Глава 8 НЕТ КОНЦА ПУТИ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 8

НЕТ КОНЦА ПУТИ

Проснувшись на следующее утро, я увидел, что наша пещера освещена ярким солнцем. Меквусак был уже на ногах и принялся за работу. Он разжег костер и поставил медвежатину, чтобы было чем позавтракать. Старик терпеливо ждал, пока мы проснемся. Ему и в голову не приходило, что можно разбудить кого-либо из нас. Мне никогда не удавалось заставить моих друзей эскимосов потревожить спящего человека. Они твердо уверены, что когда человек спит, душа его покидает тело и отправляется путешествовать по свету. Поэтому эскимосы считают опасным разбудить спящего до того, как его душа вернется из странствия. Если такая блуждающая душа не найдет своего спящего хозяина, то она потеряется навеки, а человек станет без души чахнуть, пока вообще не помрет. Ни один заклинатель ничем не может помочь умирающему эскимосу, если душа покинула его тело, утверждали мои друзья.

Старик Меквусак не только приготовил нам завтрак, но и сходил на гору и своим единственным, но очень зорким глазом высмотрел проток во льдах, по которому мы сможем уехать с острова Бушнан. Воды залива Мелвилла очень глубоки, но они разделены на два бассейна подводным горным хребтом. Мелкая вода над этим хребтом никогда не замерзает так прочно, как в остальных частях залива, и даже в самые суровые зимы в периоды приливов и отливов образуется проток, который эскимосы называют Морской пастью. Меквусак убедился, что Морская пасть сейчас открыта, и если мы поторопимся, то, возможно, пройдем по этому каналу до самого острова Тома.

Мы послушались совета старика и, закусив, поспешили в дорогу. Отправляясь с острова Бушнан, я лелеял надежду, что счастье будет сопутствовать нам и мы сможем достигнуть нашей цели до наступления зимы, до того как закроется Морская пасть. Мы отправлялись замечательным солнечным утром, и, к счастью, предчувствия того, что нас ожидает, не омрачали наши светлые надежды.

Хотя остров Тома находился от нас на юго-востоке, мы вынуждены были взять гораздо восточнее, используя не закрытые еще протоки. Нас подгонял крепкий устойчивый ветер, и мы довольно быстро продвигались к группе колоссальных айсбергов, видневшихся вдали. Глетчер, сползающий в залив Мелвилла, очень плодовит: в весеннее время от него откалывается и уходит в море множество огромных айсбергов. Многие ледяные горы попадают на подводный хребет в заливе и порой остаются на мели по нескольку лет. Они образуют тогда непроходимый ледяной барьер. Именно к такому месту мы сейчас и шли по открытой воде. Другого выбора у нас не было, поскольку мы не решались тащиться с нашей лодкой через льды.

Меквусак первый заметил грозные признаки. Я видел, что он все поглядывает на небо по правому борту, и повернулся в ту же сторону. На западе, у самого горизонта, образовалось продолговатое серое облако. Вскоре и другие обратили на него внимание, но никто из нас и словом не обмолвился по этому поводу. Мы продолжали молча свой путь, используя, пока возможно, силу ветра. Спустя час паруса начали трепетать, а затем и вообще повисли на мачте. Наступил полный штиль. Небо быстро заволакивало тучами, и мы знали, что вскоре подует зюйд-вест, которого надо опасаться. Именно этот ветер погнал пятерых китобоев через море Баффина к острову Саундерса.

Мы отдавали себе отчет в том, какое действие окажет этот ветер на лед. Там, на юге, он, должно быть, уже нажимает на льды, хотя вокруг нас ничего еще не было заметно. Единственная возможность спасения заключалась в быстром продвижении вперед, пока лодку нашу не затерло. Нас было десятеро в лодке, но Усукодарк никакой помощи оказать не мог, а Меквусак прирос к рулю. Все остальные сменяли друг друга на веслах; мы гребли изо всех сил. Никто в лодке не разговаривал, но все понимали, что ситуация исключительно напряженная. Если лед сейчас сомкнется, то он вряд ли вскроется раньше будущей весны; даже на Морскую пасть надежда была плохая. Только при благоприятных условиях мы могли бы добраться до земли, где живут люди, но теперь уже приходилось отказаться от мысли заблаговременно добраться до острова Тома, чтобы перехватить китобойное судно.

Мы гребли против ветра и течения, а когда началась подвижка льдов, нас стали задерживать еще и плавающие льдины. Мы сменяли друг друга на веслах, но все же двигались медленно. Пятеро китобоев жаловались, что они ослабели от однообразной пищи; об этом они говорили уже в течение многих дней. Им не хватало хлеба. Некоторые, как в бреду, вспоминали о молоке, об овощах и фруктах, но больше всего о хлебе. Если бы я напомнил им, что эскимосы и я не испытываем никаких неудобств оттого, что питаемся одним лишь мясом, китобои только обиделись бы, изображая из себя мучеников. Но мне нельзя было и потакать китобоям, ибо в таком случае они чувствовали бы себя еще более несчастными и слабыми. Я избрал иной путь, сказав, что восхищаюсь их способностью так здорово держаться, несмотря на непривычную пищу, — это заставило их еще сильнее налегать на весла.

* * *

К обеду тучи заволокли все небо, солнце скрылось, и кругом стало еще мрачнее. То, чего я опасался, наступило гораздо раньше, чем можно было ожидать. У нас на глазах закрылась Морская пасть — и случилось это не постепенно, исподволь, а сразу, неожиданно, и мы не успели даже принять необходимых мер. Нам опять пришлось вытащить лодку на лед. Все устали и были подавлены. Мы уселись в лодку и закрыли ее сверху парусом. Никто не мог собраться с силами, чтобы разжечь костер, а китобои еще не настолько проголодались, чтобы есть сырую медвежатину. Эскимосы и я все же подкрепились, а те пятеро заявили, что их тошнит от одного вида сырого мяса.

