Год 1934

Год 1934

Народный комиссар тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе для работников своего наркомата устроил большой прием. После торжественной части состоялся концерт артистов московских театров. Меня познакомили с оппозиционерами Ю. Л. Пятаковым, А. Б. Каменевым, Г. Е. Зиновьевым, Н. И. Бухариным. Я поразилась догматическому фанатизму Пятакова, который по уму и энергии не имел соперников. Прекрасно говорил Бухарин, он тактично отстаивал свои позиции. Николай Иванович хорошо знал русскую литературу и свободно оперировал цитатами. Каменев от выступления отказался. Неуклюжий, рыхлый Зиновьев все время ел, в перерывах пытался за мной ухаживать, потом отправился провожать, заплетающимся языком «дарил» комплименты:

— Люблю женщин вашего плана — высоких, крепких, с красивыми ногами. Лицо для меня не имеет принципиального значения, только ножки и кое-что еще…

На коммунистов и некоммунистов, оппозиционеров и сталинцев Зиновьев производил одинаковое впечатление пустого, малоспособного, наглого и трусливого ничтожества. Кроме Сталина, Зиновьев был единственным большевистским вождем, которого никак нельзя было назвать интеллигентом. Зиновьев был очень эффектным оратором, но в его речах было мало содержания. Тщеславный, властолюбивый, он сделал Ленинград своей вотчиной.

Когда подошли к моему дому, он темпераментно проговорил:

— Верочка, давайте, девочка, встретимся! Ей Богу, не буду назойлив. Стариной тряхнем, на всю ночь к цыганам завалимся. Я знаю места, где шик и красота, жалеть не будете, дайте мне номер своего телефона!

Сказала, что встретиться не смогу. Надувшись, словно индюк, он прогнусавил:

— Жизнь нам дана только на миг, поп>м трын-трава, мать — сыра Земля и чаще всего безматерчатый гроб, приобретенный на средства родственников, если, конечно, таковые имеются. Не хотите давать номер телефона — ваше дело! Все равно узнаю, позвоню и за вами заеду. Перед женщинами, которые входят в душу, не имею привычки отступать…

Сам того не ведая, Зиновьев предсказал себе жуткую судьбу. Ошибся он в одном: не было безматерчатого гроба и не было могилы…

Работая еще над образом Марфы, серьезно заинтересовалась богословием, философией, оккультными науками. Подружилась с монахом Нафанаилом, образованнейшим человеком. Он подарил мне Библию. Вместе с ним мы поехали на Новодевичье кладбище. У какой-то могилы увидела вооруженного красноармейца. Подумала, что памятник воздвигнут в честь безымянного героя гражданской войны. Оказалось, солдат охраняет Надежду Аллилуеву, жену Сталина, которую тот застрелил в 1932 г. Стало как-то не по себе. Добрый монах тихо сказал:

— В. А., пойдемте в божий храм, увидите, как на вашу душу снизойдет великое благоговение.

Нафанаил оказался прав, после службы почувствовала себя лучше. На извозчике поехали на Воробьевы Горы — самое высокое место в Москве. Вечером гуляли около Кремля, домой вернулась обновленная. Позвонил Сталин:

— Очень занят, через несколько дней откроется партийный съезд. На все дни заседаний вам, В. А., выписал гостевой билет.

— Спасибо, дорогой! Не переутомляйтесь, берегите себя, вы нужны не только мне.

Голос его потеплел.

— Рад, что именно вы мне это сказали.

Семнадцатый съезд партии на меня произвел гнетущее впечатление. В Кремле наблюдала ужасающую картину. Откормленные мужики из одной группы, как бешеные собаки, нападали на другую. Больше всего досталось оппозиционерам и, конечно, тем, кто прятался за их спины. Рядом со мной в ложе находился журналист Михаил Кольцов. Он, не отрываясь от блокнота, лихорадочно писал. Взглянув на меня близорукими, подслеповатыми глазами, Михаил Ефимович сказал:

— Напомните, пожалуйста: где я вас видел?

Я назвала себя.

— Товарищ Давыдова! Вера Александровна, дорогая, я же вас слушал в Большом театре, память стала изменять, ранний склероз! Я давно собираюсь написать о вас очерк для журнала «Огонек». Мы с женой в восторге от вашего необыкновенного голоса. Когда можно вам позвонить?

Мы обменялись номерами телефонов.

Михаил Кольцов, как и все присутствующие, с нетерпением ожидал выступления Сталина. Никто не знал, когда это произойдет. Только в последний день съезда председательствующий торжественно, с надрывом в голосе объявил, что слово имеет товарищ Иосиф Виссарионович Сталин. Делегаты и гости, соревнуясь друг с другом, истошно вопили:

— «Ура товарищу Сталину!», «Да здравствует товарищ Сталин, великий вождь пролетариата и знаменосец всех наших побед!», «С товарищем Сталиным вперед к новым завоеваниям Октября!», «Слава великому и непобедимому Сталину!»

Все эти возгласы тонули в грохоте аплодисментов. Президиум, стоя, приветствовал Сталина. И. В. уверенно направился к трибуне. Повернувшись ко мне, Кольцов радостно проговорил:

— Как хорошо, что у нас есть товарищ Сталин!

9 февраля по радиостанции им. Коминтерна передавали политический комментарий-памфлет М. Е. Кольцова «Разговор начистоту». Приведу абзац, который, записала в дневник: «Речь товарища И. В. Сталина — беспощадный приговор троцкистам всех мастей и оттенков, врагам советского народа. Я безмерно счастлив, что являюсь современником самого мудрого и самого великого человека на Земле — И. В. Сталина».

Съезд закончился 10 февраля 1934 года. Сталин-победитель устроил невиданный прием. Столы ломились от яств. Делегаты и гости — руководители учреждений и предприятий, заводов и фабрик — столовыми ложками уплетали икру, ведрами распивались вина, коньяки, водка. Весь вечер и всю ночь произносились высокопарные тосты… А в стране продолжался повсеместный голод. Миллионы умерших. Могильщики не успевали закапывать трупы. Люди умирали от холеры, язвы желудка, тифа, малярии, скарлатины, туберкулеза, дифтерии. Продукты в мизерном количестве отпускались по карточкам. Полуголодные, бесправные, полунищие граждане страны Советов работали, не покладая рук. Лавры их непосильного труда пожинали другие — горстка прихлебателей, номенклатурных нахлебников.

