ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

В РАЗВЕДОТРЯДЕ

ВО ВЗВОДЕ ЛЕЙТЕНАНТА ПРЕССА.

ВЗВОД ПИШЕТ ПИСЬМА.

В ОЖИДАНИИ ГРУППЫ.

ГРУППА НЕ ВЫПОЛНИЛА ЗАДАЧУ.

ПРОЩАНИЕ С ЧЕРЕПИВСКИМ.

(За р. Назил. 8-я армия. 13-17 мая 1942 года)

Во взводе лейтенанта Пресса

13 мая. Вечер

Сегодня, в 12 часов 40 минут дня, я выехал на передовые позиции в армейский разведотряд, которым командует капитан Ибрагимов и где военком – политрук Бурцев. Приехал ровно в два часа, поместился в шалаше командира второго взвода лейтенанта Пресса.

Ехал сюда на грузовике разведотряда. Командир отряда капитан Ибрагимов был в штабе армии, а потом по указанию политотдела заглянул в редакцию газеты, сказал, что из немецкого тыла вернулась группа разведчиков и есть интересный материал. Никто в редакции желания ехать не высказал. Редактор газеты Гричук не захотел никого посылать. Тогда вызвался ехать я. «Может быть, вы дадите материал и нам, для «Ленинского пути»?» – спросил Гричук. «Конечно, дам!» – ответил я ко всеобщему удовлетворению.

Губер Османович Ибрагимов – полурусский, полутатарин, человек небольшого роста, с симпатичным лицом – сразу понравился мне вежливостью и корректностью. Он ленинградец, в Ленинграде прожил всю жизнь, кроме тех лет, когда, служа в погранохране, находился на эстонской границе. Ехали мы с ним через Городище – Троицкое – Мучихино – Валовщину к железной дороге, оттуда в деревню Поляны, где у Ибрагимова было какое-то дело, затем обратно на Валовщину и дальше через Путилово в Каменку.

Вдоль дороги – воронки от бомб, наполненные водой, превратившиеся в озерки. И вот деревни, полусожженные, полуразбитые осенними бомбежками – яростными, варварскими, сносившими подряд шеренги домов. От одних деревень остались только кирпичные трубы, да фундаменты, да кое-где обрушенные каменные стены. В других избы повалены, изломаны, искорежены. То крыша, целиком слетев, лежит на земле, то верхний этаж боком въехал в нижний, иные улицы состоят из одних только кирпичных развалин да все победивших громадин берез по сторонам. Коегде между развалинами попадается уцелевший дом, в нем живут люди, и перед ним резвятся, как ни в чем не бывало, дети да ковыляет какая-нибудь старуха с клюкой…

Полностью сметены кварталы большого села Путилово, состоящего из многих рядов улиц. Фашисты бомбили его с особенным ожесточением.

– А немец-то теперь не тот! – говорит мне красноармеец, едущий со мной в кузове. – Тогда по самым верхушечкам деревьев летал!

Теперь не летает так. Летает высоко: боится винтовок, автоматов и пулеметов. Да и бомбы теперь зря не бросает, бережет их. А артиллерийские обстрелы тоже стали иными: зря снарядами немец не сыплет, а уж если сыплет, то массированным ударом, по определенным целям.

Около Валовщины местность высокая, ровные поля видно далеко: белеет на севере Ладожское, лиловеют кругом леса. Тянутся вдоль опушки группы людей – строится узкоколейка. А с другой стороны дороги – стрельбище: учатся стрелки, группкой стоят командиры…

Приближаясь к передовой, снова слышишь пулеметные очереди. И пока я записывал в палатке рассказы лейтенанта Пресса, шквалами наваливались гулы воздушных бомбежек, грохот слышался где-то неподалеку, и высоко над нами пролетали немецкие самолеты. Бойцы-разведчики готовы были схватить автоматы, составленные в козлы, возле моего шалаша. И еще весь день сегодня звучали артиллерийские выстрелы.

Здесь мы, в случае обстрела, не защищены ничем: болото, укрытий никаких нет, а деревца лесочка – чуть повыше человеческого роста. Но об этом не думаешь: солнышко яркое, я здесь сразу почувствовал себя при деле, на душе стало светло и приятно.

14 мая

Лесок – мелкоросье березняка на болоте, неподалеку от развалин деревеньки Каменка. Шалашикипалатки первой и второй рот разведотряда. Шалаш командира второго взвода, так же как и все, сделан из дощатых подпор, березовых ветвей и плащ-палаток. Тепло – греет маленькая печурка. Светло – треугольничек стекла возле двери, над столом. Нары на трех человек. Но нынче я ночевал четвертым, вместе с лейтенантом Прессом, политруком Запашным и их вестовым – рослым сибиряком Бакшиевым. Было тесно, спал плохо.

Пресс – еврей, зовут его Наум Елкунович, родился он в местечке Коростышево Киевской области в семнадцатом году, совсем недавно вступил в партию. Образование у него среднее, до службы в армии был техником-электриком. В армию попал в тридцать девятом году, в финской войне был бойцом в стрелковом полку на Ухтинском направлении; позже участвовал в освобождении Прибалтики. Начав Отечественную войну связистом, сразу перешел в разведотряд, потому что «мне лучше нравится в разведке».

По общим отзывам он – храбрый разведчик. За время войны в немецкий тыл ходил больше сорока раз. Он вспыльчивый, маленький человечек, со стриженной под машинку головой, с каре-зелеными глазами, с чуть заметным еврейским акцентом. В профиль больше, пожалуй, похож на грузина, чем на еврея. Разговаривает быстро, энергично; хлопотлив, верток, решителен…

Политрук Запашный – добродушный верзила. Он типичный украинец. Весь день сегодня он «мучается», пиша характеристики для награждения, ответы на письма, что присланы вместе с подарками из Сибири, и письма родным награждаемых разведчиков о том, что ими, разведчиками, гордится отряд. И чтобы Запашный не мучился, я составил ему образцы некоторых таких писем.

