Глава 1. Природный окоем вокруг деревни

Глава 1. Природный окоем вокруг деревни

Крестьянская цивилизация… Понять населяющих ее людей нам ой как не просто. Тогда, может быть, мы просто послушаем их. Послушаем без привычной снисходительности и самодовольства, а с тем тревожным вниманием, которое появляется, когда говорят, ну хотя бы об инопланетянах. Войдем в круг жизни этих людей, проникнемся их мыслями и чувствами, и тогда, может быть, многие из нас позавидуют гармонии и цельности этого мира, наполненности его осмысленным, приносящим радость трудом, достойному месту человека в этом мире, единству человека и природы.

У крестьянина, по меткому выражению писателя Глеба Успенского, жизнь полнехонька до краев: «…В своем доме он вникает в каждую мелочь, у него каждая овца имеет имя, смотря по характеру, он не спит из-за утки ночи, думает о камне и так далее… В мыслях, поступках, в словах Ивана Ермолаевича нет ни единого, самого мелкого, который бы не имел основания самого реального и для Ивана Ермолаевича объяснимого, — тогда как моя жизнь постоянно, на каждом шагу, переполнена и мыслями, и поступками, не имеющими никакой связи».

И, пожалуй, самая прочная, самая коренная, самая капитальная связь русского крестьянина — это связь его с окружающей природой. Он вряд ли отделял себя от нее. Лишь сегодня, когда потеряна эта ценность, наши старики-современники могут сказать, например, так: «Природа была прекрасной: много лесов, лугов, небольших озер, рек и речек, и еще больше ключей и родничков. Сена на лугах снимали в два раза больше, чем сейчас. 90 процентов хозяйств могли содержать лошадь, до двух коров, до десятка овец или коз, свиней. Короче говоря, круглый год обеспечивали себя мясом, маслом, молоком и еще возили продавать в город. И этому способствовало бережное, человеческое отношение к окружавшей его природе. Регулярно все, от малолетних до стариков, выходили на вырубку кустарников на лугах, зарослей возле пашен, чистку деревенских улиц, речушек, ключей. Вода была чистая, как слеза. Рыбы было множество, никто не злоупотреблял. Надо на уху — сходишь за полчаса наловишь, — и все. На сенокосе бабы снимут нижние юбки, завяжут с одного конца и таким мешком поймают с полведра рыбы, варят на всю деревню общественную уху. И не то, чтобы наестись досыта, а так… попробовать для разнообразия. Не дай Бог, кто навалит мусор в речку или озеро — насрамят. Припоминаю такой случай. Раз в нашей деревне у одного соседа подох двухнедельный жеребенок. Дело было зимой. Они свезли его на санях на лед реки Чепцы и там выбросили. Соседи тут же собрали сход и заставили отвезти все это на скотское кладбище и там закопать» (И.И.Зорин, 1918)[1].

И вот такая практичность, утилитарность в отношении к природе способствовала ее сохранности. В отношении к лесу, водам, лугам, ягодникам свято из поколения в поколение соблюдались определенные нормы, обычаи. Как раз дикой-то природы у деревень и не было. Хвойные деревья в русских деревнях не садили. Обычно — рябину, калину, черемуху, позднее тополя. Вся природа вокруг деревни была очеловеченная, составлявшая с этой деревней единое целое. Ведь сейчас, например, при распаде русской деревни распадается и природа, ее окружающая. Люди приезжают в родные места и не узнают их: лес, вырубленный и загаженный, обмелевшие речки, заглохшие родники, заросшие и заболоченные луга. Всякая деревня не мыслилась отдельно от своих окрестностей. Так ее и вспоминают сейчас.

«Деревня наша небольшая, всего 23 дома, расположена на берегу небольшой речки. Как сейчас вижу, вся деревня — одна улица. В верхней стороне — все дома двухэтажные, а у реки — одноэтажные. Вижу зеленую площадь, поросшую чистой травой, на которой мы каждый день играли в детстве. За домами, в сторону реки, располагались огороды. Весной река разливалась и заливала луга и поля, поэтому соломы и сена хватало скоту на всю зиму» (М.М. Булдакова, 1919).

