Лекция 5 Влияние Нового Света на Старый

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Лекция 5

Влияние Нового Света на Старый

В одной из предыдущих лекций я показал, что история Англии восемнадцатого века сразу приобретает единство и что все крупные войны того времени сливаются в один связный ряд, лишь только мы припомним, что именно тогда создавалась Великая Британия в противовес Великой Франции. Это толкование я распространил далее и обратил ваше внимание на то, что в восемнадцатом и семнадцатом столетиях обширными колониями владеют не только Англия и Франция, но также Испания, Португалия и Голландия. Я уверен, что при изучении истории этих двух веков вами будет очень полезно всегда помнить, что в течение большей части этого периода все пять государств Западной Европы являлись собственно не европейскими, но мировыми державами: они постоянно вели между собою спор из-за великого, но отнюдь не европейского вопроса, который поэтому легко может быть упущен из виду ученым, фиксирующим свое внимание исключительно на Европе, – из-за вопроса об обладании Новым Светом.

Этот факт, если им достаточно проникнуться, вносит много единства в политическую историю этих наций и сводит к простой формуле большинство войн и союзов того времени. Теперь я хочу показать вам, преимущественно на примере Англии, что сами европейские державы, вследствие связей с Новым Светом, подверглись значительным видоизменениям не только во взаимных отношениях, но и во внутреннем строе. Мы увидим, что строй Англии нового времени в том виде, как он сложился после эпохи Средних веков, может быть охарактеризован одним общим положением: Англия расширилась в Великую Британию.

На расстоянии тридцати лет произошли два великих события – открытие Нового Света и Реформация. Эти два великих события, тесно сплетаясь с двумя другими – усилением великих европейских государств и закрытием Востока, вызванным турецким завоеванием, – создали ту глубокую перемену, которую мы принимаем за окончание Средних веков и начало Нового времени. Из двух великих событий одно по своему действию было гораздо быстрее другого. Реформация разыгралась быстро и на самой авансцене истории. С лишком полстолетия длится борьба между Габсбургским домом и Реформацией, первоначально в Германии, где Габсбургскому дому оказывает помощь Франция, затем в Нидерландах, где ему помогают то Франция, то Англия. Между тем в то же самое время на заднем плане происходит занятие Нового Света, которое не приковывает к себе внимания историков, поглощенных изучением Европы. Подвиги Кортеса и Пизарро, по-видимому, не оказывают никакого влияния на европейскую борьбу. Лишь в исходе шестнадцатого столетия, когда набеги Франсиса Дрека (Fransis Drake) и его товарищей[43] на испанские поселения в Центральной Америке окончательно принудили Испанию к решительному шагу против Англии, то есть только ко времени испанской Армады начинает заметным образом ощущаться воздействие Нового Света на Старый.

Начиная с этого времени европейские дела оказываются под одновременным влиянием двух великих причин: Реформации и Нового Света; Реформация действует с уменьшающейся силой, а влияние Нового Света все растет и растет. Характерной чертой семнадцатого века является совместное действие обеих причин во все продолжение его. Иллюстрацию этого, как я выше заметил, мы видим в войне Кромвеля, направленной против Испании; эта война двойственна: она кажется нам ударом, наносимым католицизму протестантизмом, на самом же деле это столкновение из-за владений в Новом Свете, – столкновение, которое окончилось завоеванием Ямайки. Другую иллюстрацию той же характерной черты XVII века представляет союз Франции и Англии против Голландии (1672): одна протестантская держава, с явного одобрения Шафтсбери, политика кромвелевской школы, напала на другую только потому, что в Новом Свете их интересы сталкивались. Однако к концу XVII века Реформация, как политическая сила, падает, и в течение восемнадцатого столетия господствующим является влияние Нового Света. Это-то и придает восемнадцатому столетию тот прозаический, коммерческий характер, которым оно отличается. Религиозный вопрос со всем его величием погребен, и его место заступил вопрос колониальный с его мирскими, материальными соображениями.

