На кого опереться?

На кого опереться?

Вместе с ушедшим в небытие XVII веком от Петра ушли двое его самых преданных сподвижников. 2 марта 1699 года умер адмирал Лефорт. Ему было всего сорок пять лет, и эта нежданная кончина стала тяжким ударом для молодого царя.

За гробом своего преданного друга он шел рыдая и не пытался этого скрыть. Среди иных бояр нашлось несколько человек, которым, как видно, были безразличны заслуги знаменитого полководца и его верное служение России в течение многих лет. Они, решив, что царь в горе своем ничего не видит и никого не замечает, попытались уйти с поминок «по иноземцу». Но Петр отлично все видел. В гневе вскочив с места, он приказал боярам вернуться. «Какие ненавистники! — воскликнул царь. — Верность Франца Яковлевича пребудет в сердце моем, доколе я жив буду, и по смерти понесу ее с собой в могилу!»

А осенью того же года скончался второй великий иностранец — генерал Гордон.

Со смертью этих двух выдающихся полководцев и государственных деятелей фактически завершается период «зарубежных друзей» Петра. Ни с кем из работавших впоследствии при русском дворе иностранцев он уже не был связан дружескими узами, да и само влияние зарубежных специалистов на развитие России все более слабеет.

Историки-славянофилы и историки-западники имеют на этот счет полярные точки зрения, поэтому имеет смысл привести мнение историка «с той стороны». Французский профессор Роже Порталь, один из наиболее серьезных западных исследователей петровской эпохи утверждает: «Роль иностранцев, неотделимая от политики Петра Великого, составляла дополнительный вклад, иногда очень ценный, который ускорял… эволюцию, но не был определяющим. Влияние иностранцев было наиболее значительным в первоначальном определении политики Петра, в период до начала войны против Швеции. Затем оно ослабевает, и Россия, особенно после Полтавы, начинает сама оказывать растущее влияние на Европу»[36].

Правда, с одним иноземцем Петру еще довелось близко сотрудничать и, пожалуй, сдружиться.

Но это был уже не офицер и не дипломат. И не эмигрант.

Едва начинается строительство новой столицы на берегах отвоеванной у шведов Невы, государь приглашает в Россию нескольких крупных архитекторов, чтобы строить город по всем правилам прославленного европейского зодчества.

Опять можно сказать — ну не утопия ли? Возводя крепость, закладывая город в самых диких, до того почти необитаемых местах, уже мечтать украсить его лучшими в мире дворцами, уже намечать четкий градостроительный план?

Но опять приходится напомнить: ведь Петр выстроил этот город! С идеальной планировкой улиц, с великолепным расположением крепости, с домами и дворцами, которые уже через двадцать лет после начала строительства изумляли даже самые взыскательные европейские взоры. Первым архитектором Санкт-Петербурга, другом и соратником государя, сумевшим понять дерзновение его планов и изо всех сил пытавшимся посодействовать их исполнению, стал первый зодчий Петербурга гениальный Доменико Трезини.

Он был не итальянцем, как почему-то часто ошибочно пишут в справочниках по городу, а швейцарцем, получившим великолепное образование и до приезда в Петербург уже имевшим хорошую практику в Европе.

Наверное, это был тоже романтик и мечтатель, если согласился (каких бы там денег ни обещали!) ехать в комариные болота, в глушь русских лесов, чтобы строить город в разгар кровопролитной войны, которую во все время строительства вел пригласивший его в Россию государь. Трезини рискнул всем и в полном смысле слова стал великим!

Тут придется сказать еще об одном даровании Петра Великого, о котором практически не упоминают историки и исследователи, подавленные неисчерпаемостью его натуры. Петр, без всякого сомнения, был от природы наделен выдающимися способностями архитектора.

Не имея не только абсолютно никакого образования в этой области, но совершенно не представляя себе правил современного ему европейского зодчества, государь задумывает для строительства Санкт-Петербурга план, который изумил Трезини продуманностью и четкостью. Простым карандашом, на листе подвернувшейся под руку бумаги государь быстро набрасывает перед Трезини контуры будущей крепости, рисунок собора, который хотел бы видеть в центре ее, рисует улицы и площади.

