Глава 5. Правосудие

Глава 5. Правосудие

Теперь, когда мы проанализировали различные аспекты либерального кредо и показали, что даже «благороднейшие» из своих войн США на самом деле вели из самых низменных побуждений, что претензии на «глобальную ответственность» США предъявляли просто из алчности, что американская парламентская демократия держится на долларе и что достигнутый якобы «прогресс» в расовых отношениях означает не что иное, как попытку белых расистов установить свой диктат над черным народом, не следует ли нам думать, что есть один, последний оплот американского либерализма — конституционные права, — который остается незыблемым? В самом деле, свобода слова, свобода печати, свобода собраний, законность — все это выдается за уникальные достоинства американского общества, говорящие о его превосходстве над всеми другими системами. Однако в этой главе мы как раз и хотим доказать, что и этот последний оплот американского либерализма, подобно другим элементам либерального кредо, внушителен только в теории, а на самом деле очень ненадежен.

Многие американцы, возможно, согласятся, что временами конституционные права нарушались, как это было во время «крестовых походов» против «красных» и «иностранцев», устроенных министром юстиции Митчелом Палмером после первой мировой войны, или в 50-е годы, когда сенатор Джозеф Р. Маккарти затеял памятную всем «охоту на ведьм». Но то, скажут они, были временные отклонения, после которых все вновь приходило в «нормальное положение». Вслед за ущемлением прав в годы Маккарти, как гласит любой конформистский анализ послевоенного периода, наступило новое расширение американских свобод.

Бесспорно, в 60-х годах американцы начали с презрением отвергать маккартизм, и Верховный суд расширил процессуальные права. Но стоило «стрелке» гражданских свобод после лихорадочных качаний в годы маккартизма вернуться в нормальное положение, как она опять стала указывать на непреходящую историческую реальность: судебная система Соединенных Штатов как была, так и осталась пристрастной по отношению к беднякам, радикалам, инакомыслящим. Свобода выражения и правосудие по-прежнему были лишь ласкающими слух мифами. Дубинка полицейского и всемогущество доллара продолжали ограничивать конституционные права настолько эффективно, что богатство и власть имущие в Америке могли нисколько не бояться за свои привилегии. Да, Маккарти был разоблачен и отвергнут. Но как «новый курс» Рузвельта положил конец кризису, но не экономической эксплуатации, как Верховный суд США объявил незаконной расовую сегрегацию, а против расизма, как такового, был бессилен что-либо сделать, так и либерализм в послевоенных США нанес поражение только лично Маккарти, а не его принципам.

Американский либеральный капитализм обладает удивительным защитным механизмом, который до сих пор спасал его от крайностей. Этот механизм корректирует его форму, но не содержание. Историк Ричард Дриннон показал, что в политической сфере США считается аномалией, а что нормой. В 1955 г. некий Фармер пробрался в один из кабинетов Калифорнийского университета и открыл там стрельбу из дробовика, убив аспиранта и ранив преподавателя. Когда полицейские схватили его, он уверял, что его действия — это борьба против коммунизма. Его сочли шизофреником и отправили в сумасшедший дом. В то же самое время, подчеркивает Дриннон, правительство Соединенных Штатов в целях «сдерживания коммунизма» принялось наращивать запасы термоядерного оружия, способного уничтожить сотни миллионов людей. Фармера с его дробовиком признали сумасшедшим. Членов же правительства с их складами водородных бомб считают нормальными людьми.

Джозеф Маккарти был заурядным судьей в Висконсине, который преувеличивал свои заслуги во время второй мировой войны и в 1946 г., когда к власти пришла республиканская партия, был избран в сенат. Маккарти уже тогда обнаружил черты заядлого лжеца и беспардонного фальсификатора, которые окончательно утвердились за ним на более поздней стадии развития его политической карьеры. Будучи судьёй, он уничтожил часть одного судебного протокола, был в этом уличен, но верховный суд штата Висконсин тем не менее оправдал его. На выборах в сенат он всюду хвалился своими военными подвигами, преувеличивая их.

В начале 1950 г. Маккарти занялся вопросом о «коммунизме». То было время «холодной войны» и самого махрового антикоммунизма, и американская пресса была полна всяких историй о шпионаже и подрывной деятельности против США. Бывший служащий государственного департамента Олджер Хисс, которого еще до этого, в ходе сенсационных слушаний в комиссии палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности, обвинили в шпионаже, был признан виновным в даче ложных показаний, а руководители Коммунистической партии США были приговорены к различным срокам по обвинению в заговоре с целью насильственного свержения правительства.

Маккарти ринулся в первую атаку 9 февраля 1950 г., когда он выступил в женском республиканском клубе в Уилинге (штат Западная Виргиния). Говоря о якобы действующих в государственном департаменте коммунистах, Маккарти заявил, что «США имеют дело не просто со шпионами, которые за 30 сребреников крадут чертежи нового оружия, а с деятельностью, гораздо более опасной, поскольку она позволяет противнику контролировать политику США и руководить ею». Правда, это были не собственные слова Маккарти. Он почти слово в слово повторил то, что двумя неделями раньше сказал, выступая в палате представителей, член комиссии по расследованию антиамериканской деятельности конгрессмен Ричард Никсон.