Новый Свет, рассматриваемый как безграничная территория, открытая для населения, должен был действовать на европейские нации двояко. Прежде всего он должен был оказывать чисто политическое влияние, то есть действовать на их правительства; столь спорная территория должна была являться постоянным поводом к войне. Это действие Нового Света мы и разбирали до сих пор и видели, что войны восемнадцатого столетия, и в особенности война между Англией и Францией, возгорались главным образом от этой причины. Но вместе с тем Новый Свет должен был проявить свое влияние и на сам строй европейского общества, изменяя его занятия и образ жизни, изменяя его промышленный и экономический характер. Следовательно, явление расширения Англии обнимает собою и ее превращение.

Англия теперь становится по преимуществу морской, колонизирующей и промышленной страной. По-видимому, господствует мнение, что она всегда была таковой и, по характеру ее народа, не могла быть иной. В поэме Рюкерта божество, посещающее через каждые пятьсот лет одну и ту же местность, находит там то лес, то город, то море, и на вопрос: «Откуда это взялось?» – получает ответ: «Так было всегда, так и будет всегда». Подобный не исторический способ мышления, такая наклонность считать неизбежным все то, к чему мы привыкли, часто проглядывает в отзывах о духе англосаксонской расы. Что англичане могли бы и не быть такими, какими они теперь являются, что они на самом деле были другими, кажется им настолько непостижимым, что они пытаются объяснить себе, почему они всегда были такими же, не убедившись предварительно в том, действительно ли это так. Англичанам кажется ясным, что они – великая странствующая, трудящаяся, колонизирующая раса, рожденная от морских разбойников и викингов. Они полагают, что море – их по велению самой природы, и, плавая по этой большой дороге, покоряют и заселяют землю.

Северная Америка в XVII–XVIII вв.

Однако в действительности лишь со времен Елизаветы Англия впервые находит свое призвание в торговле и владычестве на морях.

Островное положение и тот факт, что Британские острова на западе и на севере смотрят прямо в Атлантический океан, заставили англичан вообразить, будто бы само положение страны неизбежно делало их всегда морской нацией. Предки их прибыли на эти острова на судах, а затем были покорены нацией морских разбойников. Но надо помнить, что Англия – не Норвегия, где узкие полоски удобной земли заставляют народ искать пропитание на море. Англия во времена Плантагенетов не была владычицей морей, и в то время ее едва ли можно было назвать морским государством. Правда, у Англии Средних веков иногда во время войны появлялся флот, но он снова постепенно таял, лишь только водворялся мир. Постоянные жалобы на разбои в Ла-Манше показывают, каким слабым авторитетом пользовалась Англия даже в своих собственных водах. Справедливо было замечено, что Средние века не знали постоянных армий; они не знали и постоянного флота; исключения составляют только некоторые итальянские города-государства. В те времена флоты создаются и падают: когда вспыхивает война, правительство дает разрешение всем торговым судам действовать в качестве каперов, и торговые суда становятся не только каперами, но и пиратами. Хотя при Плантагенетах английская нация была войнолюбивее, чем впоследствии, но ее честолюбие было направлено более на ведение сухопутной войны, чем морской. Тогда слава английской армии вполне затмевала славу английского флота; мы помним победы при Креси и Пуатье, но забыли победу при Слюйсе.[44] Дело в том, что морское величие Англии гораздо более недавнего происхождения, чем большинство из нас воображает. Оно берет свое начало со времени междоусобных войн семнадцатого века и подвигов Роберта Блека. Его погоня за принцем Рупертом через Гибралтарский пролив вдоль восточного берега Испании[45] считается первым, после крестовых походов, появлением английского флота в Средиземном море. Конечно, у Англии были моряки-герои и до Блека – Франсис Дрек, Ричард Гренвиль и Джон Хокинз (John Hawkins),[46] но флот Елизаветы был еще флотом младенческим, да и сами герои немногим отличались от флибустьеров. До периода Тюдоров мы находим лишь зародыш флота.

