Рассказ о том, как был полонен народ найманский

Рассказ о том, как был полонен народ найманский

В день после полнолуния – шестнадцатого числа первого летнего месяца года Мыши[119], окропив боевое знамя, Чингисхан выступил в поход[120].

Зэв и Хубилай, посланные в дозор вверх по реке Керулен, добрались до долины Саарь хээр, где наехали на разъезд найманов, располагавшийся на вершине Ханхар ханы. В короткой стычке найманы захватили у наших дозорных тощую пегую кобылу под плохоньким седлом. Найманский разъезд, отбивший эту кобылу, разнес слух о том, что «кони у монголов вконец отощали».

Тем временем и наши главные силы достигли долины Саарь хээр. В ставке решался вопрос: «Как быть дальше?» И тогда Додай чэрби, обращаясь к Чингисхану, сказал: «О, хан, немногочисленны, утомлены столь дальним переходом наши силы. И потому я предлагаю задержаться здесь, чтоб воинам дать отдых, а лошадям – насытиться хотя бы. Давайте стан раскинем и по всей долине расставим наши силы; причем пусть каждый муж, живая каждая душа по пять костров разложит ночью разом, чтоб навести нам на найманов страху. Доносят нам, что враг числом нас превосходит; при этом говорят, что Таян-хан – дитя изнеженное, что прежде никогда не покидал отцовской юрты он. Покуда будут сбиты с толку, запуганы кострами нашими враги, дадим своим коням мы передышку, откормим их, и вот тогда, пожалуй, самая пора напасть нам на передовые их отряды, преследовать до главного их стана, воспользоваться паникой врага и одолеть его в решающем сраженье».

Додая чэрби речи мудрые пришлись владыке по душе, и отдан был приказ разжечь костры. И стали наши станом по всей долине Саарь хээр, и каждый из мужей разжег по пять костров.

Разъезд найманский, взиравший на долину с вершины Ханхар ханы, был ночью крайне поражен: «Ведь говорили, что монголов мало. Костров же здесь, в долине, больше, чем на небе звезд!»

И, в стан пригнав отбитую кобылу под плохоньким седлом, дозорные найманы доложили: «Монгольские войска заполонили всю долину; их силы, подобно бьющему из-под земли ключу, все прибывают. А ночью их костров пылает больше, чем на небе звезд».

Выслушав донесение дозорных, Таян-хан, сидевший в местечке Хангайн Хачир ус, послал гонца к сыну Хучулуг-хану со словами:

«Истощены монголов кони,

Доносят нам. Но, судя по кострам,

Которых больше, чем на небе звезд,

Монголов тьма. И коли нам сейчас

С монголами столкнуться б довелось,

От них не отвязались бы мы разом…

Монголу проколи щеку насквозь,

А он, упорный, не моргнет и глазом.

Ему хоть кровью б истекать пришлось —

Он не отступит: не такого склада.

Вступать в борьбу, надеясь на авось,

Со стойкими монголами не надо.

Но мы наверно знаем: кони у монголов отощали. И потому я предлагаю: мужей найманских переправить за Алтай; там наше войско укрепим. В монголах страсть наживы разжигая, собакою на поводке притащим их в пределы отчины родной. Поскольку лошади у нас упитаны вполне, они в походе брюхо подберут, и только. А вражеские клячи выбьются из сил, костей мешок от них останется, пожалуй. Тут и ударим мы врагу навстречу».

Выслушав переданные ему слова отца, Хучулуг-хан рек раздраженно: «Труслив, как паршивая баба, отец мой, Таян-хан, и потому сейчас несет такое. Откуда вдруг привиделась ему монголов тьма? Ведь большинство их вслед за Жамухой прибились к нам».

И, понося на все лады отца,

Сын передал ему через гонца:

«Так может рассуждать лишь Таян-хан,

Чьей трусости нет меры и конца,

Чей путь от юрты – к пастбищу телят

И, без привычки, – сразу же назад,

Брюхатой бабе за нуждой пойти —

Видать, не знал он большего пути».

Услышав, как его поносит сын, Таян-хан молвил:

«В твоих насмешках, сын мой, Хучулуг,

Надменности и похвальбы немало.

А как дойдет до драки, свой испуг

От глаз людских не скроешь ты, пожалуй.

Надменный нрав показывай врагу,

А я лишь повторить тебе могу:

Ввязавшемуся в схватку забияке

Уже не выйти без потерь из драки».

Но Таян-хана правая рука, великий ноён Хори субэчи на это возразил:

«Нет, не доводилось отцу твоему никогда

От равного силой врага удирать.

