Памятник

Памятник

Их было трое умнейших людей: Брюс, Сухарев и Пушкин. Сухарев, значит, Сухареву башню построил; Брюс на небо летал, чтобы посмотреть, есть ли Бог, и вернулся; Пушкин тоже умнейший был господин, книги писал, все описывал, и чтоб люди жили без свары, без обмана, по-хорошему. «Вы, говорит, живите для радости». Им всем троим хотели поставить памятники. Это уж после, не при Петре Великом, при другом царе было. Три памятника хотели поставить, да царь воспротивился.

— Брюсу, — говорит, — не за что: он волшебством занимался и душу черту продал.

Вот как человека опорочили. И ведь напрасно, совсем зря. Зачем было Брюсу черту душу продавать? Умный человек и без нечистой силы, сам до всего дойдет. И волшебство он наукой взял. Да ведь у нас как? Озлился на человека — и давай его чернить. Вот и тут так, один царь невзлюбил Брюса, ну и другие цари, которые за ним были, той же дорожкой пошли. Вот от этого и не приказано было ставить Брюсу памятник.

И Сухареву царь не приказал ставить памятник.

— Какой, — говорит, — ему памятник надо? Есть Сухарева башня, и довольно с него.

А Пушкина царь все же одобрил.

— Он, — говорит, — умнейший был человек.

Поставили памятник Пушкину, и стоит он на Тверском бульваре у всех на виду.

Да ведь наш народ какой: иной-то тысячу раз пройдет мимо памятника, а спроси его: «Что за человек был Пушкин?» — «Не знаю, — говорит. — Не знаю…» Да ведь и я не знал, а как расспросил знающих людей, так и узнал. Вот и ты расспроси и послушай, что знающие люди скажут.

* * *

Кроме приведенных здесь легендарных сюжетов, существуют еще легенды о Брюсе и на другие сюжеты. Самым значительным и важным из них является сюжет о Черной книге Брюса, но об этих легендах будет большой разговор впереди. Наряду с легендами о делах и чудесах Брюса существует также довольно много легенд о его посмертной судьбе, причем они продолжают возникать и в настоящее время. Народная уверенность в том, что он не мог умереть и исчезнуть как обычный смертный человек, сильна и непреходяща. Пока не была снесена Сухарева башня, говорили, что Брюс продолжает обитать в ней, и проходившие подле нее поздней ночью прохожие иногда видели свет в верхнем окошке, где была его обсерватория и где он занимался чародейством. А сейчас время от времени в газетных статьях появляются сообщения репортеров о том, что какой-то местный житель рассказывал им, будто бы на проспекте Мира из подвала дома, который, по преданию, принадлежал Брюсу, в полночь на пятницу слышится какой-то голос и шаги — это бродит по подземным ходам дух Брюса.

Такое же широкое распространение, как цикл легенд о Брюсе, получила и имеет в настоящее время легенда о постройке Сухаревой башни по приказу Петра I как своеобразного выражения благодарности царя полковнику Сухареву и его полку за проявленную верность во время Стрелецкого бунта.

XVIII век этой легенды не знал. Она стала известна только в 1830-е годы. А в печати впервые опубликована в третьей части изданного в Москве в 1827–1831 годах путеводителя в четырех частях «Москва, или исторический путеводитель по знаменитой столице государства Российского» (в 4-х частях), составленном писателем И. Г. Гурьяновым, автором большого количества исторических и «нравственно-описательных» романов и повестей «для народа», а также ряда популярных исторических очерков.

В своих произведениях на исторические темы И. Г. Гурьянов не только излагал события по использованной им литературе, но высказывал по их поводу свои оценки и соображения. Таким авторским предположением были и его объяснение повода для сооружения Сухаревой башни.

«Это готическое здание с высокою осьмистороннею башнею, — пишет Гурьянов, — увенчанною двуглавым орлом — новый памятник того, что никогда усердная служба отечеству и верность престолу не остаются без награды. Так наградил Великий Петр одного из своих подданных за верность его престолу.

Первый шаг к Сухаревой башне напоминает нам начальника одного из стрелецких полков, полковника Сухарева.

Петр Великий знал цену верности Сухарева, и наградить дарами и почестями значило — наградить только в глазах современников. Петр хотел наградить примерно и для потомства и сделал это: он приказал воздвигнуть на месте бывших Сретенских ворот величественное здание и наименовал башнею Сухарева; первое — в воспоминание отличной верности Сухарева, второе — что в окрестностях сего места стоял и полк, и находился Приказ сего стольника».

