ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Ничего не добившись от Гитлера, Сталин решил по возможности ослабить «ось», для чего намеревался заключить с Японией пакт о нейтралитете. «Надо нейтрализовать Германию, — говорил он. — Вместе с тем надо усилить военно-экономическую помощь китайскому народу. Нам надо вести дело на ослабление гитлеровской коалиции, привлекать на нашу сторону страны-сателлиты, попавшие под влияние и зависимость гитлеровской Германии».

На этот раз Сталин решил сыграть на той обиде, которую Япония вынашивала в отношении Берлина из-за заключения с Советским Союзом тайного пакта о ненападении, который стал для нее весьма неприятной неожиданностью.

В апреле 1941 года в Москву из Берлина прибыл министр иностранных дел Японии Мацуока. К этому времени творцы японской политики уже усматривали проявляющуюся связь между тем тупиком, в который они зашли в войне с Китаем, и событиями в Европе. И более всего их интересовали германо-советские отношения, поскольку уже ясно были видны наметившиеся между Сталиным и Гитлером расхождения.

Гитлер уже вынашивал планы нападения на СССР, но Сталин пока еще не видел особой опасности в сосредоточении немецких войск вдоль западной границы СССР. По всей видимости, он, по мнению японских политических аналитиков, все еще предавался иллюзиям о войне Гитлера на Западе. В какой-то мере они были правы, и тем не менее Сталин окончательно убедился в том, что во избежание втягивания в конфликт сразу с двумя сторонами ему необходимо поддержать инициативы кабинета Коноэ, который снова предлагал начать переговоры.

Сталин явно рассчитывал отвлечь внимание Японии от Советского Дальнего Востока и сделать все возможное, чтобы заставить ее вторгнуться в сферу англо-американских интересов в районах Юго-Восточной Азии. И именно поэтому он был готов подписать пакт о нейтралитете в ответ на обязательства Токио передать Москве свои угольные и нефтяные концессии в северной части Сахалина.

* * *

С первой же встречи Мацуока попытался уговорить Сталина заключить договор о ненападении, который, по его словам, дал бы Японии столь необходимую ей свободу в войне против США и Британии. А затем предложил «разрешить вопрос, исходя из более широкой точки зрения».

— Если вам понадобится доступ к теплым водам Индийского океана через Индию, — сказал министр, — то, думаю, подобное требование будет встречено нами с пониманием. Окажись порт Карачи в распоряжении Советского Союза, Япония закроет на это глаза. Когда приезжал специальный посланник Генрих Шамер (агент гестапо и будущий посол Германии в Токио), я заметил ему, что, если Москве захочется подойти к Индийскому океану по территории Ирана, то Германия должна будет воспринять действия Советов так же, как и мы...

Рассуждая на свои излюбленные темы «устранения англосаксонского контроля над странами Азии и выхода из-под влияния британского и американского капитала, Мацуока очень надеялся услышать от Сталина обещание прекратить помощь Чан Кайши. На что Сталин заметил, что он готов терпеть сотрудничество между Германией, Японией и Италией в решении глобальных вопросов» и тем не менее в данный момент будет говорить только о проблеме японского нейтралитета, поскольку условия для этого давно созрели. Затем он выдвинул целый ряд практически неприемлемых для Японии условий, и Мацуока уже собирался возвращаться домой ни с чем. А вот затем...

Существуют две версии того, что было затем. По одной версии, Мацуока сам согласился на все условия Сталина, по другой — тот вызвал его в Кремль и устало сказал:

— Вы душите меня! — Сталин взял себя обеими руками за горло. — Ну что же, я согласен подписать соглашение о нейтралитете.

Заметив некоторое беспокойство посланника Мацуока, он улыбнулся.

— Все будет хорошо... Я — убежденный сторонник «оси» и противник Англии и Америки...

Как бы там ни было на самом деле, 13 апреля Мацуока и чрезвычайный посланник генерал Ё. Татэкава в присутствии Сталина подписали с Молотовым договор о нейтралитете. Стороны обязались «поддерживать мирные добрососедские отношения и уважать неприкосновенность территорий друг друга».

В отдельной декларации Советский Союз обещал уважать независимый статус Маньчжоу-Го, а Япония признавала сферой интересов Москвы Монгольскую Народную Республику. Тем не менее, когда 5 июня посол Японии в Берлине Хироси Осима сообщил императору и высшему военному командованию о готовности Гитлера напасть на СССР, оперативный отдел генерального штаба сухопутных сил почти мгновенно представил монарху черновой вариант плана начала боевых действий против СССР с одновременным выдвижением войск в Индокитай.