Не успели мы залезть под парус, как пошел снег. Он падал большими мокрыми хлопьями и был густой, как туман. Билл и я дежурили поочередно, но все было спокойно — никаких изменений в погоде: дул холодный ветер и снег валил всю ночь, всю длинную ночь. Единственное, что мы могли делать, это сгребать снег с паруса, чтобы холст не опустился на спящих. К утру мягкий и липкий снег превратился в твердые, холодные кристаллы, больно бившие в лицо. Ничто другое не изменилось. Снег шел два дня подряд. Мы промерзли насквозь и проголодались, как волки; нам надоело бездействие, но мы были вынуждены сидеть в лодке сложа руки.

Спустя три дня погода прояснилась, и снег прекратился. Началась оттепель! Глубокий снег, покрывавший лед, превратился в сплошное месиво, по которому было бы трудно протащить лодку даже небольшое расстояние. Солнце радостно нам улыбалось, и хотя мы находились в довольно безнадежном положении, настроение у всех заметно улучшилось, когда мы разожгли костер, чтобы в первый раз за три дня сварить горячую пищу.

Едва мы принялись за дело, как услышали ужасающий гром. Должно быть, течение, подточившее айсберг, и ветер вывели его из равновесия. Он тронулся с места в паковом льду, сминая его, как тонкую бумагу, и, наконец, перевернулся. На мгновение вся ледяная гора исчезла, а затем снова появилась на поверхности, но имела уже совершенно другие очертания.

От падения айсберга во льдах образовались длинные трещины. Вокруг нас открылись даже широкие каналы, и мы взобрались на высокий торос, чтобы посмотреть, не сможем ли двинуться дальше по свободной воде. Меквусак остался возле лодки, а вместе с ним и Усукодарк, которого ничего другое не интересовало, кроме доставшегося ему куска медвежьей шкуры, — он выскребал ее день и ночь.

С нашего наблюдательного пункта открывалась величественная картина льдов, пришедших в движение. Нам не удалось установить какой-либо системы в передвижке льдов, вызванной перевернувшимся айсбергом. Некоторые каналы закрылись сразу же, а другие тянулись насколько хватал глаз. Вообще же лед ломался с неимоверной быстротой. Нам казалось, что если не мешкать, то можно воспользоваться каналами; мы поспешили к лодке, но, к сожалению, слишком поздно.

Перед нами взломался лед и отрезал путь к лодке. За какие-нибудь секунды края льдины разошлись настолько, что уже нельзя было перепрыгнуть на другую сторону. Мы оказались отрезанными от нашей лодки. Итукусук, как бывалый путешественник, сразу же побежал обратно на торос, чтобы установить, нет ли возможности пробраться к Меквусаку и Усукодарку. Он окликнул нас и указал налево: там небольшие трещины, и если мы поторопимся, то успеем перескочить.

Мы послушались его совета и побежали изо всех сил, но казалось, что трещина, как живое существо, бежит с нами наперегонки. Она расходилась впереди нас, независимо оттого, как мы бежали — медленно или быстро. Мы вскоре отказались от бесполезной попытки обогнать трещину. Даже совершенно измотавшись, мы не поспели бы за ней, да и переберись на другую сторону, встретили бы на пути новые трещины.

Мы вернулись к нашей исходной точке, надеясь, что Меквусаку и Усукодарку как-нибудь удастся спустить лодку на воду. Эту мысль высказал Квангак. И действительно, как только лодка опять оказалась в нашем поле зрения, мы увидели, что старик что-то предпринимает. Он прорубил две лунки близко друг от друга и теперь продевал через них веревку, чтобы при помощи такого блока передвигать тяжелую лодку. Он не оглядывался вокруг, не торопился, действуя размеренно и разумно. Для старика Меквусака время никогда не играло никакой роли. Он продолжал бы свое дело независимо от того, потребовало бы оно минуты, часы или дни. Как и все другие эскимосы, он не дорожил временем, а его терпение было безграничным.

Философского отношения Меквусака к жизни я тогда еще не знал достаточно хорошо, а что касается моих пятерых друзей, то напряженность обстановки совершенно вывела их из равновесия. Итукусук опять отправился на наблюдательный пост и на этот раз обнаружил путь, по которому можно пробраться к лодке. В одном месте он увидел взломанный лед, где можно найти льдины для переправы. С трудом нам удалось отобрать одну из них, которая могла бы выдержать трех человек, другие льдины были и того меньше. Итукусук, норвежец и я отправились на этом примитивном эскимосском пароме.

У нас совершенно нечем было грести, если не считать ружья, которое я машинально захватил с собой. Оно пригодилось бы нам при встрече с медведем или тюленем. Я отдал ружье Семундсену, который орудовал им как веслом, а сам лег на лед и греб одной рукой. Как ни странно, сперва я не почувствовал холода. Однако переправа через трещину длилась бесконечно долго, и, когда мы оказались на другой стороне, я уже настолько окоченел, что едва мог подняться.

Семундсена и Итукусука я отправил за веслами, а сам остался сторожить паром. Я прыгал и размахивал руками, чтобы согреться. Вскоре паром переправился обратно и перевез остальных. Наконец нам удалось соединиться с Меквусаком, который сумел все-таки протащить лодку на несколько метров вперед.

Передвижка льдов происходила теперь довольно быстро, и везде виднелась открытая вода в трещинах. Можно было особенно не торопиться. Мы успели изрядно проголодаться и намерзнуться, и прежде всего нам хотелось передохнуть, разжечь костер и сварить медвежатины. Кругом было много тюленей, но мы не могли терять время на охоту, хотя их вид явно разжигал охотничий пыл эскимосов.

