№ 258. Запись разговора по прямому проводу помощника генерал-квартирмейстера штаба Западного фронта Н.В. Соллогуба с состоящим в распоряжении начальника штаба верховного главнокомандующего П.А. Кусонским от 14 ноября 1917 года

№ 258. Запись разговора по прямому проводу помощника генерал-квартирмейстера штаба Западного фронта Н.В. Соллогуба с состоящим в распоряжении начальника штаба верховного главнокомандующего П.А. Кусонским от 14 ноября 1917 года

У апп[арата] полковник Соллогуб. Здравствуйте, дорогой Павел Алексеевич. Простите, что побеспокоил вас, но считаю совершенно необходимым ориентировать вас об обстановке и предупредить, что наш разговор я считаю особо серьезным. Положение в районах фронта ныне следующее: фактически вся власть в штабе фронта находится в руках партии большевиков, опирающейся на реальную силу всего Минского гарнизона, не исключая охранных частей.

Вчера поздно вечером выяснилось, и совершенно неожиданно для меня, для генерала Малявина, для генерала Довбора и Рампона, что генерал Балуев перед уходом с должности подписал приказ по фронту о сдаче им должности подполковнику Каменщикову. Сегодня утром подполковник Каменщиков, опираясь на это и на реальную силу, стоящую за ним, категорически отказался передать должность генералу Ярошевскому, чему я был свидетель, так как генерал Ярошевский не желал говорить с глазу на глаз. Сегодня же утром подполковником Каменщиковым разосланы телеграфные приказания армиям о вступлении в переговоры о перемирии через посредство войсковых комитетов и приказание об установлении в армии выборного начала. Распоряжение главковерха о сосредоточении казачьих частей в районе железных дорог подполковник Каменщиков приказал приостановить исполнением. Все эти телеграммы были отправлены помимо сведения генерала Малявина, моего и генерал-квартирмейстерской части. На телеграфе штаба установлен фактически контроль, и все телеграммы, исходящие из штазапа, независимо от их содержания, до отправления поступают к подполковнику Каменщикову, который уже решает, что можно отправить и что нужно задержать.

Вечером сегодня под угрозой насилия отстранен генерал Малявин. Сегодня же вечером на заседании Военно-революционного комитета постановлено назначить во все отделы штазапа особых комиссаров, обязанность коих будет сводиться к полному контролю переписки, работы и к контрассигнированию всех исходящих бумаг; основанием для последнего Во[ен] ревком выдвинул документы, найденные им у генерала Балуева, которые указывали на ведение им какой-то политики, несмотря на то что генерал Балуев от нее якобы устранился. Штаб 10-й армии безусловно находится в аналогичном положении, а штабы остальных армий почти в таком же или близки к этому. Я уже не говорю про более низшие штабы, которые уже давно работают при тени самостоятельности.

Таким образом, создалось положение, при котором нельзя совершенно гарантировать не только отправление из штазапа каких-либо телеграмм в развитие директив Ставки, но даже нельзя быть уверенным, что мы все телеграммы Ставки получаем; развивать же директивы Ставки совершенно невозможно – такова сущность положения. Передо мною, как старшим в чине в отделе, и перед моими товарищами по отделу стала совершенно определенная дилемма – или уйти всем, или же остаться. При уходе с работы прежде всего мы должны были считаться с полным оставлением фронта в руках людей, совершенно неопытных в управлении, следствием чего несомненно явились бы анархия управления и эксцессы на фронте в отношении командного состава; далее мы считались с полной невозможностью оставить управление на произвол судьбы. С другой стороны, при решении остаться мы считались с необходимостью совершенно устраниться от политической работы и, конечно, безусловно от каких бы то ни было вопросов о вступлении в переговоры о перемирии.

Кроме того, из разговора подполковника Каменщикова и члена революционного комитета с генералом Ярошевским я вывел безусловное заключение, основываясь на словах первых двух лиц, что они решительно не признают Главковерхом Духонина, считают таковым прапорщика Крыленко, и распоряжения генерала Духонина, может, будут исполнять с оговоркой и чрезвычайно условно. Это касается даже чисто оперативных телеграмм, содержание которых, по мнению указанных лиц, противоречило бы занятой ими позиции в отношении перемирия. Кроме того, надо ожидать, что на фронтовом съезде, имеющем быть 20 ноября, предполагается произвести выборы главкозапа. Последние два условия вводили нас в необходимость считаться с возможностью также полной потери оперативной связи со Ставкой и с армиями.