В XV столетии английская история, за исключением кратковременного царствования короля Генриха V, обнаруживает слабость Англии на море, и до этого времени ничтожество флота – явление постоянное, а успехи его – исключение: так продолжается до царствования Эдуарда IV (1461–1483), у которого впервые явилась мысль о постоянном флоте.

В области открытий и других событий на море слава Англии создалась в Новое время. Правда, она приняла участие в грандиозном деле открытий пятнадцатого и шестнадцатого столетий, однако она отнюдь не может претендовать в нем на первенствующее место, хотя ею было сделано тогда многообещающее начало: первым судном, приставшим к берегам континента Америки, было судно из Бристоля; английские моряки увидели Америку приблизительно на год ранее, чем ее увидел сам Колумб. В то время казалось, что Англия будет соперничать с Испанией. Правда, командир Кабо[47] не был англичанином, но ведь и Колумб не был испанцем. Затем Англия снова отстает. Генрих VII был до крайности скуп; Генрих VIII попал в водоворот Реформации. В первом поколении великих мореплавателей английских имен не встречается. Фробишер (Frobicher), Ченселлор (Chancellor)[48] и Франсис Дрек (Drake) появляются в океане, когда Колумб уже полвека покоится в своей могиле. До времен испанской Армады Англия не могла претендовать на высокое место среди народов, славных морскими войнами, открытием и заселением новых стран. Это место досталось Испании не столько по заслугам, сколько по счастливой прихоти судьбы, пославшей ей Колумба; по всей справедливости, слава принадлежит Португалии, которая имела полное право жаловаться на блестящее вмешательство Колумба. Она могла бросить ему укор, что, поскольку цель состояла в открытии Индии, она была на истинном пути и совершила открытие, а он заблуждался и не достиг цели.[49]

После этих двух наций, но гораздо ниже их, можно поставить Англию и Францию, из коих первенство, мне кажется, принадлежало последней. Это обстоятельство несколько скрадывается в английских историях благодаря естественному желанию авторов выставить национальные подвиги в возможно ярком свете. Только позднее, когда уже началось морское преобладание Англии, никакая нация не могла с нею соперничать, так как она смело решилась оспаривать у Испании первенство, которым та пользовалась в течение большей части столетия. Но даже в исходе шестнадцатого столетия, когда значительная часть американского материка была уже разделена на испанские вице-королевства, а Португалия отправляла своих губернаторов в Индийский океан, когда испанские миссионеры уже посетили Японию, когда знаменитый португальский поэт уже шестнадцать лет прожил и написал эпическую поэму в стране, которая до этого казалась баснословной, – даже тогда англичане были еще новичками в морском деле и не имели поселений.

От морских дел обратимся к промышленности и торговле. Мы снова увидим, что и в этой области успех Англии нельзя приписать естественному призванию, вытекающему из врожденных способностей. Успехами в промышленности Англия обязана тому особенному отношению, в котором она находилась к великим производительным странам земного шара. Обширные жатвы собираются там, где земли много, а население редко, но такие страны не в состоянии обрабатывать свой сырой материал, потому что все руки заняты земледелием и нет рук для обрабатывающей промышленности. Хлопок Америки и шерсть Австралии идут в Англию, где они находят не только свободные руки, но и главное орудие промышленности – каменный уголь, который добывается в изобилии и притом вблизи самого моря. Но все эти факторы – недавнего, даже очень недавнего происхождения: царство угля началось с появлением машин, т. е. во второй половине восемнадцатого века. Обширные сельскохозяйственные страны сделались известными лишь после открытия Нового Света, и ими можно было вполне воспользоваться не ранее как через два с половиной столетия, когда были введены железные дороги. Следовательно, ясно, что промышленное значение Англии создалось в самые новейшие времена. Англия Плантагенетов занимала совсем иное экономическое положение. Промышленность, правда, существовала и тогда, но народ того времени далеко не поражал неутомимым трудолюбием и практическим складом ума; характеристика англичанина, написанная в пятнадцатом столетии, ясно говорит об этом: «ему редко приходится утомлять себя усиленным трудом, и потому он ведет жизнь более духовную и утонченную».[50]

Главным источником богатства Англии в то время были ее выгодные сношения (magnus intescursus) с Фландрией. Она производила шерсть, которая обрабатывалась во Фландрии; Англия для Фландрии была тем, чем теперь служит Австралия для западной части Йоркшира. Лондон был Сиднеем того времени; Гент и Брюгге были тем, чем теперь являются Лидс и Брадфорд.