Тогда Квангак заявил, что ему надоела медвежатина и он соскучился по сырому тюленьему мясу. Пришлось дать ему ружье, и он отправился на охоту вместе с Пабло де Соуза. Не прошло и нескольких минут, как они вернулись с небольшим жирным тюлененком. Мы съели его в один присест, и нам не пришлось тащить лишнюю тяжесть. Шкуру мы выбросили, голову тоже. У нас не было сейчас настроения возиться с головой, хотя наиболее вкусные вещи находятся именно в ней.

Усукодарк явно не одобрял такую расточительность. Ведь мозг, глаза и губы тюленя — самое вкусное, а ему они не часто доставались. Голову обычно отдавали тому, кто поймал тюленя, чего никогда не мог сделать Усукодарк. Он подобрал голову, разрубил ее и стал высасывать мозг; затем он принялся за глаза и губы.

Даже в самое лучшее время Усукодарка нельзя было назвать красивым, но когда он увлекся своей трапезой, смотреть на него стало страшно: кровь и мозги были размазаны по всему лицу. Мальчик сидел немного поодаль, и мы повернулись к нему спиной, чтобы не видеть его испачканного лица.

Однако Усукодарк сам дал о себе знать. Вдруг он вскочил, отбросил от себя недоеденную голову и громко забормотал что-то нечленораздельное. Оказалось, он увидел вблизи тюленя и добивался, чтобы мы пристрелили зверя. Мы, однако, слишком устали и не нуждались больше в тюленях. Ему же не хотелось отступать. Если мы не хотим охотиться, — пусть! Усукодарк и сам сумеет — вот он нам докажет!

Усукодарк подбежал ко мне — своему доброму другу, который всегда потакал ему, — и схватил мое ружье. Он объяснил мне языком жестов, что ему хочется убить тюленя. Я дал ему несколько патронов. Он вряд ли когда-либо стрелял из ружья, но, конечно, видел, как это делают другие, и поэтому был уверен, что сумеет выстрелить.

Усукодарк отошел от нас, и мы перестали о нем думать, тем более, что нас опять стали тревожить льды. Широкая трещина, причинившая нам столько хлопот, соединилась; лед трещал и ломался, образуя новые трещины и закрывая старые.

Одна из этих трещин приблизилась к нашему лагерю, и нам пришлось прервать обед, чтобы оттянуть лодку и перекидать в нее наши пожитки. Мы мучались с тяжелой лодкой и позабыли об Усукодарке, как вдруг раздался громовой удар с той стороны, куда он направился.

Тяжелые льды с огромной силой нажимали с юга и толкали перед собой малые и большие льдины. Некоторые из них становились торчком и затем с грохотом валились на лед. Усукодарка мы увидели на фоне такой стоячей льдины. Он ничего другого не замечал, кроме тюленя, в которого собирался выстрелить. Все видели, как он вскинул ружье к плечу, а в это время льдина угрожающе нависла над ним. Мой пес стоял подле него так же, как и он, ничего не видя, кроме тюленя.

Невольно мы закричали, что есть мочи, забыв, что бедняга ничего не слышит.

Сделать мы ничего не могли. Трагедия была неизбежна, хотя любой другой мог бы спасти свою жизнь, отпрыгнув в сторону. Усукодарк, правда, повернул голову к нам и увидел, как мы машем, но, наверное, подумал, что мы хотим показать свое восхищение им как охотником. Он счастливо нам улыбнулся и опять отвернулся к тюленю. В этот момент льдина упала. Там, где несколько мгновений назад стояли Усукодарк и собака, была только чистая вода.

Усукодарк умер счастливой смертью, в самый светлый миг своей жизни. Он утонул гордым охотником с ружьем у плеча, готовый к выстрелу. Ничего нельзя было сделать. Мы стояли молча, не находя подходящих слов. Билл Раса повел плечами, как бы желая прогнать печальные мысли.

— Мне и раньше приходилось видеть подобное, — сказал он со вздохом. Я видел, как лед раздавил человека, хотя он бежал изо всех сил.

Именно в этот момент мы вспомнили о нашей лодке. Она осталась у края льда, когда люди бросились к Усукодарку; только Меквусак не двинулся с места. Мы поспешили обратно и сразу поняли, что вели себя как неразумные дети. Уже издали стало ясно, что лодка, наше единственное средство передвижения, потеряна.

Меквусак был беспомощен в своем одиночестве. Он пытался спасти хотя бы наши вещи. Лед неумолимо наползал, проглатывая лодку. Корма уже исчезла, и никакой пощады от льда нельзя было ждать — его ничем не остановить! Когда мы подоспели к лодке, или скорее к тому, что от нее осталось, Меквусак успел уже вытащить основное из нашей одежды, пищи и снаряжения.

— Старому человеку мало удалось сделать, — сказал Меквусак с извиняющейся улыбкой.

Он не был особенно расстроен. Его, как фаталиста, ничто не трогало: в своей жизни он не раз дрейфовал на льду без лодки, чего не случалось ни с кем из нас. Но все же и мы пытались отнестись к случившемуся с философским спокойствием.

— Ну вот, — сказал Семундсен со вздохом, — мы опять в том положении, в котором ты нас нашел, если не считать, что у нас нет даже лодки.

Положение было не из веселых, но все же не такое тяжелое, как в то время, когда пятерых китобоев несло через море Баффина к острову Саундерса. Сейчас мы во всяком случае знали, где находимся и как выбраться из ловушки; кое-кто не раз бывал в подобных переплетах, да и другие не отчаивались.

— Как быть дальше? — обратился ко мне Билл Раса. — Теперь тебе придется принять командование, поскольку мы вынуждены прибегнуть к новой стратегии, а я в ней ничего не смыслю. Ведь не собираемся же мы сдаться и осесть здесь, не так ли?

— Мы сейчас в лучшем положении, чем раньше, — заверил я его. — Теперь нам во всяком случае не придется тащить за собой тяжелую лодку. Давайте сядем и поедим, а затем приготовимся к прогулке!