Обсудив создавшееся положение, я и мои товарищи единогласно решили, что оставлять управление фронта в настоящее время преступно, хотя Военно-революционный комитет гарантировал полную свободу выезда лицам, не пожелавшим остаться. Наше решение ныне проводится в жизнь с условием отстранения нас от политики и разговоров о перемирии. Разумеется, мы не могли не считаться и с тем обстоятельством, что нынешнее положение в штазапе и штармах есть положение временное, так как, по нашему глубокому убеждению, разговоры о перемирии будут с немцами затягиваться, но, конечно, никаких реальных результатов не дадут, так как сегодня выяснилось, что Революционный комитет рассчитывает первоначально достичь сравнительного перемирия, затем распропагандировать германскую армию, которая сама потребует мира. По их же мнению, перемирие должно быть заключено не только на Западном фронте, но и на всех остальных фронтах, безусловно, прапорщиком Крыленко. Совершенно ясен тот хаос в управлении, который был бы при возвращении фронта к нормальным условиям жизни, если бы управление перешло бы целиком и технически в их руки.

К этому могу добавить, что имеются частные сведения о приглашении прапорщика Крыленко в Минск для водворения здесь его Ставки. Конечно, такое решение нам было нелегко, и к нему мы пришли лишь после долгого и всестороннего обсуждения и как к единственному средству надежды на изменение в положении. Особенно трудно было решить этот вопрос лично мне, так как вам, Павел Алексеевич, отлично известны мои взгляды на существо происходящего и абсолютное отрицание существующей анархии, что я не задумался в свое время и подтвердить. Иного исхода из положения я не вижу, и я прошу вас категорически ответить мне о том, понятны ли вам наше положение, изложенные вам мотивы и наши действия, преследующие исключительно цели спасения родины, армии и предоставления вам в свое время сохранившегося штаба. Кроме того, я должен сказать, что лично мне приходится считаться с возможностью предложения мне должности наштазапа. Так как последнюю я понимаю как совместную и без всяких условий работу с подполковником Каменщиковым, то я от этой должности категорически откажусь и ее не приму. Вместе с тем я считаю долгом предупредить вас о невозможности нам фактически выполнять все ваши распоряжения (даже все писаря находятся под влиянием и в зависимости от Революционного комитета), почему я прошу вас во избежание недоразумений и для успешности нашего плана по возможности уменьшить число ваших директив, особенно неоперативных, и, если можно, выбирать из них те, которые мы сможем провести в жизнь. В свою очередь оперативная связь со Ставкой будет нами сохранена до последней возможности, так как, конечно, мы [нрзб] возможности.

Я должен добавить, что все действия отдела и мои, как генерал-квартирмейстера, находятся в полном согласии и связи с французской военной миссией и генералом Довбор-Мусницким. Генерал Рампон и его миссия определенно заявили мне, что они остаются при штазапе лишь до тех пор, пока угенкварзапа функционирует в нынешних условиях. Я должен свидетельствовать чрезвычайную моральную поддержку, которую оказывают мне и всем моим товарищам французские офицеры и Довбор-Мусницкий. Генералы Рампон и Довбор ежедневно бывают у подполковника Каменщикова и осведомляют его и меня об обстановке, так как пока никаких личных докладов по отделу подполковнику Каменщикову не делалось, и при необходимости их делать я их до крайности ограничу.

Как резюме нашего разговора – мы фактически моральные пленники. Мы считаем, что исход из этого положения может дать только время и немец, который откажется заключить перемирие. Повторяю: я категорически прошу вас высказаться по всему мною изложенному. 14 ноября 1917 года, 3 часа 20 минут.