Вестовой Бакшиев – по профессии агроном, был председателем колхоза где-то неподалеку от станции Тайга. В его биографии есть всякое. В прошлом, был случай, он десять суток отслужил у Колчака, но бежал от него после пощечины поручика и долго скрывался в лесах. Он, сорокатрехлетний мужчина, с корявым лицом, неграмотен, но толков. Пресс держится с ним по-братски, вот сидит, обняв его плечи. Но вестовой не становится от этого развязнее – дисциплинирован, сосредоточен, услужлив.

С этими тремя людьми я буду жить несколько суток, с ними делить хлеб, их заботы и думы…

Здесь, между березками, маленькие, в полметра и в метр высотой, елочки. Почва сыра, и когда ступаешь по ней – хлюпает. И я сижу у печки, написав и отправив с оказией корреспонденции в ЛенТАСС и в «Ленинский путь»…

– … У меня характер такой, – рассказывает о себе лейтенант Пресс, – я люблю острые ощущения. У меня было много историй в детстве. Год, например, в тюрьме, за карманную кражу – в Житомирской тюрьме и в Мариупольской исправительно-трудовой колонии. Это было в тридцать шестом году… До того я вел «блатную» жизнь, гулял на Крещатике в Киеве, меня знали во всех углах – и на Соломинке, и в Батыевке – на Батыевской горе. Ну, просто драчун был, драться любил! Кроме того, я был боксером, выступал на динамовских соревнованиях по боксу, – это уже когда на военную службу пошел, входил в сборную Калининского военного гарнизона… А когда служил в Эстонии и Латвии, в Тридцать четвертом полку связи, было много неприятностей, потому что любил выпить: восемнадцать внеочередных нарядов, тридцать с лишним суток ареста за девять месяцев, один товарищеский суд и два раза хотели отдать в трибунал. Был исключен из комсомола.

Командир роты разведчиков Н. Пресс (слева)

и командир отряда капитан Г. Ибрагимов

8-я армия. Май 1942 года.

А когда началась война, я переключился на совершенно иную сторону и начал жить по-новому. В тридцать четвертом полку шумят обо мне – не верили, что я человеком стану! Начальство сначала препятствовало моей работе в разведке – не доверяли. Но начальник разведотдела армии полковник Горшков и ею помощник майор Телегин поручились, сказав, что из меня выйдет человек. И потом сами же мною тыкали им в глаза. Представили меня к присвоению звания младшего лейтенанта и к правительственной награде (я получил медаль «За боевые заслуги», – приказ Ленфронта от третьего февраля сорок второго года) и рекомендовали в партию… Но прежде, чем это произошло, я уже хорошо в боевых операциях испытан был!

Наум Пресс, сидя на пеньке, поворачивает ко мне узкое свое лицо. У него очень выразительный, узкий рот, ровные хорошие зубы, прямой нос. Черные полукружия бровей как бы углубляют дерзкое и насмешливое выражение его зеленовато-карих глаз. Худощавый, нервный, непоседливый, он, рассказывая о себе, внимательно поглядывает на бойцов своей первой роты, каждый из которых возле шалашей в лесочке занимается своим делом. И, то и дело осматриваясь – так, как это делают летчики в полете, – он как-то между прочим оценивает все, что происходит вокруг него, все видит, все замечает, во всем отдает себе отчет.

Он не только опытный разведчик, но и хороший снайпер:

– У меня всего на счету сто тринадцать уничтоженных лично и один пленный! Если б я был истребителем, вернее, если б моя задача была истреблять фашистов, то, имея такое преимущество, как бесшумную винтовку, и еще, что я их вижу, а они меня нет, – я мог бы истреблять их сотнями, из леса бить, и бить, и бить… Но…

Сам себя перебивая, Наум Пресс рассказывает мне историю за историей из своего боевого опыта. А последняя из этих «историй» завершилась позавчера.

В ночь на 12 мая, за полтора суток до моего приезда сюда, лейтенант Наум Пресс и политрук Иван Запашный со своей группой вышли из немецкого тыла, совершив четырехсуточный рейд вдоль немецких дорог, протянувшихся между деревнями Карбусель и Турышкино и между Малуксой и Пушечной горой. В составе группы были старшие сержанты

Иосиф Воронцов и Владимир Желнин, сержант Алексеи Семенков, Иван Зиновьев, рядовые бойцы Михаил Денисов, Николай Муравьев, Константин Голубев, Семен Обухшвец и Николай Мосолов. Вся группа, вместе с Прессом, состояла из одиннадцати человек.

– Пятого мая, – рассказывает Пресс, – я выехал па передний край Первой отдельной горнострелковой бригады для подготовки к переходу в тыл противника. Со мной были мои помощники Воронцов, сержант Иван Зиновьев и красноармеец Семен Обухшвец. Подготовку вели двое суток.

В этом году обстановка на переднем крае немцев значительно изменилась. Было время – линию фронта переходили где угодно. Теперь – оборона у противника густая, пройти трудно. Поэтому лазейку для перехода я решил искать в болоте Малуксинский мох. Зимой снеговая наша дорога и линия обороны проходили по западному берегу этого болота, теперь мы отошли за его восточный край. Прежде чем выбрать место для перехода, я долго наблюдал на болоте за насыщенностью артиллерийско-минометного огня немцев, за пулеметно-ружейным огнем, за ракетами, прислушивался к шумам. Установил, что справа и слева от меня опасности гораздо больше, а посередине, передо мной – затишье. Поэтому и выбрал для моей цели самую середину глубокого болота – это место немцы, видимо, считали непроходимым.

Вернулся в штаб горнострелковой бригады, вызвал по телефону своих разведчиков. С ними приехали капитаны Ибрагимов, Григорьев и командир второй роты старший лейтенант Кит Николаевич Черепивский. Собрались мы все в штабе горнострелковой бригады, а вечером 7 мая группа отправилась к переднему краю для перехода в тыл. 8 мая, вечером, вышли к болоту, до переднего края капитан Ибрагимов и старший лейтенант Черепивский сопровождали группу. Там они попрощались с нами.

