Глава 9 Легкие победы уходят в прошлое
Глава 9
Легкие победы уходят в прошлое
«Судя по всему, мы готовы упустить уникальный шанс взять Москву и завершить эту войну. Чутье подсказывает, что здесь что-то явно не так. Я никогда не мог понять, отчего планы так внезапно изменились».
Немецкий солдат
Самая длинная кампания
В тот же день, когда группа армий «Центр» доложила о том, что кольцо окружения под Смоленском окончательно замкнуто, ее командующий получил новую директиву фюрера, ошеломившую и расстроившую его. В своем дневнике фон Бок печально констатирует: «В данный момент части армии рассеяны по обширной территории». Уведомили его до полудня 24 июля 1941 года.
«…моя группа армий окажется разодрана на три части: одна группа сил с танковой группировкой Гудериана будет развернута на юго-восток к группе армий «Юг» (Рунштедт), одна группа без танковых сил направлена на Москву, 1-я танковая группа Гота должна быть повернута на северо-восток и переподчинена группе армий «Север» (Лееб)».
Для опытного командующего, неуклонно следовавшего выполнению единой задачи, подобное разделение сил было возмутительным проявлением дилетантизма в вопросах стратегии. Разрыв между директивой и реальностью был изначально заложен в плане «Барбаросса». Рассогласованность оперативного и тылового планирования проистекала из чисто идеологических установок фюрера, что, дескать, «одного хорошего удара хватит, чтобы Советский Союз развалился, как карточный домик». Изданная в декабре 1940 года директива № 21 представляла собой самое общее описание предстоящих операций. Она предполагала выход германских войск на линию Архангельск — Астрахань — своего рода пограничный барьер между европейской и азиатской частью России. В плане отсутствовала единая стратегическая цель, зато были определены три первостепенных задачи: овладение углем и сталью Донбасса на юге, столицей СССР Москвой — на центральном участке фронта, и Ленинградом — на северном. Для выполнения каждой задачи выделялось по одной группе армий, располагавшей ударным танковым кулаком. Как правило, не бывает такого плана, который в процессе выполнения не подвергался бы изменениям, и сложнее всего при этом не упустить из виду главное.
В начале августа 1941 года фюреру и ОКВ предстояло принять беспрецедентные по важности решения. Ни одна из предыдущих кампаний не затягивалась столь надолго, как эта. Обер-ефрейтор Эрих Куби из 3-й моторизованной дивизии вспоминает, как один унтер-офицер из пехоты больно огорчался, что «мы не несемся сломя голову вперед, как в Польше или во Франции, стало быть, в 5 недель нам явно не управиться». Блицкриг в Западной Европе и Скандинавии продлился полтора месяца, Польшей овладели за 28 дней, Балканами — за 24, а Крит стал немецким уже 10 дней спустя.
2 августа был перейден водораздел — истекли 5 недель. Вермахт успел привыкнуть к победам, пусть ценой внушительных потерь, но зато победам скорым. Если отвлечься от пропагандистской шумихи, никто из рационально мыслящих людей в рейхе всерьез не верил, что с Россией можно покончить за те же 6 недель. Однако темп наступления замедлился. В ставке фюрера все чаще проявляли нерешительность. Нет, внезапный удар вермахта получился сильным, но не сокрушительным.
Генерал Гальдер в своем военном дневнике не упоминает о психологическом барьере в 6 недель, первоначально отведенных на кампанию в России. Он лишь отмечает «сложную» ситуацию с обувью и обмундированием, он пишет о необходимости доставки зимнего обмундирования, о замене износившейся за лето матчасти, о необходимости пополнения частей личным составом — с некоторых пор потери превышали пополнение. Так, группа армий «Юг» получила пополнение лишь 10 000 человек, вместо 63 000 выбывших, потери групп армий «Центр» и «Юг» составили 51 и 28 тысяч соответственно.