Так, в общем, шло дело до эпохи Елизаветы. В эту эпоху, около того самого времени, когда началось морское величие Англии, она делается одновременно великой промышленной страной. Промышленность Фландрии погибла во время грандиозной катастрофы – религиозной войны Нидерландов с Испанией. Фламандские фабриканты стали толпами переселяться в Англию и придали новую жизнь промышленности, давно уже сосредоточившейся в Нориче. Тогда начался так называемый норичский период английской промышленной истории, протянувшийся на все семнадцатое столетие. Особенность этого периода состоит в том, что Англия сама обрабатывала свой собственный продукт – шерсть. В это время она не была уже преимущественно производительницей сырья, какой мы ее видим ранее, но и не сделалась еще страной преимущественно обрабатывающей, какой является теперь; она была страной, которая обрабатывала то, что сама производила.

Но современное промышленное величие Англии покоится не только на обрабатывающей промышленности. Ей принадлежит транспортная торговля мира, и потому она является его биржей и деловым центром. Транспортная торговля сделалась достоянием Англии, как великой морской державы. Поэтому, очевидно, Англия не могла пользоваться ею в Средние века, когда еще не была морской страной. Да вряд ли можно говорить о транспортной торговле Средних веков: эта торговля предполагает значительное движение по морям, а такое движение началось только после открытия Нового Света. Ранее торговые операции сосредоточивались в центральных провинциях Западной Европы, в Италии и в имперских городах Германии. Деловыми людьми пятнадцатого века были: Медичи во Флоренции, Фуггеры в Аугсбурге, основатели банка Св. Георгия в Генуе.

Англия Средних веков с точки зрения торговых дел была не передовой, а скорее отсталой страной. Главнейшие коммерческие страны должны были смотреть на нее сверху вниз. Как Англия настоящего времени смотрит на старомодную торговлю и банковую систему государств, подобных Германии и Франции, так должны были смотреть на ее коммерческий мир итальянцы Средних веков. Со своей городской жизнью, широкими деловыми сношениями и ловкими дельцами, они должны были ставить Англию и Францию в разряд старинных земледельческих и феодальных стран, лежащих вне главного течения передовых идей.

Но даже и позже, когда уже произошла великая перемена, вследствие которой Италия и Германия, в свою очередь, остались позади и поток торговых дел вошел в новое русло, Англия заместила их не сразу. Их непосредственной преемницей была Голландия. В течение значительной части семнадцатого столетия мировая транспортная торговля находилась в руках Голландии – Амстердам был мировой биржей. Против голландской монополии Англия борется при Кромвеле и в начале царствования Карла II. Лишь к исходу столетия Голландия начинает проявлять признаки слабости; только теперь Англия получает решительный перевес в торговле.

Сопоставляя все эти факты, мы приходим к заключению, что та Англия, которую мы теперь знаем, – господствующая морская, торговая и промышленная держава, – получила свое начало лишь в новые времена, что эти ее атрибуты проявляются ясно не ранее восемнадцатого века и что семнадцатое столетие является той эпохой, когда Англия постепенно претерпевает метаморфозы. Если же мы спросим себя, к какому времени нужно отнести самое начало превращения, то ответ очень легок и ясен. Это было в век Елизаветы – т. е. эта было как раз в то время, когда Новый Свет начинал оказывать свое влияние на Европу; из этого совпадения эпох яснее всего выступает тот факт, что Англия с самого начала своим новейшим характером и особенностями своего величия была обязана Новому Свету. Не кровь викингов делает англичан повелителями моря, не промышленный дух англосакса делает англичан великими фабрикантами и купцами, но гораздо более специальное обстоятельство, которое начало оказывать свое действие после того, как в продолжение многих веков англичане были народом земледельческим и пастушеским, воинственным и равнодушным к морю.