Самое важное решение, которое мне предстояло принять, касалось направления нашего дальнейшего пути. Может быть, попытаться идти к острову Тома в надежде на то, что нам больше не помешает передвижка льдов? Или пуститься по менее опасному пути на материк и добраться до мыса Седдон, где у меня были родственники, которые безусловно побеспокоятся о нас, пока мы не сможем продолжить свой путь?

Наконец я решился на своеобразный компромисс. Я попытаюсь повести свою команду к единственному острову, находившемуся поблизости, к острову Бриант; это изолированный клочок земли — вернее, скала, торчавшая изо льда в середине залива Мелвилла. Там во всяком случае мы будем в безопасности, пока не разберемся в ледовой обстановке. Я объяснил свой план и высказался за то, чтобы разделиться на три группы. Нам придется шагать по льду немало часов, пока не достигнем острова, и мне казалось, что удобнее двигаться тремя группами, чем всем вместе.

Я решил идти вместе с дедом моей жены и спросил, не пойдет ли Томас Ольсен с нами. Билл Раса и Пабло должны отправиться с Квангаком, а Семундсен и Рокуэлл Симон составят хорошую команду с Итукусуком. Таким образом, объяснил я, в каждую группу войдет эскимос. Всем надо держаться как можно ближе друг к другу, и всегда следовать советам эскимосов.

Наконец, мы разделили наши вещи между группами, бросив то, что больше не могло пригодиться или оказалось слишком тяжелым. Каждая партия устроила себе нечто вроде тобоггана[46], положив на тюленью шкуру самые большие тяжести, чтобы их можно было тянуть веревками по льду. Другие вещи мы связали и несли за плечами; гарпуны, хотя они тяжелы и неудобны, мы взяли с собой, чтобы опираться на них, как на посохи, и испытывать крепость нового льда. У меня было запасное ружье, теперь единственное после того, как Усукодарк унес с собой второе.

Перед тем как отправиться в путь, мы взобрались на небольшой айсберг, чтобы разобраться в состоянии льда и наметить пути продвижения. Насколько можно судить, между нами и островом Бриант не было открытой воды и поэтому не составляло труда определить общее направление пути. Я был, однако, рад, что мы разделились на три группы, так как довольно часто, как я и предполагал, возникали разногласия относительно того, как двигаться по торосистому льду, и каждая группа зачастую избирала свой собственный путь.

В то время я был еще молодым человеком, мне не раз доводилось ходить по торосистому льду, и я легко приспособился к условиям. Томас Ольсен был много старше меня, но по телосложению походил на медведя, да и сил у него было не меньше. Кроме того, это был умный человек. Он понимал, что находится не в своей стихии, и охотно слушался советов других. На это способны лишь умные люди. Меквусак был старше всех остальных, но ни в чем не хотел показывать своей слабости. Мы постарались нагрузить его меньше других, чаще делали привалы, и он от нас не отставал. Меквусак родился в пути, всю свою жизнь провел в пути, и ничто не могло застигнуть его врасплох или вывести из равновесия.

Мы шли много часов подряд по льду, совсем непохожему на каток. Изредка попадались ровные и легко проходимые участки, но бoльшая часть пути пролегала через высокие торосы; мы взбирались на них с одной стороны и скатывались с другой. Иногда приходилось ползти с большой осторожностью. Встречались и айсберги, такие высокие и крутые, что нам еле удавалось перебраться через них. Зачастую люди были вынуждены обходить полыньи, если обнаруживали их заранее. Иной раз набредали на тонкий лед, неспособный нас выдержать. Томас Ольсен дважды попадал в какую-то мешанину из воды и снега, под которой не было льда. Оба раза его вытаскивали невредимым, но он промокал до костей, и мы ничем не могли ему помочь.

Когда мы приближались к острову Бриант, нам все больше хлопот причиняла открытая вода. Не раз приходилось давать большие крюки, чтобы обходить широкие трещины, а вблизи острова сплошной лед сменился отдельными льдинами, которые становились все меньше и меньше. Однако впереди нас ожидало еще много разочарований. Между льдом и берегом образовался пояс открытой воды примерно в сто метров шириной. До сих пор мы могли перепрыгивать с одной льдины на другую, но теперь дальше идти было невозможно. Вот тогда-то Итукусук взял руководство на себя.

Он был опытным человеком в плавании на льдинах, и ему вскоре удалось найти подходящую льдину, на которой можно перебраться на остров. Мы собрались все вдевятером на льдине, способной выдержать нас, и медленно пустились в путь. Солнце стояло низко над горизонтом; вероятно, время близилось к полуночи, и хотя все очень устали, настроение было хорошее. Мы, очевидно, гордились проделанной работой и радовались, что уверенно движемся к острову.

Рокуэлл долго сидел задумавшись, совершенно очарованный арктической красотой. Вдруг он со вздохом проговорил:

— Это еще красивее Аризоны. Раньше я считал, что нет на свете ничего прелестнее Аризоны!

Мне было жаль, что ему пришлось так много претерпеть, пока он дошел до этого, но я целиком разделял его мнение. Ночь была величественная. Зеленоватая с синевой вода спокойно, как зеркало, отражала белые льдины. Нам казалось, что мы единственные люди на всем белом свете. И скоро уже окажемся на твердой земле, полагали мы, продолжая размеренно грести.

Вскоре все поняли, что наши расчеты преждевременны. Вдоль каменистого берега образовался ледяной барьер, не очень широкий, но вполне достаточный, чтобы не допустить нас к цели переправы. Во время прилива к берегу прибило множество мелких льдин, оставшихся там после того, как вода отошла. И хотя до берега оставались считанные метры, мы не могли высадиться. Ни по льдинам нельзя было пройти, ни раздвинуть их, чтобы подплыть к камням.

Дорога по льдам заняла уже много часов, мы основательно намерзлись, и перспектива сидеть и ждать нового прилива ничуть нас не радовала. У эскимосов терпения было предостаточно. Без лишних слов они уселись, приняв обычную свою позу: туловище под прямым углом к вытянутым ногам. Никто из белых никогда бы не посчитал такое сидение отдыхом. Я сел так же, как эскимосы, но пятеро китобоев не могли примириться с таким бездельем.