После полутора месяцев кампании генерал-фельдмаршал фон Бок досадовал по поводу сложностей с запиранием Смоленского котла. «Наши силы удерживать кольцо почти на исходе», — писал он. А всего лишь год назад во Франции… Фон Бок отмечает и первые признаки разрушительного нервного напряжения, «…скверно и то, что нервы у облеченных немалой ответственностью лиц также начинают пошаливать…» Победа близка, но какова будет ее цена? Всем ясно, что обойдется она недешево. «Поездка в 8-й и 5-й армейские корпуса. И один, и другой понесли серьезные потери, в особенности по части офицерского состава, но присутствует гордость достигнутыми успехами», — с удовлетворением отмечает фон Бок.
Немецкого солдата теперь занимала не столько победа, сколько тяжелый и долгий путь к ней. 19 августа один солдат 35-й пехотной дивизии писал домой:
«Сегодня воскресенье, но разве здесь отличишь один день от другого. Мы снова продвинулись вперед километров на 50 юго-восточнее. Сейчас мы — часть армейского резерва. Самое время отодвинуть нас в тыл — мы только в нашей роте потеряли 50 человек. Так больше нельзя — мы просто не выдержим. У нас обычно на противотанковое орудие приходится четверо, но вот два дня назад в одном серьезном бою приходилось управляться вдвоем, потому что остальных двоих наших ранило».
Германский офицер с интересом рассматривает снаряд 76-мм пушки танка Т-35
Затяжка кампании вызывала неприятные ассоциации с армией Наполеона. Некий ефрейтор из транспортного батальона писал: «Если мы увязнем тут на зиму, ничего хорошего от русских нам ожидать не следует». Другой солдат из группы армий «Центр» 20 августа сетовал: «Потери жуткие, не сравнить с теми, что были во Франции». Его рота, начиная с 23 июля, участвовала в боях за «танковую автостраду № 1». «Сегодня дорога наша, завтра ее забирают русские, потом снова мы, и так далее». Победа уже не казалась столь недалекой. Напротив, отчаянное сопротивление противника подрывало боевой дух, внушало отнюдь не оптимистические мысли.
«Никого еще не видел злее этих русских. Настоящие цепные псы! Никогда не знаешь, что от них ожидать. И откуда у них только берутся танки и все остальное?!»
Унтер-офицер Вильгельм Прюллер из моторизованного полка, присланного в поддержку 9-й танковой дивизии (группа армий «Юг»), на исходе шестой недели кампании вынужден был собрать в кулак все свое мужество и веру в скорую победу — 4 августа его батальон потерял четверых офицеров, а всего 14 человек убитыми, 47 ранеными и двоих пропавшими без вести. И это всего за сутки!
В Темовке его капитан был убит выстрелом в голову в двух шагах от Прюллера. В тот же день погиб и близкий друг Прюллера Виммер из соседней роты. «От души соболезную его жене», — запишет Прюллер в дневник, — к тому же ей рожать в октябре». Виммер, по словам Прюллера, вообще был «занятный парень», он непоколебимо верил в то, что «с ним никогда и ничего не случится». Не повезло и еще одному другу Прюллера, Шоберу. «Осколок мины вошел в голову чуть ниже левого глаза, он погиб на месте». За пару мгновений до этого на месте Шобера находился Прюллер, но вовремя отошел. Кроме того, в этом злополучном месте погибли еще трое бойцов роты, которых Прюллер хорошо знал. А всего за пять недель кампании их батальон потерял 350 человек. Год назад в это же время они праздновали победу над Францией. Прюллер далее пишет:
«В 10 часов вечера я лег, усталый как собака. Какой жуткий день! Но мне вновь повезло. Сколько же еще будет так везти?»
Опасения фон Бока по поводу того, что «в данный момент части армии рассеяны по обширной территории», отражали небывалые размах и продолжительность кампании. В 1939 году в Польше длина линии фронта колебалась от 320 до 550 километров. С эшелонированием в глубину 41 пехотной и 14 танковых дивизий не было, и кампанию удалось завершить уже 28 дней спустя. Весной 1941 года в Югославии и Греции воевали 33 дивизии, из них 15 танковых и моторизованных. Вести наступление приходилось на узких участках, но глубина достигала местами 1200 километров. 24 дня спустя кампания завершилась. Май 1940 года стал пробным камнем вермахта. Три армейских группировки, насчитывавшие 94 дивизии, включая 10 танковых и 46 остававшихся в резерве, наступали на фронте длиной в 700 километров через Бельгию, Голландию и Францию. Спустя 6 недель кампания была триумфально завершена. Но весь предшествующий опыт, все предыдущие операции не идут ни в какое сравнение с тем, чего потребовала от нас кампания в России.