Мы двинулись. Одеты были в шинели, а следовало бы одеться в куртки. Некоторые из нас шли в порванных сапогах, даже в ботинках, и это, конечно, неправильно. Люди все шли хорошие – и всегда люди хорошие, все всегда зависит or командира: если он не боится, то и люди идут! А в шинелях шли – на основании приказа о сдаче зимнего обмундирования. Но шапки теплые были. Вооружены: десять автоматов и одна бесшумка, у всех гранаты – по три ручных малых и по одной противотанковой. У меня парабеллум и у старшего сержанта Воронцова, моего помощника, сухари, сахар. У меня и у политрука Запашного – масло. Индивидуальные пакеты – у всех. Патроны – по два диска. Семь компасов, четыре карты. Водки не было – нет приказа.

Вышли мы ночью из болота Малуксинский мох на немецкий передний край, дошли до дороги. На дороге – две подводы с ящиками, три лошади цугом: одна впереди, две парой – сзади. На подводах – немцы. Пропустили мы их, метрах в тридцати от нас. Дальше, за дорогой – еще одна дорога, а по ней – еще две подводы с ящиками. Пропустили. Немцы шумно разговаривали. Немцы вообще по одному на подводах не ездят, всегда по два-три человека. Боятся. Они даже оправляться от места работы или от блиндажа не отходят, – тут же. Ходят – свистят, поют: наша земля пятки им жжет!

За второй дорогой – оборонительные сооружения, без людей. Завал метров пятьсот, проволочное заграждение. Траншеи, дзоты, блиндажи и котлованы для установки артиллерии. Но – пусто и тихо: людей нет. Прошли мы полкилометра, залезая в воду по грудь, вода холодная, как иголками колет! Когда выходим, становишься на колени, поднимаешь ногу высоко и выливаешь воду из сапога.

С рассветом остановились в лесу, разожгли костер. Надо уметь раскладывать: нужны сухие ветки, но не гнилые и помельче; будет гореть хорошо и не будет дыма, днем за тридцать метров не видно огня в лесу, огонь сливается с дневным светом, а дыма почти совсем нет… Разделись, обсушились, выставив двух часовых, они сменялись через каждые тридцать минут. Сварили в котелках суп, кашу, поели и легли спать до вечера. Слышали только шум на дороге – машины, подводы. Вечером, когда двинулись в путь услышали сигналы отбоя.

В ночь на девятое мая видим железную дорогу, и к ней подходит дорога на стланях. Людей нет. Только справа слышна команда «хальт» – пост остановил какую-то подводу. Перешли мы дорогу. Все время – вода, лес. Наткнулись на шалаши, в них наши убитые бойцы, ржавые винтовки, лежат тут с осени. Трупы – цельные и сгоревшие. Целые сапоги. Товарищ Воронцов сменил свои сапоги. Сумка из-под рации, – осмотрели, бросили. Антенна, приборы, запасное питание, плащ-палатки, гражданская куртка с каракулевым воротником… Но везде все заминировано, поэтому пошли дальше. Привал, спали и с зарею двинулись дальше. Наткнулись на строительство дороги, а перед тем наш путь пересекла река Мга. Я приказал форсировать. Зиновьев: «Тут по горло!» Я: «Откуда ты знаешь? Ты пробовал?» И посмотрел на него со злостью, – так он с берега прыгнул сразу и – по горло. И – обратно. И пошли мы вправо, вдоль берега – до дороги. Немецкие саперы работали, строили ее. Одеты по форме, все бриты, стрижены, в куртках. Офицеров мы не видели, но дружно работают, слышны команды, очень шумят.

Тут эпизод с Обухшвецом – отстал, оправлялся. Бойцы; «Он сдался в плен!» Это было неверно, он просто отстал, не выполнил приказания. Я стал «чистить» всех, что не передали приказания по цепи. И когда тот явился: «Где был? Почему отстал?» Молчит. Я крепко дал ему. Он: «Знаю, товарищ лейтенант, что виноват». И дальше: «Простите меня, товарищ лейтенант!» А знаю его: боец хороший. Ну, оставит без внимания. Саперы ушли, бросив работу в семь часов вечера. И мы перешли дорогу, пошли дальше, заночевали в лесу.

На рассвете десятого мая-костер. Потом приблизились к железной дороге, выслали разведку: где удобней пройти, где ближе лес подходит, где нет насыпи? Подошли сами. Наблюдаем из лесной опушки за поездами. Видели товарные поезда – паровозы наши, вагоны и наши и немецкие. На их платформах высокие борты и немецкие надписи. Поезда составлены с предосторожностью: впереди – целая колонна пустых вагонов. У одного поезда, например, восемнадцать платформ, затем – паровоз, затем – пассажирский вагон и товарные пульмановские вагоны. Порожняк шел на Мгу от станции Новая Малукса. Шесть поездов таких прошло. Мы слышали, наши самолеты такую давали – бомбили Мгу! Немецких самолетов даже и не видно было.

Перешли мы железную дорогу, вода – по глотку, как заползли в болото, – и купаемся по пояс. Тина, сапоги полные, тяжело, еле ногу вытаскиваем… Привал и отдых до шести вечера. Костер. Под вечер, около восьми часов, вышли к дороге Карбусель – Турышкино, разведали ее: где лучше сделать засаду? Потом провели подготовительные работы для засады – натаскали веток к дороге, замаскировались, договорились, как действовать: группа прикрытия – по двое с двух сторон; группа захвата – семь человек; всем кричать «хальт!» и всем подниматься, включая группу прикрытия. Стрелять только в крайности.

Ждем часа два – никакого движения. Потом один велосипедист со стороны Карбусели едет. Я поднимаюсь из-за кустов: «Хальт!» Немец – это был оберротмистр – стал и посмотрел в мою сторону. Тут сбоку: «Хальт!», со всех сторон: «Хальт!..» Он было за пистолет, но испугался и – назад, бежать по дороге. Очень крепко бежал, длинные ноги, особенно испугался автоматов. Отбежал метров сто двадцать, мы все сразу из десяти автоматов – огонь, и как сноп он свалился от дороги в канаву. Тут немцы из леса стрельбу: винтовки, автоматы поблизости, прямо перед ним. Мы наскоро осмотрели карманы, захватили документы, портфель, шинель и убежали в лес. И уволокли было с собою велосипед, да потом бросили.

В двух километрах от дороги сделали на ночь привал, все проверили. Покушали то, что нашли у него: две пачки печенья, тридцать три штуки шоколадных конфет, плитку шоколаду. Раскурили пять пачек сигар, запечатанных в каких-то пакетиках-конвертах, и – спать, выставив часовых. Ночью – бомбежка Мги.