Обычно Гурьянов ссылается на источник, откуда взяты им те или иные исторические сведения. Так, в следующем после рассказа об основании Сухаревой башни абзаце при фразе «В Сухареву башню помещено было училище Математики и Навигации» он поясняет: «говорит Автор „Отечественных записок“.». Здесь же сведения гораздо более значительные и серьезные не подкреплены ссылкой. Значит, текст принадлежит самому Гурьянову. Но в то же время он не указывает, как обычно принято, что это его собственное мнение или открытие.

Такому положению может быть одно-единственное объяснение: Гурьянов включил в книгу историю, пришедшую из народной молвы, распространенную в народе и, естественно, многим известную, но не обремененную указаниями источника легенду.

Помещенная в путеводителе Гурьянова история основания Сухаревой башни была принята и подхвачена публикой, литераторами и даже историками.

В конце 1830-х годов поэт Е. Л. Милькеев печатает большое, ставшее сразу популярным стихотворение «Сухарева башня», в котором подробно развивает сведения из путеводителя Гурьянова:

Душой в правах его уверен.

Полковник Сухарев свой долг

Неколебимо и свободно

Хранил. Его был этот полк,

Презревший бунтом благородно.

И Петр полковника любил,

Его заслуги награждая;

Когда же — яд родного края —

Тот страшный бунт угомонил,

Призвал Великий воеводу

И молвил в благости своей:

«Хочу оставить я народу

Знак неподкупности твоей:

Где жил ты с верными стрельцами,

Построй там башню, да про вас

Она являет пред веками

Живописующий рассказ!»

Сказал, — и мощное желанье

Ретивый муж осуществил

И достопамятное зданье

Среди Москвы соорудил.

Колоссом крепости и славы

Воздвиглась башня перед ней,

Как отголосок величавый

Заслуг и мужества тех дней.

Была же смутная пора,

Как под ступенями престола

Против державного Петра

Шипели зависть и крамола;

Как, обольщенные сестрой

Царя, стрельцы ярились шумно,

Орудье гордости слепой,

Любоначальности безумной.

Но между ними полк один —

Хвала и честь — остался верен,

Как пред отцом послушный сын.

Об этом же пишет в стихотворении «Сухарева башня» и М. А. Дмитриев.

Историк Москвы И. М. Снегирев, не имея документальных материалов о строительстве Сухаревой башни Петром I, осторожно пишет в статье о ней, напечатанной в 1842 году: «башня прослыла Сухаревою в память этого полка, верного престолу государеву», но не говорит о постройке башни Петром I.

Однако с середины XIX века и до сегодняшних дней популярные статьи и очерки о Сухаревой башне начинаются рассказом об оригинальной форме благодарности Петра I стрельцам Сухаревского полка.

Даже нашелся документ, подтверждающий это, — памятная доска на башне.

«Старая подпись о том возвещает потомству», — утверждает в своем стихотворении М. А. Дмитриев.

Однако достоверность того, что именно об этом возвещает «старая подпись», основывалась только на доверчивости москвичей.

Каждый москвич, идя мимо Сухаревой башни, видел мраморные доски с надписями, укрепленные на ней. Правда, прочесть, что написано на досках, было затруднительно: висели они высоко, да и надписи были сделаны старинным, непривычным для москвича XIX века шрифтом. Так что оставалось поверить поэту на слово, впрочем, он и сам, по-видимому, был уверен, что на досках написано именно об этом.

П. В. Сытин, крупнейший москвовед первой половины XX века, в своей брошюре «Сухарева башня», написанной и изданной в 1926 году, повторил общепризнанную версию. В более же позднем своем труде «История планировки и застройки Москвы» (1950 г.), книге специальной и малотиражной, а потому практически неизвестной широкому читателю, он придерживается иного мнения, к которому пришел после более внимательного изучения памятной доски и исторических документов. «Несомненно, эти доски и надписи на них, — пишет Сытин, — должны были сохранить для потомков время и место строения каменных палат, с воротами и башнею, а также имена лиц, начальствовавших тогда над 2-м Стрелецким полком, здесь расположенным и несшим на башне сторожевую службу. Полк, по имени полковника, назывался также Сухаревым полком, а местность его стоянки — Сухареве. Естественно, что и Сретенские ворота Земляного города, построенные Петром в виде каменной башни, стали называть Сухаревой башней. Но И. М. Снегирев и другие дореволюционные историки создали легенду, что Петр построил башню в честь Л. П. Сухарева, на память об его с полком услуге во время борьбы Петра с Софьей в 1689 году. Эта легенда ни на чем не основана, так как, во-первых, из приведенной выше надписи на воротах башни отнюдь нельзя вывести, что башня построена в честь Сухарева или в память об его подвиге; во-вторых, в изданном Петром I указе о наградах за Троицкий поход Л. П. Сухарев получил весьма скромную награду, сравнительно с другими („поместного по 250 четвертей, денег по 30 рублей“. — В. М.), чего не могло бы быть, если бы Петр так высоко ставил его заслугу, что увековечил ее даже грандиозным даже по тому времени памятником».