Замена пробитого на русской дороге колеса. Вероятнее всего, автомобиль принадлежит к дивизии войск СС «Мертвая голова»
Предусмотренная планом «Барбаросса» длина линии фронта в 1200 километров растянулась в течение полутора месяцев до 1600 километров. На сей раз в распоряжении вермахта было 139 дивизий. Кроме того, в России пришлось задействовать больше танковых и моторизованных соединений, чем во Франции, но не следует забывать, что 19 танковых дивизий «съежились» по численности. К концу осени 1941 года длина линии фронта увеличилась чуть ли не втрое и включала теперь Карельский полуостров и территорию бывших стран Балтии, растянувшись почти на 2800 км от Белого до Черного моря. С самого начала кампании в России серьезную проблему представляло ориентирование на местности и отсутствие нормальных дорог. Макс Кунерт, унтер-офицер кавалерии, едва перейдя границу Советского Союза в июне месяце, заявил:
«Приходилось быть очень и очень внимательным, чтобы не сбиться с дороги… Здесь дорог в европейском понимании нет и в помине, а просто проселки от гусениц наших танковых и других колонн».
Казалось, эта необъятная территория поглотит, растворит наступавшую германскую армию. «Я следовал только по компасу, — комментирует Кунерт, — периодически сверяясь с номерными знаками и эмблемами нашей дивизии на грузовиках, следовавших в восточном направлении». Чтобы уяснить себе длину фронта, следует помнить, что одна дивизия в состоянии эффективно контролировать лишь 10-километровый его участок. Таким образом, длина фронта в 2800 км требовала наличия 280 дивизий! А их даже теоретически было 139. Такие обширные естественные преграды, как Припятские болота и Карпаты, в значительной мере ограничивали маневренность войск. На самом деле боеопасными были всего лишь 1000 километров фронта, да и то не везде. Продвигавшиеся по ужасным дорогам немецкие дивизии в состоянии были эффективно контролировать полосу территории шириной не более 3 километров. Большинство боевых соединений предпочитало эшелонирование в глубину при наступлении на относительно узких участках фронта. Как известно, немцы предприняли удар по трем расходящимся направлениям, что означало отрыв частей и соединений от жизненно важных путей войскового подвоза по мере углубления в территорию России, а также необходимость оставлять часть сил в тылу для разгрома окруженных сил противника. Таким образом, с продвижением вперед глубина фронта удваивалась, а длина утраивалась, и при длине линии фронта в 2800 км глубина его составляла 1000 километров. Сам выбор цели становился проблемой. Если русский колосс не рухнет от нанесенных ударов, необходимо нанести ему довершающий смертельный укол рапирой. Другими словами, возникала необходимость пересмотра прежних средств достижения победы.
Средства достижения победы
Поскольку прогнозируемое скорое крушение России явно затягивалось, Адольфу Гитлеру и его генералитету пришлось, по мере овладения этой бескрайней территорией, решать массу нелегких задач. Один оказавшийся на Украине армейский фоторепортер писал: «У нас нет больше карт, и, продвигаясь на восток, приходится рассчитывать лишь на компасную стрелку». Здесь не было ни дорожных указателей, как и дорог в строгом смысле, ориентиров тоже, так что передвижение по украинским степям было делом отнюдь не легким. Патрули и высланные вперед дозоры просто-напросто узнавали направление у местных жителей — как правило, женщин или стариков. Отсюда масса хлопот с планированием и взаимодействием, отсюда бесконечные блуждания по необъятным просторам.