Утром одиннадцатого мая – путь к дороге Малукса – Пушечная гора, по гористой местности. Напоролись на артиллерийскую батарею. Шли по азимугу примерно на восток, приблизились к просеке-дорожке. Когда подошли и я высунулся, как раз – семь лошадей верховых и на них пять всадников, солдат. В пяти метрах! Я рукой подал знак: «ложись», и все легли в болото, и немцы не заметили, хоть лесок не густой, – разговаривали, не смотрели по сторонам. А за ними – артиллерия, конница. Проход невозможен. Выхода нет: слева – незачем, впереди – просека, едут… Все же взял на юг, в болото, по горло, чуть не утопая, отошли, и– опять по азимуту на восток. И– к дороге, на выход! Слыхали близко стрельбу, кто-то крепко храпел; метров пятьдесят не дошли до блиндажей, где они были, а храпевший остался от нас в четырех шагах. Приняли правей, пошли на юг к Малуксе – на выход. Увидели вторую линию немецкой обороны, пустые блиндажи, завал, минное поле. Рассматриваешь, идешь, – поле зимнее, мины почти сверху! Прошли его, дошли до боевого охранения.

Немец нам вслед бросил ракету. И тут напоролись мы вплотную на группу немцев. Красноармеец Мосолов шел первым, они хотели его схватить, но увидели других наших, убежали, подняли тревогу, стали бросать белые ракеты, но мы ушли в лес, в болото Малуксинский мох. Когда мы залегли, красноармеец Голубов, стоя возле дерева, заснул, упал. Растолкали его, пошли дальше. Голубов в болоте спал на ходу, ушел в глубину болота, стал тонуть, закричал: «Братцы, спасите!» Вытащили! И по болоту – к нашему взводу автоматчиков…

Там нас ждал командир роты Черепивский, поцеловался со всеми, сказал, что нас считали погибшими: судя по донесению дивизионной разведки, за нами погнались пятнадцать фашистских автоматчиков и закрыли здесь обратный проход.

Нас кормили, нам дали отдых. Мы обсушились, пошли в штаб бригады, откуда позвонили в отряд, и за нами немедленно выслали машину. Мы сели, поехали. На перекрестке, у Восьмого поселка нас атаковал «хейнкель – сто тринадцать». Мы с ходу, с машины, открыли групповой автоматный огонь, и «хейнкель» «пикнул» прямо в землю, в лес – взметнулись огонь и дым. Вообще весело было, а тут еще веселее! Приехал сюда, здесь – подполковник Милеев и наш капитан Ибрагимов. Я доложил, сдал документы, шинель, портфель, все подробности рассказал. Нам сюда же, в машину-штаб, подали обед с водкой. Пообедали, выпили. И потом баня – уже была подготовлена. Помещение чистое, хороший стол, постели, пища, музыка – патефон, гармошка, струнный оркестр!.. Подполковник приказал всем спать, дал пять суток на отдых – ни работ, ни занятий. Вот отдыхаем сейчас. Нас, по совокупности с прежними делами, отмечают, представили к правительственным наградам – всем медали, а меня – к ордену.

Коротко результаты разведки: определили дислокацию немецкой дивизии, захватили документы, среди них – приказ о том, что наступления русских здесь не ожидается. Все целы, благополучны, здоровы. Готовимся к дальнейшей работе.

О самолете, который мы подбили, есть подтверждение от начальника химслужбы сто двенадцатого инженерного батальона (он ехал с нами в машине) и от наблюдателей поста ВНОС – с вышки…

… Лейтенант Наум Пресс, глядя вдаль будто подернутыми болотной тиной глазами, рассказал мне и другие эпизоды из своей практики – о лыжном рейде, зимой, в район Шапки – Тосно, когда, заложив мины на дороге, восемь разведчиков взорвали немецких пехотинцев, порезали линии связи, определили систему огневых точек противника. Рассказал о рейде в немецкий тыл, за Веняголово, когда 13 апреля десять разведчиков захватили в боевой схватке обер-ефрейтора штабной роты 5-й немецкой горнострелковой дивизии («Горной козы») Генриха Ерл, – ходил тогда Пресс со старшим сержантом Медведевым, с бойцом Обухшвецом и с другими людьми.

Когда Пресс заговорил с пленником по-немецки, этот немец очень обрадовался и заявил: «Хэр лейтенант, дайте слово, что меня не расстреляют, я завтра же сниму свою форму, надену вашу и пойду с вами в немецкий тыл!» И затем прикидывался, как это обычно делают пленные фрицы, чуть ли не коммунистом. Доставленный в штаб 1-й отдельной горнострелковой бригады, он дал очень ценные показания.

Пресс говорил и о других рейдах – по заданию 294-й стрелковой дивизии и по заданиям других частей, которым нужно было найти проходы в линии немецкой обороны, разведать систему огневых точек противника и лишить его связи, добыть «языка» или документы…

Взвод пишет письма

… Подходит неуклюжий, огромный, удивительно добросердечный политрук Запашный с пачкою писем, протягивает их мне, просит помочь разобраться в них.

Читаю письмо председателя колхоза «Верный стрелок», приславшего бойцам в подарок пять ящиков, весом каждый по двадцать килограммов: масло, печенье, колбасы, сало. Это – подарок колхозников к колхозниц Новосибирской области. Председатель колхоза Чернов пишет очень безграмотно, но от души. Ответное письмо начинается так:

«Колхозникам и колхозницам, детям и старикам колхоза «Верный стрелок», Николаевского сельсовета, Татарского района Новосибирской области, от бойцов, командиров и политработников Разведотряда.

Дорогие наши отцы, матери и жены, братья и сестры, сыновья и дочери!!!

Скоро исполнится 11 месяцев, как кровопийца Гитлер по-разбойничьи вероломно напал на нашу страну. Он рассчитывал…»

… Письмо большое, на нескольких страницах. В нем говорится о необъятных богатствах нашей Родины, о планах Гитлера, о закалке наших бойцов, их смелости, боевом мастерстве, об их стремлениях, их ненависти к фашистам…

«… Мы твердо помним нашу священную задачу: «… Всей Красной Армии – добиться того, чтобы 1942 год стал годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев».

