Глава 5 Крах Ибрагима

Глава 5

Крах Ибрагима

5 марта 1536 года Ибрагим-паша отправился в султанский дворец в Стамбуле, чтобы отобедать с султаном и провести ночь в его покоях, по давнишнему обыкновению. Утром нашли его мертвое тело, отметины на котором показывали, что его задушили в ходе яростной борьбы. Лошадь с черной упряжью привезла обесчещенный труп домой, и он был немедленно похоронен в монастыре дервишей в Галате, и даже надгробие не отмечало место его последнего пристанища. Все его огромное состояние перешло в руки султана, и об Ибрагиме-паше, могущественном великом визире, прекратили говорить и думать, как если бы он не правил империей тринадцать лет.

Чем вызвано это внезапное охлаждение Сулеймана к бывшему фавориту? Разумеется, у Ибрагима было множество врагов, и самыми влиятельными среди них были дефтердар Искендер Челеби и Роксолана, любимая жена Сулеймана. Кажется, они вдвоем годами трудились над тем, чтобы настроить Сулеймана против великого визиря, но очень долго без успеха. В чем же они могли обвинить его?

Ибрагим, как мы помним, был по рождению христианином и, по всей вероятности, лишь формально принял ислам, а не по убеждению. На протяжении его жизни в нем то и дело проявлялись христианские склонности и каждый раз вредили его репутации. Например, как в случае с еретиком Кабизом, в излишней снисходительности к которому обвиняли Ибрагима. Еще одной иллюстрацией того, что он не разделял мусульманских предрассудков, был случай, когда он привез домой три статуи из королевского дворца в Буде и установил их на Ипподроме. Это противоречило исламскому запрету на изображение чего бы то ни было на небе вверху, на земле внизу и в воде ниже земли. Хотя отличавшийся терпимостью султан поддержал Ибрагима, окружающие с ужасом возроптали. Ибрагима называли идолопоклонником, и поэт Фигам Челеби сочинил против него сатирическую эпиграмму, которую так и не забыли. Она гласила:

Два Ибрагима пришли в мир;

Один разрушил идолов, другой их установил[13].

Дерзкий поэт поплатился за свое остроумие жизнью, но эпиграмма ушла в народ. По мере роста его могущества Иб рагим все больше терял осторожность в религиозных вопросах. Современник писал: «Своевольный паша в начале своего восхождения во всех отношениях соблюдал священный закон, а также обыкновенно советовался с мудрецами во всех своих делах; и его вера в ислам была так крепка, что, если кто-нибудь приносил ему Коран, он вежливо поднимался на ноги, целовал его, прикладывал ко лбу и держал не ниже груди. Но позднее, когда он отправился сераскиром в Багдад и стал якшаться с бесстыдниками и глупцами, его характер изменился так, что он ценил жизнь невинного человека не выше пыли, и, если кто-то приносил ему в дар Коран или прекрасно написанную рукопись, то, видя его приближение, Ибрагим приходил в гнев и отвергал подарок, говоря: «Зачем ты несешь это мне? У меня без счета хороших книг», а иногда он поносил этого человека».

Венецианцы, по-видимому, считали, что Ибрагим к ним благоволит, и в нужде христиане империи обращались к нему за помощью, и иногда он избавлял их от заключения и смерти. Его родители так и оставались христианами. Сомнительно, что все это могло бы сыграть против великого визиря; но с его стороны было очень неразумно проявлять вышеописанное неуважение к чувствам мусульман, которое дало бы его врагам предлог очернить его, хотя маловероятно, что это само по себе сильно повлияло бы на доверие к нему султана, правителя, известного терпимостью к другим религиям. Но Ибрагим позволил себе другой опрометчивый поступок, гораздо более опасный.

Рассматривая жизненный путь Ибрагима, мы видели, как он постепенно приобрел огромную власть и с каким удивлением европейские послы выслушивали речи Ибрагима о его положении в государстве. Он фактически управлял Османской империей, но забыл об одном важном обстоятельстве: он полностью находился в руках султана, который мог по собственному капризу отправить его в опалу или казнить: визирь был всего лишь тенью «тени Бога» на земле[14].

Во время персидского похода он допустил серьезную ошибку: принял титул сера скира-султана. Хотя, как говорит фон Хаммер, мелкие курдские князьки страны, в которой тогда находился Ибрагим, именовали себя «султанами», в Константинополе был только один султан, и присваивать его титул означало навлечь на себя обвинения в противозаконных притязаниях. Тем более что Ахмед-паша назвал себя султаном, когда поднял мятеж в Египте, и такой поступок наверняка был прочно связан с изменой в уме Сулеймана. Множество придворных готовы были именно так представить перед султаном поступок Ибрагима. На такое обвинение Сулейман едва ли закрыл бы глаза, даже если бы не сразу в него поверил.