* * *

Но все это будет только через два месяца, а пока Сталин изумил еще не видевший ничего подобного мир, появившись вместе с Молотовым на вокзале, где японского министра провожали дипломаты и представители прессы.

Слегка обняв японца, Сталин сказал:

— Европейские проблемы могут быть решены естественным путем, если Япония и Советы будут сотрудничать...

После чего он подошел к стоявшему в нескольких шагах от Мацуоки послу Германии графу Шуленбургу.

— А с вами, — слегка обняв графа, улыбнулся он, — мы останемся друзьями, и вы теперь должны сделать все для этого!

Но и этого вождю показалось мало, и он, взяв за руку военного атташе полковника Ребса двумя руками, с каким-то заговорщицким видом произнес:

— Мы останемся друзьями, что бы ни случилось...

Как и надеялся Сталин, о его выходке стало известно и в Японии, и в Германии. Вот только на Гитлера его маневры не произвели никакого впечатления. Да и какое там могло еще быть впечатление, если 30 мая тот утвердил окончательную дату нападения на Советский Союз — 22 июня 1941 года...

Положение на самом деле становилось все тревожнее, и тонко чувствовавший напряженную обстановку Всеволод Вишневский записал в своем дневнике: «Решают ближайшие месяцы, мы подходим к критической точке советской истории. Чувствуешь это ясно. Правда вылезает наружу. Временное соглашение с Гитлером трещит по швам...»

* * *

И по сей день идут споры о том, собирался ли сам Сталин нападать на Гитлера. Вряд ли, для этого он был слишком слаб, что и так наглядно продемонстрировала финская кампания. И выходить с такой армией против мощного вермахта мог только авантюрист, каковым Сталин никогда, в отличие от того же фюрера, не был. Верный привычке выжидать, он никогда не делал первого шага и прежде, чем ударить, предпочитал изучить слабые места своих врагов. В то же время Сталин прекрасно понимал, что наступление Красной Армии «по всей Европе» под лозунгом социальной перестройки может сыграть против него и заставить сплотиться все капиталистические страны в единый антисоветский блок.

А вот если он и собирался воевать, то, думается, только вместе с фюрером. О чем могут свидетельствовать все те воинственные разговоры, которые велись в предвоенные годы в партийном и военном руководстве. В октябре 1938 года на совещании пропагандистов Москвы и Ленинграда Сталин недвусмысленно заявил, что большевики отнюдь не против наступления и даже не против всякой войны. И именно в ту минуту приехавший вместе с ним Жданов записал в своем блокноте весьма интересную фразу: «Крики об обороне — это вуаль!»

То, что происходило в стране в 1939—1941 годах, прекрасно отразил в своих дневниках Всеволод Вишневский. В качестве председателя Оборонной комиссии Союза советских писателей он много раз посещал закрытые заседания Управления политпропаганды Красной Армии, часто встречался с Ворошиловым, Буденным, Павловым, Куликом и другими видными советскими генералами и прекрасно знал, какие настроения царили на самом верху. «СССР, — писал он в дневнике всего через неделю после подписания между Германией и Советским Союзом Пакта о ненападении, — выиграл свободу рук, время... Ныне мы берем инициативу, не отступаем, а наступаем. Дипломатия с Берлином ясна: они хотят нашего нейтралитета и потом расправы с СССР; мы хотим их увязания в войне и затем расправы с ними».

И не только с ними, но и со всем капиталистическим миром, о чем с предельной откровенностью поведал Сталин в беседе с руководством Коминтерна после нападения Германии на Польшу. «Идет война между двумя группами капиталистических стран за передел мира, за господство над миром! — сказал он. — Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если руками Германии будет расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии). Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расстраивает, подрывает капиталистическую систему... Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались. Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии. Следующий момент — подталкивать другую сторону».

В разговоре с министром иностранных дел Литвы В. Креве-Мицкявичусом в ночь на 3 июля 1940 года Молотов высказался еще откровеннее: «Сейчас мы убеждены более чем когда-либо еще, что гениальный Ленин не ошибался, уверяя нас, что Вторая мировая война позволит нам завоевать власть во всей Европе, как Первая мировая война позволила захватить власть в России.

