Офицеры военного времени

Офицеры военного времени

Формирование русского офицерского корпуса в годы Первой мировой войны (1914–1918)

Одной из главных причин, изменивших социальный состав русского офицерского корпуса, были большие потери, понесенные им в первые месяцы войны, а также — специфическая система ускоренного обучения новых кадров, ставшая главным источником пополнения командного состава в 1914–1917 гг.

К моменту начала войны в рядах офицерского корпуса насчитывалось 40 590 человек, при этом до штатного расписания не хватало 3000 офицеров. Требовалось срочно увеличить численность командного состава в связи с открытием боевых действий. За короткий срок были исчерпаны все имеющиеся резервы, но так как в ходе мобилизации приводились в боевую готовность одновременно войска первой и второй очереди, приходилось искать дополнительные источники пополнения офицерского корпуса.

В своем отчете военный министр В. А. Сухомлинов отмечал: «Для увеличения числа офицерских чинов образованы источники постоянного пополнения кадров путем ускоренного выпуска из военных училищ, которые дали 8400 человек в 1914 году, и подготовлены к выпуску 10 000; допущены к производству в офицеры частью с экзаменом, частью без экзамена, все нижние чины, имеющие соответствующий уровень образования».

За период с 19 июля по 3 августа (ст. стиль) 1914 г. — начало военных операций в Восточной Пруссии — состав офицерского корпуса увеличился до 98 000 человек. Из них было определено на службу из отставки 1136, переведено с административной должности 516, произведено в прапорщики запаса и прапорщики 2733, сдали экзамен при военных училищах 43, призвано из запаса 2700.

Таким образом, к первым боям кадры для пополнения офицерского корпуса были исчерпаны. Возникала проблема поиска дополнительных источников для восполнения потерь в ходе войны. Большая протяженность линии фронта и огромный размах боевых действий влекли за собой большие потери в личном составе Действующей армии. Незнание условий войны, нарушение противником правил обращения с пленными и парламентерами, применение отравляющих газов и большого количества техники на полях сражений, которые русское общество не было готово воспринять ни практически, ни морально, вело к массовой гибели офицеров на фронте. Только в течение первых пяти месяцев войны из строя выбыло 13 899 офицеров. Общие потери командного состава русской армии за всю войну — 130 959 человек (без учета военных чиновников и врачей) — превосходят все предыдущие кампании конца XIX — начала XX века.

Перед командованием стоял вопрос о скорейшем пополнении офицерских рядов, причем новые командиры должны были отвечать всем требованиям, выдвинутым войной: техническая грамотность, максимальное сближение с личным составом, умение быстро разбираться во взаимодействии различных родов войск.

В сложившейся ситуации, дабы скорее восполнить убыль офицеров в войсках, требовалось обеспечить постоянный приток новых командных кадров. Учитывая, что на первых порах основной контингент учащихся в школах прапорщиков состоял из более или менее образованных солдат, хорошо знакомых с военным делом, начальник Генерального штаба генерал от инфантерии М. А. Беляев выступал за дальнейшее развитие и расширение школ прапорщиков, тем более что к 1 декабря 1914 года в армии не доставало до штатного расписания 14 500 офицеров. Со временем стало увеличиваться количество открытых школ прапорщиков: 12 — в 1914 году, к 1 января 1916 года — 34 школы, к 1 января 1917 года — 38 школ, к осени 1917 года — 41.

В 1915 году, таким образом, армия получила 7608 прапорщиков, в 1916 году — 12 569, а к 1 мая 1917 года общее число составило 22 084 человека. Из приведенных цифр видно, что основным источником пополнения офицерского корпуса в годы Первой мировой войны были школы прапорщиков.

В эти школы направлялись нижние чины, а также люди со стороны с надлежащим уровнем образования (II разряд). Основным составом были представители купечества, мещанства, крестьянства. В школах прапорщиков количество дворян и офицерских детей крайне низко. Всего к 1 мая 1917 г. военные училища и школы прапорщиков окончили 172 358 человек, а с 11 мая по октябрь еще 20 115. Общее число офицеров, произведенных в военное время, составило 207 000 человек. Если еще прибавить произведенных в офицерский чин во время июньского наступления 1917 г., то общее число офицеров военного времени составит 220 000 человек. По подсчетам историков, на данный период офицерский корпус насчитывал 250 000. Таким образом, за годы войны сменился социальный состав русского офицерства и изменился его облик.

