Лекция 13 Взаимное влияние Англии и Индии

Лекция 13

Взаимное влияние Англии и Индии

В двух последних лекциях я старался показать, что завоевание Индии и управление ею англичанами не представляют собою ничего удивительного в известном смысле этого слова. Англичане могут справедливо гордиться многими деяниями своих соотечественников в Индии и многими людьми, выказавшими редкую энергию и талант в управлении; но было бы заблуждением предполагать, что самое существование империи является незыблемым доказательством громадного превосходства английской расы над расами Индии. Не прибегая к признанию этого превосходства, мы можем указать на причины, достаточно объясняющие рост и непрерывное существование империи. Следовательно, в этом явлении нет ничего удивительного, если под словом «удивительное» подразумеваем мы чудесное или трудно объяснимое обычной причинностью.

Тем не менее, в другом смысле империя эта представляет собою нечто удивительное, и даже гораздо более удивительное, чем обыкновенно предполагают. Однако достойными удивления нам кажутся не причины, породившие ее существование, а те последствия, которыми это существование сопровождалось. Другими словами, она имеет важное значение специально в историческом смысле, ибо мы уже говорили, что историческая важность событий измеряется их чреватостью последствиями. Применяя эту мерку, мы уже выдвинули вперед несколько событий в истории Англии (особенно американскую революцию), которые, не представляя собою ни драматизма, ни романтического интереса, изучаются обыкновенно слишком поверхностно. Позвольте теперь заметить, что, если индийская империя при ближайшем рассмотрении и покажется менее чудесной, зато она столько же выиграет в историческом отношении, сколько потеряет в романтическом.

Обширная восточная империя сама по себе не является чем-то интересным и исключительно важным. В Азии существовало много таких империй, которые в историческом отношении имели меньше значения, чем какой-нибудь греческий или тосканский город-республика. То, что они были обширны и существовали долго, еще не делает их интересными. Обыкновенно при ближайшем знакомстве мы находим, что они стояли на низкой ступени организации и оказывали такое давление на личность, что в них не было ни счастья, ни прогресса и не совершалось ничего достопамятного. Быть может, первым впечатлением от английской империи в Индии, когда мы обратим на нее внимание, будет то, что и она, в сущности, ничем не интереснее остальных разросшихся азиатских деспотий. Правда, можно быть уверенным, что благодаря контролю английского общественного мнения эта империя стоит на более высоком уровне развития, нравственности и человеколюбия, чем стояла империя Могола, которой она наследовала. В лучшем случае мы можем считать ее хорошим образцом дурной политической системы. И англичане вовсе не расположены гордиться ролью наследников Великого Могола. Несмотря на все достоинства английской администрации, мы сомневаемся, чтобы подданные империи были счастливы; мы даже сомневаемся в том, что правление англичан подготавливает индусов к более счастливому положению, и опасаемся, что оно погружает их еще в большую глубину несчастия; мы даже считаем возможным, что настоящее азиатское правительство или, еще лучше, народное правительство, возникшее из среды индусского населения, в конце концов могло бы оказаться более благотворным: оно было бы более сродно, хотя и менее цивилизованно, чем такое чуждое и несимпатичное управление, как управление англичан.

