Ленинградское дело

Ленинградское дело

В Москве Хрущева ожидали приятные сюрпризы. «Сталин встретил меня очень хорошо, – вспоминал он. – „Ну, – говорит, – что вы будете долго сидеть на Украине? Вы там превратитесь уже на украинского агронома. Пора вам вернуться в Москву“».

Сталин ошибочно считал Хрущева специалистом по сельскому хозяйству, хотя Никита Сергеевич много раз доказывал, что он ничего не смыслит в этой отрасли.

Вспомним хотя бы чрезмерное увлечение Хрущева чумызой, когда он занял лучшие украинские земли этой культурой, которая дала мизерный урожай и оставила скот без корма.

Иосиф Виссарионович все это видел, но относил это к разряду мелких ошибок, допустимых во всяком деле. В целом же он считал Хрущева хорошим исполнителем, а последние события, связанные с судебными процессами и откровенной непорядочностью людей, которым он доверял, заставили его искать новую опору в своем окружении. Он решил опереться на молодых, и в том числе на Хрущева, рассчитывая на его честность и преданность.

– Мы надеемся на вас, – сказал Сталин, – вы будете едины в двух лицах – секретарь МК и ЦК партии.

Хрущев встрепенулся от радости.

– Оправдаю ваше доверие, товарищ Сталин, – сказал он.

– Вот и хорошо, – произнес Иосиф Виссарионович. – Сейчас отдохните и приступайте к делам.

Подробности московских новостей Никита Сергеевич узнал от Маленкова и Берии. От них же услышал подтверждение слухов о том, что Сталин ищет себе преемника.

– И кто этот кандидат? – невозмутимо спросил Никита Сергеевич?

Помолчали.

– Скорее всего это будет не наш человек, – сказал Берия.

Никита узнал, как в начале ноября Сталин пригласил к себе членов Политбюро и в порядке совета спросил их мнения по кандидатурам Вознесенского и Кузнецова.

– Вознесенский, – сказал Сталин, – мог бы быть председателем Совета министров, а Кузнецов – Генеральным секретарем партии. Молодые, толковые, им, как говорится, и карты в руки.

Сталин ждал возражений, но их не было. Однако по лицам соратников он определил, что те не в восторге от его предложения, и понимал почему. Ему докладывали, что в борьбе за власть существует две группировки. Одна в Москве, другая в Ленинграде. В первой тон задают Берия и Маленков, во второй – Вознесенский и Кузнецов. Пока был жив Жданов, любимец Сталина, москвичам нечего было рассчитывать на победу. Но при невыясненных обстоятельствах Жданов умер, и обстановка резко изменилась в пользу московской группы. У них появилась реальная надежда прибрать власть к рукам. Предложение Сталина застало их врасплох, и они молчали.

– Ну что ж, – как бы подводя черту под своим предложением, сказал Иосиф Виссарионович, – будем считать, что молчание – знак согласия.

Но до согласия было далеко. Узнав об истинных намерениях Сталина, московская группа занялась сбором компроматов на конкурентов. Скоро на столе у Сталина оказались материалы о серьезных просчетах в работе Вознесенского и Кузнецова. В частности, Вознесенского обвинили в том, что он без решения правительства, самолично снизил план промышленного производства на первый квартал 1949 года, что разбалансировало пятилетнюю программу, внесло сумятицу в народное хозяйство. К этому добавили, что в Госплане, руководимом Вознесенским, исчезли документы особой секретности. Эти вопросы стали предметом обсуждения на Политбюро и в правительстве. Назначенные для разбирательства этого дела Берия, Маленков и Булганин сделали вывод: «Вознесенский – виновен».

Одновременно Сталину доложили, почему население Ленинграда в первые же месяцы войны оказалось в состоянии голода. Установлено, что ленинградские руководители, вопреки директивам, сосредоточили стратегические запасы продовольствия в Бадаевских складах на поверхности, вместо того, чтобы разместить их под землей, как это делалось в других крупных городах. Как известно, немцы в первую очередь бомбили именно продовольственные базы Ленинграда. По улицам города текли реки горячего масла и сахара. За сохранность продовольствия и за снабжение Ленинграда отвечал Кузнецов. Его же обвинили и в подтасовке результатов последних выборов.

Сталину ничего не оставалось, как отстранить от работы Вознесенского и Кузнецова. Однако он был уверен, что все случившееся с ленинградскими руководителями – это не злой умысел, а ошибки, от которых никто не застрахован.