Условия войны заставили отказаться от традиционных принципов набора в военные училища, открыв туда доступ любому грамотному человеку. Уровень подготовки же с трудом мог соответствовать офицерскому званию. Поскольку школы прапорщиков уступали военным училищам по качеству преподавания и системе приема, то это сказывалось на положении обучающихся и на их образовательном уровне.

Уже после первых выпусков выяснился низкий уровень подготовки в школах прапорщиков. Также было отмечено несоответствие учащихся требованиям, предъявляемым офицерам: образование, грамотность, правила поведения. Это позволило генералу Адлербергу отметить в докладе Николаю II, что «…большинство прапорщиков состоит из крайне нежелательной для офицерской среды элементов».

Начальники школ всячески боролись за улучшение качественного состава учащихся. К примеру, начальник 4-й Московской школы прапорщиков полковник Шашковский, назначенный на эту должность с поста начальника 1-го кадетского корпуса и имеющий большой педагогический опыт, применял специальный отбор кандидатов на поступление: «Тотчас после укомплектования прибывшим предлагается написать автобиографию. Оказавшиеся принадлежавшими к профессиям, несоответствующим для перехода в офицерское общество (приказчик, прислуга и т. п.), отчисляются». Однако такие меры целиком зависели от начальников школ и были единичными. Офицерское сословие продолжало пополняться «нежелательными элементами».

Здесь необходимо отметить, что не все выпускники школ прапорщиков попадали на фронт. Многие направлялись в запасные полки и батальоны, где занимались подготовкой маршевых рот. От их знаний зависел уровень подготовки пополнений для фронта, а он был очень слабым. «В армию пришла молодежь, плохо подготовленная в запасных частях… вообще начиная с 1915 года армия стала походить на ландмилиционное войско», — отмечал командующий 8-й армией генерал А. А. Брусилов. Требовалось скорейшее решение проблемы подготовки офицерского состава.

Анализ документов мобилизационного отдела ГУГШ за период 1915–1916 гг. позволяет сделать вывод, что для многих людей школы прапорщиков явились начальной ступенью дальнейшей карьеры. Канцелярия начальника ГУГШ буквально завалена прошениями о зачислении в школы представителей мещан, купцов, крестьян.

В ходе войны офицерский корпус целиком преобразился, приобретя, как и армия, народный характер. Он перестал быть профессионально-этической отгороженной частью общества. Постепенно старый кадровый состав, понесший большие потери и потому практически истребленный, был заменен новым, выпущенным с краткосрочных курсов. Отечественные специалисты отметили, что к концу 1917 г. в большинстве воинских частей из 100 % офицеров 98 % были прапорщиками военного времени.

Таким образом, офицерский корпус не только численно увеличился, но и перешел на новую систему комплектования — бессословную. Юридически офицерство продолжало оставаться привилегированным сословием, на деле же оно состояло из народа, прошедшего ускоренную подготовку.

Попадая в армию, новоиспеченные прапорщики сталкивались с кадровыми офицерами. Хотя последних оставалось немного, они считали себя хранителями и продолжателями традиций русского офицерства, в основе которых лежала служба стране и престолу. Мировоззрение старых кадровых офицеров можно выразить словами одного военного журналиста: «…кто бы воевал, кто обязан подавать пример. Мы, кадровые офицеры. Государство нас даром учило…нам платили жалованье, мы принимали присягу. Наконец, я служу в полку, в котором предки мои совершали легендарные подвиги, не считаясь ни со временем, ни с погодой, ни с численностью врага. Они были герои духа и долга». Совсем другое дело — молодые прапорщики, прошедшие короткий курс обучения. Их положение в офицерском обществе определяла не только профессиональная непригодность, но и полная неподготовленность к тому, чтобы стать офицером. Здесь следует разделять произведенных в офицерский чин на фронте солдат, которые были знакомы с военным делом, и выпускников школ прапорщиков, в прошлом тыловых солдат, ополченцев и студентов, а также людей со стороны, не имевших ни малейшего понятия о воинской службе.