Однако мы должны помнить, что не все империи лишены исторического интереса. Не такова, например, Римская империя. В настоящее время я могу смело утверждать это, ибо наши взгляды на историю за последнее время стали не так исключительны. А между тем еще недавно даже Римская империя считалась неинтересной потому, что это была деспотическая, в некоторые периоды несчастливая и полуварварская империя. Прошлое поколение держалось того мнения, что в политике хороша лишь свобода, и сообразно с этим все те периоды истории, в которых свободы нет, должны быть выпущены и как бы вычеркнуты. Наряду с таким мнением господствовала привычка читать историю так, как мы читаем поэзию, то есть исключительно ради возвышенного удовольствия: как только читатель доходил до периода, в котором не было ничего блестящего или трогающего душу, он закрывал книгу. В те времена, наверно, была осуждена и Римская империя. Римская республика уважалась за свою свободу, а ранняя Римская империя изучалась ради отыскания в ней следов свободы. Но, дойдя до конца второго столетия, книгу закрывали, как будто все, что следовало затем в течение десяти веков, являло собою упадок и разрушение. Интерес к читаемому пробуждался снова лишь тогда, когда вновь начинали зарождаться следы свободы в Англии и в итальянских республиках. Кажется, я могу смело сказать, что подобный взгляд на историю в настоящее время устарел. Мы теперь читаем историю не ради одного удовольствия, мы надеемся открыть в ней законы политического развития и видоизменения, и потому почти не думаем о том, является ли тот или другой период блестящим или плачевным; достаточно, если он поучителен и учит нас тому, чему учат другие периоды. Мы также знаем теперь, что в политике есть благо и кроме свободы, например национальность, цивилизация. Случается, и даже нередко, что правительства, не дающие свободы, тем не менее, ценны и чрезвычайно благоприятны для достижения упомянутых целей. Вот почему Римская империя, не только в начале, но и во время позднейшего своего развития, вплоть до тринадцатого столетия, считается в настоящее время, несмотря на ее варварство, суеверие и весь ее упадок, одним из наиболее интересных исторических явлений. Мы видим, что эта империя имеет свой внутренний прогресс, свои творческие идеи и достопамятные результаты. Мы различаем в ней зародыш того, что представляет собою нечто великое и замечательное, – зародыш современного братства или свободной федерации цивилизованных народов. И потому, несмотря на то что эта империя была громадна и несмотря на то что управлялась она деспотически, мы изучаем ее с беспредельным интересом и вниманием.

Это различие между Римской империей и другими империями, опирающимися на завоевание, вытекает из превосходства цивилизации победителей над цивилизацией побежденных. Между тем побеждающая раса не всегда стоит на высокой ступени цивилизации; типичным победителем является Кир или Чингисхан, то есть предводитель воинственного племени, закаленного нуждой и падкого до грабежа. Перед лицом такого завоевателя прогресс цивилизации останавливается в истории; мы нередко видим, что цивилизованные народы бывают покорены; иногда им удается охранять свою территорию, и очень редко мы видим их в роли завоевателей. По крайней мере, так было до новейших времен, когда прогресс изобретений усилил цивилизацию, снабдив ее новыми орудиями. Самая завоевательная раса истории – туркмены – была наименее прогрессивной расой. Из этой расы, из роя племен, снабжавших наемными войсками всех честолюбивых царей Центральной Азии, и набирали главным образом Бабер и Акбер те силы, с которыми они завоевали Индию. Таково общее правило; но когда происходит исключительный случай, когда высокая цивилизация распространяется путем завоевания среди менее цивилизованного населения, тогда образующаяся империя представляет особенный интерес. Такой характер, например, имело завоевание востока Александром Великим: македоняне, находясь в тесном родстве с греками, принесли с собою эллинизм; благодаря этому, несмотря на то что царство Диадохов само по себе было не более как военной деспотией низкого типа, порожденное им слияние греческой мысли с мыслью востока дало самые поразительные и достопамятные результаты. Еще более замечательным, благодаря своей большей продолжительности и большей близости к нам, было влияние, оказанное на европейские народы Римской империей. В сущности, это великое явление занимает самое центральное место в истории человечества и может считаться основанием современной цивилизации.

Очень важно определить, в какую категорию следует отнести завоевание англичанами Индии: к завоеваниям, подобным завоеванию востока греками, Галлии и Испании римлянами, или же к завоеваниям, подобным завоеванию Великого Турка и Великого Могола. Если оно принадлежит к последней категории, то мы не должны увлекаться ни его пышностью, ни обширностью и должны признать за ним то второстепенное значение, какое мы приписываем истории варварства, а не истории цивилизации. Если же оно принадлежит к первой категории, мы готовы поставить его наряду с первенствующими мировыми событиями – теми событиями, которые стоят так высоко в шкале исторического значения по сравнению с обыкновенными восточными завоеваниями.

