ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Но каким бы доверчивым ни было население, до бесконечности обвинять внешних и внутренних врагов было невозможно. Рано или поздно люди обязательно задались бы вопросом: а что же делают его родное правительство и мудрый товарищ Сталин, если в течение стольких лет они никак не могут победить врагов? И сколько же тогда этих самых врагов, если ни всесильный ОГПУ, ни не знавшая поражений Красная Армия не могут с ними справиться?

Чтобы до таких вопросов не дошло, Сталин весьма успешно поддерживал пропаганду террором, весьма действенным для того, чтобы отбить любые вопросы или заставить не произносить их, по крайней мере, вслух. Стоило кому-нибудь только заикнуться о необоснованности ареста или пытках, как этот человек тут же познавал на собственном и теперь уже печальном опыте все прелести советской пенитенциарной системы.

И миллионы молчали, прекрасно понимая, что точно такой же фургон с издевательской надписью «Хлеб» уже завтра может увезти любого из них туда, откуда чаще всего уже не было возврата. Ну а те, кто все-таки входил в конфликт с созданной Сталиным системой, очень быстро становились жителями того или иного лагеря, где их давно уже ждали. Слишком уж велика была потребность экономики в рабочей силе, чтобы эту самую рабочую силу, да еще дармовую, держать за колючей проволокой.

И что удивительного? Ведь собирался же Лев Давидович создать трудовые армии из всего населения, так почему же не создать их из тех, кто был не в ладах, нет, уже даже не с законами, а с понятиями. Особенно если учесть, что содержавшиеся в огромной и страшной системе ГУЛАГа рабы составляли более 10% всей рабочей силы в стране, а ограничений для ее использования практически не существовало.

Ну и само собой понятно, что труд заключенных больше всего использовался там, где находились их лагеря: в лесной и горно-добывающей промышленности на Севере, в тундре и за Полярным кругом. И вполне закономерно, что к концу 1930-х годов именно ГУЛАГ стал основным поставщиком дармовой рабочей силы.

* * *

Сворачивание нэпа сказалось не только на кулаках и зажиточных крестьянах, досталось и тем, кто жил в городе. Нет, Сталин пока не приказал арестовывать бывших нэпманов и ссылать их на «необитаемые острова». А вот капиталом их попользовался. Для чего и было дано негласное разрешение на частичную конфискацию их имущества. На деле же эта «частичная конфискация» оборачивалась потерей всего, и несчастных людей выбрасывали на улицу без гроша в кармане.

Тогда же была проведена и печально знаменитая «золотая кампания», которая охватила всю страну. Большинство нэпманов уже в начале наступления на них переводили значительную часть своего состояния в золото и драгоценности, что разрешалось Гражданским кодексом.

Но когда и какие законы волновали большевиков? И уже очень скоро финансовые органы потребовали от бывших предпринимателей сдать государству все имевшиеся у них драгоценности по установленной государством цене.

Сдавали немногие, ну а с остальными разбирались уже люди из ЧК, которые и здесь шли на всевозможные ухищрения. Так, в Закавказье они торговали на «черных» рынках взятым из государственных запасов золотом по спекулятивным ценам. После чего это золото отбиралось у спекулянтов, но теперь уже по бросовым ценам. А часто и без оных...

Тем не менее денег, как всегда, не хватало. И тогда Сталин настоял на продаже за границу многих шедевров из Эрмитажа, Музея имени Пушкина, Русского музея и многих других коллекций. В результате за границей оказались знаменитые полотна Рубенса, Веласкеса, Тициана, Рафаэля, Рембрандта. Ушла за границу и часть мебели и предметов убранства из царских покоев.

Да и чего стесняться? Все это — буржуазное искусство, да и сам Ильич не брезговал торговать произведениями искусства и старины.

* * *

Как относились ко всему этому «умеренные»? Без особого энтузиазма. Однако Сталина волновали не только Киров и Серго Орджоникидзе. За каждым из них стояли люди, которые тоже были недовольны его жесткой политикой и плохой жизнью населения.