Заблестели первые солнечные лучи. Лень тягуче медленно расползлась по всему телу. Взяла томик Мопассана, остановилась на рассказе «Пышка». Не поздоровавшись, Сталин выпалил в телефонную трубку:

— Мы вас не видели целых сто лет!

— Я, И. В., была уверена, что вы успели про меня окончательно забыть!

— Товарищ Давыдова, для чего набиваете себе цену?

Не ожидала, что беседа может получить такой неприятный для меня оборот, пришлось сманеврировать:

— И. В., вы давно не звонили, я уже успела соскучиться и даже обидеться.

Через далекий телефонный провод уловила радостный вздох.

— Когда мы вас увидим? — отрывисто, нетерпеливо, почти крича, спросил живой Бог.

Заглянула в рабочий календарь, свободными оказались пятница, суббота, воскресенье.

— Из ограниченного бюджета времени постараюсь для вас выкроить несколько часов, — озабоченно проговорил Сталин. К счастью, на сей раз мы тепло простились.

Погода сопутствовала этой весенней встрече. Яркие солнечные майские дни убаюкивали душу. Думать о постороннем не хотелось, мысли настолько путались, что я ни на чем не могла сосредоточиться. Перед ужином за мной приехали.

Подмосковье прекрасно во все времена года. Дмитровское шоссе. Машина въезжает в ворота. Вышколенные, чистенькие и аккуратные часовые предупредительно отдают честь и в то же время внимательно рассматривают документы.

Тихий, старинный дом, дикий, слегка ухоженный парк, клумбы с ростками первых весенних цветов. Навстречу двинулись липы-исполины, нестареющие, медово-ароматные, вековые. Дача так же, как и кунцевская, обставлена скромно, без показного шика. Красоту и очарование придают ковры ручной работы.

Пожилая строгая женщина с тусклыми рыбьими глазами прошамкала, что И. В. скоро освободится. Насмешливо посмотрев на меня, она строго сказала:

— Старайтесь И. В. не задерживать, он очень устал.

Очередная экономка не имела понятия, для чего я появилась в этом доме.

— В. А., надеюсь, что вы разделите со мной трапезу? — участливо спросил вошедший Сталин.

— Если позволите, я с наслаждением выпью стакан крепкого чая.

— Мы для вас, В. А., приготовили сюрприз, — весело проговорил И. В., — нам из Грузии привезли фрукты, сочное мясо, вина самых лучших сортов. Сегодня мы будем кушать отличный шашлык.

— Но меня успели предупредить, что вы утомлены. Просили вас не задерживать.

— Кто имеет право распоряжаться в моем доме? — Сталин разозлился. Я уже была не рада, что проболталась. И. В. вопросительно посмотрел на меня. — Заботливые опекуны прислали новенькую дуру. Придется им сделать очередное внушение, а дуру выставить вон.

Мы прошли в столовую. И. В. закурил трубку. Дежурный сообщил, что приехали Киров, Микоян, Каганович, Молотов.

Киров ел быстро, пользовался одной тарелкой, одной ложкой, одной вилкой. Каганович лениво ковырял мясо. Микоян с мастерством фокусника орудовал столовыми приборами.

— Ты, Анастас, прирожденный аристократ, — улыбаясь в усы, сказал Сталин.

Кофе и чай с пирожными и ликером подавали в гостиной. Началась непринужденная беседа.

— Сергей Миронович, — проговорил Сталин, — поскорей заканчивай свои дела в Ленинграде и перебирайся в Москву. Квартиру сам выберешь, обставить поручим Микояну и Орджоникидзе, в этих вопросах они разбираются лучше меня.

На протяжении всех лет, что я знала Сталина, он неизменно подшучивал над Енукидзе, Микояном, Орджоникидзе, Ворошиловым, Буденным, Хрущевым, Мехлисом и редко над Берия.

— Я еще не видел решения ЦК ВКП(б), — твердо произнес Киров.

— Сергей Миронович, ты член Политбюро ЦК ВКП(б). Пора уже знать, что мы не отменяем принятые решения. Считайте, что этот вопрос решен и мы к нему больше не будем возвращаться.

В разговор вмешался Каганович:

— Сергей Миронович, у тебя большая семья?

— Жена, сестра и я.

— Большое искусство, товарищи, уметь делать хороших детей, — как бы про себя сказал Сталин. На его реплику никто не ответил. Несмотря на пресыщенную жизнь, у многих вождей, народных комиссаров и партийных деятелей детей не было.

Сталин предложил посмотреть новый фильм Чарли Чаплина «Огни большого города». Отказаться никто не посмел. Я устроилась отдельно от всех, в самом дальнем углу. И. В. все видел и все замечал.

— Не следует, товарищ Давыдова, пренебрегать мужским обществом.

Пришлось подчиниться, села рядом с ним. После просмотра вожди разъехались по домам, остался Киров. Воспользовавшись отсутствием Сталина, Сергей Миронович подошел ко мне:

— В. А., по поручению ленинградского областного комитета партии мы собираемся вас пригласить на гастроли в Ленинград. Для переговоров пришлю директора оперного театра.

Вошел Сталин, я повторила просьбу Кирова.

— Сергею Мироновичу, нашему другу, ни в чем нельзя отказать, — недвусмысленно заметил подозрительный и ревнивый И. В. Сталин.

Из дальнейших рассказов вы узнаете, как менялся и ожесточался характер Сталина, как подкрадывалась к нему зловещая старость со всеми парадоксами, прихотями, увяданием, противоречиями.

— Если ты будешь спать с Кировым, я без промедления отправлю тебя на тот свет, — прорычал Сталин. Я как девчонка заревела. — Не бойся, дурочка, с тобой и пошутить нельзя. Запомни: изменишь — пеняй на себя! — произнес он властно.

Проснулась в два часа. Прислуживала незнакомая женщина, новенькая. Назвалась Марией Филипповной. Как Сталин на все быстро реагировал! Дала себе зарок быть с ним осторожней. После завтрака вышла погулять.

— Вам нравится здесь? — спросил Сталин.

— Очень.