11 августа генерал Гальдер признал, что «…колосс — Россия, который сознательно готовился к войне, несмотря на все затруднения, свойственные странам с тоталитарным режимом, был нами недооценен». Хозяйственные и военные возможности русских недоучтены. «К началу войны мы имели против себя около 200 дивизий противника. Теперь мы насчитываем уже 360 дивизий противника». И хотя упомянутые дивизии в качественном отношении сильно уступают немецким, и командование никуда не годно, но «…даже если мы разобьем дюжину таких дивизий, русские сформируют новую дюжину». В результате немецким штабам пришлось столкнуться с массой проблем, пытаясь привести в соответствие победы и затраченные для их достижения усилия. Какими все же твердолобыми оказались эти русские. Трудно их понять. Сегодня они готовы умереть, сражаясь до последнего патрона, а завтра тысячами сдаются в плен. Все наши победы, при внимательном рассмотрении, почти что пирровы.
Внезапное решение Гитлера сменить направление главного удара на той стадии кампании нередко рассматривается исключительно с современных позиций, когда, зная последствия этого решения и исход самой войны, нетрудно увидеть все просчеты. Но ни он, ни его генералитет подобными возможностями заглянуть в будущее не обладали. Мнение одной части генералитета сводилось к тому, что вермахту следует напрячь все силы для достижения одной-единственной цели. Генерал-фельдмаршал фон Бок, его танковые группы, его командующие армиями — фон Клюге, Гудериан и Гот — безоговорочно поддерживали в этом и фон Браухича, и верховное главное командование вермахта, и начальника штаба вермахта Гальдера, считая, что целью должна быть Москва и только Москва. Гитлер же, упорствуя в своей неправоте, полагал сосредоточить силы на двух направлениях — северном, где целью объявлялся Ленинград, и южном с целью овладения Украиной. А Москва, дескать, и сама неизбежно падет от фланговых ударов. Гитлер всеми силами пытался обосновать свое решение, ссылаясь на очень многие авторитеты. Директива фюрера № 33 от 19 июля содержала общие указания будущих операций. У фон Бока и его группы армий «Центр» срочно изымались обе его танковых группы — 3-я под командованием Гота и 2-я под командованием Гудериана, — их планировалось использовать у фон Лееба и Рунштедта для наступления на Ленинград и Киев. Это решение Гитлера вызвало настоящую бурю дебатов в германском генштабе, едва не приведя к серьезному расколу в рядах генералитета («19-дневное междуцарствие») в период с 4 по 24 августа. 7 августа фюрером была издана директива № 34А, когда ОКВ и ОКХ, то есть Йодлю и Гальдеру, все же удалось убедить Гитлера продолжить наступление на Москву. Но это решение было уже три дня спустя отменено, когда новая вспышка активности русских под Ленинградом повергла в страх Гитлера и тот распорядился о переброске на север в распоряжение фон Лееба 3-й танковой группы Гота. Гитлер решился нанести удар в южном направлении, по Киеву. И это решение не смог поколебать даже страстный призыв Гудериана, примчавшегося в Растенбург на совещание 23 августа, бросить все силы на Москву. Гитлер, которого поддерживали начальник штаба Верховного главнокомандования вооруженными силами фельдмаршал Кейтель, а также начальник оперативного управления Верховного главнокомандования вооруженными силами Йодль и адъютант Гитлера Шмундт, назидательно изрек: «Мои генералы понятия не имеют о военной экономике». Фюрер пытался оправдать наступление на южном направлении необходимостью быстрого захвата Украины. С расположенных в Крыму аэродромов русским ничего не стоит подвергнуть бомбардировке районы нефтедобычи в Плоешти, столь важные для Германии. Поэтому русских в этом регионе необходимо было нейтрализовать.