Или вот, например: «Деревня была на 32 двора. В полкилометре течет река, метра два в ширину всего, но у деревни была сделана запруда и был широкий пруд, где мы, ребятишки, очень любили кататься на плотах. В этой же запруде купались и ловили рыбу. В общем, самое любимое место деревни летом. Кругом травы, все чисто: не было ни одного стеклышка, гвоздя. Бегали все лето босиком. Деревню огораживали изгородью из жердей: в поле и на другом конце деревни — ворота. За деревней была поскотина, пастбище с небольшим перелеском. В перелеске скот отдыхал во время жары. Сейчас деревни нет совсем, все перепахано, речка заросла травой» (А.И. Бояринцева, 1911).

«Очеловечены» были не только пашня, речки, сенокосы, в которые был вложен труд многих поколений жителей этой деревни, — все окрестности ее были говорящими сердцу и уму жителя. У каждого оврага, переправы, переката, омута было свое имя — имя говорящее, которое порой так сладко катать во рту: как речную гальку, омытую водой многих веков.

«Деревня наша была на баском месте. Нашу речку пошто-то звали Крутец. Наверное, из-за того, что было шибко круто. Сбегали в нее малые речки: Водяниха, Борисовка. А вода-то в них была! Каждый камешек по цвету увидишь. А мельниц-то сколь на них было! Ерменская, Скоковская, Борисовская, Боровлянская, Ботяниха. Мельницы мололи муку на три сорта. Страсть хорошо жить, коли мельницы-то близко» (Е.И. Платунова, 1900).

Взглянем на окрестности северной вятской деревни Великий Починок Подосиновского района. В ее окрестностях речки — Талица, Озерница, Попадина. Поля вокруг — Большое, Круглое, Заполье, поле за Поршонком. Человек вкладывал в них душу, а не только сметку и ум. И эта внутренняя духовная связь крестьянина с окрестностями помогала ему жить.

Но привязанности эти были избирательны. Слушая сегодня рассказы крестьян-стариков, отчетливо видишь, что были места, к которым лежало сердце, прикипела душа, а были места, где вроде и все есть — лес, пашня, луга, а не нравилось людям. Может, и не хватало им там как раз духовной, человеческой красоты, растворенной в окрестностях. Боялись крестьяне оторваться от родных обжитых мест. Ютились порой в тесноте, малоземелье — но там, где жили их деды и прадеды. Обойдя зимой пол-России, отходники возвращались в родные избы. Вот как Пырегова Александра Алексеевна (1900) вспоминает свою родную деревню Кычаново: «Недалеко от деревни протекали две речки с хрустальной родниковой водой — Коробовка и Сверчиха. Богатые были места лесом и зверем, птицей и рыбой. И луга заливные были, а вот земли под пахоту мало. Приходилось корчевать лес, освобождая для своих нужд землицу. Но поля… Лоскутья среди леса. Зато места были вольные. Уходить с них никто не хотел. Сыновья ставили дома рядом с отцовскими. А поднимали эти дома всей деревней. Чаще всего после страды, когда с полей все уже убрано, будущие новоселы собирали всех на помочь. Приходили семьями, здесь всем хватало работы. Мужики собирали бревна сруба, дети подносили и раскладывали по бревнам мох, женщины занимались приготовлением общего застолья. А когда дом был поднят под крышу, все заканчивалось общим весельем. За работу не платили, рассчитывались так же: помогали соседям и родственникам на тяжелой работе».

ДЕНЬ И НОЧЬ

Поражают замечания стариков-крестьян о самых простейших вещах. Если от них не отмахнуться, как от надоедливой болтовни, а вслушаться… Там есть ощущения людей, которые, идеализируя природу детства, тем не менее во многом правы. Многие из них не знают слова экология, но чистый воздух и нестесненность духа они не променяют на все прелести городской цивилизации.

Вспоминает А.В. (1905): «А вот раньше какое было приволье, выйдешь из дому — тут Суровые видно; рядом — Грудигы, Козлы, перелесок пройдешь — Верещаги. Я вот не знаю, как ты в городе живешь, я бы не вытерпела, там и есть-то по-нормальному нечего. А здесь — приволье, там и дышать-то нечем».