Нет, хан Инанча билгэ не стерпел бы стыда

В сраженье коней поворачивать вспять.

Что ты заране возбоялся, Таян-хан?! Знай прежде, что ты такой отважный, мы верховодить бы поставили над всеми воинственную ханшу Гурбэсу. Все к одному: на счастие монголов и богатырь наш Хугсэгу сабраг вконец уж одряхлел – порядка в нашем воинстве не стало. Никчемный из тебя правитель вышел, Таян-хан».

В сердцах ударив по колчану, великий ноён Хори субэчи поворотил коня и прочь умчался.

Разгневанный речами великого ноёна, Таян-хан вскричал: «Не все ль равно, что умереть в бою, что долгий век влачить, дряхлея телом! А коли так – то будем биться!»

Найманы снялись с местечка Хачир ус и двинулись в направлении реки Тамир; по пути они переправились через реку Орхон, обогнули восточный склон горы Наху хун; вблизи местечка Цахир могод их заметили дозорные Чингисхана.

Когда Чингисхану донесли о приближении найманов, он сказал: «Чем больше их, тем больших жди потерь. А мало их – невелики потери будут!» И повелел Чингисхан двинуть войска навстречу найманам.

Отогнав передовой отряд неприятеля, наши ратники выстроились в боевой порядок; и было решено:

«Как колючки караганы в тело недруга вонзая,

Тут и там его терзая, обтекая, окружая,

Клинья по бокам вбивая,

Разрывая, расчленяя,

Будем бой вести»[121].

Отдав главные силы под начало брата Хасара, а запасный табун – Отчигин ноёна, сам Чингисхан поскакал впереди своего войска.

И повернули найманы вспять от Цахир могода, и раскинули стан у подножия восточного склона горы Наху хун.

Наш сторожевой отряд, преследуя дозорных найманов, наехал на стан их главных сил. Узрев врага, Таян-хан спросил у Жамухи, который выступил против Чингисхана заодно с найманами: «Скажи мне, кто эти волки, что гонятся за нашими мужами, словно, овечье стадо настигая, прорваться так и норовят в загон?»

На это Жамуха ответил: «Есть у моего анды Чингиса четыре пса, на цепь посаженные, мясом человечьим вскормленные. Они-то и преследуют дозорных наших.

Монгольские конники в пластинчатых доспехах преследуют противника. Иранская миниатюра XIV в.

Не сердца у них, а уголья,

Языки – что острые колья.

И носы у них, как зубила,

И не лбы – чугунные била,

Четыре бешеных пса.

Оборвали железные цепи,

Побежали они через степи.

Как слюна-то из пасти брызнет —

Посягают на тысячи жизней

Четыре бешеных пса.

С диким воем, с рыком и лаем

Мчится первым Зэв с Хубилаем,

Вслед – Зэлмэ, Субэгэдэй… Вся свора.

Тэмужина анды опора —

Четыре бешеных пса.

Их питье – лишь роса одна,

Их еда – своя же слюна,

Ветры их на себе несут,

Лишь колчаны друзьями зовут

Четыре бешеных пса».

«Ну, коли так, нам от поганых этих подальше надобно держаться», – молвил Таян-хан, и вспять он отступил, повыше в горы. Но и оттуда видел он, что по пятам преследователи за ним несутся. И снова стал у Жамухи пытать:

«Вглядись, вглядись, почтенный Жамуха:

Что там за люди? Кто бы это были?

Похоже, будто резвых жеребят,

Насытившихся, с привязи спустили.

Смотри, смотри: они всё ближе к нам,

Всё гонятся за нами по пятам».

На это Жамуха ответил:

«Уругудов и Мангудов узнаю:

И пеший их пугается, и конный.

Как безоружный перед ними слаб,

Так слаб пред ними и вооруженный.

Любой с врагами на расправу скор:

Разоружат – и кончен разговор.

С отвагою они стремятся в бой,

Противнику всегда дают отпор».

«Что ж, коли так, нам от поганых этих подальше надобно держаться», – промолвил Таян-хан и дальше отступил, все выше в горы.

Там снова вопрошает Жамуху трусливый Таян-хан: «Кто это вслед за нами голодной птицей летит, стремится?»

На это Жамуха ответил:

«Вон тот, что нас преследует один,

Не кто иной, как анда Тэмужин.

Хан Тэмужин – силач,

Он телом – исполин.

Броню на нем

И шило не проткнет,

Игла в кольчуге

Дырки не найдет.

И свищет, рыщет

Голодной птицей он.

Как зверь за пищей,

Вперед стремится он.

