь. Пять лет спустя восемьдесят тысяч сарацинов погибают при осаде Дамьетты. Гвельфы и гибеллины начинают борьбу, которая столь долго обагряла кровью Италию. Факел гражданских войн вспыхивает в Англии. Сицилийская вечерня. При царствованиях Эдуарда и Филиппа Валуа Франция и Англия сталкиваются более неистово, чем когда бы то ни было, и открывают новую эпоху резни. Избиение евреев; битва при Пуатье, битва при Никополе; победитель падает под ударами Тамерлана, который следует за Чингисханом. Герцог Бургундский устраивает убийство герцога Орлеанского, и завязывается кровавое соперничество двух семейств. Битва при Азенкуре, Гуситы предают огню и мечу значительную часть Германии. Мухаммед II царствует и воюет тридцать лет. Отброшенная в свои пределы Англия терзает себя собственными руками. Иоркская и Ланкастерская династии купают ее в крови. Наследница Бургундии передает свое состояние Австрийскому дому; и этим брачным договором начертано то, что люди три века (стр.47 >) будут резать друг друга от Балтики до Средиземноморья. Открытие Нового Света: это смертный приговор трем миллионам индейцев. Карл V и Франциск I появляются на мировом театре: каждая страница их истории пропитана человеческой кровью. Царствование Сулеймана; Мохачская битва; осада Вены; осада Мальты, и т. д. Но одно из самых великих бедствий рода человеческого выходит из монастырской тени: появляется Лютер, за ним следует Кальвин. Крестьянская война; Тридцатилетняя война; французская гражданская война; избиение Нидерландов; избиение Ирландии; избиение Севенн; Варфоломеевская ночь; убийство Генриха III, Генриха IV, Марии Стюарт, Карла I; и в наши дни, наконец, французская Революция, которая истекает из того же источника.[70]

Я не буду далее раскрывать картину: наш век и предшествовавший ему слишком хорошо известны; и если восходить к колыбели наций, если опускаться вплоть до наших дней, если рассматривать народы во всевозможных состояниях, начиная с варварства и кончая самой утонченной цивилизацией, то всегда обнаруживается война. По этой причине, являющейся главной, а также по всем другим, которые к ней присовокупляются, пролитие людской крови никогда не прекращалось во вселенной: иногда кровь льется менее обильно, но на большем пространстве, иногда сильнее, но на меньшем пространстве; таким образом, этот поток почти что постоянен. Но время от времени происходят чрезвычайные события, которые ужасающе увеличивают его, будь то пунические войны, триумвираты, победы Цезаря, вторжение варваров, крестовые походы, религиозные войны и война за (стр.48 >)испанское наследство, французская Революция и т. д. Если бы составлялись таблицы избиений, подобные метеорологическим, то, кто знает, по прошествии нескольких веков наблюдений, — не открылся бы благодаря этому их закон.[71]

Бюффон весьма убедительно доказал, что значительная часть животных обречена на насильственную смерть. Он мог бы, сообразно вероятности, распространить свое доказательство на человека: но здесь можно следовать фактам.

Есть, в конце концов, основание сомневаться, что это насильственное уничтожение вообще является великим злом, за которое его почитают: по крайней мере, это одно из тех зол, которые входят в порядок вещей, где все насильственно и противоестественно, и которые возмещаются. Прежде всего, когда человеческая душа утратила свою энергию из-за изнеженности, неверия и гангренозных пороков, сопутствующих излишествам цивилизации, эта душа способна быть вновь закалена только кровью. Менее, гораздо менее легко объяснить, почему война в зависимости от различных обстоятельств вызывает различные последствия. Но довольно ясно видно то, что род человеческий можно уподобить дереву, которое невидимая рука неустанно подстригает и которое часто от этого выигрывает. Правда, если затронут ствол или если срезана верхушка ивы, то дерево может погибнуть: но кому ведомы пределы для древа человеческого? Нам определенно известно, что чрезмерной резне нередко (стр.49 >)сопутствует избыток населения, как это особенно было очевидно в древних греческих республиках и в Испании при господстве арабов.[72]

Повторение избитых мест о войне ничего не значит: не надо быть очень смышленным для понимания того, что чем больше людей убивают, тем меньше их остается; как верно и то, что чем больше ветвей срезают, тем меньше остается их на дереве; но необходимо рассматривать именно следствия операции. Между тем, продолжая то же самое сравнение, можно заметить, что умелый садовник при подрезке дерева меньше озабочен размерами его кроны, чем его плодоношением: от растения он требует плодов, а не древесины и листьев. Однако истинные плоды человеческой натуры — искусства, науки, великие предприятия, высокие замыслы, мужественные добродетели — зависят особенно от состояния войны. Известно, что никогда нации так не поднимаются к достижимым для себя вершинам своего величия, как после продолжительных и кровавых войн. Так, сияющей вершиной для греков была ужасная эпоха Пелопоннесской войны; Августов век последовал сразу же после гражданской войны и проскрипций; французский гений был выточен Лигой и отшлифован Фрондой: все великие люди века королевы Анны родились при политических потрясениях. Одним словом, можно было бы сказать: кровь есть удобрение для того растения, которое называют гением. Я не знаю, вполне ли понимают себя люди, говоря, что искусства содружны миру. По крайней мере, надо бы объясниться и уточнить(стр.50 >)представление; ибо я не усматриваю ничего менее мирного, чем века Александра и Перикла, Августа, Льва Х и Франциска I, Людовика XIV и королевы Анны.[73]