По словам репортеров местной газеты «Уилинг интеллиндженсер» и радио, Маккарти после этого выбросил вперед руку с какими-то бумагами и прокричал: «То, что я держу в руке, — это список 205 человек, о которых государственному секретарю доложено, что они — члены коммунистической партии, но которые тем не менее продолжают работать в государственном департаменте и разрабатывать нашу политику». На следующий день, выступая в Солт-Лейк-Сити, Маккарти утверждал, что у него есть список таких людей, содержащий 57 имен. Спустя немного времени Маккарти вышел на сенатскую трибуну с фотокопиями около 100 досье — личных дел сотрудников государственного департамента, проходивших «проверку лояльности». Досье были трехгодичной давности, большинство людей, на которых они были составлены, уже не работали в департаменте, но Маккарти все-таки зачитывал их, на ходу придумывая и прибавляя кое-что от себя или просто искажая данные, которые цитировал. Так, в одном случае характеристику «либерал» он переиначил на «прокоммунист», в другом вместо написанного «активный попутчик» прочел: «активный коммунист»; «информация отрицательного свойства» превратилась у него в «явные доказательства… коммунистической деятельности» и т. п.

В ответ на обвинения Маккарти сенат принял резолюцию, в которой сенатской комиссии по иностранным делам поручалось провести расследование. За дело взялась подкомиссия, которую возглавил сенатор Миллард Тайдингс от штата Мэриленд, а, пока шло расследование, Маккарти заявил журналистам, что известный американский ученый, специалист по Дальнему Востоку Оуэн Латтимор — это «главный русский шпион» в Соединенных Штатах. Потом Маккарти «немного» изменил эту характеристику, сказав, что Латтимор — это «главный архитектор американской дальневосточной политики». Однажды он заявил: «Уверен, что, если вы спросите у любого школьника, кто является архитектором нашей дальневосточной политики, он вам ответит: «Оуэн Латтимор». Маккарти выдвигал также туманные обвинения, которых не мог доказать, против многих служащих государственного департамента. Был случай, когда он отозвался об одном из руководителей трумэновской программы помощи другим странам (служившей дополнением к «плану Маршалла») как о человеке, поставившем перед собой цель «сделать весь мир коммунистическим»; Маккарти сказал, что основывает свое заявление на цитатах из книги, которую тот написал. Под градом дальнейших вопросов подкомиссии Тайдингса Маккарти сознался, что не знает, как называется эта книга, но постарается выяснить и проверить себя.

За все то, что Маккарти не мог доказать в узком кругу своих слушателей, он, однако, отыгрывался все новыми публичными обвинениями. Он говорил о «подхалимничающих лжелибералах», которые «повторяют как попугаи московскую партийную пропаганду», а потом стал замахиваться и на крупные политические фигуры, вроде государственного секретаря Дина Ачесона, — он назвал их «дипломатами-дилетантами», которые «дрожат от страха» перед лицом коммунизма. Предшественника Ачесона на посту государственного секретаря генерала Маршалла он охарактеризовал как «жалкое существо» и как человека, «совершенно не подходящего» для занятия высокой должности.

Подкомиссия Тайдингса в своем докладе пришла к заключению, что Маккарти «возводит клевету» на сенат и страну, и обвинила его в заведомой лжи. Сенат одобрил доклад, но голосовали за это только демократы, а республиканцы были против. Для Маккарти, однако, это было лишь кратковременное поражение. Он заручился поддержкой многих кругов, начиная с влиятельных республиканцев, таких, как сенатор Роберт Тафт и председатель национального комитета республиканской партии, и кончая союзами ветеранов и некоторыми женскими организациями. Принятие в сентябре 1950 г. закона Маккаррэна о внутренней безопасности — закона, который даже Трумэн назвал «большим шагом на пути к тоталитаризму», — было не только реакцией на начавшуюся войну в Корее, но и еще одним доказательством того, что Маккарти не отставал от своего времени, а шел с ним «в ногу». Он продолжал составлять свои списки «подрывных элементов», будто бы пробравшихся в государственный департамент, и продолжал нападать на Маршалла и Джессепа за то, что они якобы в числе прочих позволили коммунистам овладеть Китаем. Но прежде всего он ополчился на сенатора Тайдингса. Тайдингс рассчитывал на свое переизбрание в ноябре 1950 г., но в канцелярии Маккарти помогли состряпать фальшивку — фотографию, на которой сенатор беседовал с одним из руководителей коммунистической партии, — и Тайдингс в сенат не прошел.

Маккарти был председателем постоянной следственной подкомиссии сенатской комиссии по изучению действий правительства, а большинство членов этой подкомиссии принадлежало к числу его самых горячих сторонников: Эверет Дирксен от Иллинойса, Карл Мундт от Южной Дакоты и Чарльз Поттер от Мичигана. В 1953 г., когда война в Корее подходила к концу, Маккарти начал ряд расследований по вопросу о «проникновении коммунизма» в различные правительственные органы, причем 17 таких расследований были доведены до стадии публичных слушаний. Снова взялись за государственный департамент, причем на этот раз предметом расследования стала его информационная деятельность, включая передачи «Голоса Америки» и работу зарубежных информационных служб, на полках библиотек которых стояли и книги, написанные авторами, которых Маккарти причислял к «подрывным элементам» или к коммунистам. Как писал в своей книге «Политика страха» Роберт Гриффит, «государственный департамент, словно какое-нибудь раненое доисторическое животное, сначала остолбенел от удивления, а потом его охватила паника. С февраля по июнь шел непрерывный поток директив и контрдиректив насчет «книжной политики» департаментских библиотек, разбросанных по всему миру. Книги изымались, заменялись и в некоторых случаях даже сжигались».