В письме много всяческих пожеланий, а подписано оно командиром подразделения лейтенантом Прессом и всем личным составом взвода. Сочинял это письмо Запашный.

А вот письмо школьницы:

«Здравствуйте, дорогой боец! Шлю я вам горячий привет и желаю успеха над гитлеровскими бандитами. Бейте фашистскую гадину. Не давайте врагу пощады. Когда разобьете врага, дорогой боец, возвращайтесь с победой домой. Будьте героем! Громите врага, а мы здесь, в тылу, ответим на это учебой. Как получите письмо, пишите ответ. До свидания, с приветом к вам ученица 6 «б» кл. Басалаева Лидия Ивановна. Мой адрес: Вологодская обл., г. Никольск, Средняя школа, 6 «б» кл. Басалаева Лидия Ивановна».

… Над нами летят строем пять «мигов», разворачиваются, уходят обратно. Уже восемь вечера. Бренчит балалайка. Перед тем разливалась гармонь – налево, в палатке взвода. Направо за столом, что прямо на болоте, под открытым небом, бойцы трудолюбиво пишут ответные письма – колхозникам, школьникам, девушкам. Вечер тих, но становится сыро.

Я ужо сижу в палатке Пресса один, он ушел к бойцам взвода. А перед тем как уши, показывал мне свою винтовку-бесшумку, и мы оба стреляли из нее. Она действительно бесшумна: кроме щелканья затвора, нет абсолютно никакого звука. Устройство ее до гениальности просто и остроумно. Патроны к ней – специальные, убойная сила их отличается от убойной силы обыкновенных патронов.

В течение дня то и дело доносилась орудийная стрельба Часто пролетали самолеты. Вот и сейчас – разрывы слышатся неподалеку, и отгул их раскатывается по всему болоту, потрескивают как-то нехотя пулеметы, до немцев тут – рукой подать!

Я перебираю пачку полученных разведотрядом писем, переписываю некоторые из них, составляю ответы, помогая бойцам и этом трудном для них и легком для меня деле.

Вестовой Бакшиев внимательно вглядывается в лицо Пресса, вошедшего в шалаш-палатку и молча присевшего на край нар:

– Что-то вы сегодня, товарищ лейтенант, невеселый?

Пресс молчит. А когда Бакшиев вышел из палатки, рассказывает мне, что получил сегодня второе письмо от матери – она живет на сто рублей в месяц, а хлеб стоит семьсот рублей пуд; живет в Сибири, в землянке. А Пресс до сих пор не оформил денежного аттестата. Сегодня просил у капитана Ибрагимова дать ему машину, съездить в финчасть, во второй эшелон. Капитан машины не дал, а при мне (в отсутствие Пресса) давал кому-то распоряжение съездить в финчасть и выправить аттестаты всем, кто их не имеет. Сейчас, когда я спрашиваю Пресса, знает ли он об этом, он нервно, чуть не заплакав:

– Так я ж просил машину, мне не дали! Странно, но слезы уже на глазах у этого смелого разведчика. Я обещаю ему, если будет задержка с этим делом, оформить его аттестат.

Иду к бойцам, подсаживаюсь. Один за другим они доверчиво протягивают мне письма, полученные от жен, матерей, детей… Вот боец Денисов, Михаил

Никитич, тридцатилетний, здоровый, кладет передо мною на стол фотографию своей жены: простецкое русское лицо, прямой постав головы, большой рот, взгляд уверенный, строгий, точный, темные волосы зачесаны назад. Белый свитер, а поверх свитера – мужского покроя пиджак. Фото для удостоверения. И дает мне прочесть ее письмо из Уфы:

«… Пиши письма и проставляй числа. У нас стоят холода, но Белая вот-вот разольется. Мы будем плавать, я навозила дров и не знаю, куда с ними деваться, нас ведь зальет! Вот и поминаю тебя, был бы ты, Миша, дома, это была бы твоя забота, ну, ничего не поделаешь, раз уж бешеная собака наскочила на нас, то ее нужно немедленно уничтожить… Миша, я выписала досок на лодку, смогу сделать лодку или нет? Миша, с пайком у нас хорошо, не беспокойся обо мне, вот, Миша, я о тебе очень соскучилась, так бы и посмотрела на тебя…»

И дальше – о Дусе, о Вале, о Нюре, о маме, и о Люде, и о маленькой Але, и о Ксене, Марусе, Сене:

«… Я у них была, Сеня – стахановкой. Миша, мама все время поминает тебя, и как только принесут письмо, она все плачет, ведь, Миша, она тебя очень уважает…»

Письмо длинное, полное грамматических ошибок, но такое до глубины русское, душевное, полное заботы и любви! И, прочитав мне свой ответ, Денисов рассказывает потихонечку о себе, о том, как несколько раз ходил в немецкий тыл и… «все это выполняю, – все выполнимые задачи, вот я этого ганса поймал, с ослом когда, – вам лейтенант Пресс рассказывал, – и даже у меня оружие этого ганса, как я его отнял, то, значит, мне его отдали. Еще на дзоты ходили, зимой насчет доставания «языка», но в тот раз не удалось это, тогда как раз у нас половина убавилась – девять человек… Признаться вам сказать, я вообще какой-то неустрашимый, черт его знает, какой характер у меня, – это я откровенно уже вам скажу…»

До войны Денисов работал на электростанции, автогенщиком и слесарем.

– И на лесозаводе работал там, где жинка моя работает, – по отпуску пиломатериалов, контролером, стало быть, выходит!

Широкий, широколицый мужчина, голубые глаза, открытый взгляд… Нет, Денисов не хвастается, не бахвалится, называя себя неустрашимым, это он просто так, со всей скромностью – как естественное, точное определение!

Наум Пресс отзывается о нем так:

– Он у меня хороший разведчик, я надеюсь сделать из него такого орла! Главное, что неустрашимый!