— Что же нам делать дальше? — спросил Билл Раса и зло посмотрел на меня. — Мы промокли и нам холодно, разве можно сидеть здесь без толку? Да сделай что-нибудь, черт тебя побери!

Я объяснил, что придется ждать прилива; тогда нам, возможно, удастся оттолкнуть одну из льдин и протиснуться к берегу. Это займет несколько часов.

— Ну, а потом? — спросил он раздраженно. — Чего ради мы пришли на этот остров? У тебя здесь есть продукты? Или, может быть, дом? На кой черт ты затащил нас на эту богом проклятую скалу?

Последние дни явно измотали их нервы. Напряжение, усталость, опасения и разочарования легли на них тяжелым бременем, и вот Билла прорвало. Я вынужден был признать, что наши возможности ненамного улучшатся, даже если мы достигнем острова — не считая, конечно, того, что у нас будет твердая почва под ногами. Но достигнем ли мы острова Тома, зависело только от погоды. Никаких гарантий я дать не мог.

И вот вдруг улетучилось чувство товарищества, помогавшее нам раньше, и прежде всего досталось мне. Мне объявили, что я оказался самым скверным вожаком, которого им приходилось встречать. Надо было оставаться в Туле и ждать, когда можно будет отправиться к югу на санях. А я предложил пуститься в такую безумную поездку, так как боялся за своих женщин в Туле, говорили китобои. Женщины-то сами не боялись, и мне нечего было опасаться. Никто бы и не подумал приставать к Наваране, выкрикнул Билл. Остальные с ним согласились: я во всем проявил себя полным идиотом. Я взял с собой глухонемого мальчика, чтобы доставить ему удовольствие, и мое легкомыслие стоило нам лодки, а теперь привел их к этому проклятому острову, откуда нам, наверное, не уйти живыми.

Теперь и меня разбирала злоба, и я готов был защищаться, видимо, потому, что во многом ощущал их правоту. Ведь о делах надо судить по результатам, и здесь это тоже справедливо, как и повсюду, а результаты наши пока что плачевные. И хотя я был уверен, что могу найти оправдание всем моим поступкам, все же понимал, что мои объяснения только углубят вражду. Я молчал даже тогда, когда и Томас Ольсен, и Семундсен обвинили меня в том, что я легкомысленно отнесся к свалившейся на меня ответственности. Мне не следовало пускаться в путь, не имея уверенности в успехе. И если бы я хоть мало-мальски разбирался в том, что такое льды, то сразу бы вернулся, как только мы достигли мыса Йорк и увидели, что там делается. Это сказал мне обычно спокойный Ольсен.

Я готов был выйти из себя, когда они стали и дальше нагромождать одно обвинение на другое.

— Старый человек слышит громкие голоса, — сказал Меквусак спокойно, когда наступила пауза. Я не мог не улыбнуться, что еще больше раззадорило остальных. Теперь Ольсен, самый старший из пяти, взял слово и объявил, что остается только одно: "Нечего переругиваться, это не улучшит нашего положения, а надо лишить незадачливого командира его полномочий и снять с него ответственность. Они дураки, что послушались Петера, и теперь, продолжал он, — верховное командование надо возложить на Билла Расу. Ведь он был первым штурманом, и ему придется отвечать за людей, находившихся под его началом, если они — несмотря на старания Петера — доберутся живыми домой". Я был достаточно глуп и принял все всерьез, не поняв, что это явилось результатом разочарования и усталости. Я всерьез обиделся и повернулся к ним спиной, ни на что не отвечая. Поскольку ни один из пяти не понимал по-эскимосски, я подсел к моим трем друзьям и завел с ними длинный разговор, что еще больше разозлило остальных. Они сели на другом конце льдины — получилось два враждующих лагеря, полностью игнорирующих друг друга. Китобои слишком устали и промерзли, чтобы долго сердиться, но не хотели признать, что напрасно меня обвинили.

А сам я слишком хорошо понимал свои ошибки, чтобы заговорить первым. Однако я знал, что все предпринятое мною делалось для них же. Я мог бы остаться дома возле Навараны в полной безопасности и предоставить потерпевшим крушение самим решать свои дела, но они просили и умоляли меня отправить их на юг. Я пустился в путь к острову Тома, хотя знал, что это трудное дело, и уж не я виноват в том, что все силы стали поперек — и льды, и погода, и удача.

Спустя несколько часов я не мог уже вспомнить, о чем шел спор или как он начался. Я знал лишь, что они так же голодны, как и я, и мне хотелось предложить здесь же развести костер и сварить мяса, но гордость не позволяла мне начать переговоры о перемирии. Из-за холода и озлобленности я даже не мог трезво оценить наше положение или искать способа покинуть эту льдину. И все же я не хотел признаться себе, что мы находимся в тяжелом положении, а ведь, возможно, мы не доберемся ни до острова Тома, ни вообще до какого-либо другого острова.

Только Квангак сохранил способность мыслить разумно. Пока мы выкладывали обиды и косо поглядывали друг на друга, совершенно позабыв, что голова нам дана, чтобы думать, Квангак потихоньку принялся за дело. Он обнаружил небольшой айсберг вблизи нас, готовый разломиться на две части. Верхняя часть соединялась с нижней довольно тонкой ножкой. Это сравнительно частое явление. Волна, ударяясь о лед, заставляет его в одном месте таять быстрее, чем обычно. Квангак уже часа два подряд обрабатывал своим гарпуном ножку, на которой держалась шапка айсберга. Долгая и упорная работа увенчалась успехом: верхний кусок льда откололся. Он был невелик, и мог выдержать лишь одного человека, но этим куском айсберга можно воспользоваться как паромом. Мы быстро прорубили в нем две дыры и с каждой стороны привязали по веревке. Квангак, перепрыгнув на маленький айсберг, осторожно погреб к острову и вскоре ступил на берег. Эскимос держал одну веревку, а мы за другую притянули примитивный паром обратно. Мы стали переправлять по одному человеку с небольшой частью груза. Когда я последним оказался на берегу, все были так рады твердой почве под ногами, что позабыли о нашей ссоре; мир был восстановлен, и мы, расположившись на пустынной холодной скале, радовались, что находимся на суше.