Школа Карла Риттера много говорила[51] о трех стадиях цивилизации, определяющихся географическими условиями: потамической (речной), которая протекает вдоль рек, талассической (морской), возникающей около внутренних морей, и океанической. По-видимому, эта теория внушена той переменой, которая произошла вслед за открытием Нового Света, когда на самом деле талассическая стадия европейской цивилизации перешла в океаническую. До этого времени торговля держалась Средиземного моря, океан был пределом, границей и отнюдь не широкой дорогою. Правда, на узких северных морях происходил торговый обмен, дававший жизнь Ганзейскому союзу, но Средиземное море было главной квартирой индустрии и цивилизации. Средние века настолько шли по стопам Древнего мира, что в их эпоху Италия, как и раньше, продолжала пользоваться естественными преимуществами по сравнению со странами, лежащими поэту сторону Альп. Франция и Англия значительно подвинулись вперед, но итальянцу пятнадцатого столетия они все еще казались в значительной степени варварскими, интеллектуально провинциальными и второстепенными странами. Это происходило оттого, что на деле они являлись странами внутренними, удаленными от моря, тогда как Италия пользовалась всеми выгодами цивилизующего его значения. Величие Флоренции основывалось на ее шерстяных фабриках, величие Венеции, Пизы и Генуи – на заграничной торговле и владениях; во Франции и в Англии в то время царили феодализм и сельские нравы. Подле итальянских республик Франция и Англия казались Фессалией и Македонией около Афин и Коринфа.

Колумб и португальцы все это изменили – Атлантический океан сменил Средиземное море. С этого момента владычество Италии ниспровергнуто. Отношение между причиной и следствием здесь отчасти затемняется благодаря тем бедствиям, которые одновременно постигают Италию. Случайно политическое падение Италии совпадает с этим моментом. Иноземец перешел через Альпы; Италия сделалась полем в великой борьбе между Францией и Испанией; она была завоевана, раздроблена, порабощена; с того времени слава ее более не возрождалась. Такая катастрофа и ее очевидная причина – иноземное нашествие – не позволяют нам видеть те меньшие влияния, которые могли действовать одновременно в том же направлении. Между тем не подлежит сомнению, что, не случись вовсе нашествия врагов, период упадка Италии наступил бы в то же самое время. Скрытый источник, питавший ее энергию и славу, иссяк благодаря открытию Нового Света. Ее можно бы было сравнить с одним из тех портов Кента, от которых отступило море. Там, где некогда кипели жизнь и движение, должны были неминуемо наступить смерть и тишина, независимо от иноземца, перешедшего через Альпы. Правда, Средиземное море не отступило, но оно раз навсегда утратило тот характер, который имело со времен Одиссея. Оно уже не было больше центральным морем человеческих сношений цивилизации, – главным, если не единственным, морем во всеобщей истории. Случилось, что вскоре после того, как торговля стала охватывать Атлантический океан, она была сметена со Средиземного моря метлой турецкой морской силы. Так, Ранке замечает, что торговля Барселоны, по-видимому, мало пострадала от новых открытий, но что она начала быстро упадать приблизительно с 1529 года вследствие морского преобладания турок, вызванного успехами Барбароссы, союзом Франции с Солиманом и основанием Варварийских владений. Ясно, что европейской цивилизации было предопределено сделаться из талассической океанической.