И еще я беседую с сержантом Иваном Зиновьевым, с Николаем Муравьевым, с Николаем Шацким, с Алексеем Семенковым и с другими разведчиками, вечерующими в сумеречном лесу. Это в прошлом все люди мирные, кто рыбак, кто слесарь, кто ездовой на руднике, кто лесничий…

Сколько за вечер узнаешь, сколько наслушаешься! Моя полевая тетрадь полнится записями, и мне нельзя уставать!

… А перед вечером приехал начальник разведотдела армии – седоволосый, приятный, культурный подполковник Милеев. Я беседовал с ним в автофургоне – штабе отряда. Он приглашал приехать к нему на КП, где обещает предоставить в мое распоряжение интересные документы…

В ожидании группы

15 мая. Первая рота

Утро раннее. Прокопий Иванович Бакшиев – вестовой, в шапке и ботинках с обмотками, в армейских штанах и в грязной рубахе – чистит сапоги, сидя на краешке нар, на которых спят Пресс и Запашный и с которых я только что встал, чтоб подсесть к столу, сунув в зубы дешевую, но редкую ныне папиросу

«Спорт» (все еще «1-й ленинградской имени Урицкого табачной фабрики»). Топкие лучи солнца, как будто проволочки, протянулись от дырочек в палатке. За треугольным стеклышком – солнечное утро, карликовая сосенка, частокол березняка, все еще голого.

И поют, заливаются птицы, и ходит по небу орудийный гром.

Только что во сне видел себя па берегу Черного моря, и кто-то, купаясь, весело объявил, что мы взяли кучу немецких танков. А на самом деле вчера в «Ленинском пути» новости таковы: на Керченском полуострове мы отступили, и Информбюро называет ложью сообщения немцев о том, что ими взято много пленных, орудий и танков; а на Харьковском направлении мы перешли в наступление.

Пресс опять всю ночь спал, как нераскаянный грешник: скрипел зубами, ворочался, тыча меня локтями, руками, ногами и головой, и стонал, и приговаривал во сне, и перед кем-то оправдывался, и мешал мне, стиснутому между ним и Бакшиевым, спать. А Бакшиев и Запашный храпели.

… Сегодня или завтра мы ждем возвращения из немецкого тыла группы разведчиков, ушедших в ночь на 12 мая, – их из второго взвода ушло восемь человек, считая с командиром – старшим сержантом Егором Петровичем Медведевым. В составе группы – замполитрука второго взвода Никита Баландюк, сержант Алексей Мохов, бойцы Волков, Бойко, Иван Овчинников, Иван Денисов, Евгений Баженов. Пошли они в район 8-го поселка, к так называемой «Фигурной роще». Снаряжал и отправлял их командир второй роты старший лейтенант Черепивский.

Все чаще переговариваясь по телефону со штабом стрелковой дивизии, капитан Ибрагимов и военком Бурцев нетерпеливо ждут сведений о Черепивском, ушедшем на передний край этой дивизии встречать группу разведчиков, и о самой группе. Их возвращения ждет весь отряд.

С командиром первой роты старшим лейтенантом Гусевым я нахожусь в автофургоне-штабе. Перед нами на столе большой лист подробной, двухсотпятидесятиметровой карты. На этом листе уместилась та толща кольца блокады, которой наш Волховский фронт отделен от Ленинградского фронта. Под голубым цветом Шлиссельбургской губы Ладожского озера, там, где у берега название деревни – «Липка», протянулась зеленая, в два километра шириной полоска лесов переднего края, по ней уходят к Шлиссельбургу два канала: Старо-Ладожский и Ново-Ладожский. Ниже зеленой полоски, южнее, начинаясь в трех километрах от берега и простираясь в меридианалыюм направлении на пять, а в широтном – в сторону Шлиссельбурга – на пятнадцать, карту занимает огромное белое пятно, по которому крупным шрифтом разбежалось обозначение: «Синявинские торфоразработки».

Белое пятно пересечено во всех направлениях многими параллельными и поперечными линиями узкоколейных железных дорог да прямоугольниками торфяных карьеров – эти котлованы на три метра ниже уровня моря. Там и здесь, по краям пятна, обозначены «Рабочие поселки» NoNo 8, 4, 1, 3, 2, 6, 7, и только один – No 5 – в центре пятна, чуть севернее главного здесь поселка – Синявино, расположенного на пятидесятиметровых высотах. Это и есть «Синявинские высоты», которые нам еще придется брать, с которых немцы, превратившие в мощную крепость весь район разработок, просматривают: к северу– Ладожское озеро; к западу – Шлиссельбург и Неву, на одном берегу принявшую в свои траншеи неколебимые войска Ленинградского фронта; к востоку и юго-востоку – глубокие леса, занимаемые нашим Волховским фронтом.

Укрепленный немцами Рабочий поселок No 8 приходится справа, на самом краешке «белого пятна», на переднем крае обороны немцев. Это «белое пятно» на карте в самом деле область для нас неведомая: там – немцы. Что делается у них? Какие еще укрепления они строят? Доты, дзоты, надолбы, бронеколпаки, минные поля, фугасы, ловушки, спираль Бруно, колючая проволока под высоковольтным током, – да мало ли что еще? Только авиация да наши разведчики, уходящие в тыл врага, могут штрих за штрихом терпеливо и самоотверженно расшифровывать загадку этого «белого пятна», на котором ныне человеческой кровью, как симпатическими чернилами, выведена гитлеровцами черная свастика. Каждый квадратный километр этого пятна таит в себе все виды смертей!

Вот туда, к 8-му поселку, к роще Фигурной, которая только на карте еще называется рощей, и ушли разведчики Черепивского. Где они сейчас? Что делают там? Когда вернутся? Все ли вернутся? Или не вернутся совсем – ни один?

Для них лежат письма, присланные их женами, родителями, детьми. Им отложена их доля подарков, присланных в отряд щедрым сибирским колхозом. Для их угощения приготовлена даже славная российская водка. Их ждут наградные листы, куда будет вписан их подвиг, если им удастся его совершить…

Если им удастся!.. Лишь бы не какая-нибудь нелепая случайность! Лишь бы не сделали там какойлибо ошибки. Самая частая ошибка разведчиков, уходящих в тыл врага, – преждевременная стрельба. Командир первой роты Гусев, изучающий со мною карту, сказал: «Все успехи Пресса объясняются тем, что он учел эту часто допускаемую ошибку. Он добился полной дисциплинированности: без его команды теперь уже никто не выстрелит! Он и вам расскажет, сколько раз бывал на краю гибели из-за этой ошибки, совершавшейся кем-либо из невыдержанных бойцов!»