Меквусак нашел остатки старого костра, на котором другие эскимосы варили пищу. Возможно, это было всего несколько лет назад, а быть может, прошли и столетия — никто этого определить не мог. Старик сейчас же принялся за готовку, а нам велел отдохнуть.

— Молодые любят поспать! — сказал он. — Спустя некоторое время сварится пища, тогда раздастся возглас, который возвестит, что опять появилась работа для зубов.

Никто не протестовал. Мы сейчас же улеглись на холодной скале и тут же уснули.

Когда я проснулся, Итукусук успел поработать своим гарпуном, и для нас был приготовлен свеженький тюлень. Меквусак собрал "топливо" — сухой мох и куски карликовой ивы. При помощи тюленьего жира удалось развести большой костер и для разнообразия приготовить жареное мясо. Мы нарезали его тонкими ломтями и клали между плоскими камнями на огонь. Запах жареного мяса казался сказочным. Мясо становилось мягким и вкусным в отличие от надоевшего нам вареного; мы вдевятером за один раз уплели всего тюленя.

Наконец, по жилам разлилось приятное тепло, от голода не осталось и следа. Теперь мы спокойно могли обсудить наш дальнейший план, уже не попрекая друг друга. Опять подул ветер с юго-востока, но на этот раз легкий, не вызывавший никакого движения во льдах. Остров Тома ясно виднелся вдали, но у нас не было никакой уверенности, что между обоими островами лежит сплошной лед, и приходилось настроить себя на то, что нам следует выждать на этих скалах. Теперь у нас под ногами имелась твердая земля, и нам приятно было отдыхать у костра.

Меквусак рассказал о своем первом посещении острова Тома много лет назад. Я переводил речь старика совершенно механически, как и во все время путешествия.

— Когда он и его отец впервые пришли в Гренландию, то решили проверить, как далеко можно проехать на юг, — сообщил Меквусак. — Зимой они отправились на медвежью охоту в залив Мелвилла и доехали до самого острова Тома. Отец Меквусака забрался на вершину острова и, когда он увидел, что земля тянется на юг насколько хватал глаз, решил прекратить дальнейшие исследования — иначе никогда не возвратишься домой. Он вернулся в стойбище Эта, севернее Туле, где остановилось его племя.

— Что эскимос подразумевает под словами: "Когда мы впервые пришли в Гренландию"? — спросил Рокуэлл. Ему всегда хотелось все знать. — Откуда же пришел старик?

На этот раз Меквусак был в подходящем настроении, и вскоре мы услышали рассказ о событиях, наложивших отпечаток на всю его жизнь. До этого я знал немногое о его примечательных похождениях, но с годами я прослушал немало историй, рассказанных им. Когда у нас появились дети, он любил развлекать их на сон грядущий. Его истории вряд ли помогали уснуть, но старик был уверен в обратном.

— Мы пришли из страны, расположенной далеко, далеко по другую сторону воды, — сообщил он нам. — Мы жили в краях западного ветра, но были вынуждены сняться, поскольку начался страшный голод. Нашим вожаком и предводителем был Критлак, великий заклинатель и мудрец. Он мог советоваться с камнями, снегом и ветром и понимал, что они ему отвечали.

— О чем же спрашивал великий Критлак? — поинтересовался Рокуэлл.

— Критлак спросил, куда нам направиться, чтобы найти лучшую охоту, и ответы показали, что он был прав. Мы оставили край голода, перебрались сюда через лед и нашли новое место для нашего стойбища. Критлак был настолько великим заклинателем духов, что зимой, когда он ехал впереди наших саней, вокруг его головы виднелось сияние.

Я часто слышал о Критлаке и о его ореоле. Моя жена твердо верила в это и утверждала, что и у сына и у внука Критлака на всю жизнь сохранились следы этого сияния. Ореол Критлака был настолько ярким, что у его потомков в течение поколений на макушке не росли волосы! Я мог засвидетельствовать, что Панигпак, его внук, был лысым — единственный лысый из эскимосов, которых я встречал. Вероятно, эскимосы увидели на кораблях и у членов экспедиции изображение Христа и, обнаружив лысину у своего земляка, связали все воедино.

Рокуэлл Симон продолжал расспрашивать, и постепенно Меквусак рассказал нам кое-что из своей жизни. Повествование о его примечательных переживаниях я переводил фразу за фразой, а двое других эскимосов, которые, должно быть, слышали это не раз, поддерживали костер.

* * *

Вероятно, Меквусак и его семья прибыли в Гренландию в 1864 году. Тогда он был мальчишкой. Исключительно суровые зимы и плохая охота вызвали голод на всей территории Северной Канады. Поэтому семья Меквусака и другие семьи покинули свои стойбища на севере Баффиновой Земли, чтобы найти себе другое место. Спустя несколько лет они перебрались через Северный Девон на Землю Элсмира и достигли самого узкого места в проливе Смита, где и перешли в Гренландию. Здесь условия существования действительно были лучше. Все пошло так хорошо, что некоторые эскимосы решили вернуться на старые стойбища и сообщить своим родственникам о найденной ими земле обетованной. Именно в этой поездке Меквусак и потерял свой глаз.