При финансовом участии какого-либо лица, а тем более государя в памятной надписи на постройке обязательно указывалось: «пожаловал», «даровал», «иждивением такого-то». Такого указания в тексте памятной доски на Сухаревой башне нет, зато текст совершенно определенно свидетельствует, что строительство шло на средства Стрелецкого приказа и что царь не демонстрировал никакого особо теплого отношения к полковнику Лаврентию Панкратьеву сыну Сухареву.

Таким образом, П. В. Сытин пришел к выводу, что утверждение, будто Сухарева башня была построена Петром I в честь полковника Сухарева и в память его услуги царскому дому, не имеет документального подтверждения и является легендой.

Итак, рассказ о Сухаревой башне как воплощенной в камень императорской благодарности — легенда.

Но любая легенда, как бы она ни обращалась вольно с исторической действительностью, всё равно имеет своим источником конкретный исторический факт и конкретные события.

Действительно, был в истории Сухаревой башни такой факт, когда ее обитатели продемонстрировали свою верность императору, произошло это в опаснейший для него момент, и они оказались тогда единственными в государстве его подданными. Совсем как в легенде.

Но произошло это не в конце XVIII века при Стрелецком бунте, а в последний год первой четверти XIX века, когда восстали дворяне-революционеры — декабристы и трон пошатнулся не под Петром, а под Николаем I.

Интересна история формирования легенды.

Можно определить достаточно точно время, когда Сухарева башня стала связываться с именем Петра. В 1817 году в «Записке о московских достопримечательностях» Н. М. Карамзин пишет, что ее «строил… верный стрелецкий полковник Сухарев». Конечно, знай Карамзин версию о Петре I как ее строителе, он наверняка сказал бы об этом.

Семнадцать лет спустя в очерке 1834 года «Панорама Москвы» М. Ю. Лермонтов связывает Сухареву башню исключительно с именем Петра: «имя Петра начертано на ее мшистом челе». Значит, между написанием этих литературных произведений произошло событие, которое накрепко связало имя Петра I с мифологией Сухаревой башни.

Восстание декабристов в Петербурге 14 декабря было подавлено, мятежные войска рассеяны, и тем же вечером начались аресты его руководителей. Однако Николай I был далек от мысли о полной победе. Он полагал, что теперь наступает очередь Москвы и что московские мятежники, учтя ошибки петербургских, имеют полную возможность успеха.

На следующий день, 15 декабря, Николай приказал закрыть все петербургские заставы для выезда и отправил в Москву генерал-адъютанта графа Комаровского с манифестом о своем вступлении на престол прародителей и распоряжением о приведении Москвы к присяге. Кроме того, Комаровский вез собственноручное письмо Николая московскому военному генерал-губернатору Голицыну, в котором новый император писал: «Мы здесь только что потушили пожар, примите все нужные меры, чтобы у вас не случилось чего подобного».

«Принимая пакет к московскому военному генерал-губернатору, — пишет в своих воспоминаниях Комаровский, — я спросил у государя:

— Ваше величество, прикажете мне тотчас возвратиться?

Император со вздохом мне сказал:

— Желал бы, но как Богу будет угодно».

Николай был прав, предполагая, что в Москве может быть нечто подобное петербургским событиям: 15 и 16 декабря московские декабристы обсуждали возможность военного выступления.

Комаровский прискакал в Москву 17 декабря. «Губернатор, — пишет он, — сказал, что ожидал меня с большим нетерпением, ибо в Москве уже разнесся слух о восшествии императора Николая Павловича на престол, а между тем официального известия он не получал».

Распространившийся по Москве слух о восшествии на трон Николая I поначалу у московского генерал-губернатора князя Голицына вызвал сомнение в его достоверности, поскольку уже была принята присяга его старшему брату Константину. Но в то же время и встревожил, потому что вполне возможен был в нестабильное время междуцарствия государственный переворот.

В связи с привезенным повелением Николая I генерал-губернатор Голицын приказал приступить к принятию в Москве присяги новому императору в 8 часов утра 18 декабря и начать, как полагается, церемонию присяги в Успенском соборе высшим чинам, в других церквах и присутствиях всем остальным служащим.

Но тут стало известно, что в Москве, в нарушение правил и обычаев, присяга уже началась ночью 16 декабря до официального получения манифеста, и ее приняла Московская команда Сухаревой башни.

Об этой присяге много говорили в Москве. И сами члены команды, и митрополит Филарет, посчитавший даже необходимым написать о ней, и генерал-губернатор, и чиновники — все рассказывали и пересказывали любопытствующим подробности произошедшего, выражали свои чувства, высказывали оценки и соображения. Одним словом, об этом событии знала и толковала вся Москва.