Весной 1954 г. Маккарти открыл слушания, которым суждено было стать низшей точкой его падения, — «Слушания по возбужденному Маккарти делу об армии», в ходе которых он намеревался расследовать действия подрывных элементов, якобы проникших в армию и министерство обороны. Он постарался как можно больше раздуть историю с одним врачом-дантистом, призванным в армию и являвшимся членом Американской рабочей партии в Нью-Йорке, и в связи с этим накинулся на генерала Ральфа Цвиккера за то, что тот просто уволил этого дантиста со службы, вместо того чтобы предать его военно-полевому суду, заявив, что этот генерал «не достоин носить военную форму» и что ума у него «меньше, чем у пятилетнего ребенка». Целый месяц американцы следили за этим делом по телевидению. И чем больше Маккарти неистовствовал, тем больше у него становилось врагов уже не только среди демократов, но и среди высокопоставленных республиканцев. В декабре 1954 г. сенат подавляющим большинством голосов вынес против него обвинительный приговор: «Постановили: считать поведение сенатора от штата Висконсин мистера Маккарти недостойным члена сената Соединенных Штатов, противоречащим сенатским традициям и компрометирующим сенат, и в силу этого осудить его поведение».

Маккарти, который после этого был всеми забыт и через три года умер, зашел слишком далеко. Его отстранили не потому, что он отстаивал какую-то другую политику, нежели та, которую проводили руководители страны, а потому, что он эту внутреннюю и внешнюю политику антикоммунизма довел до точки, на которой она стала смешной. Свои нападки на либералов и радикалов он переносил на высокопоставленных членов «истэблишмента». Он ставил в затруднительное положение сенат, армию, государственный департамент, а также значительную часть средств массовой информации тем, что толковал принцип их деятельности таким образом, что они могли этим быть только дискредитированы. Он стал опасным даже для своих единомышленников. Но реакция руководителей страны на такое явление, как Маккарти, так же как и существо самой политики США, какой она была идо, и после шумного появления на сцене этого деятеля, показывают, что сенатор вовсе не был анахронизмом. Гриффит в своих комментариях прав, утверждая: «Некоторые отмахиваются от «маккартизма» как от скоропреходящего отклонения, политической химеры середины столетия. Но ни тем ни другой он не был. В нем надо видеть естественное выражение американской политики и логический, хоть и из ряда вон выходящий, продукт американского политического механизма. «Маккартизм» основывается на взглядах, позициях и суждениях, глубоко уходящих своими корнями в американскую историю».

Политические лидеры страны осуждали не «ценности» маккартизма, а его ошибочную тактику, неосторожность… Сенат осудил Маккарти не за его «принципы», а за гораздо менее важные вещи: за его отказ явиться в 1952 г. в подкомиссию по выборам и за его оскорбительные слова в адрес генерала Цвиккера.

Один из главных элементов действующего кредо американских либералов — примитивный прагматизм, в соответствии с которым ликвидируют наиболее одиозные проявления какого-либо общественного порока, а само зло остается в неприкосновенности. Гриффит писал: «Те, кто боролся с Маккарти, не были ни идеалистами, ни особенно мужественными людьми. Они не произносили страстных речей против «маккартизма» или в защиту гражданских свобод. Они выступали даже не против самого Маккарти, а скорее против его подручных, Тем не менее они вели политически дальновидную борьбу из-за процедурных вопросов и назначений, результатом которой была изоляция сенатора от Висконсина почти по любому вопросу».

Например, Линдон Джонсон, как лидер меньшинства в сенате, помогал не только принятию резолюции, осуждающей Маккарти, но также и тому, чтобы это осуждение было мотивировано просто «недостойным поведением», не больше. «Линдон Джонсон и другие буквально требуют, чтобы мы не раскачивали лодку», — писал один вашингтонский деятель, добивавшийся осуждения Маккарти. Этот деятель был либералом и, хоть и критиковал Джонсона, поддержал все же его основную тактику, заявив: «Я против того, чтобы весь этот вопрос решался на узкой основе… но я почти совершенно уверен в том, что число голосов, поданных за резолюцию, важнее аргументов, выдвигающихся в ее поддержку».

Джон Ф. Кеннеди был также осторожен в своей оппозиции относительно Маккарти. По ключевым вопросам он голосовал против него, но при этом никогда не высказывался открыто. Кеннеди был в больнице, когда сенат обсуждал резолюцию об осуждении Маккарти, и он никогда никому не говорил, как бы он голосовал, если бы присутствовал в тот день в сенате. В период, когда антикоммунистическая волна в стране поднималась все выше, между ним и Маккарти больших расхождений во взглядах не было. И если Маккарти считал американских ученых, занимавшихся проблемами Дальнего Востока, виновниками победы коммунистов в Китае, то это было лишь перепевом того, о чем ранее говорили Кеннеди й другие ведущие либералы и консерваторы. В январе 1949 г., выступая в палате представителей, Кеннеди сказал: «Ответственность за провал американской внешней политики на Дальнем Востоке прямо ложится на Белый дом и государственный департамент.

Настойчивые предупреждения, что США откажут китайским националистам в помощи, если не будет создано коалиционное правительство с участием коммунистов, явились таким ударом для правительства националистов, который парализовал его действия.