Многие из них шли в армию ради карьеры, особенно после приказов военного министра о положении офицеров военного времени при демобилизации армии. Обладающие хоть каким-нибудь образовательным цензом стремились стать офицерами, чтобы с помощью военной карьеры завоевать положение в обществе. Такими молодыми прапорщиками комплектовался в годы войны офицерский корпус.

Это во многом привело к неприятию прапорщиков кадровым составом армии. «В полках по три-четыре офицера, на которых можно положиться: капитаны и поручики; они командуют батальонами. Остальные прапорщики не могут отличить правой руки от левой», — доносил командующему Юго-Западным фронтом генерал П. И. Лечицкий. Подобное отношение к новым офицерам происходило из-за противоречий в подготовке и воспитании кадровых военных и учащихся ускоренных курсов. Все знания, навыки и общественные нормы, которые раньше офицеры вырабатывали годами, теперь необходимо было пройти за четыре месяца. Неудивительно, что за такое короткое время будущие командиры не успевали освоить даже азы военной науки. «Сегодня на плацу показали трехдюймовую пушку и сделали из нее выстрел. На этом закончилось практическое и теоретическое знакомство с артиллерией. Зато много и усердно занимаемся фортификацией на… классной доске. Настоящих окопов мы не видели, проволочных заграждений тоже».

Во время обучения учащиеся школ прапорщиков практически не получали боевой подготовки, так как начальство считало, что всему можно выучиться на фронте. «Вообще стрелковому делу внимания у нас уделяют очень мало. За четыре месяца было только три стрельбы из винтовки и одна из револьвера».

Сложившаяся в армии обстановка способствовала возникновению внутреннего конфликта между прапорщиками и старыми кадровыми командирами. Во многом к этому приводили пробелы и недочеты в системе ускоренной подготовки. Прошедшие ее молодые офицеры оказывались малопригодными в условиях фронта. Это вызывало у начальства желание сберечь старые опытные кадры, поэтому сплошь и рядом прапорщиков посылали в самые опасные места.

Наиболее жестким отношение к таким офицерам было в гвардейских полках, сумевших в условиях войны сохранить свои старые традиции. Анализ протоколов офицерских собраний лейб-гвардии Волынского, Литовского и Гренадерского полков позволяют выявить следующую тенденцию.

Каждый новоприбывший офицер, в том числе и прапорщики, сперва состоял приписанным к войсковой части, то есть выполнял все функции офицера, участвовал в боях, но не числился в списках полка. По истечении определенного срока офицерское собрание полка решало вопрос о соответствии кандидата офицерскому званию и оставляло за собой право принять его в состав полка или же исключить. Подобные факты отмечает в своих записках генерал А. И. Деникин, занимавший в 1916 г. должность генерал-квартирмейстера штаба Юго-Западного фронта: «Помню, когда после тяжелых боев на фронте Особой (в состав которой входили гвардейские полки. — Н. К.) и 8-й армий генерал А. М. Каледин настоял на укомплектовании гвардейских полков несколькими выпускниками ускоренных курсов. Офицеры эти, неся наравне с гвардейцами тяжелую службу, явились в полках совершенно чужеродным элементом и не были допущены по-настоящему в полковую среду».

Этот факт приведен не случайно. Стечением времени среди выпускников школ прапорщиков стали появляться совершенно не годные к службе люди. Вследствие этого особое внимание высшее командование уделяло вопросу соотношения учащихся временных школ их будущему званию. Примером может служить один из приказов командующего Кавказской армией Великого князя Николая Николаевича от 20 декабря 1915 г., в котором особое внимание уделялось положению, сложившемуся в школах прапорщиков. В нем отмечалось, что молодые офицеры избегают отправки на фронт, причем «…просьбы эти всегда мотивируются расстроенным здоровьем либо слабостью сердца и легких, мешающей нести службу в горах, что нередко подтверждается прилагаемыми к ходатайствам удостоверениями врачей. Равным образом замечено, что школы прапорщиков иногда выпускают лиц уже опороченных судом или с предосудительной нравственностью (что в офицерском корпусе мирного времени считалось совершенно недопустимым. — Н. К.). Ввиду сего приказываю ни под каким видом не принимать в школы прапорщиков лиц, страдающих болезнями, мешающими несению строевой службы, или опороченных по суду и обладающих недостаточной нравственной устойчивостью».