Штурм Линии Сталина в районе Киева. На щите, который немецкие солдаты собираются показать советским пулеметчикам, написано: «Ви Ходт. Ваш будет Живо»
Украинцы встречают своих «освободителей». Пройдет не так уж много времени, и в спину немцам будут стрелять даже самые ярые националисты
Три недели спустя немецкие войска продолжили кровопролитное наступление на юг. Первейшей задачей было покончить с Киевом, а уж потом еще до наступления зимы вплотную заняться Москвой. Русские, готовившиеся встретить противника на московском направлении, явно растерялись, убедившись, что Гитлер решил повернуть на юг. Все разногласия о важности наступления на Москву приобрели несколько иной оттенок в свете осознания того, что противник готов сражаться до конца, невзирая ни на какие потери. Какие же условия для одержания победы выдвигались на первый план в связи с появлением этого, ранее не предусматриваемого сценария войны? Способом выхода из тупиковой ситуации могли стать как захваты городов, но это, скорее, из области политики, или же захват как можно большей территории неприятеля, что означало подрыв его экономики. Но подрыв экономики никогда всерьез не рассматривался как средство скорого и победоносного завершения войны. Заручиться поддержкой населения оккупированных территорий, мера, весьма положительно зарекомендовавшая себя еще в Первую мировую войну, никогда всерьез не учитывалась Гитлером вследствие ее явной неприемлемости с идеологической точки зрения. С полным и окончательным разгромом Красной Армии по-прежнему не клеилось. Иными словами, не срабатывал ни один из стратегических приемов. «Колыбель революции», Ленинград выглядел для Гитлера соблазнительно. Иначе и быть не могло, поскольку Гитлер представлял собой законченный партийно-идеологический тип, неоправданно большое внимание уделявший сокрушению всякого рода символов могущества враждебного ему режима. А между тем лейтенант танковых войск Ф.-В. Кристианс вспоминает, что жители Западной Украины тепло приветствовали их части в самые первые дни войны. «Нам подносили не только хлеб-соль, но и фрукты, яйца. Они видели в нас освободителей». Но порыв энтузиазма населения оккупированных территорий никогда в расчет не принимался. Подобные скрытые тенденции и не выраженные явно настроения явно не вписывались в контекст блицкрига, ибо не имели чисто военного значения. В конце концов, рейх намеревался и украинцев превратить в рабов себе во благо, как и русских. К тому же с переносом главного направления на юг открывалась возможность разделаться с силами русских, сосредоточенными в образовавшемся в линии фронта выступе на запад, устроив им Канны. Вот это будет удар, от которого им уже не оправиться! Решение Гитлера стало сущей мукой для ОКХ. Гальдер не скрывал досады:
«Я считаю, что положение ОКХ стало нетерпимым из-за нападок и вмешательства фюрера. Никто другой не может нести ответственность за противоречивые приказы фюрера, кроме него самого. Да и ОКХ, которое теперь руководит победоносными действиями войск уже в четвертой военной кампании, не может допустить, чтобы его доброе имя втаптывали в грязь».
Но, с другой стороны, ОКХ и само стало жертвой собственной самонадеянности. Все больше углублялась пропасть между желаемым и действительным, уподобляясь таковой между фронтом и тылом. Офицеры вышестоящих штабов имели весьма приблизительное представление о сложностях, с которыми ежечасно приходилось сталкиваться фронтовикам. Перебранки по вопросам предоставления резервов и всего необходимого, без чего не могла нормально существовать и действовать армия, продолжались. ОКВ и ОКХ явно возгордились вследствие идущих непрерывным потоком победных донесений. Не приходилось удивляться тому, что настоятельные просьбы командующих танковыми клиньями авангарда попросту игнорировались. Но, вопреки жалобам на нехватку буквально всего, немецкий солдат выживал и даже побеждал.
Фронтовые младшие офицеры и солдаты критиковали смену главного направления, но это мало что меняло. В конце концов, в первую очередь их интересовали не стратегическая заумь, а возможность уцелеть и хоть как-то приспособиться к нелегким условиям, в которых приходилось действовать. Немецкий солдат был приучен к внезапным переменам. И воспринимал их довольно равнодушно — фюрер и «начальство наверху» «знали, что делают». Были случаи, когда именно смена направления главного удара способствовала более скорому завершению кампании, как, например, во Франции или на Крите. Немецкий солдат привык безоговорочно повиноваться.