Разве было бы возможно, чтобы пролитие людской крови не имело великой причины и великих следствий? Пусть над этим поразмыслят. История и мифология, открытия современной физиологии и античные традиции объединяются, чтобы дать пищу для этих размышлений. Колебаться в этом деле не предосудительнее, чем в тысяче других, еще более чуждых человеку.

Давайте, однако, гневно возмущаться войной, попытаемся внушить к ней отвращение Суверенов; но пусть не увлекут нас мечтания Кондорсе, этого столь дорогого для Революции философа, который употребил свою жизнь ради уготовления несчастья для нынешнего поколения, благосклонно завещав совершенство нашим потомкам. Есть только один способ сдержать бич войны — обуздать беспорядки, влекущие это чудовищное очищение. (стр.51 >)

В греческой трагедии об Оресте Елена, одно из действующих лиц, избавлена богами от праведного гнева греков и помещена на небесах рядом с двумя ее братьями, чтобы быть вместе с ними спасительным знаком для мореплавателей.[74] Появляется Аполлон, чтобы оправдать этот странный апофеоз.[75] Красота Елены, говорит он, была лишь орудием, к которому прибегли боги, дабы восстановить друг против друга греков и троянцев и заставить питься их кровь, умеряя[76] на земле беззаконие людей, ставших слишком многочисленными.[77]

Аполлон говорил очень хорошо. Ведь именно люди сгоняют тучи, а потом сетуют на бури.

Это гнев царей заставляет восставать землю,

Это гнев небес заставляет восставать царей.

Я хорошо чувствую, что во всех этих суждениях нас навязчиво одолевает столь тяжкое видение невинных, гибнущих вместе с грешными. Но, не углубляясь в этот вопрос, который соотносится со всем самым сущим, можно рассмотреть его лишь в связи с древним как мир всеобщим догматом обратимости страданий невинных на пользу виновным.[78] (стр.52 >)

Мне кажется, именно из этого догмата образовался обычай жертвоприношений, которые практиковались древними людьми повсюду во вселенной и которые они считали полезными не только для живущих, но и для умерших: распространенный обычай, на него благодаря привычке мы смотрим без удивления, но до корней его доискаться не менее трудно.

Самопожертвования, которыми славилась античность, также были связаны с этим догматом. Деций верил, что его самопожертвование будет принято Божеством и что оно сможет остановить все беды, которые угрожали его родине.[79]

Христианство освятило этот догмат, который бесконечно естественен для человека, хотя трудно, кажется, постичь его рассудком.

Таким образом, подобный порыв, подобное смирение, способное спасти Францию, можно было узреть в сердце Людовика XVI, в сердце небесной Елизаветы.[80]

Иногда люди задаются вопросом, чему служат эти ужасные самоистязания, к которым прибегают в некоторых религиозных орденах и которые также являются самопожертвованиями; равным образом можно было бы вопрошать о том, чему служит христианство, поскольку все оно зиждется на этом самом, но облагороженном, догмате невинности, искупающей преступление. (стр.53 >)

Власть, которая поддерживает эти ордена, избирает несколько человек и ограждает от мира, чтобы превратить их в пастырей.

Мир состоит только из насилия; но мы испорчены современной философией, которая заявляет, что все хорошо[81] в то время как все осквернено злом и — по справедливости — все плохо, ибо ничто не стоит на своем месте.

Поскольку основной тон устройства нашего творения понизился, все другие тона понизились соответственно, согласно правилам гармонии. Вся тварь совокупно стенает[82] и стремится, напрягаясь и мучась, к другому порядку вещей.

Очевидцы великих человеческих бедствий особенно склонны к этим печальным размышлениям. Но поостережемся утратить мужество: не существует наказания, которое не очищает; не существует беспорядка, который ВЕЧНАЯ ЛЮБОВЬ не обращает против злого начала. Сладостно посреди всеобщего расстройства предчувствовать промыслы Господни. Никогда во время нашего [земного] странствования не увидим мы всего, и часто мы заблуждаемся; но разве во всевозможных науках, за вычетом точных, не обречены мы на догадки? И если наши предположения допустимы и если в их пользу говорят подобия, если они опираются на всеобщие идеи, и особенно, если они утешительны и способны сделать нас лучшими, то (стр.50 >) чего же им не достает? Если они неверны, то они добры, или, скорее, поскольку они добры, то не являются ли они истинными?

Рассмотрев французскую Революцию под углом зрения чисто моральным, я обращу теперь свои предположения на политику, не забывая, однако, о главном предмете моего труда.