Тот общий факт, что правящая раса в британской Индии имеет более высокую и могучую цивилизацию, чем туземные расы, не подлежит сомнению. Мы можем смело сказать это, не приписывая слишком многого англичанам. Как раса, они могут уступать греческой расе в уме и гениальности, но унаследованная ими цивилизация не есть исключительно их цивилизация: это – цивилизация Европы, продукт соединенного труда европейских рас, цивилизация, оживленная духом Древнего мира. Что же мы видим с другой стороны? Как мы оценим туземную цивилизацию Индии?

Я уже не раз упоминал, что Индия не представляет одной страны и потому не имеет одной цивилизации. В ней даже меньше единства, чем кажется, потому что брамизм, по свойственной ему особенности поглощать и ассимилировать, соединил под одним именем, в сущности, совершенно различные формы цивилизации. Если мы заглянем несколько глубже, то найдем два различных слоя населения: слой населения белокожей расы и слой темнокожей расы. Эти два слоя различимы почти повсюду; темнокожая раса преобладает на юге; в Бенгалии она еще очень заметна, но уже уступает в численности, а выше по Гангу она, кажется, исчезает вовсе. Обе расы действительно сливались по всей Индии, и это видно из того факта, что в Индии не существует теперь разговорного языка, который был бы просто искажением или наречием санскрита, подобно тому, как французский и итальянский языки суть наречия латинского. Каждый индусский язык, даже если он состоит исключительно из санскритских слов, имеет неарийские изменения и формы.[129] Оценивая цивилизацию Индии, мы должны прежде всего принимать в соображение это основное различие расы. Темнокожая раса во многих местностях оказывается лишенной цивилизации и должна классифицироваться как варварская. Годжсон (В. Н. Hodgson) говорит: «Во всех лесистых и гористых местах по всему обширному континенту Индии живут сотни тысяч людей в состоянии, не отличающемся существенно от состояния древних германцев, как оно описано Тацитом».

Следует также отличать чисто индусские расы от значительной мусульманской иммиграции. В Индии насчитывается не менее пятидесяти миллионов мусульман, из которых большая часть состоит из афганцев или патанцев, арабов, персов и туркмен или татар, пришедших в Индию в разные времена вместе с мусульманскими войсками, или желая присоединиться к ним. Тут, как и везде в мусульманском мире, мы находим нечто вроде полуцивилизации: известные добродетели примитивного характера, одним словом, комплекс идей и взглядов, непригодных для новейших форм общества.

Наконец, мы переходим к типичному индийскому населению – к арийской расе, которая спустилась с Пенджаба с санскритской речью на губах и распространилась главным образом вдоль реки Ганга, успешно разнося по всей Индии свою особенную теократическую систему. Быть может, ни одна раса не выказала большей способности к цивилизации; самое варварство ее, поскольку оно отразилось в литературе Вед, человечно и возвышенно. Поселившись в Индии, эта раса стала правильно подвигаться по пути цивилизации. Ее обычаи сделались законами и были закреплены кодексами; она мечтает о разделении труда; она создает поэзию, философию и зачатки науки; из ее недр возникает могущественная религиозная Реформация, породившая буддизм, который до сих пор остается одной из главных религиозных систем мира. Всем этим она напоминает те высокоодаренные расы, которые создали нашу цивилизацию.

Но в Индии арийская раса не достигла таких успехов, как в Европе. Здесь она оказалась вполне неспособной писать историю, так что мы не имеем об Индии никаких летописей, за исключением тех, какие относятся к столкновению с греческими и мусульманскими завоевателями. Нам остается только делать предположения относительно причин, задержавших прогресс. Великая религиозная реформация после нескольких столетий успеха почему-то ослабела, буддизм был изгнан. Тирания касты жрецов была твердо установлена; не создалось крупной и сильной политической системы; городская цивилизация развилась слабо. А там начинается казнь – нашествия иноплеменников.