Эти, как считал сам вождь, упаднические настроения, хотели они того или нет, так или иначе передавались (и Сталин знал об этом) как многим старым партийцам, так и комсомольской молодежи. Не радовали Сталина и их, надо заметить, настойчивые предложения замириться с бывшими оппозиционерами и использовать их таланты в социалистическом строительстве в связи с приходом в Германии к власти нацистов и оккупацией японцами Маньчжурии. Еще немного, и они ему скоро предложат вернуть Троцкого! Сталин слушал все эти бредни «умеренных» и не слышал их. Да и о каком замирении могла идти речь, если в его понимании все только начиналось и главные классовые битвы были еще впереди.

Более того, как и всякий политик, Сталин рассматривал все эти действенные меры не столько как средство улучшения положения в экономике, но и как угрозу собственному положению. Да и кто на самом деле знает, что замышляли все эти люди? В высокой политике возможны всякие союзы, и это ведь они только на первый взгляд кажутся невероятными. Не так давно он и сам числился в друзьях Каменева и Зиновьева, а потом и Бухарина. Только вот где они теперь, эти самые друзья по «триум» и прочим «виратам».

Что же касается самих «умеренных», то ведь это они пока такие умеренные, но рано или поздно ему придется сойтись с ними на узенькой дорожке, где место было только одному. И что тогда? А вот до этого «тогда» ему очень не хотелось доводить дело.

И как знать, не задумал ли Сталин уже тогда окончательно вычистить партию и изгнать из нее всех, кто когда-либо посмел не согласиться с ним. Орджоникидзе, Куйбышев, Киров, Косиор, Рудзутак... все они входили в группу «умеренных» и ушли из жизни не по своей воле. Косиор и Рудзутак были расстреляны, Киров убит, а Орджоникидзе и Куйбышев умерли при весьма странных обстоятельствах. Может быть, и к лучшему. Получить 25 лет лагерей означало вечные муки и ту же самую смерть. Только медленную. У Сталина рука не дрогнула бы...

* * *

Но все это будет потом, а в 1933 году под пока еще ненавязчивым давлением «умеренных» Сталину пришлось наступить на горло собственной песне и изменить систему хлебозаготовок. С их же подачи были возвращены из ссылок Зиновьев и Каменев, были вторично исключенные из партии после «рютинского дела». И им было разрешено искупить вину покаяниями и призывами ко всем бывшим оппозиционерам прекратить сопротивление сталинской политике.

Что думали сами «умеренные» о Сталине? Этого уже не узнает никто и никогда. Конечно, именно он являл собой центральную фигуру проводимой политики, и далеко не случайно, кажется, сам Бухарин писал находившемуся в эмиграции известному меньшевику Б. Николаевскому: «В то время как ранее все виды оппозиции были оппозицией против Сталина и за его смещение с поста руководителя, теперь не встает вопрос о таком смещении... Все неустанно подчеркивают их преданность Сталину. Происходит скорее борьба за влияние на Сталина, борьба за его душу, так сказать».

Кто знает, может быть, оно и было, но верится в подобное с трудом. Да, по тем временам Сталин значил очень многое, но... ушел же в самое для этого неподходящее время Ленин. И ничего! Выстояли! Надо полагать, выстояли бы и на этот раз. Вызывает удивление и фраза о борьбе за сталинскую душу. Неужели после устроенных им на Украине голода и убиения едва ли не 10 миллионов ни в чем не повинных людей они еще на что-то надеялись?

Конечно, по-своему «умеренные» были преданы Сталину, но вряд ли можно себе представить, чтобы никто из них так ни разу и не подумал (хотя бы про себя) о том, а что было бы, если бы Сталина на самом деле сместили с его поста и таким образом изменилась бы политика страны?