Люди, живущие среди природы, имели и более острые многообразные зрительные, слуховые, вкусовые ощущения. Как насыщенно, полнокровно воспринимались день и ночь, зима и лето?! Е.И. Маклакова (1914) удивляется: «А ночи-то раньше какие звездные были! Месяц светил, а сейчас редко звезд увидишь. И куда подевались? Солнце стало реже показываться. Почему? Не могу понять. И дни-то раньше были яркие, светлые, особенно весной».

Ей вторит А.К. Михайлова (1911): «И ночи уж сильно темные были, не то что сейчас, а может, потому, что сейчас фонари везде стоят, не знаю уж. Почему-то кажется мне, что электричество глаза портит. А раньше рано спать ложились, темнало быстрее потому, или пряли при лучине — нащепаем их, да и прядем. А что делать-то было?»

Люди часто обращали свой взор к небу — и к дневному, солнечному, и к ночному — звездному. Они зависели от природы и с тревожным нетерпением пытались угадать — что же будет завтра. В.Б. (1916) категорично заявляет: «В общем, раньше лето было летом, а зима зимой. Летом на небе появлялись звезды. Сейчас тоже есть звезды, но тогда были другие. Они были яркими-яркими, их было больше».

ПТИЦЫ

В разное время года у людей был интерес к разным птицам. По ним сверяли приметы, создавали новые. «К птичкам я относилась хорошо. Ловила, кормила, дорожила. Была такая примета: кто потрогает воробья, будет семенастым, но все равно брали в руки, но отпускали. Я любила даже мышей» (З.Е. Салтыкова, 1920).

Весь мир был Божий, и все живое было Божьим. Нередко именно к птицам относились с особым почтением. «В церкву ходили в воскресенье. Одевались нарядно и всей деревней шли. Из церкви приходили, и мы всегда голубей кормили. В каждом доме голуби жили, семьи по две обязательно. Голубь у нас считался священной птицей. Их не били, держали в ограде. У нас было меньше куриц, чем голубей. Летом, да и зимой, голуби по всей деревне гуляли» (Т.Ф. Татаринова, 1922).

Многие вспоминают неведомое ныне птичье изобилие. Птиц было много и самых разных: в лесу, поле, на лугах, у реки — они окружали человека, были неотъемлемой частью его мира. Птиц знали и любили. Специально ходили слушать соловья в рощу. Хорошо представляли кто за кем прилетает весной и улетает осенью. Мир без птиц стал очень ущербен. Но мы сегодня этого уже не замечаем. Мы в нем выросли.

ЗВЕРИ

Окружающие человека дикие, домашние животные были близки и понятны. Их всех хорошо знали. Умели с ними обращаться. Мы ведь сегодня многого боимся по невежеству. Т.С. Кадесникова (1931) хорошо помнит: «Ко всему живому относились бережно, нельзя было обижать ни птиц, ни скотину, ни зверей. Взрослые заставляли нас, когда улетали журавли, кричать: «Бог вам на помощь, счастливого пути!» Когда караулили овец и, если прибежит заяц, мама учила кричать: «Огонь да яма, у зайца уши в лес горят!», чтобы заяц убежал, не побежал в деревню, где его могли убить охотники. Вечером шли домой, играли, и пролетела летучая мышь, какая-то белая. Мы за ней бегаем, но взрослые не разрешили ее ловить. Однажды караулила овечек — прибежал волк. Я испугалась, стала кричать, стучать палкой. Он постоял, посмотрел и ушел. А у соседей волк задрал собаку».

Человека трудно было застать врасплох. Он знал, в чем разница между ужом и гадюкой. Многообразие живого мира радовало, а не подавляло.

ЛЕС

Воистину отношение к лесу было трепетным. Это была Божья, священная собственность. За участком леса, принадлежавшим деревне, ухаживали как за садом. Но и давал этот сад крестьянам немало: дрова, лес для избы, доски, жерди для усадьбы, грибы, ягоды… — всего не перечислишь. А ведь тогдашняя русская деревня — это деревянное царство. От рождения (люльки) до смерти (гроба) русский крестьянин жил в деревянном мире. И были в этом свои преимущества, отчетливо видимые сегодня нам, обитателям кирпичных и панельных трущоб.

