Слесарь Лошакер

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Слесарь Лошакер

Покопавшись в этимологии слова «слесарь», мы узнаем, что произошло оно от немецкого «шлоссер», корень которого, «шлосс», означает «замок» — ударение на втором слоге (кстати, с ударением на первом получается тот самый средневековый замок, который своими неприступными стенами запирал дорогу или горный перевал). Следовательно, слесарем изначально был именно мастер по замкам, запорам и всяческим механизмам. Это теперь заводской слесарь сочетает в себе и сборщика, и механика, и все такое прочее. Первоначальный же слесарь трудился в одиночку или в маленькой мастерской (теперь это называется «Металлоремонт. Срочное изготовление ключей»).

Москвичи старшего поколения, наверное, еще помнят будочки слесарей, на стенах которых обычно красовался патент, выданный владельцу — мелкому предпринимателю; всмотревшись в него, можно было заметить еврейские по большей части фамилии, а имена — словно из Шолом-Алейхема: Янкелевич Зуся Берович или, скажем, Лошакер Моисей Менделеевич (вообще-то во втором «е» Моисей Менделевич не очень-то нуждался, но паспортисты под влиянием фамилии великого русского химика огулом переделывали всех Менделей в Менделеевых).

Фамилии и имена эти, скажем прямо, не очень свойственные интеллигентным и обрусевшим московским и ленинградским евреям, были не случайны: в глухомань столиц и промышленных городов из шумных центров вроде Орши, Бобруйска или, страшно сказать, самой Козодоевки этих людей занесла война. Именно в этих городках, местечках, а то и деревнях профессия слесаря всегда была самой что ни на есть еврейской. Когда же по городкам и местечкам прокатилась война, чудом уцелевшему мастеру (а дай Бог, и семье его, хоть, может, и не всей) возвращаться было некуда. А в крупном городе человек мастеровой всегда себе на хлеб заработает.

По подсчетам демографов, изучавших профессиональный состав населения малых городков и поселков Белоруссии (самой что ни на есть черты оседлости), на пятьсот жителей там приходилось не менее трех слесарей. И если бы даже эти пятьсот жителей все имели по замку и прочему сложному механизму, а замки эти постоянно ломались, то все равно бы работы для трех среднестатистических слесарей не нашлось. Да и, между нами говоря, кому нужен такой мастер, работу которого нужно вечно чинить? Не стать ли ему лучше водоносом?

В действительности же еврей-слесарь обслуживал целый прилегающий к местечку сельский район. К иным приносили в починку сломанные вещи приезжавшие в местечко на базар крестьяне (а можно было самому и не ехать: каждый крестьянин держался своего мастера и частенько напутствовал соседа: «Як будзеш у мястэчку, заскачы да Янкеля, а мы с им патом сасчытаемся»), иные сами ходили по деревням с инструментом. Зная, что кому в селе надо, прихватывали еще и мелкого товару на продажу. Знали и у кого переночевать, и где в шутку сала в кашу не положат. Сосуществовали земледельцы и ремесленники в целом довольно мирно, каждый знал, у кого какая работа, и относился к этому как к должному.

Причиной такого разделения труда было не только отсутствие у евреев земли и то, что в массе своей они, скажем прямо, к сельской работе не тяготели, но и то, что местные паны-поляки веками не позволяли крепостным крестьянам заниматься чем-нибудь другим. Русские помещики норовили всех, так сказать, младших технических специалистов воспитать из собственных крепостных — отсюда и объявления в «Московских ведомостях» XVIII века вроде такого: «Продается слесарь с женой и двумя детьми…» Более же европеизированные польские паны предпочитали работу городских мастеров. А поскольку города эти стояли на их землях, то и мастеровой-еврей должен был платить и за разрешение работать, и обычный налог. Потому пан и был заинтересован в том, чтобы тот зарабатывал, равно как и в том, чтобы «хлопы» не вздумали сами бесплатно делать то, что могут сделать за деньги, часть из которых, все одно, достанется пану.