Американские дипломаты и их советники… были настолько озабочены несовершенством демократической системы в Китае после 20 лет войны и разговоров о коррупции в верхах, что совершенно упустили из виду чрезвычайную заинтересованность США в том, чтобы Китай остался некоммунистическим..

И палата ныне должна взять на себя ответственность за предотвращение угрозы поглощения всей Азии надвигающейся волной коммунизма».

Деляческий прагматизм либерального кредо, предлагавшего хитрость и осторожность там, где нужна была смелая критика, еще никогда не проявлялся так ярко, как во время разгоревшихся в 1950 г. споров вокруг законопроекта Маккаррэна о внутренней безопасности. Этот билль, в котором предлагалось создать сложнейшую систему регистрации для организаций, носивших приклеенный к ним властями ярлык «используемых коммунистами» или «служащих «крышей» для коммунистов», поверг в смущение либеральных членов конгресса. Но вместо того чтобы атаковать его в лоб, некоторые из них, и прежде всего Пол Дуглас, Хэрли Килгор, Губерт Хэмфри и Герберт Лимэн, предложили «замену». Они предлагали создать тюремные центры, в которые, как только президент объявил бы «чрезвычайное для внутренней безопасности положение», можно было бы без суда запрятать всех заподозренных в подрывной деятельности. Один служащий Белого дома, выражаясь с большей честностью и прямотой, чем либеральные сенаторы, назвал их предложение «биллем о концентрационных лагерях». Помощник Лимэна оценил законопроект как «очень плохой, а возможно, и противоречащий конституции билль», но тем не менее сказал Лимэну, что этот законопроект «наверняка произведет впечатление на публику, ибо покажет, что правительство решительно вознамерилось действовать против коммунистов». Однако либералы не достигли даже и той ограниченной цели, которую ставили перед собой: их билль о тюремных лагерях не был утвержден, но его приняли в качестве дополнения к законопроекту Маккаррэна.

Борьба с Маккарти без борьбы с маккартизмом стала стратегией либералов. Они хотя и утверждали, что их возмущают методы, используемые сенатором от Висконсина, охотно подписывались под его идеями. Морис Розенблатт, член национального комитета движения за дееспособный конгресс, созданного в 1948 г. для оказания помощи либералам в ходе кампаний по выборам в конгресс, в 1953 г. предложил либералам (поскольку принятие новых законов против подрывных элементов представлялось неизбежным), чтобы они разработали свой собственный «хороший билль», вместо того чтобы соглашаться с предложениями «тоталитаристов». В 1954 г., когда утверждалось антикоммунистическое законодательство, Хэмфри внес поправку к законопроекту об обязательной регистрации групп, в которые «проникли коммунисты», чтобы сделать его еще более жестким. Он требовал запрещения коммунистической партии и лишения ее всех тех прав и привилегий, которыми пользуются другие политические партии и организации. Хэмфри заявил: «Я не намерен быть патриотом только наполовину. Я не размякну… Либо сенаторы признают, что собой представляет коммунистическая партия, либо они будут продолжать барахтаться в разных юридических тонкостях». Уэйн Морс, либеральный демократ от Орегона и соавтор поправки Хэмфри, сказал: «В сенате между либералами, консерваторами и центром нет разногласий, когда всем нам, сенату в целом, надо единодушно выступить и заявить, что мы будем бороться с распространением коммунистического заговора».

Какая бы резолюция осуждения Маккарти ни была принята, американские либералы в годы маккартизма, а также до и после этого находились в плену антикоммунистической истерии. Гарри Трумэн не любил Маккарти, но в марте 1947 г. утвердил федеральную программу проверки лояльности — акция, которой во время войны предшествовали распоряжения Франклина Д. Рузвельта о выяснении политической принадлежности и деятельности федеральных служащих. С этого момента миллионы американцев, работавших в правительственных учреждениях, стали менее свободны в своих высказываниях, действиях и выборе организаций, членами которых они желали бы быть. По программе Трумэна были созданы бюро проверки лояльности, а комиссия гражданской службы составила сводный список всех лиц, подвергшихся такой проверке начиная с 1939 г.

Своим президентским распоряжением № 9835 Трумэн потребовал у министерства юстиции также подготовить список организаций, характеризовавшихся как «тоталитарные, фашистские, коммунистические или подрывные, проповедующие или одобряющие акты насилия с целью помешать гражданам пользоваться своими конституционными правами или добивающиеся изменения формы правления в Соединенных Штатах неконституционными средствами». В категорию «нелояльных» граждан попадали не только члены и кандидаты в члены определенных организаций, но и просто «сочувствующие» тем из них, которые попали в список министерства юстиции. А этот список очень быстро рос. К 1954 г. в нем уже значились сотни всевозможных организаций. На первом месте стояла, конечно, коммунистическая партия, но были включены и такие, например, организации, как Лига социалистической молодежи, Культурный центр им. Шопена, Братское общество им. Сервантеса, Комитет негров — работников искусств, Комитет защиты Билля о правах, Лига американских писателей, «Американские друзья природы», общество «Народная дума», Вашингтонская ассоциация книготорговцев, Клуб югославских моряков, и т. п. и т. д.