Непосредственной причиной гибели Ибрагима стал его конфликт с Искендером Челеби. Между ними много лет назад сложились отношения взаимной неприязни. Когда Ибрагима отправили в Египет, с ним был и Искендер. Богатство и могущество Ибрагима были источником зависти для дефтердара, тогда как великий визирь недолюбливал его как человека. Во время персидского похода тлеющая ненависть прорвалась открытым пламенем. Когда Ибрагим собрался взять титул сераскира-султана, дефтердар попытался отговорить его и этим вызвал гнев Ибрагима. Кроме того, и дефтердар, и великий визирь напоказ щеголяли своим богатством и старались посылать в армию больше солдат в более богатой экипировке, чем другой, и оба считали друг друга скупыми. Дело дошло до взаимных оскорблений. В конце концов Ибрагим обвинил дефтердара в том, что тот взял деньги из султанской казны, и привел свидетелей, давших показания против него. Вероятно, свидетели были подкуплены Ибрагимом. Так вражда превратилась в смертельную войну. Ибрагим, безусловно, понимал, что если Искендер уцелеет, то погибнет он сам. Поэтому он добился того, чтобы казначея постигло бесчестье и казнь, но этим не гарантировал собственной безопасности. Искендера Челеби обвинили в интригах против султана и в растрате государственных средств и повесили в Багдаде. По дороге к виселице он сделал последний выстрел в своего убийцу. Челеби попросил перо и бумагу и написал показание о том, что не только он виновен в заговоре с персами, но и сам Ибрагим, и что визирь, соблазненный персидским золотом, задумал устроить покушение на Сулеймана. Как бы мы ни сомневались в честности этого заявления Искендера, которое должно было привести его врага к погибели, турецкий султан вряд ли стал бы сомневаться, так как у турок слова умирающего или ведомого на казнь на суде перевешивали показания сорока обычных свидетелей[15].

Находчивый совет «ученого человека» о том, как одновременно нарушить и не нарушить клятву, кажется правдоподобным, так как вполне соответствует турецким обыкновениям, но Бодье не ссылается ни на какие источники, и я не нашла ни одного упоминания об этом ни в одном другом документе.

Как рассказывают турецкие летописцы, Сулейман еще больше убедился в виновности великого визиря после видения, в котором ему явился казненный дефтердар в ореоле ангельского света. Он упрекнул Сулеймана, что тот слишком отдался во власть визиря, и потом набросился на султана, как бы желая его задушить. Сулейман, сразу же убедившись в виновности Ибрагима и в угрозе, которую тот представлял для его власти, предпринял тайные шаги, ничего не сказав визирю. Он не стал открыто предъявлять обвинения фавориту и не дал ему шанса оправдаться, а быстро избавился от него. Как сказал Ламартин: «Жизнь Ибрагима закончилась без превратностей и, возможно, без иных преступлений, кроме величия». Блестящая тринадцатилетняя карьера, даже если она окончилась внезапным бесчестьем и смертью, – такой судьбе могут позавидовать многие. Скоропостижная гибель Ибрагима имеет не одну параллель в турецкой истории, полной сенсационных взлетов и падений. Даже в течение только его жизни мы видели пример Ахмеда-паши в Египте и Искендера Челеби, которые вознеслись на большую высоту, откуда быстро рухнули к позору и смерти. Именно такая почти безграничная возможность возвышения в сочетании с постоянным риском краха, делала притягательной жизнь турецкого государственного деятеля. Едва ли могла найтись слишком высокая преграда, которая помешала бы человеку достичь величия. С другой стороны, никто не мог быть уверенным, что в один день не лишится власти, богатства и титулов из-за минутного каприза государя, который мог резко положить всему конец. Даже сам султан мог внезапно оказаться в тюрьме или могиле, в то время как его преемника возьмут из тюрьмы или гарема и возведут на высокий трон. Нигде жизнь с ее возможностями не была такой же непредсказуемой, как на османском троне или вблизи него.

В заключение давайте посмотрим на отношение Ибрагима к Сулейману. Был он изменником или нет? Бодье рассказывает, что Сулейман предъявил Ибрагиму его собственные письма Карлу V и Фердинанду и что у Ибрагима были тайные сношения с австрийцами. Среди документов в коллекции Гевая, которая представляется довольно полным собранием корреспонденции между Ибрагимом и австрийцами, нет таких писем, их нет и ни в одной другой коллекции, да и сами австрийцы о таких документах не упоминают. При этом, напротив, у нас есть депеши от Фердинанда Ибрагиму от 23 марта 1535 года, 5 июля 1535 года и 14 марта 1536 года, где он выражает надежду на то, что Ибрагим и дальше будет занимать свой пост, и благодарность за его старания по сохранению мира между двумя их странами.

Обвинение в тайной договоренности с австрийцами, о котором говорилось в связи с осадой Вены, мы можем отбросить, так как для него недостаточно данных. Что бы выиграл Ибрагим, согласившись на деньги или почести от Карла? Разве мог Карл дать ему хотя бы половину того, чем пожаловал его султан? Аналогичное обвинение, высказанное Искендером Челеби перед эшафотом, – якобы персы золотом подкупили Ибрагима, чтобы он совершил покушение на султана, – не выдерживает критики по следующим причинам: во-первых, отсутствуют какие бы то ни было другие свидетели, кроме Искендера, во-вторых, нельзя доверять свидетельству самого заклятого и смертельного врага, и, в-третьих, персы не в состоянии были предложить Ибрагиму ничего сравнимого с богатством и властью, которыми он обладал в качестве великого визиря.