Он мечтательно вздохнул:

— Грузия лучше и чище Москвы. И мы, кавказцы, талантливей русских. Верочка, хотите поехать в Сочи?

— Когда?

— В сентябре или октябре.

— Разрешите дать ответ через недельку?

— Мы не торопимся, у нас есть время.

Мы сели в плетеные кресла.

— И. В., могу ли я быть с вами предельно откровенной?

— Мы расстанемся в тот момент, когда вас поймают на какой-либо лжи. Здесь некого остерегаться, говорите без предисловий.

— За мной круглосуточно следят. Это унизительно. Около моего дома все время маячат тени, в Большом театре то же самое. Пошла в кино «Ударник»— рядом сидят сотрудники ГПУ и все время не спускают глаз. Прошу вас, отмените эту постыдную слежку. Вы же знаете, дорогой, что я вам верна.

— Постараемся удовлетворить вашу просьбу.

— Большое спасибо.

Сталин от удовольствия засопел.

— И. В., можно задать еще один сугубо личный вопрос, не относящийся к нашим взаимоотношениям?

— Говорите, я слушаю.

— Скажите, пожалуйста, В. И. Ленин (Ульянов) как революционер оказал на вас большое влияние?

— Ленин был человеком фанатичным, непреклонным, классическим авантюристом и неразборчивым в средствах. — Сталин оживился, я задела его самое уязвимое место. — Революцию он направил по неправильному руслу. Учиться у него было нечему. Я уже вам говорил, что мое мировоззрение формировалось в Тифлисской Православной Духовной семинарии. Когда появится настроение, расскажу вам про товарища Ленина более подробно. Сегодня теплый день, мы будем обедать в саду. Я устал от бесконечных разговоров, хочется побыть без людей.

Я спросила, кокетливо улыбаясь:

— Ко мне это тоже относится?

— Вы, Верочка, редкое исключение.

Не торопясь, пошли к дому. В тени у огромных лип уже суетились люди. Подбежал дежурный секретарь, угодливо изгибаясь, доложил:

— Приехал товарищ Серго Орджоникидзе, впускать?

— Скажите ему, что мы только что уехали в Москву.

После обильного обеда Сталин ушел к себе. Во время вечерней прогулки он сказал:

— Знаете, Верочка, люблю попариться в баньке с веничком березовым, чтобы дядька, русский богатырь, сильными руками-лапищами прошелся по всему телу. Хотите помыться в нашей баньке?

— Спасибо, я уже приняла ванну.

Сталин громко рассмеялся:

— Не беспокойтесь, мы будем мыться отдельно. На мужской половине вас никто не стеснит. В бане можно поддерживать любую температуру.

Мне приходилось бывать в городских банях Дальнего Востока, там они довольно примитивные. Одноэтажный деревянный сруб, ржавые краны, скользкие низкие скамейки, старые дырявые тазы, горячая вода один раз в неделю, по пятницам, чтобы счастливцу попасть в баню, надо выстоять в очереди несколько часов, женщины шли в баню со своими тазами.

С некоторой опаской вошла в сталинскую баню. В стены вмонтированы ковры, мягкие кресла, на окнах тяжелые шторы, внутренние шкафы для одежды, приятный свет, торшеры, столики для кофе и чая. Ко мне подошла высокая, рослая, белозубая женщина.

— Наташа, — сказала она просто, протягивая руку. — Хотите что-нибудь выпить?

— Боржоми, только не холодный.

— Сейчас принесу.

Через минуту я пила изумительный напиток и ела бутерброды с осетриной и семгой.

— Я вам помогу раздеться! — приветливо сказала Наташа.

Девушка подала резиновые тапочки, предупредительно открыла двери. Я оказалась в банном помещении, где так красиво переливались витражи на окнах и на стенах, разноцветный кафель.

— Сначала примите душ. Вы позволите включить пар?

— Нет! Боюсь простудить горло.

После душа Наташа уложила меня на широкую деревянную скамейку. Она ловко массажировала мое тело, а потом хорошо его отмыла.

— Какая вы красивая! Вашему телу и архитектурным линиям позавидует любая женщина. И грудь у вас изумительная, упругая, крепкая. Разрешите мне хоть разок ее поцеловать.

От сексуальных комплиментов стало не по себе.

— Наташенька, перестаньте говорить глупости!

— Простите, В. А., я не хотела вас обидеть.

От прикосновения березового веника закипела кровь. Потом Наташа сделала прическу, маникюр, педикюр, она была искуснейшим мастером. Мне захотелось ее отблагодарить.

— Что вы, что вы! Здесь не положено брать деньги.

— Запишите мой домашний телефон, постараюсь устроить для вас пропуск в Большой театр.

— С удовольствием пойду на спектакль с вашим участием.

В гостиной отдыхал Сталин, он был завален газетами, журналами, Книгами.

— С легким паром, В. А.! Как наша банька? Как вы теперь себя чувствуете?

— Очень Хорошо, И. В.! У вас изумительная баня.

— Как работает Наташа? — Сталин бросил на меня демонический взгляд, от которого душа ушла в пятки.

— Она мастер, у нее сильные руки. Мне впервые в жизни сделали настоящий медицинский массаж. — И. В. продолжал на меня смотреть немигающими глазами. — Разве что-нибудь случилось?

— Кто вас просил давать мойщице номер домашнего телефона, приглашать в театр? Что у вас с ней может быть общего? Поймите, В. А., люди служат нам верой и правдой. Кто нарушит эти священные заповеди, вышвыривается вон со всеми потрохами.

От бесконечных нравоучений сделалось тошно, я уже была не рада, что снова встретилась со Сталиным.

Человек рождается на страдание, как искры, чтоб устремляться вверх…

Иов

Мейерхольд!

Сочетание гениальности творца и коварства личности. Неисчислимы муки тех, кто, как я, беззаветно его любил

С. Эйзенштейн

Возвращаюсь к студенческим годам. 1929-й. Заснеженно-вьюжный февраль. К нам на урок в Ленинградскую консерваторию пришел высокий человек с необыкновенным взглядом орлиных глаз. На этом уроке я пела, не жалея голоса. Мейерхольд внимательно наблюдал за мной.

— В. А., — сказал Вс. Эм. после репетиции, — мне нужно с вами очень серьезно поговорить, давайте вместе пообедаем?