В руках правительства одним из главных орудий для поддержания накала антикоммунистической истерии в послевоенный период стала комиссия палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности. Как либералы ни критиковали — и иногда очень резко — тактику и цели этой комиссии, она продолжала действовать и подавляющим большинством голосов обеих палат конгресса ей предоставлялись все более крупные суммы. Бывало, что Верховный суд США отменял то или иное решение комиссии, но на протяжении всех послевоенных лет и даже в пору своего наибольшего либерализма, в 60-е годы, когда его председателем был Эрл Уоррен, суд так и не решился объявить комиссию неконституционной. Действуя в духе либеральных традиций, суд иногда решал дела, касающиеся гражданских свобод, таким образом, что давал ей возможность продолжать свою реакционную деятельность.

Комиссия была учреждена как временная организация в 1938 г. Вначале, когда в Италии и Германии у власти стоял фашизм, были некоторые сомнения насчет того, что должно интересовать комиссию в первую очередь. К 1945 г., когда фашистские державы проиграли войну, а Советский Союз оказался одним из победителей, она стала постоянной организацией с определенной линией действий. Кампанией за превращение комиссии в постоянный орган палаты представителей руководил Джон Рэнкин, конгрессмен от штата Миссисипи, заявивший, например, следующее; «Коммунисты и их ставленники, эти чуждые нам люди, враги христианства, стараются завладеть прессой нашей страны».

Имея от конгресса указание заниматься расследованием того, «как в Соединенных Штатах распространяется подрывная и антиамериканская пропаганда», комиссия так никогда и не смогла дать удовлетворительное объяснение термина «антиамериканская пропаганда». Один из председателей комиссии сказал, что, как он понимает, этот термин означает «всякую деятельность, направленную против идеологии, господствующей в США». Но хотя комиссия и сама точно не знала, чего она хочет, и ее функции были неясны, она проводила свои «расследования», вызывала сотни американцев, которые должны были давать ей показания о том, каковы их политические убеждения и в каких политических организациях они состоят, потом выслушивала десятки осведомителей, дававших ей показания о допрашиваемых, потом отдавала последних под суд за «неуважение к конгрессу», если они отказывались отвечать на ее вопросы об их политических убеждениях и принадлежности к каким-нибудь партиям или организациям.

Одним из самых колоритных примеров деятельности комиссии было затеянное ею в 1947 г. расследование «коммунизма в Голливуде». К участию в этом деле были привлечены такие «эксперты» по коммунизму, как Лила Роджерс, мать актрисы Джинджер Роджерс, и актер Адольф Менжу. Еще до того, как комиссия заслушала их показания, один из ее членов, Джон Макдоуэлл, конгрессмен от штата Пенсильвания, сказал, что г-жа Роджерс «стала, по моему мнению, одним из выдающихся специалистов по коммунизму в Соединенных Штатах». Уже в предварительном докладе комиссии о «коммунистах в Голливуде» было сказано, что они «прибегают в своих картинах к утонченным техническим приемам пропаганды коммунизма и критики существующего строя США». Подтверждением точки зрения конгрессмена Макдоуэлла и выводов, сделанных в докладе, должны были служить такие, например, показания Л. Роджерс:

«Член комиссии Роберт Э. Стриплинг. Г-жа Роджерс, поскольку Вы, так сказать, заведуете всеми делами Вашей дочери, то не могли бы Вы нам сказать, были ли у Вас с дочерью возражения против какого-нибудь сценария, и не было ли случаев, когда Вы отвергали какой-нибудь сценарий из-за того, что в нем были строки, которые Ваша дочь должна была произносить и которые, как вы обе чувствовали, являются антиамериканской или коммунистической пропагандой?

Л. Роджерс. Да, сэр. Мы отвергали сценарий кинофильма «Сестра Кэрри», по роману Теодора Драйзера».

У Менжу, которого Макдоуэлл назвал «одним из самых горячих патриотов, каких я когда-либо встречал», комиссия спросила, как он распознает коммунистов. Он ответил: «Коммунист — это всякий, кто ходит на вечера, где появляется Поль Робсон, и аплодирует ему». (П. Робсон активно поддерживал Советский Союз и Коммунистическую партию США.) Другим свидетелем из кинозвезд был Гарри Купер. Вот отрывок из его показаний:

«Купер: Несколько сценариев я отклонил, потому что мне казалось, что они пронизаны коммунистическими идеями.

Член комиссии Стриплинг. Не могли бы Вы назвать некоторые из таких сценариев?

Купер: Не думаю, что смогу, потому что в большинстве случаев я читаю сценарии по ночам».

10 голливудских сценаристов и режиссеров, отказавшихся дать комиссии показания о своих политических идеях и связях, были отданы под суд за «неуважение к конгрессу», осуждены и посажены в тюрьму. Верховный суд отклонил их апелляцию. И потом еще много лет Верховный суд отказывался признавать 1-ю поправку к конституции, гарантирующую свободу слова, печати и собраний, в качестве основания для отказа от дачи показаний этой комиссии.

В 1959 г., в связи с делом об «оскорблении конгресса», начатым против Ллойда Бэйренблатта, преподавателя математики в колледже Вассар, три члена Верховного суда (Блэк, Дуглас и Уоррен) высказали особое мнение, заявив: «Первая поправка недвусмысленно гласит, что конгресс не должен издавать законов, ограничивающих свободу слова, печати, собраний и петиций. А эта комиссия, действующая с разрешения конгресса, как раз и устанавливает такие ограничения, выставляя людей на публичное оскорбление и унижение». Однако большинство членов суда подчеркнули, что, хотя раньше в ряде случаев суд и отменял, по чисто процессуальным мотивам, решения комиссии о возбуждении судебных дел за «неуважение к конгрессу», это еще не означает, что зачеркивается основное в работе комиссии палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности.

