Ограничительная запись

Ограничительная запись

«Божиею милостию мы великий государь царь и великий князь Василей Иванович всеа Руси, щедротами и человеколюбием славимаго Бога, и за молением всего Освященного собора, и по челобитию и прошению всего православного христианства, учинилися есмя на отчине прародителей наших, на Российском государстве царем и великим князем, его же дарова Бог прародителю нашему Рюрику, иже от Римского кесаря, и потом многие леты и до прародителя нашего великого князя Александра Ярославича Невского на сем Росииском государстве быша прародители мои… И ныне мы, великий государь, будучи на престоле Российскаго государства, хотим того, чтобы православное христианство было нашим царьским добропастным правительством и в тишине, и в покои, и во благоденствии. И повеле есмя яз, царь и великий князь Василей Иванович всеа Руси, целовати крест на том, что мне, великому государю, всякого человека, не осудя истинным судом з боляры своими, смерти не предати, и вотчин, и дворов, и животов у братии их, и у жен, и у детей не отъимати, будут которые с ними в мысли не были; также и у гостей, и у торговых людей, и у черных людей, хотя которой по суду и по сыску дойдет и до смертные вины, и после их у жен их и у детей дворов и лавок, и животов не отъимати, будут с ними они в той вине неповинны; да и доводов ложных мне, великому государю, не слушати, а сыскивати всякими сыски накрепко и ставити с очей на очи, чтобы в том православное християнство без вины не гибло; а кто на кого солжет, и, сыскав, того казнити, смотря по вине его: что было возвел неподелно, тем сам и осудится. На том на всем, что в сей записи написано, и яз, царь и великий князь Василей Иванович всеа Руси, целую крест всем православным христианам, что мне, жалуя, судити истинным праведным судом, и без вины ни на кого опалы своея не класти, и недругом никому никого в неправде не подавати, и от всякого насильства оберегати». (РИБ. Т. 13. Стб. 71–72.)

Следует отметить, что некоторые современники осудили Шуйского за это. Они полагали, что царь должен быть самодержцем и обладать всей полнотой власти. Поэтому у нового государя появилось еще одно прозвище – «боярский царь». Анонимный автор «Истории в память сущим» так написал о приходе Шуйского к власти: «По убиении же розстригине в четвертый день малыми некоими от царьских палат излюблен бысть царем Василий Иванович Шуйский и возведен бысть во царьский дом, и никим же от вельмож не пререкован, ни от прочего народа умолен; и устройся Россия вся в двоемыслие: ови убо любяще, ови же ненавидяще его». (Сказание Авраамия Палицына. С. 266.)

В этой ситуации В.И. Шуйскому пришлось срочно наводить порядок хотя бы в столице. Труп Лжедмитрия отвезли за город и бросили в яму, едва прикрыв землей. Но ночью вдруг ударил мороз. Потом горожане заметили, что около ямы появились странные огоньки. Они решили, что черти вновь решили оживить своего покровителя. Чтобы пресечь все эти слухи, Шуйский повелел вновь выкопать труп самозванца и публично сжечь его в потешной крепостице «Ад». Потом пепел был собран и помещен в заряженную пушку. Ее направили на запад и выстрелили. Это должно было означать, что самозванец возвращался туда, откуда прибыл. Под стражу были взяты все оставшиеся в живых поляки. Некоторых из них сразу же отправили в Польшу. Марину с отцом и родственниками стали допрашивать о том, как они познакомились с Лжедмитрием и почему стали ему помогать. Юрий Мнишек сказал следующее: «Случайно ехал князь Вишневецкий, зять мой, с Дмитрием через Самбор к королю… Я, имея дело к королю его милости, поехал также вместе с ними и имел в то время при себе своего слугу, который до перемирия был взят в плен и несколько лет находился в заточении в Москве. Слуга знал его хорошо малым ребенком и признал его за настоящего сына умершего Ивана, великого князя московского, что еще больше укрепило веру во всех людях. И некий Петровский, который служил в Угличе, а потом пану канцлеру литовскому, и который также знал его хорошо, тоже признал его перед королем… по верным признакам на теле, о которых ведал и которые увидев – сразу нам поклялся, что это истинный наследник московский… Свидетельства, которые не только он, но и тот Петровский, и «москва», стекавшаяся к нему даже в Краков, давали о нем, не только мне самому, но и королю его милости и всем панам сенаторам казались правдоподобными». (Дневник Марины Мнишек. С. 63.)

Но бояре быстро поняли, что настоящих доказательств истинности у самозванца не было. Находившийся в заключении в Москве поляк никак не мог видеть настоящего царевича Дмитрия, поскольку царские дети до совершеннолетия не принимали участия в публичных акциях. К тому же царевич покинул Москву, когда ему было только 4 года. Определить сходство такого маленького мальчика с взрослым мужчиной было практически невозможно. Еще меньше доверия вызывали показания некоего Петровского, который на самом деле никогда не был в Угличе, жил же сначала в Туле в имении дворянина Истомы Михнева, а потом служил ему в Москве. Естественно, что польские паны об этом не знали, поэтому и поверили или хотели поверить людям, специально подготовленным Лжедмитрием. Кроме поляков, под стражу были взяты и ярые сторонники Лжедмитрия. Князь В.М. Мосальский был выслан из Москвы в Корелу, М.Г. Салтыкова направили в Иван-город, Афанасия Власьева – в Уфу, Богдана Вельского – в Казань. Князя И.А. Хворостинина, подозреваемого в интимной связи с самозванцем, заточили для покаяния в Иосифо-Волоколамский монастырь. Мнимые родственники Нагие вместе с царицей Марфой-Марией дружно повинились, поэтому были прощены и даже начали активно помогать В.И. Шуйскому в разоблачении Лжедмитрия. Общими усилиями было составлено пространное писание, в котором перечислялись вины самозванца. Утром 30 мая оно было зачитано перед собравшимися на Красной площади москвичами. В нем было 10 пунктов.