Долгое подчинение иностранному игу является самою могущественной причиной национального падения, и те немногие факты, какие мы знаем о древних индусах, подтверждают наши предположения относительно нравственных последствий их несчастий.[130] Греческий писатель Арриан дает описание индийского характера; мы читаем его с удивлением. Он говорит: «Они замечательно храбры и в войне превосходят все азиатские народы; они отличаются простотой и бескорыстием; так справедливы, что никогда не прибегают к тяжбе, и так честны, что не нуждаются ни в замках к своим дверям, ни в письменных обязательствах при договорах; ни один индиец никогда не был замечен во лжи». Это описание несколько похоже на преувеличение, но, как замечает Эльфинстон (Elphinstone), оно показывает, что индусский характер чрезвычайно изменился с тех пор, как оно было написано. Преувеличение состоит в изображении существующих черт в больших, чем следует, размерах, но это описание представляет именно те черты, которые абсолютно отсутствуют в характере современного индуса. Новейшие путешественники, наоборот, преувеличивают именно противоположные качества: они упрекают индусов в недостатке правдивости, в недостатке храбрости и в чрезвычайном сутяжничестве. И эта перемена в характере именно такова, какая должна естественно произойти вследствие долгого периода подчинения иноземцу.

Итак, мы находим в Индии три стадии цивилизации: во-первых, варварство горных племен, во-вторых, мусульманскую цивилизацию и, в-третьих, приостановленную и наполовину подавленную цивилизацию даровитой расы, которая с самого начала была замечательно изолирована от господствующей и прогрессивной мировой цивилизации. Все, чего достигла эта раса, было достигнуто ею в давние времена; ее великие эпические поэмы, которые сравниваются некоторыми с величайшими поэмами Запада, принадлежат к древнему периоду, хотя, может быть, гораздо менее древнему, чем до сих пор предполагалось; точно так же и ее системы философии, и ее научная грамматика. В новейшие времена Индия не приобрела ничего. Ее можно сравнить с Европой, какой была бы та, если бы после вторжения варваров и падения древней цивилизации в Европе не было эпохи Возрождения, и она оказалась бы не в силах защитить себя от нашествия татар в десятом и тринадцатом столетиях. Представим себе, что Европа прозябала бы до сих пор в том состоянии, в каком ее застало десятое столетие, подвергаясь притом периодически нашествиям азиатских народов, не имея ни рельефно выдающихся национальностей, ни сильных государств; когда языки ее были не более как местные наречия, не употреблявшиеся в литературе; когда вся мудрость ее была заключена в мертвый язык и неохотно передавалась народу надменным духовенством; когда вся эта мудрость была устаревшей на много веков и состояла из священных текстов Аристотеля, Вульгаты и отцов церкви, к которым ничего нельзя было прибавить, кроме комментариев. Таково, по-видимому, настоящее состояние арийцев в Индии – состояние, которое отнюдь не напоминает варварства, но поразительно похоже на средневековый фазис западной цивилизации.

Владычество Рима над западными расами было владычеством цивилизации над варварством. Для галлов и иберов Рим был ярким маяком; они признавали его яркость и были благодарны за получаемый от него свет. Владычество Англии в Индии скорее похоже на владычество нового мира над средневековым. Свет, который мы приносим, не менее действителен, но он, по всей вероятности, менее притягателен и принимается с меньшей благодарностью. Это – не яркий свет во мраке, а скорее холодный свет дня, проникающий в среду ярких теплых цветов пышного рассвета.