Я растерялась. Неожиданное приглашение застало меня врасплох. У подъезда консерватории, развалясь в санях, дремал извозчик. Борода у него заиндевела, из-за густой щетины и сосулек почти не видно было малюсеньких поросячьих глаз.

— Ой, господин хороший, заждались мы вас на лютом, скрипучем морозе.

— Пожалуйста, не сердитесь, голубчик, я вас отблагодарю! — растерянно, как бы извиняясь, проговорил Вс. Эм.

— Знаем мы вас, все вы горазды обещать, пока до места не доставили, — гундосил старик, — а потом в кошельках начинаете рыться и никак рассчитаться не можете. Барин, сказ такой — деньги на бочку, а то не повезу!

Мейерхольд разозлился, глаза у него потемнели, он с трудом сдержал свой необузданный темперамент. Но, по-видимому, он хорошо заплатил, извозчик остался доволен.

— Куда, барин, везти прикажете?

— В гостиницу «Европейская».

— Вс. Эм., для такого ресторана я недостаточно элегантно одета.

— В. А., вашей внешности подойдет любой наряд. — Он заботливо укутал мои ноги теплым пледом.

В ресторане мы выбрали столик у окна, в хрустальной вазе красовались веточки мимозы.

— Понимаю ваше нетерпение все узнать, осмыслить, понять! Почему? Отчего? Зачем? Все в свое время, простите великодушно, немного проголодался.

Рядом со мной за одним столом сидел великий режиссер, новатор и преобразователь русского театра. Рассмотрела его как следует: худощавый, сутуловатый, выше среднего роста, чуть тронутые сединой вьющиеся волосы пепельного цвета, резкие черты смугловатого лица, тонкие губы, большой лоб, крупный орлиный нос и пристальный взгляд серо-голубых глаз.

Иронический склад ума, остро развитое чувство смешного постоянно ощущались при наших встречах, какие бы серьезные вопросы ни затрагивались в разговоре. Гораздо реже давал он почувствовать, как тяжко отзывались на нем трудности, которых так много он испытал. В стремительном движении вперед по путям своей творческой жизни Мейерхольд непрерывно менялся, оставаясь в то же время самим собой. Одной из постоянных, неизменных величин в процессе развития, одной из характернейших черт его человеческой и творческой личности была глубочайшая принципиальность, искреннейшая убежденность в правильности избираемых путей. Он стремился не сглаживать, а заострять углы. Страстностью и непримиримостью он наживал себе немало врагов, но эти же свойства влекли к нему сердца лучших людей искусства и передовой молодежи.

Особенно дорогим для Мейерхольда было имя К. С. Станиславского. Всегда, даже в то время, когда его расхождения с Художественным театром были особенно значительными, Мейерхольд с восхищением говорил о Станиславском.

Мейерхольд и Станиславский прекрасно знали, что творчески они гораздо ближе друг другу, чем это представлялось многим. Известно, что К. С. по-настоящему поддержал Вс. Эм. в тяжелый момент его жизни — в 1938 г. Когда Государственный театр им. Вс. Мейерхольда был закрыт, учитель привлек ученика к творческой работе в оперном театре своего имени.

Мейерхольд закурил. Стол сервировали вышколенные официанты под руководством старого театрала, милейшего метрдотеля Василия Ивановича Шуйского. Принесли напитки, закуски, мясные и рыбные блюда.

— В. А., вы Дюма читали? — спросил Вс. Эм.

— Из его романов мне больше всего нравятся «Королева Марго» и «Граф Монте-Кристо».

— В своем театре я собираюсь поставить «Даму с камелиями»— мелодраму А. Дюма-сына. На репетиции в консерватории я увидел, с какой непринужденной легкостью и грациозностью происходит ваше перевоплощение в Кармен. Вам понятна судьба народной героини, простой испанской девушки, которая умеет страстно любить и страстно ненавидеть. Знаете что, милейшая В. А., бросайте оперу, я сделаю из вас драматическую актрису! Вот увидите, с каким блеском вы сыграете Маргариту Готье.

— Я очень тронута столь заманчивым предложением, но у вас есть Зинаида Николаевна, вам нельзя смотреть на других женщин. Почему, Вс. Эм., вы хотите насести ей столь тяжкое и незаслуженное оскорбление? Разве она перед вами в чем-нибудь провинилась?

Мейерхольд потускнел. Потом он взял себя в руки, а через секунду снова вспыхнул:

— Нет! Простите меня, я не ошибся. Вы настоящая, земная. Да, Зинаиду Николаевну я люблю безгранично, она необыкновенный человек. Не могу понять, почему вам, прекрасной незнакомке, женщине, которую совсем не знаю, открываю самые заветные мысли и чувства свои? Теперь я понимаю, что вы, В. Л., созданы для высокой трагедии. Вашими постоянными сценическими собеседницами должны стать героини Шиллера, Шекспира, Ибсена и даже Островского.

— Вс. Эм., моя судьба — опера! Я навечно себя к ней приговорила.

— В таком случае мне хотелось бы, чтобы вы изредка приходили к нам в театр! — Он замялся, потом выпалил:

— Мы с Зинаидой Николаевной будем рады принять вас в нашем доме…

После переезда в Москву я стала бывать у Мейерхольдов. Они занимали прекрасную 4-комнатную квартиру. Хозяйкой и владычицей здесь была его жена, Зинаида Николаевна Райх. В их доме часто устраивались многолюдные приемы — концерты и литературные вечера. У них можно было встретить актеров, писателей, оперных певцов, солистов балета, композиторов, академиков, дипломатов, модных портных, ученых, военачальников, сотрудников НКВД. Бывали вечера, когда из ресторанов в полночь привозили шумных цыган. Веселье тогда продолжалось до самого утра. Все это делалось ради Зинаиды Николаевны.

…В редакцию малопопулярной газеты «Дело народа» в январе 1917 г. случайно забрел Мейерхольд. За столом сидела женщина необыкновенной красоты. Через три года секретарь редакции Зинаида Николаевна Райх оставила своего мужа С. Есенина, златокудрого поэта, и стала женой Вс. Эм. Мейерхольда.

Райх — смелая и находчивая, волевая и кокетливая, упрямая и щедрая. Ей импонировало, что известный режиссер стал ее мужем, а она его командармом.