Но та группа – не из первой, а из второй роты. Она пошла под руководством старшего сержанта Медведева. У него нет такого опыта, как у Пресса… Черепивский их учит, но самому Черепивскому командованием не разрешено ходить в тыл противника – с тех пор, как он стал командиром роты. Его дело теперь другое!

День тянется медленно. Они должны привести «языка» или хотя бы принести документы. Мы ждем. Придут или не придут?..

Группа не выполнила задачу

15 мая. 3 часа дня

Бомба разорвалась неподалеку от нас – метрах в полутораста: летит бомбардировщик. Гудят самолеты. Застрочил пулемет.

Сижу в автофургоне – штаба отряда.

… Принесли газеты. Статья Тарле, в газете 13-й воздушной армии. Отход наших войск на Керченском полуострове. Наше наступление на Харьковском направлении.

Ибрагимов лежит на кровати, поставленной поперек кузова, превращенного в палатку. Стол (за которым сейчас сидит военком Федор Михайлович Бурцев, читая книгу). Телефон. Печурка. В углу – автомат. Л впереди, на спинке кабины – в метр высотой, – зеркало в раме красного дерева.

Ибрагимов, утром вернувшийся с переднего края, встает, одевается, рассуждает с шофером о машине, на которой ехать в Городище.

Кроме той группы разведчиков, которую мы ждем, в тыл врага ходили еще одной, маленькой группой три человека. Вчера к ночи Ибрагимов поехал на передний край, «взять» их. С Ибрагимовым были два необстрелянных командира, из войск НКВД. Люди не боязливые, но никогда не лазавшие по переднему краю. Один из них, политрук, по словам Ибрагимова, «буквально похудел за эту ночь лазанья»… Группа из трех разведчиков вернулась, потеряв убитым сержанта Никитина: когда они перелезли через колючую проволоку, то были обнаружены и обстреляны из автоматов. Две пули в спину пробили насквозь Никитина. Товарищи его вытащили, он похоронен сегодня там же, на переднем крае, – смелый был, отчаянный парень, пехота удивлялась: «Откуда у вас такие берутся?»

5 часов дня

Капитан Ибрагимов командиром разведотряда назначен недавно. Его все хвалят: «Человек серьезный, выдержанный, крепкий характером, а сердцем – хороший, теплый. При нем отряд, прежде не проявлявший себя никак, быстро «поднялся», стал себя проявлять, и вот, дескать, последний рейд Пресса – пример тому!..»

Но на войне и у лучших командиров не всегда удача. Только что по телефону сообщили, что группа, встречаемая Черепивским, вышла из немецкого тыла. Ибрагимов «кодовым языком» расспросил о результатах.

Пока понятно следующее: есть убитый, есть раненые, «ганса» взять не удалось, документов – тоже. Значит, задача не выполнена. Но другие результаты и трофейное оружие есть. Ибрагимов посылает машину с военфельдшером Марусей за этой группой. Приказывает: если есть тяжелораненые – отвезти их в Жихарево, легкораненых привезти сюда.

Разговоры: все, дескать, зависит от командира. Почему Пресс ни разу не терял людей? Потому, что умелый, хороший, отчаянный командир. А вот у Черепивского командиры групп теряют людей!

– Я буду, – говорит Ибрагимов, – заставлять их всех ползать по двести метров ежедневно, чтоб умели, чтоб никакой котелок не звякнул. Академиями заниматься сейчас некогда – война, а все дело– уметь просачиваться! Особенности трудностей и опасностей работы разведчиков в настоящее время в том, что немцы – в обороне, и обороняться умеют, и тактически грамотны. Перейти их передний край исключительно трудно, а уж если проник в тыл – гуляй как хочешь, опасность несравненно меньше. Ныне не то время, когда немцы наступали. Тогда можно было въезжать в немецкий тыл на автомобиле. Я сам не раз проделывал это – заеду в немецкий тыл, укрою машину в лесу и действую. А теперь – проползи попробуй! Немцы вот и не пытаются лазать к нам!

16 мая. Утро. Шалаш-палатка

Вернувшиеся вчера раненые бойцы только что распевали песни, стреляли из трофейного немецкого карабина («Во, во, смотри, галка!»). И вот уже они уехали на машине в медсанбат, взяв с собой заплечные мешки. Все ранены легко, и никто на свои раны никакого внимания не обращает. Накануне, узнав, что их хотят отправить в Путилово, в медсанбат, они наперебой просили оставить их здесь переночевать, и, поскольку ранения легкие, Ибрагимов разрешил им это. И, таким образом, я получил возможность хорошо познакомиться с ними, побеседовать – до часа ночи вчера и на рассвете сегодня. Обсуждали все подробности рейда.

Эти семеро вышедших из немецкого тыла разведчиков, вместе со старшим лейтенантом Черепивским, вернулись в отряд вчера в половине десятого вечера, на машине, посланной за ними Ибрагимовым к 8-му поселку.

Едва долгожданная машина приблизилась и остановилась среди березок, Ибрагимов, Бурцев и я по спешили к ним. Они поспрыгивали с грузовика и веселой гурьбой пошли нам навстречу. Если б не перевязки, никак нельзя было бы заметить, что пятеро из семи были ранены.

Черепивский, упрямоголовый такой, решительный человек, пожав нам руки, сразу стал докладывать – круто и возбужденно…

А через несколько минут я уже сидел с разведчиками у печки в палатке и при свете коптилки слушал и записывал их рассказы. Они перебивали и поправляли один другого, и я, удивляясь тому, что, вопреки ранениям и усталости, они так жизнерадостны, расспрашивал их.

Перед палаткой старшина раздавал подарки – табак, мыло, конфеты, носовые платки, кисеты, носки, что-то еще… В котелках разведчикам приносили еду, но они так увлеклись рассказами, что ели совсем не торопливо и только после моих напоминаний. Запашный неподалеку играл на гитаре и пел хорошие украинские песни. А Пресс, сидя перед палаткою на пеньке, прислушивался к рассказам разведчиков (и потом, ночью, не без ревности спрашивал меня, какие у меня впечатления от этого рейда – «не его» взвода).