Многие путешественники говорили, что ученый индус, даже и тогда, когда он признает нашу силу и пользуется нашими железными дорогами, далек от чувства уважения к европейцу и искренно презирает его. Это вполне естественно. Мы не умнее индуса; ум наш не богаче и не обширнее его ума; мы не можем удивить его, как мы удивляем варвара, излагая перед ним понятия, о которых ему и не снилось. Индус может найти в своей поэзии мысли, равные нашим самым возвышенным мыслям; даже наука наша, может быть, обладает очень немногими, вполне для него новыми, понятиями. Мы хвалимся не тем, что мы богаче мыслями, или что мысли наши более блестящи, но тем, что они лучше проверены и более здравы. Величие новой цивилизации сравнительно со средневековой или древней проявляется в большем запасе доказанной истины, что придает ей бесконечно большую практическую силу. Но философ, поэт или мистик вовсе не расположен относиться с уважением к доказанной истине; он скорее склонен называть ее узкой и смеяться над ее практическими триумфами, а сам предпочитает предаваться мечтам и роскоши беспредельного созерцания.

Однако в Европе мы почти единогласно признаем, что истина, образующая ядро западной цивилизации, несравненно ценнее не только браминского мистицизма, с которым ей приходится бороться, но даже и того римского просвещения, которое древняя империя передала европейским нациям. Поэтому-то мы утверждаем, что то зрелище внесения расой победителей высшей цивилизации, какое представляет в наше время Индия, не менее интересно и значительно, чем то, какое в свое время представляла Римская империя. К тому же опыт в Индии производится в столь же больших размерах. Об индийской империи обыкновенно судят по ее непосредственному влиянию на благосостояние ее обитателей. Она удалила немало старинного зла, говорит один; она ввела много новых зол, говорит другой. Во всех этих спорах упускается из виду самое характерное дело империи – внесение в среду брамизма европейских взглядов на вселенную. Нигде на всей поверхности земного шара не производится в настоящее время другого, столь интересного, эксперимента. Когда мы подумаем, как редко давалась возможность какой-либо нации совершить такое достопамятное дело, то поймем, почему англичане должны чувствовать живой интерес к ходу этого эксперимента и сбросить то уныние, которое заставляет спрашивать себя, какую пользу принесет им самим весь труд, который они предприняли под горячими лучами индийского солнца.

Теперь заметим одно важное преимущество, которым англичане пользуются, работая над этой задачей. Оно ярко выступает при сравнении индийской империи с римской. Рим находился в середине своей империи, подвергался подавляющему ее воздействию и был подвержен всем грозившим ей опасностям. Англия же, напротив, связана слабо с той громадной империей, которой она правит, и чувствует лишь незначительное ее воздействие.

Всякий, изучавший историю, знает, что свобода в Риме была задушена его собственной империей. Те старые гражданские учреждения, которые возвеличили Рим и которым он обязан всею той цивилизацией, которую ему суждено было передать западным государствам, погибли именно ради этой передачи. Он должен был принять организацию сравнительно низкого типа. Его собственная цивилизация в эпоху своего рассеяния была уже в упадке: даже язык Рима в большей части империи был побежден греческим языком, сам император Марк Аврелий писал свои «Размышления» по-гречески. Римская религия, вместо того чтобы приобретать новых последователей, была заброшена и в конце концов уступила место религии, возникшей в отдаленной провинции империи. Настало время, когда, казалось, все римское по мысли и чувству умерло в империи Рима, когда ее императоры были подобны восточным властителям и носили диадемы. Но мы знаем, что, в сущности, дело обстояло иначе, что римское влияние и римская традиция еще много столетий продолжали владеть европейскими умами. Но власть эта действовала втайне, через посредство закона и католицизма, а позднее через посредство возрождения литературы и искусства. Подумайте, как отличалось бы течение новой европейской истории, если бы Рим – мать ее цивилизации – не находился среди воспитываемых им народов, не страдал от их распрей и потрясений, не воспринимал от них столько же варварства, сколько сам давал им цивилизации, а стоял бы поодаль, наслаждаясь независимым благоденствием, продолжая с неутомимой энергией юности развивать дальше свою собственную цивилизацию в продолжение всего того времени, пока руководил подчиненными ему нациями.