Сегодня мы поддерживаем Германию, однако ровно настолько, чтобы удержать ее от принятия предложений о мире до тех пор, пока голодающие массы воюющих наций не расстанутся с иллюзиями и не поднимутся против своих руководителей. Тогда германская буржуазия договорится со своим врагом, буржуазией союзных государств, с тем чтобы объединенными усилиями подавить восставший пролетариат. Но в этот момент мы придем к нему на помощь, мы придем со свежими силами, хорошо подготовленные, и на территории Западной Европы... произойдет решающая битва между пролетариатом и загнивающей буржуазией, которая и решит навсегда судьбу Европы...»

Да, это говорил всего лишь Молотов, но именно он был в те годы ближайшим сподвижником Сталина, и вряд ли мы погрешим против истины, если предположим, что Молотов лишь повторил то, что не раз слышал от самого Сталина.

* * $

И, возможно, именно поэтому весной 1940 года все чаще стали раздаваться призывы ведущих политиков и военных к переходу к более активной политике. Инициатором чего явился опять же Сталин. На заседании комиссии Высшего военного совета 21 апреля 1940 года он предложил «коренным образом переделать нашу военную идеологию». «Мы, — заявил он, — должны воспитывать свой комсостав в духе активной обороны, включающей в себя и наступление. Надо эти идеи популяризировать под лозунгами безопасности, защиты своего Отечества, наших границ».

Ловивший каждое слово своего могучего покровителя начальник Политуправления Красной Армии армейский комиссар I ранга Л.З. Мехлис пошел дальше и на одном из совещаний самых высокопоставленных военных заявил: «Наша война с капиталистическим миром будет войной справедливой, прогрессивной, Красная Армия будет действовать активно, добиваясь разгрома врага... и перенесения боевых действий на его территорию. Речь идет об активном действии и победе пролетариата и трудящихся капиталистических стран, об активном действии, когда инициатором справедливой войны выступит наше государство, Рабоче-Крестьянская Красная Армия».

Мехлису вторил и командовавший тогда Ленинградским военным округом командарм II ранга К.А. Мерецков: «Наша армия готовится к нападению, и это нападение нам нужно для обороны. Это совершенно правильно... Мы должны обеспечить нашу страну не обороной, а наступлением...»

Понятно, что подобные идеи все более овладевали умами политиков и военачальников, и выступавший в конце июня на совещании советских писателей главный редактор «Красной звезды» Е.А. Болтин говорил о наступательной тактике Красной Армии как о решенном деле: «Доктрина Красной Армии — это наступательная доктрина, исходящая из известной ворошиловской формулировки «бить врага на его территории». Это положение остается в силе сегодня. Мы должны быть готовы, если понадобится, первыми нанести удар, а не только отвечать на удар ударом».

Весьма интересно и то, что на том же совещании все тот же Болтин призывал не говорить о Германии как о будущем противнике, так как подобные разговоры были вредны прежде всего с политической точки зрения. Даже накануне войны Сталин думал не об обороне, а о нападении. Потому и полетела 14 мая 1941 года в войска директива Главного военного совета «О политических занятиях с красноармейцами и младшими командирами Красной Армии на летний период 1941 года».

В ней безо всяких обиняков говорилось о том, что практически «всякая война, которую будет вести Советский Союз, будет войной справедливой». Ну а раз так, то «весь личный состав Красной Армии должен проникнуться сознанием, что возросшая политическая, экономическая и военная мощь Советского Союза позволяет нам осуществлять наступательную внешнюю политику, решительно ликвидируя очаги войны у своих границ, расширяя свою территорию».

И не случайно именно в это время большим тиражом была переиздана отдельной брошюрой статья М.В. Фрунзе «Единая военная доктрина и Красная Армия», в которой предельно ясно излагались задачи советских войск именно в духе наступательных действий. «Совместное параллельное существование нашего пролетарского советского государства с государствами буржуазно-капиталистического мира, — писал Фрунзе еще двадцать лет назад, — длительное время невозможно. Это противоречие может быть разрешено и изжито только силой оружия в кровавой схватке классовых врагов. Иного выхода нет и быть не может».

В прочитанном чуть позже докладе «Современное международное положение и внешняя политика СССР» его авторы выражались еще откровеннее. С высшего, надо полагать, соизволения. «Не исключена возможность, — писали они, — что СССР будет вынужден, в силу сложившейся обстановки, взять на себя инициативу наступательных военных действий и перейти в наступление против империалистических держав, защищая дело победившего социализма, выполняя величайшую миссию, которая возложена историей на первое в мире социалистическое государство рабочих и крестьян по уничтожению постоянно угрожающего нам капиталистического окружения».