Отношение кадровиков к новопроизведенным прапорщикам четко выражают слова из записанного фронтовым журналистом диалога: «Как вы смеете, прапорщик, меня учить! Щенок! Мальчишка! Кадетик! Фунт соли солдатской не съел, а лезет учить старых боевых офицеров!» Подтверждение подобного отношения можно встретить в воспоминаниях генерала А. И. Деникина, отмечавшего: «Эта замкнутость поставила офицерский корпус в очень тяжелое положение во время мировой войны, опустошившей ее ряды… Офицерство дралось и гибло с высоким мужеством. Но наряду с доблестью, иногда с рыцарством, в большинстве своем в военной и гражданской среде оно сохраняло кастовую нетерпимость, архаическую классовую отчужденность и глубокий консерватизм».

Это отторжение возникло в силу того, что выпускники временных учебных заведений изначально не принадлежали к офицерскому обществу. Они не воспринимали его традиций, законов, культуры, были чужды принципам военной жизни. Конечно, в мирное время в офицерском корпусе было много представителей недворянского происхождения. Однако они получали в военных училищах надлежащее воспитание и образование, которые готовили их к военной профессии. Им внушали многие установки офицерских взаимоотношений, которым те следовали на протяжении дальнейшей службы. Во время войны все выглядело иначе, и профессия офицера стала во многом средством улучшения общественного положения. Поэтому, даже надев погоны, новые люди не могли стать полноправными членами офицерского общества. Многие правила офицерской жизни не распространялись на прапорщиков.

Им даже было отказано в дуэлях, которые на протяжении веков были связаны с понятиями долга и чести. По мнению многих командиров, новоиспеченные прапорщики ускоренных курсов не попадают под эти категории, как не пользующиеся правами действительной службы. «К черту дуэль. Вызовет меня какой-то дурак, мальчишка, которого просто ремнем выдрать нужно, а я, чтобы не прослыть трусом, должен с ним стреляться». До войны все офицеры имели право на дуэль как исключительное средство решения вопросов, в которых задета честь. Теперь же она стала привилегией старого кадрового состава.

Другой причиной взаимного отчуждения, возникшего среди офицерства в военные годы, была неготовность молодых офицеров к командованию нижними чинами. Почти вся русская армия нуждалась в грамотных офицерах-инструкторах, которые смогли бы сплотить отдельных людей в военной форме в единые отряды. Хотя программы школ прапорщиков несколько раз менялись, качество выпускников по-прежнему оставалось низким, и эта проблема так и не была решена в годы войны: «…главное — отсутствие крепких духом офицеров-инструкторов. Последние набирались или из стариков, или из зеленой молодежи, которых самих надо было учить военному делу. Особенно резко эти недочеты сказывались в пехоте, где потери и убыли кадровых элементов были особенно высоки».

Плохая подготовка и неумение общаться с подчиненными приводили к отрицательному отношению к прапорщикам среди нижних чинов.

Это можно установить по характеристикам, даваемым офицерам-прапорщикам в солдатских письмах и фронтовом фольклоре. «Всего более угнетает, что старыми солдатами командуют выскочки-офицеры. Солдат они не понимают или понимают, а забот не видно». Кроме того, солдат угнетало то, что офицерская молодежь, не воспринимая порядков и культуры нового для них армейского общества, пытается утвердить себя в нем через грубое отношение к подчиненным, что ранее было недопустимо. «Мы без офицера, что без головы. Да беда, что голова худа. Что хуже… У нас прапорщик был: и невинен, а в морду бил». Больше всего по солдатскому самолюбию ударяло то, что многие прапорщики были из одной с ними среды. Если вспомнить, каким способом отбирались из воинских частей кандидаты на учебу, станет ясно, что это был далеко не лучший элемент.

В большинстве своем они были из тыловой службы. Вообще в школах прапорщиков количество юнкеров с боевым опытом было невелико. В 1-й, 2-й, 3-й, 4-й Петергофских школах из 1098 человек с боевым опытом было 19 %. Во 2-й Московской из 542 учащихся боевой опыт имели 37 %. Здесь следует отметить, что в общее число людей с боевым опытом входят как бывшие под огнем противника, так и находившиеся возле линии фронта. Если же брать в расчет непосредственно участвовавших в сражениях, то их число будет еще меньше. Солдаты считали обидным подчинение не опытному командиру, а плохо обученному прапорщику, которых иногда называли «заурядами». «Здесь опять эти зауряды самые. Обида мне и всему воинству. Свинаря вместо царя». Поведение молодых прапорщиков на фронте было объектом солдатских шуток и рассказов. Причем высмеивалось не наличие как таковых, а неумение и нежелание ими пользоваться.