Вы давеча, однако, похвалялись, мол, мы, найманы, нападем и разнесем монголов в пух и прах. Теперь они пред вами, так побейте ж их!»

Но, возбоявшись богатырей Чингисхана, Таян-хан изронил такое слово: «Нет, Жамуха, сейчас нам будет лучше подальше в горы отступить». Но, выше забираясь в горы, он видел по пятам идущую погоню и снова вопрошал у Жамухи:

«Скажи мне, что за исполин преследует нас неотступно?»

На это Жамуха ответил:

«Не узнаешь? Огэлун хатан сын

Сюда несется вскачь,

Он Хасаром зовется у врагов,

Вскормленный человечиной силач.

Верзила грозный, вымахал в сажень,

Блестя броней, напропалую мчится.

И кажется, навис уже, как тень,

Свежатиною жаждет поживиться.

Могуч!.. Тяни его хоть три быка —

Упрется Хасар, и не сдвинешь с места.

Утроба велика не велика —

Шутя трехлетку-коровенку съест он.

А доведется воина настичь,

Так тут ему и вовсе не задача:

Проглотит человека, словно дичь,

С колчаном и со стрелами в придачу.

Представьте, человек стоит живой,

Вдруг тень падет – и вмиг его не станет.

А злыдень помотает головой —

И жертва даже в горле не застрянет.

А если Хасар гневом распален,

Хватает из колчана стрелы он,

В намеченную цель проворно мечет.

Случится, жертва не видна порой

И от стрелка сокрыта за горой —

Стрела ее сразит иль изувечит.

Взъярился Хасар и рассвирепел —

Возьмет охапку самодельных стрел

И вроде в пустоту метнет их кучей.

Перемахнут они за гребень гор,

И будет войску за горой разор:

Падет погибель на людей из тучи.

Здесь Хасар – и беды нам не отвесть,

Пред ним любой рассыпься неприятель.

В нем мощь нечеловеческая есть,

Ведь это мангас, людопожиратель.

Он тетиву натянет посильней —

Летит стрела на тыщу саженей;

Вполсилы лук натянет – и стрела

На пятисотой сажени легла».

О, как же убоялся Таян-хан, внимая Жамухе!

«Укроемся быстрее в тех горах, взберемся поскорей повыше», – рек он, поспешно поднимаясь в горы. Карабкаясь на кручи поднебесные, он снова у Жамухи спросил: «Скажи, а кто там скачет за Хасаром?»

На это Жамуха ответил:

«А там – Огэлун хатан младший сын,

Прозвание батыру – Отчигин.

Хоть нежит мать сыночка непрестанно,

Хоть у нее он засыпает рано,

В бою, однако, он и смел, и тверд.

Хоть, младшенький, вставать привык он поздно,

Но вид в сражении имеет грозный,

Достаточно силен и в меру горд.

Коль грянет бой, не станет Отчигин

Искать в тылу укрытие один».

«Ну, коли так, – дрожа от страха, молвил Таян-хан, – тогда скорей взберемся на вершину».

После разговора с Таян-ханом Жамуха с верными ему нукерами удалился от найманов и послал к Чингисхану гонца со словами:

«Таян-хану Тэмужин внушает страх,

Отступает хан и прячется в горах.

Выше, выше он крадется по лесам,

Лезет с войском чуть не к самым небесам.

Будь же стоек, Тэмужин. Все ясно тут:

От тебя найманы в панике бегут.

В их испуганные лица загляни:

Потеряли дух воинственный они.

Итак, я от найманов ухожу,

И нукеры мои уходят»[122].

Когда солнце уже клонилось к закату, Чингисхан окружил гору Haxy хун, где и заночевал. Той же ночью найманы, пытаясь спастись бегством, сорвались с горы Наху хун; как рухнувшая поленница дров, они попадали вниз, давя друг друга насмерть.

Назавтра был пленен и сам Таян-хан. Его сын Хучулуг-хан стоял поодаль от главных сил и поэтому смог избежать пленения. Настигнутый преследователями, он занял круговую оборону у реки Тамир, но не смог сдержать нашего натиска и бежал прочь. Вот и весь сказ о том, как был полонен и подчинен весь народ найманский на Алтае.

Племена же, раньше ведомые Жамухой, – Жадаран, Хатагин, Салжуд, Дурбэн, Тайчуд, Унгирад – влились под водительство Чингисхана.

Чингисхан повелел доставить к нему мать Таян-хана Гурбэсу хатан и сказал ей так: «Ты говорила, что смердят монголы. Тогда зачем же вдруг пожаловала в земли наши?» После того он взял ее себе.