— Вы где-нибудь учились этому, ваше величество? — спрашивает пораженный архитектор.

— Да где бы? — в свою очередь удивляется Петр. — И времени бы на то не хватило. Учились вы. Вам и строить.

В дальнейшем они составляют и продумывают проекты вместе, Петр утверждает все архитектурные планы зодчего, приезжает на строительство.

Петропавловская крепость становится шедевром не только искусства фортификации (а что она, с ее безупречным расположением стен и бастионов, практически неприступна, отмечали все специалисты того времени), но и шедевром архитектурным, а это, по мнению многих искушенных людей, было тогда вообще не сопоставимыми понятиями: как это — крепость и вдруг красота стиля и благородство линий. Абсурд!

Но доминирующий над могучими стенами красавец-собор, который издали напоминает плывущий корабль, совершенно меняет не только внешний облик крепости, но и само представление о ней как о твердыне и «военном объекте». Если главное в крепости — храм, то она построена не только и, возможно, не столько для войны. Она не только оборонительная, но и духовная цитадель города.

Тот же Трезини, проявляя чудеса изобретательности, строит удивительное по своей простоте и продуманности здание двенадцати коллегий. В чем его необычность? Да в том, что в реальности зданий там действительно двенадцать — двенадцать изящных высоких крыш над… одним длинным-длинным корпусом. Для чего это понадобилось? Да для того, чтобы сэкономить труднодобываемые, дорогущие по тем временам, тем более в строящемся городе, камень и кирпичи. Корпус один, а зданий, получается, двенадцать!

Столь же изобретателен был Трезини, проектируя Лавру, целый ряд других зданий и сооружений.

А главное, они вместе с государем составили и осуществили генеральный план застройки, который и сейчас поражает идеальной точностью и гениальной простотой.

Петр обладал неиссякаемой энергией, которой умел заражать других. В том случае, если тот, от кого энергия требовалась, был хотя бы отчасти единомышленником царя. Вероятно, во многих, на кого царь рассчитывал изначально, ему пришлось разочароваться. И прежде всего это была та часть общества, то сословие, интересы которого в первую очередь, казалось бы, поддерживали петровские реформы — дворяне. Именно им, в отличие от бояр, предоставлялись широчайшие возможности проявить себя на государственной службе, освоить новые знания, стать самым передовым сословием государства. Однако многие, очень многие представители русского дворянства не сумели понять ни великих замыслов преобразователя, ни открывшихся перед ними возможностей. Об этих «врагах самим себе» лучше всего в свое время сказал В. О. Ключевский, чье мнение особенно ценно, потому что он, как представитель либеральной интеллигенции, далеко не сторонник Петра Великого. «Это было сословие… не привыкшее воспитывать народ, практически разрабатывать и проводить в общество какие-либо идеи и интересы высшего порядка. Но ему суждено было ходом истории стать ближайшим проводником реформы, хотя Петр выхватывал подходящих дельцов и из других классов без разбора, даже из холопов».

Так как дворянство, на которое рассчитывал опереться государь, оказалось плохим проводником его идей, то низшие сословия воспринимали их еще медленнее. Реформа шла полным ходом, а народ, ради которого, в конечном итоге, она совершалась, поспевал за нею с трудом.

Недовольство, безусловно, было и в низших слоях. Однако едва ли можно предположить, что в среде мелкого мещанства, а тем более крестьянства мог созреть крупный заговор. Петровская эпоха, столь тяжкая для подавляющей массы народа, которому пришлось за двадцать лет поднять работу, рассчитанную на сотню лет, — эта эпоха, как ни странно, не прославилась даже сколько-нибудь значительными восстаниями. Наиболее крупное народное движение того периода — восстание Петра Болотникова не идет ни в какое сравнение с бунтом Стеньки Разина или Емельяна Пугачева.

Рядом с Петром в самые бурные и нелегкие годы оказываются люди, способные работать с той же неутомимостью, что и он сам.

И, пожалуй, самой яркой, можно сказать, блистательной фигурой среди этих людей становится светлейший князь Александр Данилович Меншиков.