Титанический труд вложил Вс. Эм., чтобы из такой посредственности вылепить актрису первого положения и буквально изваять блестящую аристократку, манерам которой подражали дамы высшего света Москвы и Ленинграда.

Оценила ли она столь глубокую преданность и старания Мастера, который ради нее оставил жену — Ольгу Михайловну Мунт, прекрасную и чуткую женщину, трех дочерей Марусю, Тоню, Ирину и для нее, Зинаиды Николаевны Райх, построил необыкновенный Театр, необыкновенную квартиру и создал дня нее необыкновенную жизнь? Мне говорили, что Райх была любовницей сердитого Агранова, что она прошла через руки Ягоды, длительное время дарила благосклонность инертному Рыкову.

Позвонила Зинаида Райх:

— Душенька, Верочка, приезжайте к нам в гости, только не раньше десяти часов вечера, останетесь довольны. Прощаюсь, страшно тороплюсь, как всегда масса неотложных дел. Вам огромный привет от Вс. Эм.

Гостей они любили встречать вместе.

— А вот и наш залетный соловей, — сказал хозяин дома, целуя мне руку, — прошу любить и жаловать: непревзойденная солистка Большого театра, будущая всемирная звезда Вера Александровна Давыдова.

Среди гостей: Ягода, Агранов, Енукидзе, Бухарин, Рыков, Зиновьев, Микоян, Карл Радек, Михаил Кольцов, Лев Оборин, Максим Литвинов, Гарин, Шостакович, Шебалин, Ярослав Смеляков, Молчанов. Меня посадили рядом с Ягодой и Зиновьевым. Чокаясь бокалами с шампанским, Ягода тихо проговорил:

— Не ожидал вас встретить в этом доме! Тороплюсь сообщить новость: арестован ваш любимец артист Норцов, ведется следствие.

На нас стали обращать внимание. Ягода встал и громко произнес тост:

— В. А., пью за ваше драгоценное здоровье!

Мне сделалось дурно.

— Что от вас хочет Г. Г. Ягода? — спросил наблюдательный Мейерхольд.

— Без всяких причин арестован мой товарищ, солист Большого театра Норцов. — Утром позвоню Калинину, потом протелефонирую вам.

— Здесь находится Алексей Иванович Рыков, можно с ним поговорить, он достаточно влиятельный человек.

Ягода отвел меня в кабинет Мейерхольда:

— В. А., я давно вас не видел! Вы собираетесь со мной поссориться? А там продолжаете бывать? Мыться и париться в баньке, делать массажики, целоваться с молодой красивой женщиной?

Все это говорилось игривым тоном. Поражала его недальновидность. Неужели Ягода не понимал, что этот «интимный» разговор со всеми подробностями станет известен Сталину, Маленкову, Ежову? Возможно, он уверовал в то, что я испугалась и окончательно подчинилась его воле.

— Я отвезу вас домой, — властно сказал Ягода.

— Как раз сегодня мне хочется пройтись пешком.

— Тогда я вас провожу.

Назойливость начальника ГПУ меня раздражала, я не знала, как от него отделаться.

Мейерхольд играл с молодым человеком в шахматы, его партнера узнала по кудрявой шевелюре. Сотрудник Маленкова сделал вид, что меня не узнал.

К нам подошел Рыков:

— В. А., вот вам наш телефон, будем счастливы видеть вас у себя, мы принимаем по четвергам.

Не успела поблагодарить за приглашение, как подбежал полутрезвый, жующий на ходу Зиновьев:

— Верочка, почему вы все время ломаетесь? Одним можно, а другим нельзя? Это не честно, любая игра должна быть справедливой.

С ужасом от него отпрянула, подумала, что Зиновьев намекает на мою связь с Сталиным. Оказалось, что он приревновал меня сначала к Мейерхольду, потом к Ягоде и Рыкову. Вовремя подошел шахматист, партнер Вс. Эм. Он галантно подал мне пальто.

— В. А., разве вы забыли, что приглашены на день рождения к моей сестре Оксане? — сказал он, улыбаясь. — Я Игорь Фетисов.

Он не дал опомниться, как мы уже сидели в машине.

— До девяти часов утра не снимайте телефонную трубку, никому не открывайте двери, я соединю вас с товарищами, ответственными за вашу безопасность. На заднем сиденье чемодан с мужской одеждой, натяните на себя брюки и пальто, на всякий случай приклейте бороду, идиотская конспирация необходима.

Изобретательный Игорь оставил Ягоду с носом.

Но вернемся к хозяевам.

14 марта 1936 года посчастливилось побывать в Ленинградском лектории на знаменитом докладе-диспуте «Мейерхольд против мейерхольдовщины». Послушать и увидеть Мастера приехали актеры, писатели, режиссеры из различных городов страны. Он очень тепло говорил о своем учителе К. С. Станиславском, о преемственности традиций, о заветах, которые надо не только помнить, но и беречь.

Осенью, в дождливый сумрачный день, Вс. Эм. приехал из Парижа. Он восторженно говорил о встречах с Пабло Пикассо.

— Великий Пикассо согласился приехать в Москву и готов писать декорации для нашего «Гамлета», о котором я мечтаю столько лет.

Фортуна изменила Мейерхольду. В моем архиве хранится статья П. М. Керженцева, тогдашнего председателя Всесоюзного комитета по делам искусств при Совете Народных Комиссаров СССР, «Чужой театр» («Правда», 17 декабря, 1937). Эта статья явилась одним из многочисленных выстрелов в незащищенную спину Вс. Эм. Мейерхольда.

В субботу 7 января 1938 г. вся театральная Москва пришла в Его Театр. Шел 725-й спектакль — «Дама с камелиями». Артисты играли с колоссальным подъемом. Когда в последний раз прошелестел занавес, публика бросилась на сцену. Москва прощалась с Великим Театром XX века, Театром им. Вс. Мейерхольда.

Я была делегирована Большим театром на Всесоюзную конференцию режиссеров, которая проходила в Доме актера. Мы все были поражены выступлением бывшего прокурора, «великого» теоретика законов, зам. председателя Совета Народных Комиссаров Андрея Вышинского. Он, как всегда, говорил абстрактно, умело отклоняясь от основной темы. Затем выступил Рубен Симонов, актер и режиссер театра им. Е. Вахтангова. Он вылил на Мейерхольда «ушаты с помоями». Многие считали, что произойдет самобичевание. Вс. Эм. произнес мужественную речь, он до конца остался честным, неподкупным художником.