В разгаре беседы всем семерым разведчикам принесли письма, они их читали вместе со мною – и северянин, архангелец Евгений Баженов, ходивший в тыл врага уже больше двадцати раз, а в мирное время – колхозный кузнец, ковочный; и Иван Денисов (однофамилец того, о котором я писал накануне); и высокий, худощавый Иван Овчинников, алтаец, шахтер, здоровый, веселый…

Овчинников вел себя в рейде храбрее всех, но рассказывал о себе скромно. Деля полученную па группу махорку, и печенье, и масло, и рыбу, оживленно жестикулируя, он все еще переживал свое «хождение в тыл», и его речь была насыщена хорошими выражениями: «день-матушка», «стоим там, как лебедя», «по ходне, по мостовой», – и усмехался довольно: «За свою кровь отомстили им, гадам, все же их там положили маленько»…

За всех повел наконец рассказ Никита Евтихович Бойко, сибиряк, сержант, участник финской войны, а в эту – прибывший на фронт с пополнением сибиряков 1 марта, а до того работавший на одном из сибирских рудников пожарником:

– В ночь на двенадцатое мая пошли мы в тыл, под командой старшего сержанта Медведева, восемь человек. Старший лейтенант Черепивский направлял и провожал нас. Шли мы, значит, – Медведев Егор, замполитрука взвода Никита Баландюк, Бойко (то есть это я сам), Баженов, Овчинников, Волков, Мохов Алексей, Денисов Иван. Вышли в ночь, болото перешли по пояс, перешли передовую – охранение немецкое в большом сосновом лесу и первую линию. Дошли до минных полей, пришлось ждать, – тут сидели сутки в мелкоросье березняка, наблюдали: метров двести впереди у немцев – мостовая дорога, там они строили дзот, топорами плотничали. Другие копали траншеи. В эту ночь автомашины по дороге ходили, женский голос из леса слышался, – это лесок возле Фигурной рощи, не доходя… Словом, кругом везде немцы, голоса, движение. Подходили они к нам на пятьдесят метров, нельзя было кашлянуть, курили мы – разгоняли дым, чуть кто заснет – за ногу дернешь. Змея разок испугала нас. Просидели ночь, мокрые, мерзли здорово. Луна по лесу переходила…

Командир роты ставит задачу разведчикам,

направляемым в тыл врага. 8-я армия.

Май 1942 года.

С рассветом, двенадцатого, – труба, подъем играют у них. Поднялись фрицы, разговоры, шум у них, завтракают они, и сразу пошли на работу. Метров пятьдесят шли возле нас и тут и работали. Отползли мы метров на сто, – все березнячок, кустарник. Тут сидели день. Ходили, наблюдали – я, Баженов, Денисов…

Вечером решили воротиться и сделать засаду там, где у них с передовой в тыл проходит линия связи. Просидели в засаде до трех часов ночи, – это уже тринадцатое мая. Стало светаться, пошли на их шалаши, на их первой линии, передовой, хотели блокировать. Впереди шли Овчинников и Баженов дозором, нарвались на патруль. Два немца, которые были за деревьями, крикнули: «Уки ввех!» Мы бы их, возможно, уложили, но они были за толстыми деревьями. Они открыли огонь – шесть выстрелов из винтовки. Мы – за кусты, назад, в немецкую сторону, глубже, и перебежали их дорогу, и дальше к ним, в тыл. Но опять попали на двоих – патруль. Они подняли шум, и мы решили отступить, – кругом немцы взволновались. Отошли мы на восток, к мостовой дороге, тут еще два патруля. Мы опять назад, к немцам в тыл, сдали. И кругом обошли их, и – снова на восток, чтоб выйти на свою передовую. В лесу провели день, таились, спали…

Опять ночь. Когда подошли к мостовой в другом месте, то оказалось: у них вышка и избушки, пять штук на дороге, одна от другой далеко. С вышки нас не заметили, спали там, а у отдельной избушки – один стоял, видел и – ничего! За своих принял, что ли? Мы отошли метров двести в сторону, поворотили строго на север и опять – через дорогу, и – на восток, по болоту. И спокойно, под рассвет, вышли к себе, еще по кустам клюкву собирали (потому что выходили в разведку, взяли только колбасы да по три сухаря). Пришли в роту к автоматчикам, здесь нас ждал Черепивский. Он волновался за нас и плакал, и снились мы ему…

Четырнадцатого день отдыхали, сушились, кушали. Медведева командир роты Черепивский отстранил за неправильное руководство: когда мы туда ходили, Медведев настаивал днем взять «языка», где нельзя было: «пускай, говорил, семь человек погибнут, один останется!» – котелок не варил!

Тут пошли под моим руководством… Вот теперь расскажу, как ходили второй раз… Черепивский приказал идти к тем пяти избушкам, которые мы приметили, – одна в стороне, ее, значит, велел блокировать… И вот что получилось тут…

Часов в десять вечера, четырнадцатого, пошли… Л Медведеву Черепивский заявил, чтоб он оправдал доверие, и Медведев теперь шел под моим началом… Дошли до места нормально, часов в двенадцать, часа два сидели возле избушки, не доходя метров ста, они не спали, шуму у них много было: смех, стучали, разговоры. Мы прямо на болоте лежали, в воде.

Часов с двух, когда они утихли, мы начали действовать. Перешли их оборону и решили зайти к избушке с тыла и напасть. Дошли до их связи, перерезали связь. И сразу я выделил группу захвата, четырех человек (Овчинников, Медведев, Баженов и Мохов), а сам с тремя остался метрах в пяти сзади, на мостовой.

Я им приказал, не доходя метров пятнадцать до избушки, бросать гранаты по избушке. Они так и сделали, бросили восемь гранат. И сразу же кинулись к ней все. Когда мы набросились на избушку, видим, под ней – землянка, и там у них паника, шум, команда, открывают по одному дверь дощатую. Гранату выбросит, и выскочит, и сразу драпать по мостовой – человек пять выскочило, побросали свои винтовки.