Манифест о восшествии на престол и присяге рассылали из Петербурга несколько ведомств, в том числе Адмиралтейство. Его курьер достиг Москвы первым и вручил манифест начальнику Московского отделения Адмиралтейства, пребывающей в Сухаревой башне. Манифест требовал немедленного исполнения приказа, то есть приведения к присяге. Священник Троицкой в Листах церкви, который должен был провести присягу, несмотря на позднее время (было уже за полночь), поехал к митрополиту Московскому Филарету просить разрешение на проведение присяги. Митрополита разбудили, он с сомнением выслушал священника и велел прислать манифест, чтобы удостовериться в его существовании. Священник отправился за манифестом, Филарет же послал записку о его странном визите генерал-губернатору и спрашивал, как ему поступить.

«Странно было начать провозглашение императора с Сухаревой башни», — объяснял Филарет позже свои сомнения. Присяга обычно начиналась с главного храма России — кремлевского Успенского собора. Тем временем священник вернулся с печатным манифестом, оформленным, как положено, не вызывающим никаких сомнений в его подлинности, и митрополит разрешил проводить присягу. По уходе священника Филарет получил ответ от генерал-губернатора, который писал, что он манифеста не получал и, по его мнению, следует отказать начальнику Московского отделения Адмиралтейства в его просьбе. Но митрополит уже не мог последовать совету генерал-губернатора: в Сухаревой башне служащие Московского отделения Адмиралтейства первыми в Москве присягнули императору Николаю I.

Всего лишь неполные сутки, но зато такие, когда решалась судьба русского престола; солдаты, офицеры и чиновники Московской конторы Адмиралтейства были единственным в Москве подразделением, присягнувшим на верность новому императору.

В русских одах XVIII века «на восшествие», начиная с Ломоносова, одописцы традиционно объявляли новых государынь и государей продолжателями дел Петра I.

Традиция сравнений, параллелей и уподоблений вообще характерна для мышления человека, на каком бы образовательном уровне он ни находился: от академика до малограмотного обывателя. Это — один из основных законов познания: измерение и оценка неизвестного известной мерой.

Широкому распространению в обществе сравнения Николая I с Петром I способствовал А. С. Пушкин. Восьмого сентября 1826 года он был по приказу Николая I доставлен из ссылки к нему на аудиенцию в Москву.

Можно с уверенностью сказать, что разговор царя с поэтом был серьезен и глубок, он касался отношения Пушкина к декабристам, политическому положению в России, планов Николая I на будущее. «Я нынче долго говорил с умнейшим человеком в России», — сказал Николай I после разговора с Пушкиным. А Пушкин получил веские основания для оценки перспектив наступившего царствования. Свое мнение он высказал в написанном в декабре 1826 года стихотворении «Стансы», посвященном Николаю:

В надежде славы и добра

Гляжу вперед я без боязни:

Начало славных дней Петра

Мрачили мятежи и казни.

Но правдой он привлек сердца,

Но нравы укротил наукой,

И был от буйного стрельца

Пред ним отличен Долгорукой.

Самодержавною рукой

Он смело сеял просвещенье,

Не презирал страны родной:

Он знал ее предназначенье.

То академик, то герой,

То мореплаватель, то плотник,

Он всеобъемлющей душой

На троне вечный был работник.

Семейным сходством будь же горд;

Во всем будь пращуру подобен:

Как он, неутомим и тверд

И памятью, как он, незлобен.

На следующий год во время коронационных торжеств Николай I посетил Сухареву башню, но никакой особой благодарности служащим Московской адмиралтейской конторы он, как и Петр I в свое время Сухаревскому полку, не выразил. Однако народная молва поправила исторический факт. На этом создание мифологии Сухаревой башни не кончилось, о ее продолжении еще будет речь впереди.

В сознании самых широких народных слоев именно Петр выступает тем краеугольным камнем, на котором зиждется историческая репутация Сухаревой башни. Используя авторитет и славу имени Петра Великого, почитатели московской старины в XIX веке и начале XX века ратовали за ее ремонт и реставрацию и неоднократно добивались государственных субсидий на то и другое. В советское время, перевернувшее официальные исторические концепции с ног на голову, этот же факт использовал Каганович при оправдании разрушения Сухаревой башни как исторического памятника, говоря словами ленинского декрета 1918 года, «воздвигнутого в честь царей и их слуг».

Когда же, в 1980-е годы, возникло движение за восстановление Сухаревой башни, имя Петра, к тому времени уже вернувшееся в число советских государственных положительных символов, вновь оказалось одним из главных пропагандистских аргументов за ее восстановление.