Майор Бернд Фрейтаг фон Лорингхофен вспоминает о возвращении Гудериана после знаменательного совещания в ставке фюрера в Растенбурге 23 августа и неудачной попытке генерала уговорить фюрера продолжить наступление на Москву. «Мы все были поражены и расстроены, — говорит фон Лорингхофен, — …когда Гитлер сумел переубедить его в том, что сейчас куда важнее наступать на юг, на Украину». Гауптман Александр Штальберг тоже был весьма удивлен, узнав, что 12-й танковой дивизии предстоит наступать на ленинградском направлении.
«Шоком для всех стала новость о том, что нам предстоит прервать наступление на Москву и повернуть на Ленинград. Что это за новая стратегия? Сразу же возникли слухи о том, что решение это принято на самом верху и исходит от самого Гитлера».
И всего пару дней спустя «все стало окончательно ясно» с 12-й дивизией. «Москва утратила приоритетность, сначала мы должны были овладеть Ленинградом». После войны майор Бернд Фрейтаг фон Лорингхофен заметил, что «это решение трудно понять с позиции сегодняшнего дня». И, размышляя, добавляет:
«Не следует забывать о жесткой иерархии того времени, о четком осознании необходимости наличия бесперебойно функционирующей командной цепочки. И в той обстановке было крайне тяжело предлагать всякого рода альтернативные решения».
И обсуждение приказа фюрера сменить направление главного удара не могло стать предметом для дискуссий. «Это было невозможно в принципе», — считает фон Лорингхофен.
Некоторые из ветеранов русской кампании уже после войны обсуждали эту проблему в своих публикациях. Артиллерист Вернер Адамчик, узнав о том, что его подразделению предстоит марш на Ленинград:
«…взглянул на карту России. Расстояние от Смоленска до Ленинграда составляло около 600 км. С другой стороны, расстояние от Смоленска до Москвы равнялось 400 км… Не приходилось сомневаться, что русские, надумай они помешать нам добраться до Москвы, были бы разгромлены. Что-то подсказывало мне, что упускать такой уникальный шанс, как взятие столицы противника, никак нельзя. Я никогда не понимал, что нас могло заставить изменить первоначальный план».
Лейтенант Генрих Хаапе из 18-го пехотного полка (группа армий «Центр») того же мнения на этот счет:
«У нас за плечами был 1000-километровый бросок из Восточной Пруссии. Тысячу километров менее чем за 5 недель. Три четверти мы уже прошли, осталось всего ничего. Еще неделя, и мы были там».
Потом наступила непонятная пауза, приказов продолжить марш не поступало до самого «30 июля, когда пришло совершенно необъяснимое распоряжение оборудовать оборонительные позиции».
Во многих публикациях послевоенных лет прослеживается мысль о том, что пресловутые разногласия в генштабе в период 4-24 августа могли повлиять на исход всей войны, предотвратив поражение Сталина. Ничего подобного, разумеется, не отыщешь в военных дневниках и солдатских письмах домой той поры. Солдаты лишних вопросов не задают и приказов не обсуждают. И почти во всех письмах присутствует одна тема — лишь бы эта война поскорее закончилась. И если для этого нужно сменить направление главного удара — да будет так!
Немецким солдатам все чаще приходилось окапываться и отбивать советские контратаки
Оптимизма поубавилось с осознанием того, что кампания неумолимо затягивается. «Если дальше будут наступать такими темпами, — писала одна домохозяйка на фронт, — тогда крушение России не за горами». 8 августа один обер-ефрейтор заявил, что «поскольку… грядет нешуточная битва за колыбель большевистской революции, мы выступаем на Ленинград». И, несмотря на ожесточенное сопротивление «отъявленных коммунистов», несмотря на дожди и грозы, наступление «им не остановить». Другой ефрейтор, уже из группы армий «Юг», писал 24 августа: «Враг упорно оборонял свои позиции, но тщетно, ему пришлось с большими потерями отступить». Куда более беспокоил приказ о переходе на центральном направлении к обороне, нежели о повороте сил для нанесения удара на южном. «Я уже сыт по горло этим Советским Союзом», — заявляет унтер-офицер из 251-й пехотной дивизии.