Это едва ли не на следующий день подтвердил и Жданов, который в выступлении перед работниками кинематографа сказал: «Если обстоятельства позволят нам, то мы и дальше будем расширять фронт социализма». Жданову вторил Калинин на партийно-комсомольском собрании аппарата Верховного Совета, где он прямо заявил: «Если вы марксисты, если вы изучаете историю нашей партии, то вы должны понимать, что это основная мысль марксистского учения — при огромных конфликтах внутри человечества извлекать максимальную пользу для коммунизма».

Что же касается войны, то и здесь всесоюзный староста был куда как точен. «Война — такой момент, — сказал как отрубил он, — когда можно расширять коммунизм!» И если с русским языком у Калинина дело обстояло далеко не самым лучшим образом (чего стоят одни «огромные конфликты и внутри человечества»), то относительно политической направленности с точки зрения большевизма у Михаила Ивановича все было в полном порядке.

«Ленинизм, — продолжал развивать мысли Калинина А.С. Щербаков, секретарь ЦК ВКП(б), — учит, что страна социализма, используя благоприятную обстановку, должна и обязана будет взять на себя инициативу наступательных военных действий против капиталистического окружения с целью расширения фронта социализма».

И, как знать, не готовил ли таким образом Сталин армию и народ к «наступательным военным действиям против капиталистического окружения»... вместе с фюрером? Не потому ли сам Гитлер был так уверен в нем, что и дало ему повод заявить в январе 1940 года: «...пока жив Сталин, никакой опасности нет: он достаточно умен и осторожен. Но когда его не станет, евреи, которые сейчас обретаются во втором или третьем гарнитурах, могут продвинуться в первый...» Ну и, конечно, Сталин очень рассчитывал на изнурительную войну Гитлера с Европой, что в конечном счете позволило бы ему выступить именно так, как он того хотел.

* * *

Да, все так, и все же некоторые выступления политиков и военных заставляют задуматься о другом. Особенно если учесть ту легкость, с какой Сталин заполучил в 1940 году Западную Украину, Западную Белоруссию, Прибалтику и некоторые другие территории.

А роспуск Коминтерна? Да, кормить нахлебников надоело, но не хотел ли таким образом Сталин замаскировать свое влияние на зарубежные компартии? Которые, кстати, под влиянием Исполкома Коминтерна начали переходить с решения классовых задач на задачи общенациональные. И в конце концов, дело дошло до того, что Коминтерну было запрещено выступить 1 мая 1941 года с подробным анализом международного положения, поскольку это могло раскрыть сталинские карты врагу.

В одном из недавно ставших открытыми секретных документов ГУПП черным по белому было написано: «Германская армия еще не столкнулась с равноценным противником, равным ей как по численности войск, так и по техническому оснащению и боевой выучке. Между тем такое столкновение не за горами». На что начальник Управления пропаганды ЦК ВКП(б) Г.Ф. Александров заметил: «Этакой формулировки никак нельзя допускать. Это означало бы раскрыть карты врагу».

* * *

5 мая 1941 года Сталин выступил на заседании, посвященном выпуску слушателей военных академий. Заявив о том, что война с Гитлером неизбежна, он сказал: «Поезжайте в войска и принимайте все меры к повышению боеготовности».

Однако когда всего через месяц нарком обороны Тимошенко и начальник Генштаба Жуков попросили у него разрешения привести войска западных пограничных округов в полную боевую готовность, Сталин ответил отказом. «Для ведения большой войны с нами, — объяснил он свой отказ, — немцам, во-первых, нужна нефть, и они должны сначала завоевать ее, а во-вторых, им необходимо ликвидировать Западный фронт, высадиться в Англии или заключить с ней мир». Такова была уверенность вождя в своей непогрешимости...

За несколько дней до начала войны Наркомат обороны, в какой уже раз, предупредил Сталина о возможности нападения Германии. «Зря поднимаете панику!» — последовал короткий ответ, в котором сквозило плохо скрытое раздражение.

Вечером 21 июня Молотов попросил приехать к себе посла Германии фон Шуленбурга и объяснить ему причины «недовольства» Германии. Граф даже не пытался ответить на в общем-то простые вопросы. Не успел он вернуться в посольство, как ему вручили шифровку от Риббентропа, в которой тот предлагал ему посетить Молотова и зачитать документ с грубыми выражениями в адрес СССР.