Рассматривая дело Бэйренблатта, Верховный суд использовал «принцип соразмерности»: при решении дел, затрагивающих права, предусмотренные 1-й поправкой, «судам приходится соразмерять частные и государственные интересы всякий раз, когда они сталкиваются в тех или иных конкретных обстоятельствах». Для данного случая этот принцип подходил как нельзя лучше, потому что если право свободно выступать было лишь частным интересом, то как можно было поставить его выше огромного государственного интереса страны, которой угрожает подрывная деятельность и возможное нападение извне?

Своим решением по делу Бэйренблатта Верховный суд сделал ясным для всех, что влияние «холодной войны» не миновало и его. Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности было крайне важно получить от подсудимого ответ на вопрос, является ли он членом коммунистической партии. Поэтому суд в своем решении записал:

«Считать, что, поскольку и коммунистическая партия может выступать инициатором мирных политических реформ, и стоящие сейчас перед нами конституционные вопросы должны решаться так, как если бы эта партия являлась, с точки зрения национальной безопасности, обыкновенной политической партией, равносильно требованию, чтобы суд закрыл глаза на совеременное международное положение, которое как раз и определило курс всей нашей внешней политики после окончания второй мировой войны…

Мы приходим к заключению, что, если соразмерить сталкивающиеся в данном случае личные и государственные интересы, то предпочтение должно быть отдано последним, вследствие чего положения 1-й поправки не должны в данном случае считаться нарушенными».

Антикоммунизм, который разожгли в стране проверки лояльности правительственных служащих и активность комиссии палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности, доходил до совершенного абсурда, но в то время это не казалось абсурдным: антикоммунистическая истерия охватила всю страну. Одному резервисту-моряку было отказано в присвоении офицерского звания, так как он продолжал поддерживать «тесную связь» с бывшим коммунистом; этим «бывшим коммунистом» была его мать. «Вашингтон пост» в номере от 20 ноября 1954 г. сообщала, что одному молодому учителю музыки, ставшему агентом по покупке-продаже пианино, здесь на прошлой неделе было отказано в выдаче патента на продажу подержанных пианино, так как, будучи вызван в комиссию по расследованию антиамериканской деятельности, он отказался отвечать.

В 1957 г. председатель названной комиссии конгрессмен от штата Пенсильвания Фрэнсис Э, Уолтер сам дал очень яркий пример фантазий, которые распространялись тогда насчет якобы существующих планов захвата коммунистами власти в США. Уолтер утверждал, что в Соединенных Штатах насчитывается 200 тыс. коммунистов, хотя ФБР, никогда, как известно, не преуменьшавшее их численности, называло цифру около 20 тыс. Он заявил: «Все, кто считает, что коммунизм больше не является угрозой для США, представляют собой серьезную опасность. Им надо бы знать, что в настоящий момент на американской земле действует сила, эквивалентная 20 боевым дивизиям вражеских войск, занятая пропагандой, шпионажем, подрывной работой и лояльная только в отношении Советского Союза».

В 1968 г, три чикагца поставили под вопрос законность существования комиссии палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности. Среди них был и специалист по операциям на сердце хирург Джеремиа Стэмлер, отказавшийся отвечать на вопросы комиссии, а потом потребовавший через суд ее упразднения на том основании, что она противоречит 1-й поправке к конституции США. Апелляционный суд в Чикаго голосами двух судей против одного отклонил это требование. В ноябре 1968 г. Верховный суд (хотя его состав был в то время самый «либеральный»: в него входили Эрл Уоррен, Тергуд Маршалл, Уильям Дж. Бреннэн-младший и Эйб Фортес) отказался принять к рассмотрению заявление этих чикагцев и без всяких комментариев поддержал решение апелляционного суда. Но через два года, когда Верховный суд все еще не находил в себе сил признать действия названной комиссии противоречащими 1-й поправке, многим американцам они начали представляться нелепыми и в то же время опасными. Поэтому конгресс переименовал ее в комиссию по внутренней безопасности, но ее суть от этого не изменилась.

Американцы долгое время тешили себя мыслью о том, что, какой бы кризис ни переживали США в области внешней политики, экономики, положения негров, правом на свободу слова — эту мощную основу демократии, охраняемую конституцией и Верховным судом США, — обладает каждый американец. Но Верховный суд только в 1925 г. впервые признал, что к 1-й поправке имеют какое-то отношение и посягательства государства на свободу слова, которые часто имели место в истории США. В военное время — первая мировая война дала тому первый пример — Верховный суд оберегал правительство от критики и сформулировал правила (включая доктрину «явной и непосредственной опасности») которые выглядели очень «либерально» на бумаге, а на практике помогали бросать противников войны в тюрьму. Даже самые либеральные члены суда, Оливер Уэнделл Холмс и Луис Брэндейс, участвовали во время войны в этом урезывании прав, предусмотренных 1-й поправкой. После второй мировой войны Верховный суд утвердил еще больше всяких юридических уверток, позволявших ограничивать свободу слова для радикалов и инакомыслящих. Президента Трумэна считали либералом, но Верховный суд никогда еще не вел себя так консервативно, как в тот период, когда в нем господствовали ставленники президента (когда, в частности, его представителем был Фред М. Уинсон, политический протеже Трумэна). Суд признал конституционным закон Смита, который позволял преследовать коммунистов как «участников заговора» с целью насильственного свержения правительства, активно помог властям расправляться с коммунистической партией и упрятать ее руководителей в тюрьму: 141 американский коммунист был отдан под суд, из них 29 человек были посажены в тюрьму, а над всеми остальными нависла угроза оказаться в тюрьме.