На другой день вместе с актерами Его Театра мы отправились в Брюсовский переулок. Двери открыла заплаканная домработница. Зинаиду Николаевну нельзя было узнать, за одну ночь она превратилась в беспомощную старуху.

Райх повалилась на ковер и беззвучно завыла:

— Вс. Эм. в полдень увели. Мы его больше не увидим, они его убьют!!!

А потом мы узнали о ее трагической смерти. Райх зверски изнасиловали, отрезали грудь, выкололи глаза, всю изрезали. Такая же участь постигла преданную домработницу, которая прожила у них много лет.

О великих мертвецах почему-то всегда вспоминают с любовью и всхлипыванием. После смерти Мастера о нем написаны тысячи печатных страниц, и наши современники, режиссеры театра и кино, и прочие аналитики без зазрения совести «щедро» обворовывают и присваивают идеи самобытного и неповторимого кудесника великого русского театра.

Разговор я Ягодой передала зашедшим ко мне назавтра Маленкову и Ежову.

— Скоро веревочка не шее проклятого фармацевта затянется тугим узлом, — пискливым тенорком пропел Николай Иванович Ежов, будущий народный комиссар внутренних дел. — В. А., записывайте, запоминайте даты, часы, адреса, номера телефонов, фамилии и имена, одним словом все, что будет говорить вам Ягода. Между прочим, скажите, какое впечатление на вас произвела Наташа, мойщица из кремлевской бани?

— По-моему, милая девушка, внимательная, услужливая, добросовестная.

Ежов засмеялся:

— Наташа Мокроусова — любовница Ягоды, мы еще не узнали, из какого колодца он ее вытащил. За один его взгляд эта преданная сучка готова пойти на любое преступление, некоторых слушком любвеобильных товарищей она задушила в своей кроватке. Мы давно ее приговорили к смертной казни.

От ужаса похолодела, в который раз забегали по спине мурашки. Слишком поздно спохватилась, в эту кровавую, затяжную игру я вошла без сопротивления и до конца дней своих обязана нести тяжкий крест.

Маленков заметил мое смятение.

— В. А., вам нечего бояться.

— Г. М., Ягода сказал, чтр арестован артист Пантелеймон Норцов.

— Два часа его продержали на Лубянке. По указанию Калинина вашего товарища выпустили. Он отделался легким испугом.

От радости поцеловала растаявших Маленкова и Ежова.

Без предварительного звонка приехал Зиновьев. Он принес духи, цветы, вышитую скатерть.

— Верочка, я заказал столик в ресторане.

Позвонил Маленков:

— У вас находится Зиновьев. Называйте меня Павлом Романовичем. Нам нужно, чтобы вы выяснили его отношение к товарищу Сталину…

— Хорошо, Павел Романович, — ответила ему в тон, — с удовольствием дам концерт для ученых Москвы. Я подготовила новую программу из романсов русских композиторов.

После нескольких рюмок водки Зиновьев опьянел.

— Верочка, вы мне очень импонируете, сжальтесь! Я, кажется, полюбил вас и, простите за откровенность, страстно жажду побыть с вами.

— Григорий Евсеевич, вы что, сошли с ума? Разве я давала вам для этого повод?

— В. А., для начала нашего знакомства позвольте сделать вам скромный подарок. — Он достал золотое ожерелье, покрытое дорогостоящими бриллиантами. — Отныне эта пикантная вещица принадлежит вам.

Я промолчала. Он обиженно надул пухлые губы:

— Что, недостаточно высокая плата? Любая певичка, любая балерина готова кинуться на шею первому встречному за подношение, которое ничего не стоит, а вы все время строите из себя недотрогу. — Зиновьев полез целоваться.

— Григорий Евсеевич, у меня есть муж, и вам не следует так себя вести, я могу серьезно обидеться.

— Простите, Верочка, впредь обещаю сдерживать свои эмоции. Возьмите ожерелье, оно вам пригодится, дарю от чистого сердца. В. А., вы чудо! Недаром вас преследует людоед Генрих Ягода, бойтесь его! Это он «по секрету» разболтал, что вы спите со Сталиным. Во все времена, что существует Вселенная, не было на земле страшнее чудовища, чем Иосиф Джугашвили.

Мы, большевики, считаем, что он, Сталин, отравил В. И. Ленина. Пройдут годы, промчатся десятилетия, если его не убьют, он до своего смертного часа останется повелителем Российской империи. Но рано или поздно смерть его будет ужасной, все народы мира будут проклинать…

В клубе ГПУ состоялся вечер, посвященный памяти Дзержинского. За столом президиума: Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Буденный, Калинин, Бухарин, Каменев, Косиор, Рудзутак, Чубарь, Енукидзе, Ягода, Гамарник, Шапошников, Егоров, Эйдеман, Тухачевский, Якир, Блюхер, Путна, Федько, Рыков, Фельдман, Орджоникидзе, Хрущев.

В артистическую уборную взглянуть на переодевающихся балерин забежал Ворошилов. Он познакомил меня с Тухачевским.

— В. А., поскольку наше знакомство все-таки, наконец, состоялось, — сказал Михаил Николаевич, — я хочу пригласить вас в гости. У нас на даче устраиваются литературно-художественные вечера. Если разрешите, мы за вами пришлем машину.

Покровско-Стрешнево — пригород Москвы. На даче Тухачевского уютно, просто, красиво. Обаятельная Нина Евгеньевна знакомит гостей. Обстановка на редкость непринужденная. После взаимных приветствий начался вечер самодеятельности.

Василий Иванович Качалов исполнил заключительный монолог из забытой трагедии Леонида Андреева «Анатэма». Эта драма шла в Московском художественном театре в 1909 году. Потом Качалов читал стихи Пушкина, Лермонтова, Блока, Есенина, Пастернака. Я спела несколько романсов. Пианист и композитор Александр Гольденвейзер рассказал несколько забавных эпизодов из жизни Л. Н. Толстого. Тухачевский мастерски сыграл труднейший скрипичный концерт Паганини. Затем экспромтом выступил писатель Иссак Бабель — старый друг Тухачевского. Давно я уже не чувствовала в своем сердце такой душевной легкости. Мне так хотелось, чтобы этот вечер не кончался.