Это был своеобразный акт недоверия к молодым офицерам, который в принципе был недопустим в условиях фронта. Многие участники мировой войны отмечали, что «…для того, чтобы выиграть сражение, одного повиновения мало. Нужно, чтобы солдаты доверяли своим командирам». Для прапорщика, чтобы стать «своим» для солдатского мира, необходимо было побывать под огнем. По поведению человека в таких условиях судили о его профессиональной пригодности: «У нас офицер ни тебе учен, ни тебе умен, а словно индюк выхаживает. Зато до дела — ни пальчиком. Ждем, когда же бой испытает».

Подобное отношение касалось в первую очередь выпускников ускоренных курсов, находившихся в более трудных условиях. Оторванные войной от привычных занятий, они попадали в новый, непонятный для них мир. Не зная его законов, плохо подготовленные к восприятию условий войны, они не могли найти общий язык ни с другими офицерами, ни со своими солдатами. Многие прапорщики стремились соединиться с солдатской массой, находясь на одном с ней уровне: «Вы не зовите меня «ваше благородие», когда бываете наедине со мной, зовите просто «Дмитрий Прокопьевич».

Этим они пытались разрушить барьер, разделявший офицерство и солдат, остававшийся нерушимым, несмотря на различные социальные изменения, произошедшие в русском обществе в начале века и в период Первой мировой войны. Новые офицеры всячески подчеркивали, что имеют социальный статус одинаковый с солдатами (это считалось недопустимым в традиционном офицерском обществе): «Знаете что, поручик Завертаев, я не знаю, какого вы происхождения, но я того же самого, как и эти солдаты, и когда мне говорят, что солдаты — это серая скотинка, то я отношу это на свой личный счет».

Другие, наоборот, чувствовали, что они внутренне не соответствуют новой для них военной среде. С этой точки зрения весьма характерны заметки, сделанные прапорщиком С. М. Устиновым во время его службы в Симферополе в 33-м запасном пехотном полку. Поступив в армию добровольцем, Устинов после некоторого пребывания в полку был направлен в Одесское военное училище на краткосрочные курсы подготовки офицеров, так как до войны он работал нотариусом. После завершения учебы, получив чин прапорщика, он направляется в качестве командира в свой полк и оказывается командиром тех людей, которые недавно обучали его азам военной науки. «Странно мне было чувствовать себя пред этим опытным старшим солдатом, — описывает автор встречу со старым фельдфебелем, — который знал, вероятно, службу более, чем я, офицером, высоко стоящим над ним по лестнице субординации, когда всего четыре месяца назад он был моим непосредственным начальником, распоряжения которого были для меня законом».

Подобные офицеры не представляли, в каком мире они оказались, надев новые погоны. Они не были готовы командовать, принимать ответственные решения, то есть выполнять функции командира, к выполнению которых готовили в традиционных военных училищах. С. М. Устинов отмечает, что, став офицером, он «просто боялся… не за себя, нет, а за ту ответственность, которую я должен был взять за других. Я понял, что во мне не было главного, что нужно было для командного состава: я мог повиноваться, но не приказывать другим. Я чувствовал себя более штатским, чем когда-нибудь».

Поведение молодых прапорщиков на фронте было объектом многих солдатских шуток и рассказов. Причем высмеивалось не наличие знаний как таковых, а неумение и нежелание ими пользоваться. Это был своеобразный акт недоверия к молодым офицерам, который в принципе был недопустим в условиях фронта. Многие участники мировой войны отмечали, что «…для того, чтобы выиграть сражение, одного повиновения мало. Нужно, чтобы солдаты доверяли своим командирам».

Интересно, что подобным испытаниям и насмешкам подвергались именно окончившие школы прапорщиков. Выпускники ускоренных курсов при военных училищах находились в глазах старых офицеров, считавших, что имя учебного заведения говорит само за себя, в более выгодном положении. Что же касается солдатской массы, то в ней особенно ценились произведенные в офицерский чин за отличие. Как правило, это было награждение Георгиевским крестом, резко поднимавшем общественный статус его владельца.