– Подыщите работу Вознесенскому, – как-то сказал он Берии, Маленкову и Хрущеву, – его можно назначить председателем бюро ЦК партии по Средней Азии или председателем Госбанка СССР или ректором Томского университета. Он способный и грамотный руководитель. Были у него ошибки, а у кого их не было? – не то спросил, не то утвердительно сказал Сталин своим соратникам.

Однако соратники промолчали. Они ревниво относились к Вознесенскому и Кузнецову и боялись их даже поверженных, видели в них перспективных конкурентов, способных заменить кого угодно на любом посту– в том числе Маленкова, Хрущева и Берию. Раздражало их и то, что ленинградцы держались обособленно и независимо. Словом, они боялись, что Сталин, готовя смену старым кадрам, может вернуть ленинградцев. «Прежде всего, – писал в своих мемуарах Хрущев, – это значило замену Берии, Маленкову, Молотову, Микояну… У меня сложилось впечатление, что как раз Маленков и Берия приложили все усилия, чтобы утопить их».

Никита Сергеевич делает вид, что совершенно не причастен к ликвидации ленинградской группы. Однако последнюю точку в судьбе Вознесенского и Кузнецова все-таки поставил именно он. Это случилось, когда Сталин в очередной раз поднял вопрос о трудоустройстве ленинградцев.

– А мы как раз хотели посоветоваться с вами, – вкрадчиво сказал Никита Сергеевич, – возможно, их и не надо трудоустраивать. Они сами себе нашли работу. Сейчас они, я думаю, решают вопрос о создании российского ЦК или Бюро по Российской Федерации.

Сталин удивленно посмотрел на своих соратников.

– О чем это вы? – спросил он Хрущева. – Я об этом ничего не знаю.

И Никита рассказал Сталину, как он однажды встретился со Ждановым и тот в присутствии Вознесенского и Кузнецова сказал ему, что они хотят создать российское ЦК или Бюро. Я спросил его: зачем? Все, мол, республики имеют свои ЦК, а Российская Федерация не имеет, и это затрудняет работу, объяснил он.

– Я тогда возразил против такой постановки вопроса. Даже при Ленине, сказал я, внутри СССР не было ЦК партии по РСФСР. Это и правильно, потому что если бы РСФСР имела какой-либо свой выборный центральный парторган, как у других республик, то могло бы возникнуть противостояние центру. К тому же в Москве находились бы сразу два Центральных Комитета: один – межреспубликанский, а другой– для РСФСР. Ленин на это не пошел. Видимо, он не хотел создавать двоецентрие, а стремился к монолитности политического и партийного руководства. Жданов со мной согласился, а вот Вознесенский и Кузнецов ни в какую. Так что, возможно, они и сейчас работают над этой проблемой.

Сталину ничего больше не надо было объяснять. Он отлично понимал, какую угрозу для целостности страны представлял ЦК Российской Федерации, созданный параллельно Союзному ЦК. Это развал СССР. Это уничтожение всего того, ради чего он жил, ради чего миллионы людей отдали жизни во время войны.

Сталин поручает Маленкову, Хрущеву и Берии еще раз проверить этот факт. Естественно, все подтвердилось.

– Да, – доложили проверяющие. – Вознесенский и Кузнецов разработали план создания ЦК Российской Федерации.

Ленинградская группа была уничтожена.

Что же происходило на самом деле? Хрущев действительно встречался со Ждановым, и они обсуждали вопрос создания ЦК или Бюро Российской Федерации. При раз^говоре присутствовали Вознесенский и Кузнецов. Однако они не проронили ни одного слова. Потом Жданов уехал в отпуск и вскоре умер. К проблеме создания Российского ЦК никто не возвращался. Никита просто ловко использовал этот факт против ленинградской группы. Потом в мемуарах он будет писать об этом деле как посторонний человек: «А теперь обвинили группу Кузнецова в Ленинграде, будто там проявили «русский национализм» и противопоставили себя общесоюзному ЦК. Что-то в этом духе, точно не помню, а документов я не видел».

Чувствуя, что все сказанное им не убедительно, он начинает ловчить и сам себе задает вопрос: «Почему же у меня сложилось такое впечатление? – и добавляет: – Слышал соответствующие разговоры между Маленковым и Берией, а иной раз и у Сталина. Сталин задавал какие-то вопросы Маленкову, и их разговор велся вокруг этого».

Одним словом, знать ничего не знаю и ведать ничего не ведаю, о чем там Сталин с Маленковым и Маленков с Берией переговаривались. Однако, в силу своей болтливости, Никита выдал себя с головой: «Не знаю подробностей, – добавляет он, – но допускаю, что в следственных материалах по нему может иметься среди других и моя подпись».