После ужина гости вышли подышать вечерним воздухом. Маленькие разноцветные лампочки создавали загадочную интимность. Михаил Николаевич взял меня под руку. Интересный, подтянутый, выутюженный, он мне импонировал.

— В. А., надеюсь, что теперь вы будете у нас часто?

Я машинально кивнула головой.

— В начале будущей недели жена уезжает лечиться в Кисловодск. В. А., мне о вас много рассказывала очаровательная Екатерина Васильевна Гельцер. Я слышал одним ухом, что к вам неравнодушен Сталин. Это правда?

— Вы, М. Н., сразу все хотите знать? Вы что, мой исповедник? Любимый на века избранник?

— Простите, но я не хотел вам сделать больно.

В четверг Тухачевский позвонил:

— Как и следовало ожидать, Нина Евгеньевна уехала отдыхать, — проговорил он весело. — Целых полтора месяца я буду один. Когда я сумею вас увидеть? Заеду за вами сегодня после спектакля.

Меня словно по течению несло в открытое море. Я потеряла рассудок, я забыла про подводные рифы, свирепые штормы, водовороты, морские глубинные ямы. Забыла, что меня окружают «говорящие крокодилы». Мы условились, что автомобиль будет стоять в одном из проходных дворов. Когда я подошла к машине, М. Н. порывисто меня обнял:

— Родненькая, деточка, ненаглядная, спасибо тебе, что откликнулась на мой зов, мы поедем с тобой в Тарасовку.

Неказистая на первый взгляд дача поразила внутренним великолепием: старинная мебель екатерининских времен, гобелены, картины, фарфор, серебро, шкафы с книгами, коллекция скрипок и виолончелей, именное оружие, отделанное серебром.

Не дав опомниться, М. Н. сильными руками поднял меня. Радостно и тревожно в его объятиях. Каждая линия его тела казалась мне воплощением мужской красоты. При одном воспоминании о нем меня начинает бросать в дрожь, закипает кровь, по-молодому бьется сердце.

— В. А., я все обдумал. Только одно ваше слово — и я разведусь с женой. Нина Евгеньевна, только между нами, перенесла сложную операцию, она тактичная и понимает, что мне нужна здоровая женщина.

Невозможно передать обыденными словами то ощущение высокой радости, которое я испытала от общения с М. Н. Тухачевским. Пришло долгожданное блаженство, мы забыли о бренности жизни — времени, еде, питье, мир для нас кончился.

— Если бы моя власть, запер бы тебя в теремок и приходил бы только ночью.

А потом, когда мы, обнявшись, лежали в сиреневом саду, он говорил о детстве, солдатской юности, гражданской войне, революции.

— Я родился в родовом имении на Смоленщине. Отец мой — помещик, умер в первый год мировой войны. Мы — Тухачевские — потомственные дворяне. С XVII века предки наши, кроме отца, были военные. Отцу моему, Николаю Николаевичу, сватали богатейших невест, дочерей окрестных помещиков. Именитые фабриканты и заводовлад ельцы Петербурга, Киева, Москвы мечтали с ним породниться, но все их старания были напрасны. Сердцем и душой он полюбил обыкновенную крестьянку Мавру Петровну. Боялась молодая крестьянка связать судьбу свою с помещичьим сынком, отговаривала она отца от неравного брака. Николай Николаевич уговорил нареченную, и они поженились. Никогда он ее ни в чем не упрекал. По мере сил старался выполнить любое ее желание, брак их был возвышенно-радостным. Рано овдовев, мать отказалась вторично выйти замуж.

До самозабвения в нашем доме любили музыку. Бабушка со стороны отца в юности брала уроки у Рубинштейна. К нам в деревню часто наведывался Жиляев, ученик и последователь русского композитора Танеева.

Гимназию я закончил в Пензе. Со мной учился Коля Волков, театральный критик, исследователь творчества Вс. Мейерхольда. В Москве я занимался в Александровском военном училище, оттуда попал на фронт, несколько раз бежал из плена. Немцы отвезли меня в Верхнюю Баварию, заперли в старинную крепость Иншлыптадт. Мне, как и многим беглецам, пришлось дни и ночи коротать в полуподвальном каменном мешке. Эту крепость немцы построили в 1827 г., со всех сторон она была окружена глубочайшим рвом, наполненным до самого верха ледяной водой. Форт ограждался высокими рядами колючей проволоки. Кормили нас сносно, немцы заботились о здоровье военнопленных младших и старших чинов. Три раза в месяц, 10, 20, 30, нам привозили женщин легкого поведения. Для некоторых русских временные подруги становились женами, и они навсегда остались в Германии. В плену я познакомился с французским офицером-аристократом Шарлем де Галлем. Долговязому, честолюбивому французу я предсказал блестящую военную карьеру. В знак солидарности иы обменялись талисманами: я подарил ему золотой нательный крестик, он мне — серебряный с двумя бриллиантами. Там же завязалась дружба с обрусевшим немцем Константином Краузе, будущим писателем — К. А. Фединым. В нынешние времена он воздерживается говорить о своем немецком происхождении.

Верочка, у каждого человека имеется свой роковой день. У меня — 7 февраля 1920 года, когда я поссорился с командармом Первой Конной Армии Семеном Буденным. Этот вояка и его друг-побратим луганский слесарь Клим Ворошилов считают, что только они отстояли революцию. В их компанию затесался еще анархист Василий Чапаев, теперь из него делают народного героя, полководца всех времен и народов. Михаил Васильевич Фрунзе, человек, которого я уважаю, как-то спросил Чапаева:

— Ты, Василий Иванович, стоишь за какой Интернационал? Второй или Третий?

Он ответил:

— Стою за тот, за который стоит т. В. И. Ленин!

После обеда Михаил Николаевич спросил:

— Вы не устали, Верочка, меня слушать?

— Вы — прекрасный рассказчик. У меня перед глазами все время стоят образы живых людей.