Римская империя представляет крайний случай, – победившая держава была поразительно мала сравнительно с империей, которую она присоединила к себе. Свет исходил не из страны, а из города, который был скорее ярко светящей точкой, чем блестящим диском. Римская республика имела учреждения по существу своему городские, которые начали распадаться, лишь только их стали распространять по всей Италии. Но даже и тогда, когда побеждающая держава имеет гораздо более широкий базис, она обыкновенно видоизменяется под влиянием того напряжения, какое требуется для завоевания. Войны, ведущие к завоеванию, и затем учреждения, необходимые для удержания завоеванного, требуют новой системы управления, новой системы финансов. Из всех особенностей английской империи в Индии наиболее поразительна простота механизма, привязывающего ее к Англии, и незначительность ее влияния на Англию. Каким образом создалась эта особенность, мною уже было показано. Я показал, что приобретение Индии совершилось таким путем, который Англии ничего не стоил. Если бы Англия, как государство, предприняла ниспровержение империи Великого Могола, она должна была бы ликвидировать свою собственную конституцию точно так, как это сделал Рим ради завоевания Европы, ибо она, очевидно, принуждена была бы превратить себя в типичную военную державу. Но в действительности Англия только унаследовала престол империи, основанный в Индии некоторыми англичанами, ставшими во главе дела во времена анархии; потому-то домашние дела Англии чрезвычайно мало пострадали от этого приобретения. Оно, без сомнения, как я уже упоминал, значительно видоизменило иностранную политику, но не произвело никакой перемены во внутреннем характере английского государства. В этом отношении Индия оказала на Англию так же мало влияния, как те континентальные государства, которые были связаны с Англией так называемой личной унией, а именно Ганновер при Георгах или Голландия при Вильгельме III. Из этого следует, что действие высшей цивилизации на низшую в данном случае может быть гораздо более сильным и непрерывным, чем то, какое мы видим в древних примерах: Римской империи на западе или греческой империи на востоке. В обоих последних случаях низшая цивилизация убивала высшую тотчас же, как только высшая поднимала ее до своего уровня. Эллинизм распространился на востоке, но величие Греции пришло к концу. Нации толпами стекались в римское гражданство, но что сталось с самими римлянами? Англия, наоборот, не ослабевает от затрачиваемых ею сил; она стремится выдвинуть Индию из средневекового фазиса в современный, встречает при этом затруднения, даже подвергается опасностям, но не рискует опуститься под влиянием Индии на низший уровень развития или остановиться в своем естественном развитии.

Так сложились дела к нашему времени, но англичане были долго не уверены в том, что они сложатся так. В истории британской Индии есть две в высшей степени интересные главы; я готов, пожалуй, сказать, что во всей истории мира нет глав более поучительных. В этих главах мы узнаем, во-первых, каким образом было предотвращено вредное влияние Индии на Англию и, во-вторых, каким образом европейская цивилизация, после долгого промедления и колебания, стала оказывать решительное влияние на Индию. Первая глава хронологически относится к первой половине царствования Георга III, к тому бурному переходному периоду в истории Англии, когда она проиграла Америку и выиграла Индию. Эта глава обнимает великие подвиги Клайва и Уоррена Гестингса и окончание борьбы, отмеченное началом правления лорда Корнваллиса в 1785 году. Вторая глава обнимает приблизительно первые 40 лет девятнадцатого столетия и заканчивается генерал-губернаторством лорда Уильяма Бентинка (Lord William Bentinck).[131] Лорд Корнваллис и лорд Бентинк были двумя великими законодателями, наследниками Гестингса, точно так же, как лорд Уэльзли (Wellesley), лорд Гестингс и лорд Дальгаузи (Dalhousy) были великими победителями, наследниками Клайва; а когда мы рассматриваем, как это делаем теперь, прогресс цивилизации в империи, то великие законодатели, естественно, требуют с нашей стороны большого внимания.