Они провели в Гренландии две зимы и пустились в длинный санный путь, обратно на Баффинову Землю. Вскоре их, однако, застигла ужасная снежная буря, и поскольку путешественники, естественно, не могли захватить с собой больших запасов пищи, они опять стали голодать. Уже было съедено большинство собак, но некоторых пришлось оставить, иначе не удалось бы выбраться оттуда живыми. Вскоре все настолько ослабли, что вообще не могли продолжать путь, не подкрепившись, а следовательно, были вынуждены здесь же попытать охотничьего счастья. Пришлось построить снежные хижины, расположиться лагерем и ждать удачи.

Вместе с другими в этот путь отправились двое мужчин — Миник и Маттак, более сильные, чем другие. Они были хорошими ловцами, но всегда забирали себе значительно больше добычи, чем полагалось, и съедали они тоже больше, чем все остальные. Эти двое отказывались подчиняться общим правилам дележа добычи, и поскольку другие не отличались такой силой, как они, некому было воспротивиться нарушению человеческих обычаев. Положение ухудшалось, голод одолевал людей. Кое-кто умер. Тем временем Миник и Маттак становились все более нахальными.

Однажды, когда отец Меквусака отправился вместе с другими на охоту, двое здоровенных мужчин ворвались в снежную хижину, разрушив одну из стен. Сразу стало ясно, что они хотят убить кого-либо и затем съесть, чтобы утолить свой голод.

Старший брат Меквусака храбро защищал свою семью, да и сам мальчик помогал ему, чем мог. Все же тем двум удалось убить их мать. Они убили ее на глазах у мальчиков, вытащили труп и положили его на сани; но этого им показалось недостаточно. Они вернулись и опять напали на семью. Теперь Меквусаку пришлось бороться за свою жизнь. В этой отчаянной борьбе ему выбили глаз и гарпуном нанесли два тяжелых удара по шее и спине. Рана на шее была особенно тяжелой; несколько дней никак не удавалось остановить кровь. Мне часто приходилось видеть эти шрамы на его теле — свидетельство нанесенных ему глубоких ран.

Меквусаку удалось спастись, но он потерял свою мать и маленькую сестру, которых людоеды увезли на санях.

Когда отец вернулся домой с охоты, он решил пуститься в погоню, чтобы отомстить за свою жену и дочь. Он сейчас же погнал собак, но те настолько ослабли, что еле двигались, да и он сам совершенно обессилел, так что ему пришлось отложить погоню и вернуться. Все оставшиеся в живых решили поселиться в одной хижине, чтобы лучше обороняться от людоедов, если они появятся.

Однажды ночью собаки возвестили о чьем-то приближении. Это были Миник и Маттак; но когда людоеды поняли, что мужчины дома, им пришлось отказаться от нападения. После этого никто больше их не видел и не слышал о них, но еще долго все боялись, как бы эти страшные люди снова не появились. Пока мужчины находились на охоте, детям приказывали прятаться за шкурами в снежной хижине, но ребята все равно оттуда выбирались, так как им не хотелось сидеть там и мерзнуть. Но еще долго дети вспоминали, как приходилось высматривать, не появились ли те двое.

После этих несчастий ни у кого не было охоты продолжать путь на Баффинову Землю, и путешественники, как только улучшилась охота и все окрепли, повернули на восток с Земли Элсмира и возвратились в стойбище Эта.

Здесь переселенцы пожили некоторое время. Но вскоре Меквусаку и его лучшему другу Асаюку захотелось увидеть других людей. Юноши были достаточно храбры, чтобы пуститься в путь для знакомства со своими новыми соотечественниками, которые во многом отличались от живущих на Баффиновой Земле. У гренландцев не было ни каяков, ни лука, ни стрел. Пищу они себе добывали зимней охотой на крупных морских животных. Летом жители этих мест уходили из своих стойбищ и селились на небольших островах, где собирались птичьи базары. Как только лед взламывался и море очищалось ото льда, гренландские эскимосы питались исключительно птицей. Поэтому Меквусак и его друг направились на остров Саундерса, который летом бывал настоящим раем.

Обоим парням здорово повезло и каждому удалось выменять по большому стальному ножу, какие носят китобои. За такой нож приходилось давать немало песцовых шкур. В те времена у эскимосов были только небольшие тупые ножи, которые они делали из кусков железных метеоритов, лежавших на северном берегу залива Мелвилла. Эти ножи были очень "медленными". Приходилось зажимать кусок железа между костями нижней челюсти тюленя, так что создавалось нечто вроде небольшой пилки. И тем не менее эти примитивные орудия были лучше каменных ножей, которыми пользовались на Баффиновой Земле. Позже великий Пиули увез эти два метеорита в свою страну, но взамен выдал всем мужчинам племени большие "быстрые" ножи, и эскимосы остались в выгоде.

Меквусаку и его другу обладание стальными ножами доставило много хлопот и привело даже к борьбе и убийству. В том же стойбище, где устроились молодые люди, жил великий ловец по имени Миук, который помимо того, что отличался как удачливый охотник, был еще одержим стремлением командовать другими; ему хотелось определять, что каждому следует делать. В то время он один из всего племени обладал стальным ножом. Его охватила ярость, когда он увидел, что двое молодых охотников имеют по такому же ножу, как он. Миук желал оставаться единственным, кто мог быстро освежевать добычу и, таким образом, показывать свое превосходство. Поэтому однажды, когда молодые люди спали в своей палатке, Миук взял их ножи и выбросил в море.

Это вызвало глубокое возмущение Меквусака и Асаюка. Они решили убить могущественного Миука, чтобы отомстить ему. Он всегда был им неприятен из-за того, что старался всеми помыкать, не имея на это никакого права. Молодые люди решили, что за их ножи он заплатит жизнью, и, чтобы поиздеваться над ним, было принято еще одно решение: убить его надо неуклюжими тупыми ножами; этими ножами им теперь приходилось пользоваться вместо замечательных длинных стальных ножей, к которым они уже успели привыкнуть. Однако старыми ножами трудно прорезать толстую кожу, служившую Миуку одеждой. Ведь он был великим ловцом. И вот однажды им удалось застигнуть его врасплох. Охотники готовились к зимнему промыслу и принялись чинить свои сани. Как и все другие, Миук установил сани на каменном помосте, чтобы собаки не могли до них добраться. Двое парней решили воспользоваться моментом, когда Миук поднимет руки, чтобы дотянуться до саней. В таком положении его меховая куртка приподнималась и обнажала живот. В эту минуту Меквусак и Асаюк набросились на него со своими маленькими ножами и убили его.