Результатом было то, что центр движения и интеллектуального преобладания стал переходить на западный берег Европы. Цивилизация снимается с почвы Италии и Германии. Где она развернет свои палатки – это еще неизвестно, но, во всяком случае, далее к западу. Заметьте, как рельефно эта перемена выступает в истории шестнадцатого века. В начале его гений мира сосредоточивается в Италии и в Германии. В первой мы видим золотой век новейшего искусства, соперниками итальянцев являлись только германцы; Микеланджело полемизирует с теми, которые предпочитают maniera Tedesca. Реформация принадлежит Германии. Франция и Англия довольствуются тем, что приветствуют Возрождение и Реформацию. Но в исходе шестнадцатого века мы постепенно замечаем, что цивилизация перекочевывает. Италия и Германия сначала вступают в соревнование со своими соперниками, но слава их уже закатилась, и европеец привыкает постепенно искать великие дела в других странах. В семнадцатом столетии почти все гениальное и выдающееся сосредоточивается в западных морских государствах Европы.

Это были именно те государства, которые боролись между собою из-за обладания Новым Светом. Испания, Португалия, Франция, Голландия и Англия занимают такое же положение на берегах Атлантического океана, какое в древние времена занимали на берегах Средиземного моря Греция и Италия. Теперь эти новые государства начинают проявлять подобное же умственное превосходство. Прозябавшие прежде монотонно в деревнях, они заняты теперь широкими планами завоеваний, проблемами колонизации и торговли. Я уже указал вам, какое влияние эта перемена оказала на английскую нацию. На голландцах она проявила свое влияние столь же резко и притом гораздо быстрее. Первая половина семнадцатого столетия была золотым веком Голландии.

Взглянем на причины, вызвавшие этот подъем благосостояния.

Нидерланды, возмутившиеся против Филиппа II испанского, состояли, как вам известно, не только из семи провинций, образовавших Голландскую республику и составляющих в настоящее время Голландию, но также из тех провинций, которые известны теперь под названием Бельгийского королевства. Эти последние во времена восстания были самыми цветущими провинциями. Они были великим промышленным районом – Ланкаширом Средних веков. Первая группа, голландские провинции, далеко не были так славны. Они составляли приморскую область, занимавшуюся преимущественно ловлей сельдей. Результатом восстания было то, что Испания удержала бельгийскую группу, которая с того времени стала известна под названием Испанских Нидерландов, но ей не удалось сохранить за собою голландскую группу. После нескончаемой войны Испания вынуждена была, наконец, признать ее независимость. Во время этой борьбы благоденствие бельгийских провинций, как я уже указал, пало. Фламандские мануфактуристы выселились и основали шерстяные фабрики в Англии. Обратно приморские провинции, бедные в начале войны, разбогатели к ее концу и сделались первой коммерческой страной в мире. Чем же можно это объяснить? Они лежали на берегу моря, а море являлось путем к Новому Свету. Направив свою энергию на море раньше англичан, они опередили их, война же с испанцами оказалась для них даже выгодной: она дала им доступ к малонаселенной и слабо защищенной американской империи Испании. Мир был изумлен, увидев, что маленькое государство с бесплодной почвой и скудным населением не только успешно отстаивало свою независимость против Испании, но успело в то же время, ведя неравную борьбу, основать великую колониальную империю в обоих полушариях. Вместе с тем тот толчок по пути интеллектуального развития, который море дало всем западным державам, нигде не обнаружился так ясно, как в Голландии. Эта маленькая нация заняла первое место не только в торговле, но и в науках: она приютила Липсиуса, Скалигера и Декарта и произвела Греция, Пита Гейна и Ван-Тромпа.[52]

Это было одним из самых поразительных, пожалуй, даже единственным, столь ярким действием Нового Света. Результаты этого влияния в Голландии не были так громадны, как в Англии: величие Голландии, не обладая достаточно широким базисом, было недолговечно, но зато явления в ней были более внезапны, и связь их с причиной была гораздо яснее.

