Проваленная миссия

Проваленная миссия

Летом 1720 года коалиции европейских держав, прежде всего Швеции и Англии, становится ясно, что с Россией придется заключать мир. Россия выиграла войну, и продолжение ее не сулило ничего хорошего ни Швеции, ни всем, кто ее открыто или втайне поддерживал. Стало ясно, что Швеция должна будет отказаться от прав на Лифляндию и Эстляндию, а также признать права России на Балтике.

Спохватившись, Англия добивается посредничества в шведско-русских переговорах, но ее к этому особо никто не приглашает. Тайные интриги дипломатов Георга I приводят только к разрыву дипломатических отношений — посол России покидает Лондон. В Англии ждали, что из «Московии» будут тут же выдворены все английские купцы и специалисты. Ничего подобного! Петр открыто объявил, что не станет препятствовать подданным английской короны вести торговлю и свободно въезжать в Россию. Это был хороший урок, усвоенный всеми иностранными державами: с молодой и уже могучей страной легче жить в мире, чем крючкотворствовать за ее спиной.

Кроме того, и сам король шведский уже понимал, насколько опасно доверяться европейским партнерам: они ратовали вовсе не об интересах Швеции, просто боялись упустить свои…

В октябре 1720 года Карл пишет письмо, в котором просит Петра начать переговоры без посредников.

Но посредник в переговорах России и Швеции все же нашелся. Им оказалась Франция. По поручению фактического главы французской дипломатии (и очевидно тайной разведки!) аббата Дюбуа в Санкт-Петербург едет посланник французского короля в Швеции, знакомый нам шевалье де Кампредон.

Сначала его не очень хотели принимать в Петербурге, понимая, что он будет действовать на пользу не столько Швеции, сколько Англии, с которой Дюбуа (а значит, и его король) давно заключили негласный союз. Но въезд все же разрешили, и шевалье заспешил, боясь опоздать. Историки приводят тот факт, что в спешке француз умудрился даже утопить свою карету вместе с лошадьми и поехал дальше «на перекладных».

Но саквояж с французским золотом, который Дюбуа вручил ему для подкупа русских министров, посол сохранил. В его задачи входило, прежде всего, «убедить» министров оказать давление на русского императора, с целью смягчить условия договора для Швеции, а значит для Англии и косвенно Франции.

И он всеми силами пытался это сделать. Используя свой немалый ум, ловкость, обходительность, француз вел переговоры со всеми влиятельными министрами и сановниками. Но ничего не добился. Правда, нужно отметить, что в свете уже очевидной победы его предложения выглядели достаточно нелепо. Он убеждал вельмож, что Россия должна согласиться вернуть свои же земли: Эстляндию, Лифляндию, Выборг шведам, а взамен ей отдадут… Санкт-Петербург вместе с Ингрией и Нарвой. Ну, спасибо! Осчастливил!

И еще обиделся, когда в ответ на подобные предложения русские дипломаты принимались, по его выражению, «хохотать во все горло». Тут захохочешь…

В Европе система подкупа министров двора действовала давно, прочно и безотказно.

Каково же было изумление шевалье де Кампредона, когда он понял, что русские министры неподкупны. Правда, он вскоре убедился, что далеко не все они так уж бескорыстны: просто система контроля за государственными чиновниками была в России налажена блестяще.

Кампредону удалось побеседовать с самыми видными российскими дипломатами — Толстым и Шафировым (тем самым, который сумел в 1711 году вырвать у Турции более или менее выгодный для России Прутский мирный договор). Оба чиновника спокойно объяснили посланнику, что «ежели он ничего нового государю сказать не имеет, то и нечего у него время отнимать». Все, что Кампредон говорил, вельможи, по их словам «уж не раз слыхивали».

Правда, «приема» у русского царя посредник все же добился, однако то был скорее не прием, а наглядная демонстрация силы. Встречу назначили на корабельной верфи, где царю не раз уже случалось принимать послов — он не любил отвлекаться от главных своих дел.

Потрясенный шевалье де Кампредон, видимо, не сразу нашел, что и сказать русскому царю. Перед ним совершалось невиданное. Зимою, в мороз, верфь работала на полную мощность. Во льду вырубали гигантские полыньи и спускали на воду мощные линейные корабли, а на стапеля тут же закладывали новые. Петр, одетый в матросскую куртку, с руками, вымазанными смолой, отдавал распоряжения и выслушивал чиновников, не отрываясь от дела.

Француз начал убеждать царя, что слава его, слава победителя возрастет многократно, если он «будет великодушен» и откажется от завоеванных в ходе войны «шведских» провинций. В ответ Петр рассмеялся и сказал, что никакая слава не стоит трудов, пота и крови русских людей, пролитых ради возвращения этих русских земель, и что такой славой царь навлек бы на себя гнев Божий.

Два месяца, проведенных в Санкт-Петербурге, буквально сломали Кампредона. Он понял: Россия теперь настолько могущественна, что имеет право сама диктовать условия мира…

Вернувшись в Стокгольм, посланник заявил шведскому королю и поджидавшему его английскому послу, что уступок от России не будет и надо заключить мир как можно быстрее, покуда Петру не показалось мало…

Слова, записанные Кампредоном в донесении своему королю имеют особенное значение: «В войне ли или в мире, НО ЕСЛИ ЭТОТ ГОСУДАРЬ ПРОЖИВЕТ ЕЩЕ ЛЕТ ДЕСЯТЬ (выделено мною. — И. И.), его могущество сделается опасным даже для самых отдаленных держав»[46].

Итак, картина окончательно проясняется: Европа, напуганная результатами войны, начинает осознавать, что ведущие мировые позиции переходят к России. И многие (явно не один Кампредон) понимают, что во многом дальнейшие успехи в развитии российской мощи зависят от того, сколько еще Россией будет управлять Петр Великий. Итак, в апреле 1721 года в финском городке Ништадт, без всяческих посредников, начались переговоры русских и шведских дипломатов.

Ништадтский мир был заключен 30 августа того же года и явился, как пишут многие историки, самым плодотворным документом всего царствования Петра, утверждением завоеваний России, признанием его прав и ее силы.

Правда, В. О. Ключевский утверждает, что победы можно было достичь гораздо раньше, не полагаясь на изменчивых союзников и действуя в одиночку.

«…Суждение знаменитого историка нельзя признать справедливым, — возражает Н. Н. Молчанов. — Оно было бы верным, если бы Петр упустил какую-то реальную возможность заключить мир со Швецией раньше 1721 года… Если бы, скажем, сразу после Полтавы удалось добиться прекращения войны, то Россия приобрела бы самое большее Петербург с частью Ингерманландии и, в лучшем случае, Нарву… Это была бы куцая, неполноценная победа»[47].

Да, Петр выжидал, но выжидал не напрасно. Ништадтский мир был утверждением прав России не на время, а уже навсегда.

Именно тогда Сенат просит Петра принять титул «Императора Всероссийского». И хотя при жизни Петра его новый титул признали только Пруссия, Дания и Голландия, отныне он утвердился в европейском лексиконе, а впоследствии и в европейской дипломатии.

И можно с уверенностью сказать: хотя войну Европа однозначно проиграла, она могла проиграть еще значительно больше, о чем и пишет в своем послании дальновидный Кампредон.