— Счастлив, что вас увлекла моя беседа, с вашего разрешения буду продолжать. Исаак Бабель приходил читать свои дневниковые записи. В память навсегда врезалась его фраза: «Буденновцы несут коммунизм, бабка плачет». Эту запись он сделал 14 июля 1920 г. Я как-то сказал Буденному: «Семен Михайлович, вся твоя армия создана из отбросов человеческого общества — мародеров, насильников, убийц и прочих негодяев». Этот давний разговор стал известен Сталину. В 20-е и 30-е годы в журналах и газетах появились рассказы Бабеля, иногда он их подписывал псевдонимами. Его «Конармия» впервые вышла отдельной книжкой в Госиздате в 1926 г.

Тухачевский достал из письменного стола «Конармию» и небольшую книжечку «Конец святого Ипатия». Прочла дарственные надписи: «Другу и товарищу М. Н. Тухачевскому. И. Бабель», «Ценю Вашу дружбу, дорогой друг, Михаил Николаевич! Ваш Исаак Бабель».

— Буденный и Ворошилов ополчились против писателя. В 1924 году в журнале «Октябрь» Буденный опубликовал позорную статью «Бабизм Бабеля из «Красной Нови». Рассказы Исаака Эммануиловича он назвал «клеветой на Конармию». Потом началась полемика между Буденным и Горьким. 30 сентября 1928 года М. Горький напечатал в «Правде» статью «Как я учился писать», в которой дал отповедь Буденному. Неугомонный кавалерист, с легкой руки Ворошилова, полез в амбицию и 26 октября в той же «Правде» грубо ответил писателю. Тогда А. М. Горький вторично взялся за перо:

«Читатель внимательный, я не нахожу в книге Бабеля ничего «карикатурно-пасквильного», а наоборот, его книга возбудила у меня к бойцам «Конармии» и любовь и уважение, показав мне их действительно героями, — бесстрашные, они глубоко чувствуют величие своей борьбы. Бабель «украсил» своих героев лучше, правдивее, чем Гоголь запорожцев». И далее: «Бабель способен. Нас вовсе не так много, чтобы мы могли беззаботно отталкивать от себя талантливых и полезных людей. Вы не правы, т. Буденный! Вы ошибаетесь. И вы забыли, что к вашим суждениям прислушиваются не только десятки тысяч ваших бойцов. Для правильной и полезной критики необходимо, чтоб критик был объективен и внимателен к молодым литературным силам».

В спор полез бывший пулеметчик Первой Конной, балтийский моряк, этакий твердолобый «братишечка» Всеволод Вишневский, автор пьесы «Первая Конная». Все его пьесы несценичны, исключение составляет «Оптимистическая трагедия». Мне говорил Александр Таиров, режиссер Московского камерного театра, что он не встречал более трудного драматурга, чем Вишневский. Горький показал мне письмо Вс. Вишневского, адресованное ему. С его разрешения я снял копию.

«Моя книга — рядового буденновца, до известной степени ответ Бабелю… Несчастье Бабеля в том, что он не боец. Он был изумлен, когда попал к нам, и это странно-болезненное впечатление интеллигента о нас отразилось в «Конармии».

Не то, не то дал Бабель! Многого не увидел. Дал лишь кусочек: Конармия, измученная в боях на Польском фронте. Да и то не всю ее, а осколки.

Верьте бойцу — не такой была наша Конная, как показал Бабель.

23.03.30» г.»

— Я, Верочка, записался на прием к Сталину, он принял меня в Кремле. На беседе присутствовали Н. Аллилуева, Стасова, Луначарский, Д. Бедный, Ем. Ярославский. Из портфеля я вынул объемистую папку, шутливо названную «Дело И. Э. Бабеля».

— А мы, товарищ Тухачевский, думали, что у вас имеются более важные проблемы, чем какой-то писака Бабель! — сухо проговорил И. В. Сталин. — Обороноспособность страны вас, очевидно, меньше занимает! Когда у нас окажется свободное время, мы с товарищем Луначарским разберемся относительно творчества товарища Бабеля.

— Согласен с вами. И. В., я сниму копии с документов и потом перешлю их вам.

Сталин не полез в амбицию, к счастью, ему заморочил голову надоедливый баснописец Демьян Бедный. Через месяц меня снова вызвали в Кремль.

— Товарищ Тухачевский, — проговорил Сталин, дымя трубкой, — возможно, вы знаете фамилию того, кто оказал нам медвежью услугу? 1 сентября 1920 г. решением Политбюро ЦК ВКП(б) я был освобожден от должности члена Реввоенсовета Юго-Западного фронта. Товарищи Ворошилов и Буденный утверждают, что это вы послали жалобу товарищу Ленину, в которой назвали меня «псевдовоякой»?

Ответил, что такого письма никогда не писал. И. В. побагровел:

— Михаил Николаевич, мы не собираемся сводить с вами личные счеты, но, если вы солгали, вас никто не спасет.

Убедился, что И. В. обладает способностью запоминать все, что ему неприятно. Уверен, что он все равно мне отомстит за товарищей Ворошилова и Буденного, за то, что не дал в обиду тихого, любознательного еврея Иссака Бабеля.

— Мишенька, родной мой! Мне страшно за вас! Не зная меня, вы за несколько часов открыли целую гамму своих чувств, мыслей, наизнанку вывернули обнаженное, кровоточащее нутро.

— В. А., вы для меня больше, чем жизнь!

— Мишенька, заклинаю вас, будьте осторожны и осмотрительны. Вы, знаете, что я все время на виду: Ягода, Киров, Зиновьев, мой муж… Теперь к этому боевому списку прибавился Рыков. Они все — мои поклонники.

Про Сталина не сказала.

— Спасибо, Верочка, что доверились.

Вечером Тухачевский отвез меня домой. Не успела открыть двери, как позвонил Сталин:

— Не могу понять, В. А., для чего вам сдался Рыков?

Рассмеявшись, сказала, что он дал номер домашнего телефона и просил прийти к нему в гости.

— К Рыкову можете идти, он старый импотент.

Погода в Москве портилась, непрерывно шли проливные дожди. Центр и окраины столицы были залиты непроходимыми лужами. Предприимчивые мальчишки сколотили из досок импровизированные переходы-мостики. С каждого проходящего взималась «пошлина» от 15 до 20 копеек. Горе было тому, кто не хотел платить, таких «клиентов» без особых церемоний мальчишки сталкивали в грязные лужи.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.