Таково было влияние Нового Света на Старый. Оно сказывается не только на войнах и политических союзах того времени, но и на экономическом росте и на метаморфозе западных европейских государств. Цивилизация неоднократно подвигалась вперед на фоне великих исторических событий, в которых участвовали подряд несколько поколений. Такова была в Древнем мире война между Европой и Азией; таковы были крестовые походы в Средние века. Таковой же для западных европейских держав является борьба из-за Нового Света. Она более, чем все другое, содействовала тому, что эти именно нации стали во главе умственного прогресса, и Англия обязана своим исключительным величием преимущественно своим успехам на этом поприще.

Я закончу несколькими замечаниями о главных причинах, передавших в руки Англии окончательную победу в этой борьбе пяти государств. Мы уже видели, что Испания и Португалия опередили Англию на целое столетие и что Голландия вступила в борьбу также раньше Англии. Затем почти целое столетие Франция и Англия сражаются между собою за Новый Свет почти с равными шансами. И, однако, изо всех этих держав только одна Англия является в настоящее время обладательницей сильной колониальной империи. Отчего это так?

Недостатки империй Голландии и Португалии приблизительно одинаковы: обе страны строили свое колониальное здание, обладая слишком ограниченным базисом. Причины упадка Голландии очевидны, и о них много говорилось. Правда, она вознаградила себя за бедствия, понесенные ею в продолжение восьмидесятилетней войны с Испанией, создав, как я только что описал, колониальную державу; но затем, когда начались морские войны с Англией, а потом полувековая борьба с Францией, сопровождавшаяся соперничеством на морях с Англией, Голландия начала падать. В начале восемнадцатого столетия она обнаруживает признаки упадка, и после Утрехтского мира Голландия, все еще победоносная, хотя окончательно ослабленная, складывает оружие.

Португальцев постигло другое несчастье. Они с самого начала сознавали недостаточность своих средств и сожалели, что не удовлетворились менее честолюбивыми замыслами – не ограничились приобретениями на северном берегу Африки. В 1580 году им был нанесен удар, которого никогда не испытывала ни одна из ныне существующих европейских держав. Португалия со всеми своими мировыми владениями и торговыми станциями подпала под иго Испании и находилась в подчинении у нее в продолжение шестидесяти лет. За это время ее колониальная империя, перешедшая к Испании, подвергалась нападениям со стороны Голландии и сильно пострадала. Португальские писатели обвиняют Испанию в том, что она со злорадством смотрела на потери Португалии и сделала ее козлищем отпущения. Достоверно то, что восстание 1640 года и основание новой Португалии под домом Браганцы были главным образом следствием этих колониальных утрат. Однако за успех восстания Португалии пришлось расплачиваться своими владениями: она уступила остров Бомбей Англии в вознаграждение за оказанную ей помощь. Новая Португалия не могла уже сравняться с первой – колыбелью принца Генриха, Варфоломея Диаза, Васко да Гамы, Магеллана и Камоэнса, прославивших ее в истории Европы.[53]

Заметим попутно, что и эта страница истории семнадцатого века говорит нам о влиянии Нового Света на Старый: как возвышение Голландии в начале столетия, так и революция в Португалии в середине его были вызваны событиями в колониях.

Что касается неудач Испании и Франции, то было бы нелепо пытаться объяснить их какой-нибудь единичной причиной. Однако нам, быть может, удастся констатировать одну крупную причину, которая в обоих случаях могла более других содействовать тождеству результатов.

Испания утратила свою колониальную империю лишь недавно. Основав ее целым столетием раньше Англии, она удерживала ее без малого целое полстолетия после того, как Англия потеряла свою первую империю. Сравнивая Испанию с Англией, мы видим, что она уступает Англии в том, что раньше этой последней прекратила поиски новых колоний. Причину этого надо искать в странном упадке жизненности, который поразил Испанию во второй половине шестнадцатого века: сокращение населения и расстроенные финансы иссушили в ней всякую силу, а вместе с тем и способность к колонизации.

Во Франции такого упадка мы не замечаем. Франция лишилась своих колоний вследствие целого ряда неудачных войн, так что вам может показаться, что нет нужды углубляться в этот вопрос, что все объясняется военным счастьем. Но мне сдается, что обе державы, то есть и Испания, и Франция, делали одну и ту же политическую ошибку, которая явилась главной причиной их неудач: у обеих было слишком много дел на руках.

