ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Произведенные значительные преобразования на рубеже XVII — первой половины XVIII века в официальной исторической науке принято представлять как несомненно прогрессивное явление в государственной жизни России. Однако духовные и социальные кризисы, пережитые страной на протяжении XVIII, XIX и вплоть до начала XX столетий, заставляли независимых исследователей снова и снова обращаться к временам реформ, все смелее соглашаясь видеть именно в них источник негативных тенденций в общественном развитии.

Авторами, не слишком соотносившими свои мнения с предписаниями идеологической цензуры, почти единодушно признавалось отрицательное значение для отечественной истории личности Петра Первого. К.С. Аксаков писал в 1855 году: «Государство в лице Петра посягнуло на народ, вторгнулось в его жизнь, в его быт, насильственно изменило его нравы, его обычаи, самую его одежду…»^{147}. Критика деятельности Петра звучала еще раньше — решительное осуждение этому императору вынесли и князь М. Щербатов, и Н. Карамзин.

Но в большинстве случаев взгляды самых яростных критиков не распространялись дальше петровской эпохи в поиске источника исторических бед России. Многими, наоборот, даже идеализировались предшественники Петра. И. Солоневич, посвятивший замечательно яркий очерк развенчанию личности и деяний первого российского императора, искренне считал его отца, царя Алексея Михайловича, правителем, который внес исключительно положительный вклад в развитие страны и, более того — «вытащил Россию из дыры»^{148}. Недооценка негативного значения перемен, произошедших в России еще в середине и в конце XVII века, служит препятствием для понимания настоящих причин всех последующих проблем развития ее государственности. В корне ошибочен поверхностный взгляд на события никоновской «справы», как на незначительное изменение некоторых внешних форм богослужения, не затрагивавшее духовных основ веры.

Русское православное царство в середине XVII столетия поменяло не просто церковный обряд — оно изменило духовный полюс своего развития.

Консервативный писатель XIX века Константин Леонтьев заметил, что «изменение внешних форм быта есть самый верный и могучий признак глубокого изменения в духе». Любой обряд — это символ, отображающий внутреннюю суть. Фактические перемены всегда выбирают себе определенную зримую символическую форму своего воплощения. Так случилось и с переменой старого церковного устава на новый.

Русь, переняв от греков в X веке древнее двоеперстие вместе с христианством и сохраняя неповрежденными усвоенные тогда правила и обряды, осознанно несла на себе и отсвет величия империи ромеев. Однако на русской почве эта преемственность приобрела по преимуществу значение духовного наследства. Теперь, нарушая прежний порядок и оскорбляя старый церковный чин в пользу нового и чуждого, правительство царя Алексея и патриарха Никона безжалостно ломало складывавшееся в России веками ощущение призванности к сохранению великой святыни православия, рушило в конечном счете чувство национальной духовной полноценности.

Идеал «пресветлого святорусского царства» царь и патриарх подменили своим стремлением физически воцариться на берегу Босфора. Цель эта была слишком грубой для созерцательного типа русской традиционной духовности и очевидно нелепой и неосуществимой с практической точки зрения.

По роковому стечению обстоятельств перемена церковного устава была усвоена православными Византии накануне гибели своего государства. Троеперстие и прочие нововведения стали спутниками упадка религиозного чувства и прежней высокой культуры. Так же и в России — принятие троеперстия сопровождалось ломкой многих духовных традиций, культурным и социальным кризисом.

Много критических слов произнесено в адрес церковных преобразований, но каждый раз, возвращаясь к тем событиям и видя их прямую взаимосвязь с дальнейшими трагическими событиями в жизни государства, нельзя удержаться от горького изумления. Реформа сильно подранила чувство национального достоинства народа, проложила дорогу для дальнейшего разрушения традиционных устоев русского православного мира, окончательно уничтоженных реформами XVIII века.

Объективное сравнение состояния русского общества до и после преобразований приводит к выводу о том, что так называемая эпоха «просвещения» стала в действительности временем упадка и варваризации. Деградации и уничтожению подверглись все традиционные общественные институты, в основу которых было положено чувство национального и религиозного единства. На их место были внедрены новые отношения, в социальной сфере представлявшие собой в буквальном смысле слова рабовладельческую систему, а в духовной — воинствующую секуляризацию, полное обмирщение сознания и культуры.

Дерусификация и дехристианизация России — вот в чем действительно состояли и чем обернулись для народа так называемые «великие» преобразования начала восемнадцатого столетия. Этот переворот-перерождение нации по своему отрицательному значению намного превосходит все остальные внутренние кризисы и революции.

Однако настоящее значение и последствия этого трагического явления в истории России долгое время оставались недооцененными. При этом усиленное заимствование и насаждение плодов чужой культуры привело к полному пренебрежению собственными национальными традициями, которым в XIX веке было вынесено категорическое определение «китайского застоя», и даже более того — «вредной старины», по резкому выражению С.М. Соловьева.

Как магическое заклинание повторяют поколение за поколением российские историки утверждение о необходимости и неизбежности произведенного переворота, что «все европейские страны должны были рано или поздно пройти ренессансную стадию развития. Наступил черед Руси»^{149}, что «и для Москвы наступил срок ее выхода из-под купола средневекового теократического мировоззрения»!^{150} Но так ли это в действительности?

Глубокое заблуждение заключено здесь в самом отнесении глубокой религиозности непременно как к чему-то пройденному, отсталому, «средневековому». Такой взгляд сформировался в период XVI—XVIII веков, в пору увлечения западного человечества новыми научными открытиями, способными и обязанными ниспровергнуть, как показалось тогда слишком увлекающимся и горячим натурам, все прежние духовные основы культуры.

Усвоившей этот взгляд европейски образованной русской интеллигенции, все далее уклонявшейся от народной старины, ее святыни всегда казались формальностью, пустым обрядом, как и вообще все, относящееся к религии. Лишь относительно недавно, наблюдая и горькие плоды этой несколько наивной увлеченности материализмом, стало очевидно, что пути цивилизационного развития могут быть разными, а при этом сам научный и технический прогресс может мирно уживаться с формами традиционного быта и духовной культуры, что вполне доказал опыт многих современных государств, в первую очередь исламских. В большинстве восточных стран вера в Бога, почитание предков и сохранение национальных традиций нисколько не мешает развивать современные технологии и науку, улучшать благосостояние граждан.

Без всякого сомнения, социальная модель старообрядческого мира, унаследовавшая и сохранившая в себе много черт дореформенной Руси с ее соборностью и строгой религиозностью, и при этом отличавшаяся высокой деловой активностью, хозяйственной предприимчивостью, представляла собой пример того, как могла бы развиваться Россия без неистовых преобразований Петра и крепостного права, сохраняя национальное своеобразие и духовную неповрежденность от чужих влияний.

Российская государственность в результате реформ оказалась лишена органичной преемственности с прошлым, свернула с пути естественного развития, что стало причиной возникновения социальных и духовных болезней. Настоящее содержание истории России XVIII—XIX веков представляет собой отчаянное сопротивление народа как социальному угнетению, так и духовному заражению, исходившим с высоты престола. В стране на протяжении столетий, не затихая ни надень, шла непримиримая борьба с властью за право сохранить свою религиозную независимость и самобытность, право свободно молиться и трудиться на своей земле.