Думаю, можно уверенно отмести обвинения в подкупе Ибрагима персами или австрийцами. Но остается еще самое серьезное обвинение. Хотел ли он свергнуть своего повелителя и сам стать султаном? И снова источники молчат или говорят двусмысленно. Давайте справимся у турецких историков. «Он попал в сеть фантазии о монаршей власти и положении», – говорит Осман-заде, и, возможно, он имеет в виду не более чем манию величия, признаки которой проявлялись у визиря. Садулла Саид-эфенди выражается так же туманно: «Возможно, Ибрагим запутался в сети мыслей о сотовариществе с султаном». Шереф считал смерть Ибрагима справедливым наказанием за то, как он поступил с Искендером, но обходится без категорических обвинений. Венецианцы лишь очень невразумительно говорят, что «он любил себя больше своего господина и желал единолично владеть миром, где пользовался большим уважением».

Гийом Постель берет некоторые обвинения против Ибрагима и разбирает их следующим образом: 1. Соучастие вместе с дефтердаром в грабежах и мародерстве. С этим Постель соглашается, рассказывая, сколько награбил Ибрагим во всех своих походах.

2. То, что он был христианином. У нас нет необходимости углубляться в этот вопрос.

3. Договоренности с императором. 4. Договоренности с шахом Персии. 5. Желание стать султаном. 6. Желание посадить на трон сына Сулеймана Мустафу. По мнению Постеля, Ибрагим определенно не имел договоренностей с императором, и это доказывается тем, что Карл не воспользовался беспрецедентной возможностью напасть на Турцию, когда та вела войну с Персией. Аргумент кажется нам убедительным. Кроме того, Постель прибавляет слабый довод, что Ибрагим не выносил, когда при нем говорили об императоре. Обвинение в связях с шахом возникло из-за первых потерь в персидской кампании, и Постель его отметает, потому что Ибрагим в них не виноват. Обвинять его в желании посадить на трон Мустафу безосновательно и бессмысленно, поскольку великий визирь ничего бы не выиграл от такой перемены. Что касается обвинения в желании самому сесть на трон, то Постель опровергает его одним доводом: это было слишком опасно, чтобы даже пытаться.

В отсутствие каких-либо фактов, говорящих о том, что Ибрагим хотел узурпировать трон, мы можем рассуждать только о вероятностях. Это правда, что он любил власть и был очень честолюбив. Был ли он настолько безумен, чтобы думать, будто он мог бы сменить Сулеймана на троне, который до тех пор занимали исключительно представители династии Османа, и будто он мог бы удержаться на нем наперекор возмущению народа, мусульманского до глубины души, а также и армии и религиозных вождей; мог ли он настолько потерять разум, чтобы думать, будто он, будучи рабом и родившись христианином, может занять более выгодное положение, чем то, которое он уже занимал по милости Сулеймана, – на эти вопросы мы можем ответить только тем, что в государственных делах он по-прежнему показывал ясный и хладнокровный ум. Если он и забыл о верности своему повелителю и другу, то это похоронено вместе с ним в галатском монастыре.

Блестящий путь Ибрагима-паши оборвался. Каковы были результаты тринадцати лет его власти? Он привел турецких солдат к вратам Вены на западе, Багдада и Тебриза на востоке, его почти неизменно успешное военное руководство внесло свой вклад в великую славу османской армии. И в одиночку, и под началом султана он показал себя способным стратегом и бесстрашным воином. Он установил дипломатические отношения с Европой, одним из его наименьших свершений был первый договор с французами, и он показал себя умным, верным интересам Сулеймана и сильным, если и не очень тонким дипломатом. В роли администратора он мудро использовал свое короткое пребывание в Египте, он управлял Румелией умело и уверенно, даже если и не сумел заметно подняться над уровнем своего времени. В нем было достоинство, внушительность и блеск, которые он делил со своим государем султаном. Он, конечно, не забывал о своих интересах, приобрел огромное богатство и влияние, но нет никаких доказательств, что он когда-либо пренебрегал интересами господина, и он не раз доказывал свою верность и неподкупность.

Значение Ибрагима в турецкой истории отчасти в том, какие грандиозные дипломатические перемены и завоевания он осуществил вместе с Сулейманом, отчасти в том, что он был первым великим визирем из народа, который обладал огромной властью, и что с него началось правление визирей и фаворитов, сыгравших важную роль в последующей истории Турции. Хотя мы и признаем опасности фаворитизма, однако мы должны признать, что Турция имела гораздо больше возможностей при таких способных визирях, как Соколлу Мех мед-паша и Кёпрюлю, чем под властью случайных султанов Османской династии, которые после Сулеймана Великолепного дали стране мало великих правителей.

Западу история Ибрагима интересна не только тем, что Турция вошла в дружественный контакт с Европой, но, может быть, больше тем, что она является ярчайшей и подробнейшей иллюстрацией любопытных аномалий, романтических возможностей и странностей турецкого режима, и еще тем светом, который жизнь Ибрагима проливает на европейских правителей и армии той эпохи.