Особенно трудным для молодых прапорщиков был процесс вхождения в офицерское общество. Здесь им пришлось столкнуться со старыми офицерами, считавшими себя хранителями традиций военного сословия. Именно они — хорошо подготовленные профессионалы — стремились сохранить в неприкосновенности, несмотря на социальные и психологические изменения в обществе, вызванные тремя годами тяжелой войны принципы офицерской жизни и взаимоотношений.

Новые офицеры всеми силами стремились войти в новый для них мир, используя при этом различные способы, которые часто вызывали еще большее неприятие кадрового офицерства. «… Все были произведены уже давно в офицеры, причем, ставши офицерами, они, естественно, очутились на первых порах в сложном положении. Они больше, чем кто-либо, чувствовали разницу между кадровым офицерством и собой, и им особенно трудно было выбрать ту или иную линию поведения на новом поприще, открывшиеся для них офицерской звездочкой. Всех их можно было разделить по индивидуальным свойствам на две группы.

К первой относились те прапорщики, которые сразу же решились сделаться «господами», что при их неумении выглядело смешно и породило много комических сцен. Такие обыкновенно чувствовали себя с первых же шагов со всеми в равном положении: совали первыми свою руку, вмешивались в разговоры, их не касающиеся, авторитетно заявляли свое мнение старшим.

Вторая группа долго присматривалась к старому офицерству, как никогда изучая его привычки, характер и манеры, и перенимала их постепенно, более или менее удачно. Этим они многое выигрывали, и к ним кадровые офицеры настолько привыкли, что не делали для них никакой разницы».

Оказавшись в военной среде и одновременно отторгнутые ею, они становились легкой добычей разных организаций, ведущих антивоенную и антиправительственную пропаганду. Не случайно именно среди прапорщиков, не имеющих четких представлений о войне и ее целях, о роли офицера в армии, разворачивается разного рода агитация. Один из участников войны — генерал В. А. Кислицын — отмечал, что «…офицеры старой школы все сплошь были монархистами». Что же касается остальных, то «… все эти господа (земгусары, агитаторы) облекались во всевозможную форму, украшали себя шпорами и кокардами и втихомолку обрабатывали низы армии, главным образом — прапорщиков».

Постепенно, к концу 1916 г., офицерский корпус и русская армия приобрели новые черты. Особенно это коснулось офицерского корпуса, наиболее пострадавшего от потерь. Попытки восполнить эти потери приводили к ухудшению качества состава корпуса, что сразу сказывалось на боеспособности армии: «За три года войны большинство кадровых офицеров и солдат выбыло из строя, и оставались небольшие кадры, которые приходилось спешно пополнять отвратительно обученными людьми из запасных полков и батальонов. Офицерский состав приходилось пополнять вновь произведенными прапорщиками, тоже недостаточно обученными. Были не только роты, но и батальоны, во главе которых находились молодые прапорщики». Эта молодежь стала основой нового офицерского корпуса, складывающегося в условиях военного времени.

К 1916 г. фактически командный состав полностью менялся несколько раз. Учитывая, что пополнения состояли в основном из выпускников школ прапорщиков, и опираясь на анализ системы приема и подготовки в этих учебных заведениях, можно утверждать о складывании к этому времени совершенно нового типа офицера русской армии.

Новый тип офицера резко отличался от довоенного. Прежде всего это был человек, ставший офицером не по воспитанию и убеждениям, а по необходимости. В его подготовке отсутствовали важные элементы традиционного обучения мирного времени. Внимание уделялось ускоренности выпусков, а не глубине знаний, получаемых за короткое время. Совершенно не готовые к новой роли офицера, эти люди не могли найти себе применения на фронте. Они были обязаны своим положением войне, превратившей их из ничего в «благородия», предоставив возможность дослужиться до дворянства. В силу карьерных устремлений они окончательно оказались отделены от солдат и в то же время не принятыми старыми кадровыми офицерами. Полная неприспособленность к военной жизни и отсутствие твердых убеждений, являвшихся основой офицерского мировоззрения, делали их способными к совершению необдуманных поступков. Это могут подтвердить события 1917 г.

Копылов Н. А.