«День и ночь мы вынуждены были ютиться в землянках, защищаться от шрапнели. В окопах воды по колено, кругом вши и всякая другая дрянь».
Такое уже бывало и раньше. В 1917-м. Еще один ефрейтор из 256-й пехотной дивизии досадует: «…в прошлом году было куда легче, тогда, в начале июля, когда закончилась война с Францией и когда понемногу стали отпускать по домам». Во всех письмах красной нитью проходит мысль — поскорее покончить с этой войной, тогда и шансов выжить будет больше. Бернгард Риттер, 24-летний рядовой мотопехотной дивизии, попытался примириться с травмирующими психику условиями войны, выразив сокровенные мысли в своем дневнике. 19 августа он писал:
«Куда бросит нас эта война завтра? Как все будет? Хочется надеяться, что скоро грянет решающая битва, и мы будем в ней участвовать».
Риттер, как и многие другие фронтовые солдаты, силился избавить себя от боли утраты своих товарищей ради сохранения эмоционального равновесия. Это было нелегко. Риттер упоминает о двух могилах близких друзей, они похоронены тут же, в ближнем тылу. Еще недавно все тряслись в одном и том же кузове. А теперь мы уйдем дальше, а эти две могилы останутся. «Одна из нехитрых истин, которым нас учит война, — продолжает Риттер, — что в них похоронена какая-то часть и тебя самого».
Гаральд Генри, все еще преодолевающий все тяготы форсированного марша в составе группы армий «Центр», писал 18 августа:
«Не будет преувеличением сказать, что «и собака бы такой жизни не вынесла», если иметь в виду те условия, в которых мы тут пребываем. Целыми днями мы и в дождь, и в солнце зарываемся поглубже в землю…»
Четыре дня спустя он сочинил еще одно письмо. Это было как раз в период свары в генералитете, вызванной обсуждением вопроса о смене направления главного удара. «Вчера был день, настолько кровопролитный, со столькими трупами, со столькими ранеными, с таким громом орудий, что я и описать его не в силах». Потери личного состава в подразделении, где служил Генри, были весьма серьезны. «Погиб старик Грабке, унтер-офицер, и еще несколько моих друзей, — грустно отмечает он. — Это просто чудо, что я остался жив в этом аду, и что меня даже не зацепило». Так что, разногласия по поводу избрания направления главного удара и прочие стратегические премудрости не здорово волновали личный состав. В отличие от извечного вопроса: как выжить и завтра. Солдаты и их домашние от всей души желали одного — чтобы эта бойня поскорее кончилась. «А что, с русскими еще не покончили?» — вопрошает одна мамаша в письме сыну на фронт:
«Мы надеемся, что хоть ты развеешь наши сомнения. Мой дорогой сынок! Может, ты все же отыщешь клочок бумаги, чтобы дать о себе знать. Вчера пришло письмо от Йоза. У него все хорошо. Он пишет: «Раньше мне ужасно хотелось поучаствовать в наступлении на Москву, но теперь я был бы рад выбраться изо всего этого ада».
Возница армейского обоза пишет письмо домой
Немцы явно недооценили своего противника. Неспособность покончить с этим пошатнувшимся от удара, но не желавшим упасть замертво врагом и подвигала на стратегические импровизации. Судя по всему, никому не приходило в голову чудодейственное решение, позволившее бы победоносно закончить эту войну. Солдаты полагали, что это святая обязанность генералов, те, в свою очередь, норовили спихнуть решение на Гитлера. Налицо была неспособность провести границу между «русским» и «советским». Гитлер не сомневался, что именно «загнивающая» большевистская идеология обусловит скорый крах СССР. И он, и его ближайшее окружение склонны были применять категории 1917 года к исходу и этой кампании. А между тем куда уместнее было бы обратиться к памяти Наполеона Бонапарта.