Рассмотрим прежде, какое воздействие со стороны Индии угрожало Англии и каким образом эта опасность была предотвращена. Литература семидесятых и восьмидесятых годов восемнадцатого столетия полна тревоги, которая сильнее всего выразилась в речах Бёрка (Burke) против Уоррена Гестингса. Англия внезапно окунулась в бездну индусской политики. Англичане делались министрами финансов или полководцами наемных войск мусульманских навабов и возвращались обратно в Англию с добычей, приобретенной неведомо как. Отсюда возникали две опасности: во-первых, могла последовать порча английских нравов, ибо, даже при наиболее благосклонном взгляде на индусские нравы, нельзя не согласиться, что политика восемнадцатого столетия в Индии отличалась крайней испорченностью; во-вторых, разбогатевшие авантюристы, возвратившись в Англию и вступив в английскую политическую жизнь с понятиями, сложившимися в Азии, могли поколебать равновесие конституции. Этого можно было особенно опасаться при старой избирательной системе, допускавшей продажу мест в парламенте. Кроме того, в то время, когда правительство получало главную свою силу от продажи государственных мест, можно было опасаться, что одна из борющихся партий овладеет громадным патронажем Индии, который, кому бы он ни достался, королю или партии вигов, наверно, дал бы ее обладателю верховную власть в государстве.

Чтобы показать вам, как велики были опасения передовых людей, я прочту отрывок из предложения Уильяма Питта в пользу парламентской реформы в 1782 году. Он сказал: «Законы наши ревниво предусмотрели, чтобы ни один иностранец не мог иметь голоса при выборе парламентского кандидата; а между тем мы теперь видим, что иностранные князья не только подают голоса, – они покупают места в этой палате и посылают своих агентов восседать здесь в виде представителей нации. Всякому ясно, на что я намекаю. Среди нас сидят представители раджи танжорского и наваба аркотского, представители мелких восточных деспотов, и это все знают, об этом равнодушно говорят друг другу в обществе; и в чужих краях наш позор не скрывается: он совершается среди бела дня, он сделался слишком обычным явлением, чтобы возбуждать удивление. Мы не придаем значения тому, что некоторые избиратели Великобритании прибавили измену к своей деморализации и вероломно продали свое право голоса иностранным державам; что некоторые члены нашего сената находятся в подчинении у отдаленного тирана; что наши сенаторы не являются больше представителями британской добродетели, а представителями пороков и развращенности востока».

Крупными событиями этой борьбы были: падение коалиционного министерства на почве индийского билля Фокса и принятие индийского билля Питта, отдача под суд Уоррена Гестингса, принятие генерал-губернаторства лордом Корнваллисом и административная реформа, проведенная им в Индии.[132] Я лишь слегка касаюсь этих великих событий, чтобы отметить их значение и указать на вызванные ими последствия. Если бы я мог войти в подробности, я показал бы, что было много неверного в шумных возражениях против индийского билля Фокса и что было много несправедливой жестокости в нападениях на Гестингса. Я мог бы также отнестись критически к двойной системе, введенной индийским биллем Питта. Но при более широком взгляде на вещи я должен сказать, что грозившие Англии опасности были успешно отклонены, что лорд Корнваллис заслужил благодарность, а Эдмунд Бёрк – бессмертную славу. Пятно деморализации как бы по мановению волшебства исчезло из администрации Компании под управлением лорда Корнваллиса; генерал-губернаторам был дан урок, который никогда ими не забудется, и политическая опасность от связи с Индией миновала.