Последующие решения Верховного суда внесли небольшое изменение в решение Уинсона от 1951 г. по поводу закона Смита, и в 1961 г. суд уже заявлял, что заключить в тюрьму по этому закону можно только того, кто «известен как активный член» коммунистической партии. Антикоммунистические настроения продолжали нагнетаться, и либералы в этом отношении были активнее других. Поэтому, когда встал вопрос о том, чтобы похоронить на Арлингтонском национальном кладбище ветерана второй мировой войны Роберта Томпсона, одного из руководителей компартии, осужденного по закону Смита, правительство возразило. За героизм, проявленный в боях на Тихом океане, Томпсон был награжден крестом «За выдающиеся заслуги». Но Николас Катценбах, министр юстиции в правительстве Линдона Джонсона, разыскал какое-то правило вдобавок к «какому-то замысловатому юридическому меморандуму на семи страницах», как его назвала «Нью-Йорк тайме», на основании которых он запретил похороны Томпсона на Арлингтонском кладбище.

Исчезла ли антикоммунистическая истерия периода Маккарти вместе с самим Маккарти? Или же он лишь пролил более яркий свет на эту черту американского общества? Два сообщения, появившиеся в 1968 г., свидетельствуют скорее именно об этой черте. В одном из них, напечатанном в «Нью-Йорк тайме», говорилось, что кандидат в президенты от коммунистической партии не будет охраняться секретной службой, хотя после убийства сенатора Роберта Кеннеди был принят закон, обязывающий правительство обеспечивать охрану всем кандидатам в президенты. «Как сказал представитель министерства, надо полагать, что консультативная комиссия, созданная по новому закону об охране кандидатов, отрицает, что коммунистическая партия имеет по этому закону право претендовать на охрану своего кандидата». Другое сообщение касалось письма, которое направил коммунистической партии помощник прокурора штата Аризона Филип М. Хэггерти, заявляя, что законы Аризоны «категорически запрещают» коммунистам выдвигать своих официальных кандидатов на выборах в этом штате. Хэггерти добавлял: «О подрывном характере вашей организации еще ясней говорит тот факт, что в вашем письме вы даже не указали ваш почтовый индекс».

Во время первой мировой войны многие американцы, выступавшие против вступления США в войну, были осуждены на основании закона 1918 г. о запрещении антиправительственной агитации. Закон должен был действовать только в военное время, и поэтому к 1921 г. стал считаться потерявшим силу. Но когда в 1950 г. президент Трумэн объявил в стране «чрезвычайное положение» — в 1972 г. оно все еще не было отменено, — вновь возымели силу все законы военного времени, в том числе и закон 32-летней давности о запрещении антиправительственной агитации. И не кто иной, как «либеральный» министр юстиции Роберт Кеннеди, попросил конгресс распространить действие этого закона также и на заявления, с которыми американцы выступают за границей; в числе других наказаний закон предусматривал тюремное заключение на срок до 20 лет за заявления с целью «воспрепятствовать набору» в вооруженные силы. Палата представителей подавляющим большинством голосов приняла эту поправку, но в сенате она не прошла. Подобные акции Р. Кеннеди были не очень-то обнадеживающими для тех, кто верил, что либеральные политические деятели всегда будут готовы защищать свободу слова.

Свобода слова в Соединенных Штатах обеспечена вовсе не так надежно, как это, казалось бы, должно явствовать из слов 1-й поправки: «Конгресс не должен издавать законов… ограничивающих свободу слова или печати или право народа мирно собираться и обращаться к правительству с петициями о прекращении злоупотреблений». Эти слова — только риторика американского либерализма. Однако действующее кредо либерализма гласит, что свобода слова должна ограничиваться в зависимости от обстоятельств и от того, кто именно хочет этой свободой пользоваться. В принципе, конечно, каждый американец может выйти на улицу, встать на ящик из-под мыла и высказать людям все, что у него наболело. Но был такой случай. В 1949 г. студент Сиракузского университета (штат Нью-Йорк) Ирвинг Фейнер взобрался на деревянный ящик и стал в своей речи критиковать президента Трумэна, «Американский легион»[9], мэра города и местных политических боссов; он сказал, что «цветные в США не имеют равных прав и им надо с оружием в руках подняться на борьбу за них». Кто-то из толпы позвал полицейского. Он несколько раз предлагал Фейнеру замолчать, но тот не послушался; тогда оратора стащили с ящика, арестовали за «нарушение общественного порядка» и приговорили к тюремному заключению. Когда апелляция дошла наконец до Верховного суда, его председатель Уинсон, выступая от имени большинства, заявил, что арест был произведен «в рамках того, что дозволено полиции штата». Хьюго Блэк, выступивший от имени трех не согласившихся с этим решением членов суда, назвал вынесенный Фейнеру приговор «насмешкой над конституционными гарантиями свободы слова». Но Верховный суд так никогда и не пошел на то, чтобы оспорить и перечеркнуть основную предпосылку вынесенного по делу Фейнера решения, а именно что служащие полиции могут в каждом случае действовать по своему усмотрению и это не будет считаться нарушением 1-й поправки.