Между Испанией и Францией, с одной стороны, и Англией – с другой, существовало основное различие: Испания и Франция были глубоко замешаны в европейских распрях, тогда как Англия всегда находила возможным держаться в стороне от них. Действительно, Англия, как остров, находилась ближе к Новому Свету; она принадлежала ему или, во всяком случае, могла по желанию причислять себя то к Новому, то к Старому Свету. Испания, пожалуй, пользовалась таким же выбором, если бы не ее завоевания в Италии и не роковой брак, сочетавший ее с Германией. В том самом шестнадцатом веке, когда она заводит колонии в Новом Свете, она оказывается вовлеченной в сложные дела Испанской империи, которая была осуждена заранее, так как ее доходы не соответствовали расходам. Она была уже почти банкротом, когда Карл V отрекся от престола, а между тем в то время она могла еще располагать цветущим состоянием Нидерландов. Когда же вскоре за тем она лишилась этих провинций, утратив беднейшую их часть и разорив более богатую, когда она вступила в хроническую войну с Францией, когда после восьмидесятилетней войны с голландцами ей пришлось в течение четверти столетия вести войну с Португалией, – тогда Испания неминуемо должна была впасть в банкротство и политическое одряхление. Эти непосильные тяготы в связи с недостатком индустриальных талантов у испанского народа, темперамент которого воспитался в постоянных религиозных войнах, привели к тому, что нация, которой был дарован новый мир, не сумела воспользоваться полученным даром.

Если мы обратимся к Франции, то еще яснее увидим, что она утратила Новый Свет вследствие своей постоянной раздвоенности между политикой колониального расширения и политикой европейского завоевания. Если мы сравним между собою семь великих войн, бывших между 1688 и 1815 годами, то нас поразит тот факт, что большинство их для Франции были двойными войнами: с одной стороны, Франция вела войну с Англией, а с другой – с Германией. Это результат ее двойственной политики, от которой она сама и страдает. У Англии почти всегда одна цель в виду, и она ведет одну войну; Франция ведет две войны разом, из-за двух различных целей. Чатам, говоря, что может покорить Америку в Германии, показал тем самым, что понял ошибку, которую делала Франция, раздробляя свои силы; он ясно видел, что, субсидируя Фридриха, можно истощить силы Франции в борьбе с Германией и тогда захватить ее беззащитные владения в Америке. Подобным же образом Наполеон раздваивается между Новым и Старым Светом: он имеет в виду унизить Англию и возместить утраты, понесенные Францией в колониях и в Индии, а между тем покоряет Германию и вторгается в Россию. Он утешает себя мыслью, что через посредство Германии нанесет удар английской торговле, а через Россию ему, быть может, удастся пробраться в Индию. Англия так не раздваивается. Раз удалившись из территории Франции в XV веке, Англия оказалась слабо связанной с европейской системой; она не ведет с тех пор хронической войны со своими соседями. Она не ищет императорской короны и не гарантирует Вестфальского трактата. Наполеон своей континентальной системой исключил ее из Европы, и она показала, что может обойтись и без континента. Таким образом, руки у нее были всегда свободны, а торговля неизбежно влекла ее помыслы к Новому Свету. В конце концов это преимущество сделалось решительным. Она не была вынуждена поддерживать европейскую гегемонию, как Франция и Испания; ей не пришлось противостоять чужой гегемонии на своей собственной территории, как пришлось Голландии и Португалии, а позднее и Испании. Ничто не мешало ей, ничто не отвлекало ее от спокойного роста колонизации. Одним словом, из пяти держав, которые состязались за обладание Новым Светом, успех выпал не той, которая с самого начала проявила наибольшее призвание к колонизации, не той, которая превосходила других смелостью, изобретательностью и энергией, а на долю той, которая была меньше всех связана Старым Светом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.