В тот же день на прием к Сталину попросились Жуков и Тимошенко. Тимошенко сказал:

— С той стороны к пограничникам через Буг перебрался немецкий фельдфебель... Он утверждает, что немецкие дивизии выходят на исходные позиции и что война начнется утром 22 июня!

Сталин поморщился. Ну вот, еще один! Сколько их, таких вот фельдфебелей и других «друзей Советского Союза» уже докладывали о дне начала войны.

— А не послали ли вашего фельдфебеля к нам немецкие генералы? — раздраженно задал он тот самый вопрос, какой ему то и дело приходилось задавать в последнее время.

Однако обстановка на западных границах была настолько тревожной, что Тимошенко, который хорошо знал нелюбовь Сталина к подобным вопросам, не стал его успокаивать.

— Нет, товарищ Сталин, — покачал он головой. — Мы считаем, что на этот раз перебежчик говорит правду!

Сталин внимательно взглянул в глаза маршалу. Как ни хотел он себя уверить в том, что война будет еще не скоро, однако тон, каким говорил с ним Тимошенко, заставил его задуматься.

Тимошенко и Жуков хранили почтительное молчание.

— Ладно, — махнул рукой Сталин.

Он вызвал Поскребышева и приказал ему немедленно собрать членов Политбюро. Через четверть часа все были в сборе, и Сталин поведал собравшимся о докладе наркома обороны.

— И что мы будем теперь делать? — вкрадчиво спросил он, обводя членов Политбюро долгим взглядом.

Ему никто не ответил. Да и что отвечать? Всем была известна «любовь» Сталина к мерам против Германии. И тогда слово снова взял Тимошенко.

— Я предлагаю дать директиву о приведении всех войск пограничных округов в полную боевую готовность!

— Читайте! — приказал Сталин, даже не сомневаясь в том, что такая директива уже подготовлена.

Жуков достал из папки документ и зачитал написанное. Когда он окончил чтение, Сталин долго молчал. Как видно, в нем боролись два чувства. Он все еще не хотел верить в начало войны, но в то же время понимал: делать что-то надо. Но, по зрелому размышлению, все-таки сказал:

— Мне кажется, что подобную директиву давать еще рано... Кто знает, может быть, все еще уладится мирным путем... А директиву, — перевел он свой тяжелый взгляд с Жукова на Тимошенко, — вы все-таки дайте... Только другую! Предупредите командование пограничных округов о том, что уже в ближайшие часы возможна провокация с той стороны и что они ни в коем случае не должны на них поддаваться!

Недовольные таким решением Сталина Тимошенко и Жуков вышли в соседнюю комнату, где быстро переработали директиву так, как того требовал вождь. В ней Военным советам JIBO, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО было приказано не поддаваться ни на какие провокации, быть в полной боевой готовности и «встретить возможный удар немцев и их союзников». Никаких других мероприятий без особого на то распоряжения было приказано не принимать.

Попыхивая трубкой, Сталин внимательно прочитал переработанный документ и удовлетворенно кивнул:

— Ну вот, это другое дело...

Тимошенко и Жуков подписали директиву и передали ее Ватутину, который повез ее в Генеральный штаб. Члены Политбюро разошлись по своим кремлевским квартирам, а Сталин по своему обыкновению уехал на дачу.

* * *

О чем думал он, глядя сквозь стекла окон на спавшую последним мирным сном Москву? О том, что уже очень скоро огромный город узнает страшную весть о начале войны, которая принесет Советскому Союзу еще не виданные ни им, ни Россией бедствия? Или о том, насколько он оказался предусмотрительным и сделал все возможное для того, чтобы оттянуть войну? Об этом уже не скажет никто и никогда...

Сталин уснул в четвертом часу утра. А в это самое время командующий Черноморским флотом адмирал Октябрьский сообщил в Генеральный штаб о подходе со стороны моря большого количества неизвестных самолетов, а начальник штаба Западного округа генерал Климовских доложил Тимошенко, что немецкая авиация бомбит белорусские города.

Затем наступила очередь начальника штаба Киевского округа генерала П.А. Пуркаева и командующего Прибалтийским округом генерала Ф.И. Кузнецова, которые доложили, что немецкая армия перешла в наступление чуть ли не по всем западным границам. То, во что так не хотел верить Сталин, случилось, и началась самая страшная из всех известных на земле войн — Вторая мировая. Для Советского Союза она станет Отечественной, уже второй в ее истории..