И если бы не расстрелы и таинственные смерти, то рано или поздно они неизбежно столкнулись бы со Сталиным уже по-серьезному, и вот тогда-то кому-то из них пришлось бы уйти.

Вряд ли Киров и Орджоникидзе приветствовали бы избиение остатков старой гвардии и столь необходимых стране военных. Да и какая дружба могла быть у политиков? Такая, как у Сталина с Каменевым и Зиновьевым? Или у Сталина с Бухариным? Возможно, только вот слишком хорошо известно, чем эта дружба закончилась...

* * *

Не успел Сталин расправиться с Рютиным, как ему на смену явилась целая группа во главе с бывшим народным комиссаром сельского хозяйства А.П. Смирновым, в которую входили такие старые большевики, как Н.Б. Эйсмонт (член партии с 1907 года) и В.Н. Толмачев (в партии с 1904 года). Эти даже не стали с ним встречаться, а взяли, да и распространили манифест, в котором требовали смещения Сталина с поста генсека.

И вот тогда-то Сталин высказал все, что он думал... о самом себе. «Только враги могут говорить, — заявил он членам ЦК, — что можно убрать Сталина и ничего не случится». Ну а затем потребовал смертной казни для Смирнова и его сподвижников. И снова Политбюро отказало ему. Вместо сурового наказания провинившихся перед Сталиным людей она приняло решение провести общую партийную чистку, в результате которой за 1933—1934 гг. из 3,5 миллиона коммунистов были исключены более миллиона человек.

И снова Киров выступил против. Пусть мягко, пусть ненавязчиво, но все же против. И, слушая очередные призывы Мироныча к сдержанности, Сталин с трудом сдерживал охвативший его гнев. Разошлись они и в вопросе о тех крестьянах, которые покинули в поисках хлеба родные дома. И если сам Сталин стоял за их арест и насильственное возвращение, что и нашло свое отражение в специальном постановлении, то Киров со товарищи и здесь советовал проявлять известную мягкость и гибкость.

На протяжении всего 1933 года Киров неоднократно выступал на заседаниях Политбюро за более тонкую политику практически во всех сферах народного хозяйства, за либерализацию режима, и его горячие речи находили отклик среди многих видных деятелей партии и простых коммунистов.

В конце концов, дело дошло до того, что Киров воспротивился против репрессий в Ленинграде, направленных на бывших участников оппозиции. И именно с его подачи раскаявшиеся раскольники были возвращены в партию. В то же время Киров выступал и за улучшение резко обострившихся отношений между советскими писателями и другими группами творческой интеллигенции и партией. Не без его участия было принято решение и о ликвидации РАППа, и о подготовке к созыву I Всесоюзного съезда советских писателей.

Как того и опасался Сталин, в его в высшей степени жесткой политике начинали разочаровываться не только старые большевики, но и партийно-комсомольская молодежь. Что неизбежно вело к появлению кружков. До организованного выступления дело еще не дошло, а вот листовки кое-где особо рьяные молодые люди разбрасывали. Впрочем, особого значения это уже не имело, поскольку их деяния в любом случае попадали под статью «Контрреволюция». Летом 1933 года несколько молодежных групп устроили нечто шествия, и разъяренный Сталин потребовал для них высшей меры наказания.

Однако Политбюро и на этот раз отказало Сталину в столь суровой расправе, и смутьяны отделались мягкими наказаниями. И снова Киров не только не подумал поддерживать его, но и призвал применять смертную казнь только в исключительных случаях.

Тем не менее к началу 1934 года Сталин чувствовал себя весьма уверенно и снизошел до того, что вернул из сибирской ссылки не только Зиновьева и Каменева, но и такие одиозные для него личности, как Раковский и Сосновский. Впрочем, и это было сделано не столько от широты души, сколько из-за холодного расчета. Ведь именно теперь битые и перебитые Каменев и Зиновьев должны были не только публично покаяться в своих прегрешениях на съезде, но и призвать всех бывших оппозиционеров прекратить всяческое сопротивление Сталину.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.