Меквусак был сильнее Асаюка, и поэтому решили, что он будет пользоваться ножом покойного, пока солнце не скроется осенью. Потом нож перейдет к Асаюку и останется у него до появления солнца. Они решили так чередоваться и в дальнейшем. Друзьям не трудно было придерживаться уговора, но Асаюк заметил, что обладание таким ножом вызывает множество соблазнов. Говорят, сказал он Меквусаку, что обладание ножом приносит смерть. Не исключено, продолжал он, что спустя год Меквусак так привыкнет к этому ножу, что убьет своего товарища и оставит нож себе. Поэтому Асаюк решил отказаться от ножа в пользу Меквусака, чтобы навсегда сохранить с ним дружбу.

Потом они почувствовали, что остров Саундерса нежелательное место жительства для них обоих, и Меквусак один отправился на юг, чтобы повстречать других людей. Он добрался до мыса Йорк, а оттуда направился через большой залив. Здесь ему пришлось пережить тяжелое время, и он чуть не лишился своего большого ножа. Как-то раз юноша обнаружил огромного медведя, которого, казалось, один человек никак не одолеет. Меквусак бросил в него гарпун, но в этот момент медведь повернулся, и хотя гарпун достиг своей цели, зверь получил лишь незначительную рану. Разъяренный медведь вырвал гарпун из своего тела и бросился на Меквусака. Он подбежал и ударил лапой лучшую собаку Меквусака, его любимицу, обладавшую очень хорошими качествами, и убил ее наповал.

Вдруг медведь бросился наутек. Вблизи возвышался большой айсберг, и зверь скрылся в ледяной пещере. Меквусак пустился в погоню, он очень разозлился, что потерял собаку и гарпун. В самой пещере было темно, как бывает зимой, но Меквусак, обуреваемый злобой и жаждой мести, забыл о страхе. Он надеялся, что ловкий стальной нож все сделает за него, и продолжал ползти, пока не натолкнулся на что-то мягкое; это был медведь. Меквусак ударил ножом, но в тот же миг получил удар по затылку и потерял сознание. До сих пор на затылке Меквусака видны следы когтей медведя. Что затем произошло, он не знает. Но когда Меквусак пришел в себя, медведя в пещере не было. Охотник вылез наружу и здесь увидел медведя, сидящего, как человек. Своими передними лапами он отгонял окруживших его собак. Когда Меквусак приблизился, то увидел, что его нож торчит в носу медведя. Зверь неоднократно пытался освободиться от него, ударяя лапой, но явно ослабел от большой потери крови. Своими неуклюжими когтями он никак не мог вынуть нож. Меквусак и сам выбился из сил, но все же ему удалось добить медведя и спасти свой драгоценный нож.

Весной молодой охотник вернулся на мыс Йорк, так как чувствовал себя одиноким, но здесь обнаружил, что его нож не имел такой ценности, как в то время, когда он отсюда уехал. Теперь у многих были стальные ножи. Незадолго до его прихода возле мыса Йорк побывали несколько китобойных судов, и эскимосам досталось много острых ножей. И хотя теперь не только Меквусак обладал ножом, его все же продолжали приветствовать, как человека значительного. Было решено, что Меквусак должен быть блюстителем добрых обычаев и отомстить за надругательство над местным эскимосом.

Незадолго до прихода Меквусака один из самых сильных мужчин, решив показать, что он никого не боится, совершал постыдные поступки. Его звали Тулимак. Это он воспользовался отсутствием одного из охотников стойбища и забрал все имущество из его дома вместе с женой. Если бы охотник был дома и имел возможность обороняться, никто плохого не сказал бы о поступке Тулимака, но сейчас он с чужой женой уехал куда-то далеко, как видно, намереваясь все лето оставаться где-то в заливе. Никто из стойбища не решился помешать Тулимаку; он отличался большой силой и ловко действовал своим оружием. Кроме того, никто точно не знал, где он находится.

Именно Меквусака призвали наказать бежавшего, хотя он предпочел бы отправиться домой к своим родичам. Многие с надеждой смотрели на молодого человека, когда говорили, что было бы хорошо, если б нашелся сильный мститель. И Меквусак не мог отклонить такое поручение.

На следующий день Меквусак отправился по льду залива, а все охотники мыса Йорк следовали за ним на большом расстоянии. Уже на следующий день Меквусаку удалось напасть на след саней Тулимака, который привел к тому месту, где бежавший сделал себе снежную хижину. Это было на Апусавике (остров Бриант).

Меквусак улыбался, когда рассказывал мне все это. Именно на острове Бриант мы сейчас и находились. Только теперь я понял, почему старик с такой охотой стал рассказывать, когда мы уселись вокруг костра, — именно здесь он совершал свои подвиги. Ему было радостно увидеть это место, воспоминания всплывали в его памяти, и он продолжал рассказывать о том, что случилось на острове Бриант в те далекие годы.

Разбойник Тулимак сразу увез женщину на маленький остров и здесь построил себе снежную хижину. Ему повезло, и он набил тюленей; теперь у него было достаточно жира для светильника и мяса для пищи. Женщина не казалась особенно удрученной тем, что ее похитили; она только для виду сопротивлялась, чтобы оставить по себе хорошую славу. Она очень ценила любовь этого сильного человека; их связь могла бы быть длительной и окончиться совсем по-другому, если бы Меквусак не пришел именно в это время на мыс Йорк. Да и жизнь юноши тоже сложилась бы иначе.