Со своим, принадлежащим деревне лесом сживались, он был родным. Нередко его использовали как выгон для скота. «А вот как мы в нашей деревне свиней выращивали. Рядом с деревней был лес — дубы, березы, так вот свиноматок и хряков мы в этот лес выпускали, и все лето они в этом лесу были, а осенью мужики все собирались и шли в лес, выгоняли свиней из лесу, а их там много было, уже поросята подрастали, такие все дикие. И вот у нас в деревне устраивали пир горой, все усадьбы мясо заготовляли» (Е.И. Емельянова, 1913).

Ольга Егоровна Стародумова (1914) помнит еще о том высоком уважении к лесу, какое жило среди людей.

Больше всего сейчас ее удручает бесцельное и безжалостное уничтожение леса. Просто так, походя! «Ну, лес, — медлит она, — лес берегли дай Боже! Указ Петра I гласил: не вырубать по берегам больших рек лес за 50 верст, малых — 20–25 верст. А сейчас не лес — а одна опушка, лес просто уничтожается. Раньше даже сук был подобран, а сейчас деловая древесина попросту гниет. 30 % только используется, а остальное загрязняет окружающую среду. Помнится, вырубишь заполосок, так граблями загребаешь, босиком идешь — так ногу не наколешь».

Каждая семья имела свою долю в общедеревенском массиве. Отношение к ней было хозяйским. Е.И. Платунова (1900) рассказывает: «Леса около деревни были вот уже сколь хороши. А берегли-то как! В середнем поле лес был строевой. Идешь по нему, сосны стоят одна к одной, только в вершинах пошумливает, ровнехонькие. Разделен был на полосы. Каждый и ухаживал за ним. На дрова рубили в верхнем поле, и там был у каждого заполосник. Вырубишь сколь на дрова, весь сук подберешь. Мелочь всю осенью сжигали. Бурелом весь сразу подбирали. По заполоснику как по избе ходили, перешагивать нечего было — вот какой был порядок».

Лес, как драгоценное ожерелье, окружал хорошую деревню. Им любовались, гордились. У деревни Малая Ворона, что в Арбажском районе, и по сю пору сохранился небольшой березовый лесок (в километре от деревни), который называют «красивый березняк». Раньше все деревенские праздники летом только в нем отмечали. Березы все ухоженные, красивые, места между ними достаточно — можно и в игры играть, и хороводы водить. А землю всю в лесочке граблями прочищали, чтоб ни сучка, ни веточки не осталось. И впрямь! Какой праздник без леса!

А неписаные законы сохранения своего леса действовали в деревне лучше царских указов. Вот какой случай вспомнил Иван Иванович Зорин (деревня Зоринцы, 1918) из своего детства: «Раз мы, подростки, человек 8, пошли в лес за грибами на другой берег реки. Один умудрился тайком от родителей взять спички. В лесу от нас отделился, развел костер, набросал сырых еловых веток, дыму знаете сколько. Этот дым заметили в деревне и один мужик переехал реку на пароме, пришел в этот лесок, нашел нас. Допросил, обыскал каждого — не нашел спичек. Тут мы хватились этого парня (лет 10 ему было). Мужик заставил нас найти его и костер, а потом фуражками носить воду из болота и тушить костер. А болото в километре от леса. Потом повел нас на паром и сказал, что отведет в сельсовет, где дадут штрафу. Но не доплывая до берега метров 20, сказал: «Прыгайте в одежде в реку, тогда в сельсовет не поведу». А сейчас в лесу сутками ходишь — ни одной птицы не встретишь ни зимой, ни летом. У города в речушке ни лягушки, ни пиявки, ни другой живности… Даже муравьев не найти».

Разрушение такого хозяйского догляда произошло лишь в 30-е годы. Все стало государственным, то есть общим, то есть ничьим.