А если бы даже Верховный суд и стал решительным сторонником свободного произнесения речей на улицах, чего бы эта его поддержка стоила, если полиция все равно могла бы арестовать любого, чья речь ей бы не понравилась? Арестованный мог в конечном счете добиться в судах своего оправдания и освобождения, но ему все равно пришлось бы отсидеть какое-то время в тюрьме, израсходовать десятки тысяч долларов на адвокатов и, может быть, несколько лет прождать, пока его дело дойдет до Верховного суда. Другими словами, надо долго ждать, когда конституция тебя защитит, прямую же власть над твоим «свободным» словом имеют те, у кого в руках дубинка и револьвер в кобуре и кто обязательно появится в том самом месте, где ты этой «свободой» захочешь воспользоваться.

Власть полиции над конституционными правами, может быть, еще более очевидна в свете ее действий против тех, кто решается воспользоваться правом на свободу печати, — правом, которое Верховный суд ограничивает своими решениями не так жестко, как свободу слова. Насчет права на свободу печати — в частности, права распространять листовки в общественных местах — Верховный суд всегда высказывался ясно. В целом ряде своих решений он подтвердил право граждан распространять листовки без специального на то разрешения, даже если они анонимны и даже если раздаются они не только в местах, которые называют общественными, но и, например, в кооперативных поселках, жилых массивах, построенных за счет правительства, универсальных магазинах или просто по квартирам. Но местная полиция собственной властью вполне может аннулировать эти решения. Так, например, в Линне (штат Массачусетс) в 1970 г. полиция арестовала нескольких молодых людей, раздававших антивоенные листовки перед зданием средней школы. В конечном счете Верховный суд, может быть, и встал бы на их защиту, но в тот момент, когда они раздавали листовки, полиция своей властью лишила арестованных права на это.

Утверждения либералов, будто в Соединенных Штатах существует свобода слова, — это только претензии, тогда как власть полиции над конституционными правами — это реальный факт. В американском обществе после второй мировой войны с его сложными и дорогостоящими формами коммуникаций свобода слова приобретает серьезный экономический характер. Резонно не только спрашивать, пользуетесь ли вы свободой слова, но и в какой степени вы ею пользуетесь, как слышен ваш голос и сколько людей могут его услышать? Право человека свободно высказываться ограничивается его доходом и политическим весом. Какой-нибудь радикал может использовать ящик из-под мыла и обратиться с речью к сотне людей в парке. Кто-нибудь еще может взять на прокат систему громкоговорителей, и его голос дойдет до нескольких тысяч людей. Корпорация может купить лучшее время на телевидении, и в один вечер ее услышат десять миллионов зрителей. Тому, кто захочет критиковать президента, придется истратить чуть не все свои средства, чтобы купить минуту телевизионного времени, президент же может, когда ему захочется, занять все главные каналы телевидения, говорить, сколько пожелает, и ему будут внимать 50 млн. человек. Инакомыслящие могут издавать свои крохотные журналы и газеты. Но те, кто владеет журналами «Тайм», «Йьюсуик», «Макколлс» или «Ридерс дайджест», газетами «Нью-Йорк тайме» или «Лос-Анджелес тайме», имеют свободу выражения своих взглядов в совсем иных, огромных масштабах.

Теоретическая свобода слова ограничивается и другими фактами реальной действительности. Те, кто работает в конторе, на фабрике, учится в университете, боятся, что, если они скажут не то, от них могут избавиться. В декларируемой Америке, просторной и вольной, люди могут говорить все, что захотят, но в ее реальных ячейках, там, где американцы живут, работают или учатся, по существу, больше тирании, чем демократии. В школе всеми командует учитель, на работе — хозяин, дома — родители, в зале суда — судья.

Увольнение Джонатана Козола, молодого школьного учителя из Бостона, может служить убедительным примером того, как власти контролируют живое слово, Козол, автор книги «Ранняя смерть» о бостонской школьной системе, однажды прочел своим ученикам стихотворение Лэнгстона Хьюза «Баллада о домохозяине». В нем говорилось:

Домохозяин,

Моя крыша протекает,

Помните, я вам об этом говорил Еще на прошлой неделе?..

Десять долларов, говорите, я должен вам?

За мной десять долларов?

Так нет же, не отдам я их вам,

Пока не почините крышу…

Полиция! Полиция!

Скорей сюда, хватай этого человека!

Он замахивается на власть,

Он хочет устроить переворот…

Полицейский участок.

Камера за железной решеткой.

Заголовки в газете:

ЧЕЛОВЕК УГРОЖАЕТ ДОМОВЛАДЕЛЬЦУ

ЖИЛЬЦУ НЕЧЕМ УПЛАТИТЬ ЗАЛОГ

СУДЬЯ ЗАКЛЮЧАЕТ НЕГРА НА ТРИ МЕСЯЦА В ТЮРЬМУ

Козола уволили с работы постановлением школьного комитета, указавшего в своей докладной записке следующее: «Был установлен тот факт, что мистер Козол читал стихотворение «Баллада о домохозяине» своему классу, а потом раздал ученикам копии, отпечатанные на мимеографе, чтобы они выучили его дома наизусть».