Англия порвала сети, грозившие опутать ее. Но сохранила ли она, освободившись от влияния Индии, право влиять на нее? Англичане не могли не замечать громадного различия между их цивилизацией и цивилизацией Индии; они сами не могут не предпочитать свою собственную, но, спрашивается, имеют ли они право навязывать свои взгляды туземцам? У них свое христианство, свои собственные взгляды на философию, историю и науку; но не обязаны ли они, по молчаливому соглашению с туземцами, держать все это при себе? Таков был первоначальный взгляд: тогда не допускалось и мысли, что Англии суждено играть роль Рима для ее империи. Отнюдь нет! Она должна отложить в сторону свою цивилизацию и управлять Индией согласно индийским понятиям. Этот взгляд был тем привлекательнее, что перед первыми поколениями англо-индийцев открывался новый и таинственный мир санскритской учености. Они находились под обаянием древнейшей философии и фантастической истории; они были, так сказать, браминизованы и не хотели допустить в свой волшебный восточный круг ни христианства, ни какого-либо другого западного учения.

За неимением времени, я могу в этой лекции лишь указать, как англичане постепенно отказались от такого взгляда и смело выступили учителями и цивилизаторами. Перемена началась в 1813 году, когда, при возобновлении хартии Компании, была ассигнована сумма для возрождения учености в Индии и для введения там полезных искусств и наук. Относительно осуществления этого постановления «Комитет по образованию» спорил целых двадцать лет. Должны ли англичане руководствоваться собственными взглядами или должны понимать ученость и науку в восточном смысле? Должны ли они учить население санскриту и арабскому языку или английскому?

Прения закончились при лорде Уильяме Бентинке в 1835 году, и, по замечательной случайности, в них тогда принимал участие знаменитый человек, который придал им блеск и сам прославился ими. Доклад Маколея решил вопрос в пользу английского языка. Вы можете изучить этот вопрос по его докладу или по книге сэра Тревелиана (sir С. Trevelyan) об образовании в Индии. Но заметьте, какая была сделана странная ошибка: вопрос обсуждался так, словно выбор должен был стоять обязательно между преподаванием санскритского и арабского языков, с одной стороны, и английского – с другой. Все эти языки равно чужды массам населения: арабский и английский – чужеземные языки, а санскритский для индусов – то же, что латинский для европейцев. Это – первоначальный язык, из которого образовались главные разговорные языки, но это – мертвый язык; он сделался мертвым языком гораздо раньше, чем латинский, так как он перестал быть разговорным языком еще в третьем столетии до нашей эры. Громадное большинство известных санскритских поэм, философских и теологических сочинений было написано искусственно, благодаря учености, подобно тому, как были написаны латинские поэмы Виды и Санназаро.[133] Устранить санскритский язык Маколею было легко: стоило только указать на то, что английская поэзия по меньшей мере столь же хороша, а философия, история и наука – гораздо лучше. Но зачем было ограничиваться выбором между мертвыми языками? Неужели Маколей действительно воображал, что возможно научить английскому языку двести пятьдесят миллионов азиатского населения? Вероятно, он этого не думал, а имел в виду только создание небольшого ученого класса. Я думаю также, что его собственное классическое образование вселило в нем убеждение о необходимости для образования мертвого языка. Но если Индия действительно должна быть просвещена, то, очевидно, сделать это надо не посредством санскритского или английского языка, а посредством местных наречий индустани, бенгали и т. п. Маколей, смутно сознавая, что эти наречия слишком грубы, чтобы сделаться носителями науки и философии, почти отказывается принимать их в соображение, а между тем все его доводы в пользу английского языка сравнительно с этими наречиями были бы бессильны.

Хотя эта крупная ошибка была сделана, позднее она была замечена и – после донесения сэра Чарльза Вуда[134] в 1854 году, – до некоторой степени исправлена. Решение, к которому привел доклад Маколея, является выдающимся моментом в истории индийской империи. Оно отмечает эпоху, когда англичане спокойно признали, что на их ответственности в Азии лежит функция, подобная той, какую выполнил Рим в Европе, – величайшая функция, какую правительство может быть призвано выполнить.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.