А.В. Сычугов (1920) припоминает такой случай: «У нашей деревни не было своего леса. У каждой деревни был свой лес, а мы вот были обделенными. Много леса было у Боровых, у Мосалыцины, Головановых. Мы у них покупали на дрова пни, чащу. Каждая деревня за своим лесом ухаживала, растила его, никто лишнего сучка не срубит. В 30-х годах леса начали у деревень отбирать, советская власть все делала общим. И вот случай у нас такой был. Нам нужны были дрова. Взяли мы разрешение на порубку леса в Бахтинском лесничестве. Пошли рубить в головановский лес. Мужики головановской деревни узнали об этом и нас — в топоры. Мы, конечно, приостановились, кто-то за лесничим убежал. Пришел лесничий Требухин и сказал: «Сейчас лес не ваш». Мужики уже ничего против не смогли сказать. Мы же полоску свою вырубили, да уехали».

А в наши дни отношение к лесу как к святыне осталось лишь у доживающих свой век стариков, для которых лес — свой, родной, близкий. Лишь они оплакивают его гибель.

Вот какие слова вырвались у 80-летней крестьянки: «Наш лес русский — сосновый бор. Да разве укладешь красоту его в какие-то слова?!» Всю жизнь лес был рядом с ними, был частью их судьбы, столь круто повернутой в XX веке.

ВОДЫ

Жизнь любого крестьянина в средней полосе России неотделима от его родной речки, ключа, пруда, любого водоема. Ведь даже с колодцем в родном дворе его связывают десятки невидимых нитей. Речка формировала ландшафт деревни, но и деревня создавала такую речку, какую ей нужно — облагораживала ее, благоустраивала. В рассказах крестьян много поэтического, много чувственного любования природой времен своего детства. И очень часто эта поэзия звучит в речи, когда они вспоминают о родной речке. Приведу лишь один такой монолог. Вспоминает Клавдия Константиновна Салтыкова (1912): «Подумай, какое прекрасное название было у деревни! Заполица! Она действительно была на склоне трех полей. И если на нее посмотреть с увала, то казалось, что эта деревня, как зеленый островок, уложенный на громадную тарелку. Дома утопали в зелени! Просматривались ухоженные улицы и дворы. Какая чистота! Реки около Заполицы не было, но был ключ (он и по сей день есть). Ключ вытекал из основания вала. Йода чистейшая! Устроена громадная колода, в которой полоскали белье. Брали воду и для питья. За водой ходили с ведрами на коромысле и возили на тачках или салазках в бочонках. Воду, вырвавшуюся из ключа, направляли в русло, сделанное селянами. Это русло лежало за лужками одвориц южной стороны деревни. За одворицами образовалась своего рода речка с ключевой водой, текущей по устроенному руслу к реке Вое. Воя принимала воду ключа. В этом месте на крутом берегу Вой была расположена деревня Волки, а на пологом берегу — мельница, ее звали Волковская мельница. Какое это было красивое место! Вдоль пологого берега Вой раскинулись луга, в половодье они заливались водой. Травы росли прекрасные. Сколько стогов сена сметывали на этих лугах!

За ключевой речкой следили, чистили ее. Помню, за деревней Заполицей сделали небольшой пруд, в котором купались в жаркое время года. Но вода в пруду была холодной, не успевала нагреваться. Помню еще одну «услугу» ключа. В деревне, в конце лужка, строились бани. Почти у каждого дома были баньки. Так вот, в субботний день напарятся в баньке, выскочат — и бух в речку; поныряв, побулькавшись — снова обратно в баню. Красота!»

Были деревни жившие рекой. А в большинстве других деревень были свои заядлые рыбаки, которые жить не могли без реки и рыбалки. Так что река не только поила людей, землю — она еще и кормила крестьян, привязывала к себе цепко людей круглый год. Река — это отрада души и сердца человека на Руси.