[Соллогуб]. Добавлю: я разговариваю из совершенно нейтрального места (не штаба), почему мой разговор имеет особо секретный характер, и возможно, что в будущем я не буду иметь возможности говорить так открыто и прямо. Соллогуб. Сердечно приветствую вас.

[Кусонский]: Отлично сделали, что вызвали меня к аппарату, так как вы сообщили новые факты, отсутствовавшие в телеграмме Бориса Семеновича [Малявина], посланной им два часа тому назад. Ставка во главе с главковерхом ясно учитывает…

[Соллогуб]: Простите, что я вас перебью: лично я считаю и мои товарищи разделяют мой взгляд, что оценка положения, сделанная вчера Борисом Семеновичем, отличается большим оптимизмом, чем это дает право считать действительность. Простите, продолжайте.

[Кусонский]: Ясно учитывает создавшееся в Минске тяжелое положение, но, зная обстановку в целом, считает посылку казачьих или иных частей, как предлагал Малявин, с целью окружения Минска, не отвечающей моменту.

[Соллогуб]: В данном случае я и мои товарищи разошлись с Борисом Семеновичем и считаем, что предложенная им мера цели не достигнет, осложнит положение и произведет необычайное озлобление на фронте, ведь вопрос поставлен о мире. В представлении солдатской массы уже якобы ведутся переговоры и необходимо дать положению разойтись естественным образом. Прошу продолжать.

[Кусонский]: Так считаем и мы. Ваше и господ офицеров решение остаться на посту всецело приветствуется и вам рекомендуется со всем мужеством отстаивать занятое вами положение и принимать все меры, чтобы удержать в своих руках оперативно-техническую часть. Мы тоже смотрим на создавшееся положение как на временное и считаем, что кризис, притом для нас благоприятный, весьма близок: после полуночи Крыленко сообщил главковерху, что немцы, приняв трех парламентеров, сообщили, что им будет дан ответ сегодня, 14 ноября, в двадцать часов, мы не сомневаемся, что этот ответ дискредитирует Крыленко. Комиссарверх достаточно изругал его по аппарату и определенно заявил, что ни Ставка, ни комиссариат, ни Общеармейский комитет, ни гарнизон Могилева, ни Могилевский совдеп не признают самозванца. Повторяю: ваше положение, особенно теперь, совершенно ясно, и в дальнейшем при отдаче распоряжений мы его будем учитывать. Ответил ли я на все ваши вопросы?

[Соллогуб]: Благодарю вас. Я считал совершенно необходимым дать вам действительную, реальную обстановку. Я и мои товарищи необычайно довольны, что наша точка зрения совпала с точкой зрения Ставки, и эта солидарность придает мне и им новые силы, столь необходимые при нашем, скажу прямо, ужасном и тягостном положении. Согласитесь с тем, что мы пошли на известный компромисс с собою лишь из чувства долга перед Россией и армией и повинуясь трезвому разуму. Вполне возможно и даже вероятно, что с сегодняшнего дня мне придется иметь уже лично дело с подполковником Каменщиковым, впрочем, он совершенная пешка и всем распоряжаются два-три лица, безусловно умных и интеллигентных.

[Кусонский]: Вопрос? Генерал Духонин просит передать его сердечную признательность генералам Рампону, Довбор-Мусницкому, Малявину и вам. Я же от лица Ставки позволю себе передать привет всему вашему штабу, душою с вами. Кусонский.

[Соллогуб]: От лица всех моих товарищей и своего прошу передать благодарность генералу Духонину за оценку нашего решения. Примите такую же благодарность и вы. Должен предупредить, что в дальнейшем некоторые сведения от моего имени и вскользь будут сообщаться генералу Ля-Верн генералом Рампоном (я сижу совместно с французской миссией). Примите мой самый сердечный и, возможно, временно прощальный привет. Обнимаю вас и крепко жму руку. Поверьте, что работа будет идти в соответствии с нашим решением. Желаю всего лучшего, до свидания. Соллогуб.

[Кусонский]: Всего самого наилучшего. Крепко жму вашу руку.

(ЦГВИА, ф. 2003, оп. 10, д. 196, л. 11–26. Телеграфная лента. Приводится по: Октябрьская революция и армия. С. 116–120.)