ЗЕМЛЯ

В узком смысле слова для крестьянина «земля» — это пашня под хлебом, а в широком — это и луга, леса, реки… — все, что его окружало. Не в переносном, а в прямом смысле слова крестьянин кормился с этой земли. Потому и цена ей — его жизнь. Помнят об этом старики: «А земля для крестьян раньше дороже золота была. Раньше землю делили по мужикам. Да еще ведь как? Если родится парень в семье, дак ждали еще пока подрастет он лет до десяти, а то ведь, может, умрет. А потом уж стали по едокам делить. А обрабатывали-то землю ей-е-ей как! Сперва по весне вспашут, потом навозу навозят, по осени снова вспашут да проборонят. Земля-то ведь как пух станет, не то что сейчас». М.С. Семенихина (1909) также говорит о таком уважительном, чувственном отношении крестьянина к своему полю: «Чтобы земля родила, надо было за ней хорошо ухаживать. Работы было много. Только паровое поле пахали 3 раза в год: один раз весной под пар, перед сенокосом возили на него навоз и запахивали, а третий раз пахали в августе, чтобы посеять озимую рожь. В полях, жите сорняков не было. Я вот думаю, что травы в жите не было потому, что хорошо пахали землю, не топтали ее, ведь пахали сохой, не выворачивали красную землю, старательно боронили. Я помню, как боронила за тятей (он сеял) и он не разрешал на избороненную землю ступать даже босой ногой».

Реки и воды, леса и пашни, луга и воздух — все это жило в каком-то единстве с человеком. Культ природы был частью целостного религиозного миропонимания русского крестьянина. Вот как это проскользнуло в рассказе А.И. Русановой (1915): «Деревенька стояла в очень хорошем, благодатном месте. Вокруг были луга. Трава была такая, что когда пастух собирал коров, так они не видны были только одни черные спины виднелись из травы. А воздух-то какой был! Как вдохнешь — так выдыхать не хотелось. Наша деревенька-то стояла на холме, а под холмом у нас бежал родничок. Вся деревня туда по воду ходила. Было два колодезя-журавля, но как-то из них воду не очень пили — все к родничку ходили. Любовь к земле у всех была — от старых до малых. Перед севом старики выйдут в поле и «разговаривают» с землей — мнут в руках, приложат к губам и скажут потом, можно начинать сеять или нет».

Настоящий хозяин ухаживал за землей так, как не ухаживал более ни за чем в своей жизни. Вот несколько мыслей вслух об отношении крестьянина к земле. Утрилова Татьяна Ивановна (1910): «Раньше землю-матушку очень жалели. Относились к ней бережно. Пахали на быках, а где вспахать было невозможно, то вскапывали вручную лопатами. Вскапывали каждый сантиметр, не оставляли никаких огрехов».

Стародумова Ольга Егоровна (1914): «Пашни… Пашни, конечно, были, но относились к ним совсем не так, как сейчас. Ведь хозяин чувствовал себя хозяином своей земли. Пашню удобряли навозом, удобрения не признавали. Пахали на лошадке, захват плуга был маленький, не больше 25 см по ширине. Сейчас корпус берет до 40 см, пашут землю сырую и ее сдавливают как бульдозером, структура разрушается. По пашне лишний раз не пройдут, а сейчас так примнут землю, как асфальт прикатают. Все трактора такие тяжелые… Землю берегли».

Вот это крестьянское отношение к земле, как к живому существу, которое надо кормить (удобрять навозом), поить, обихаживать — главное, что следовало бы перенять из прошлого современному фермеру. Многие вспоминают, что и коров-то держали не из-за молока и мяса, а чтобы полосу свою удобрить. Мелочей в отношении к земле не было, драгоценным было все, что растет на ней.

Ручей, калиновый куст, пядь земли — все это было огромной ценностью в глазах крестьянина. Поэтому-то узкие полоски земли в некоторых деревнях не пахали на лошади, а вскапывали лопатами, чтобы «земля в межу не укатилась». «Попробуй, ссеки на меже елку, так тебе и голову ссекут, — вспоминает о родной деревне Дарья Зиновьевна Зубарева (1913). — Вишь как было, земля-то полосами была, а между ними вьюнка (это так огород называли). Кричат: "На твоей вьюнке в поле коровы попали!" Вот и идешь опять вьюнку городить. Любили землю-то».

Эта любовь к земле драгоценна еще и потому, что была связана с пониманием взаимосвязи всего живого в природе. Как заключила Т.А. Шубина: «Я так думаю, природу понимать и чувствовать надо, а без этого никакие слова ей не помогут!»

Но крестьянин насыщал своими чувствами — радостью, тревогой, страданием, надеждой — окружавший его мир природы. И был в центре этого мира. Воистину, для него всходило солнце и зажигались звезды… И все-таки в этом мире он был не один.