Бесспорно, созданный в 1812 году прецедент подходил куда больше. То, что Россия не сдалась Наполеону даже после падения Москвы, в преддверии зимы, не могло ускользнуть от внимания Адольфа Гитлера. Представляется спорным утверждение, что, дескать, с утратой Москвы сталинский режим неизбежно пал. В своем знаменательном обращении к народу 3 июля 1941 года Сталин взывал к «матери России», иными словами, апеллировал к национальным святыням. Григорий Токарев, бывший офицер царской армии, преподававший в одной из московских военных академий, вспоминает нелегкие дни лета 1941 года:
«Именно тогда прозвучал призыв к нашим патриотическим чувствам. К традициям Бородино. Именно под Бородино потерпел сокрушительное поражение Наполеон. И эти внезапно пробудившиеся чувства и помогли объединить народ».
Демонтаж оборудования подлежавших эвакуации на восток, где их не могло достать люфтваффе, заводов и фабрик никак не связывался с возможным падением Москвы. Когда в начале июля фронт располагался всего в 80 км от Витебска, от 2 до 5 тысяч рабочих и работниц текстильной фабрики «Флаг индустриализации» были переброшены в Саратов, на несколько сотен километров на восток. Пока ехали, их состав не раз бомбили, и вскоре все узнали, что их родной город захвачен немцами.
Стойкость, с которой русские удерживали оборону, ничуть не убавлялась. Единственным средством достижения победы, как подсказывала логика, было разделение армий. Наступление на южном участке, на котором так настаивал Гитлер, сулило гигантскую по своим масштабам операцию по окружению группировки русских — несколько армий, и их разгром. Тут уж поневоле напрашивались параллели с блестящей победой, одержанной Ганнибалом над Римом в 216 году до н. э.
Улицы Пскова в день вступления в него немцев
Группа армий «Север» под командованием генерал-фельдмаршала фон Лееба ускорила темпы наступления вдоль побережья Балтики, в то время как группа армий «Центр» завершила уничтожение сил противника в кольце окружения под Смоленском. 4-я танковая группа генерала Гёпнера в составе трех танковых и трех моторизованных дивизий, составлявших ударный клин, с фланга поддерживалась 28-й армией Кюхлера, а справа 16-й армией генерал-полковника Буша. Форсирование Западной Двины свидетельствовало о прорыве «линии Сталина», идущей вдоль прежней границы с Латвией. 1-я танковая дивизия вышла к Острову 4 июля. Три дня спустя пал Псков, что открывало путь к Ленинграду по железной дороге. В этом наступлении не присутствовали блестящие примеры окружения группировок противника, ибо, в отличие от группы армий «Центр», танковым силам фон Лееба с самого начала приходилось действовать на сложной и непривычной местности — озера, леса, реки. Но даже в этих условиях к середине июля были взяты Сольцы и Новгород, что позволило самой немногочисленной группе армий выйти к реке Луга, последнему препятствию на пути к Ленинграду. Группа армий «Север» в ходе наступления прошла 750 километров, когда группа армий «Центр» овладевала Смоленском. 10 июля финская армия под командованием фельдмаршала Маннергейма нанесла удар по территории СССР, начав наступление в юго-восточном направлении Ладожского озера и Ленинграда.
Группа армий «Север», стремительно сломав оборону противника, овладела Литвой, Латвией и большей частью территории Эстонии, лишив неприятеля возможности маневрирования. Что касается овладения Ленинградом, то 15 июля генерал-фельдмаршал фон Лееб получил указания о том, что «Ленинград не брать, а лишь взять в кольцо блокады».
Советский дот на ближних подступах к Ленинграду
8 августа 41-й танковый корпус генерал-полковника Рейнхардта взломал оборону русских за рекой Луга, устранив тем самым последнее препятствие на пути к Ленинграду, до которого оставалось всего 100 километров. Как выяснилось, линия обороны у Луги являлась внешним кольцом обороны города на Неве. Радист немецкой пехотной дивизии Рольф Дам комментирует это событие так:
«Как я понимаю сегодня, мы практически достигли Ленинграда, причем бескровным путем. Мы стремительно атаковали противника, практически не встретив какого бы то ни было сопротивления с его стороны».
С 14 по 18 августа 1941 года русские атаковали немцев силами, подтянутыми из Москвы. Контрнаступление не отличалось ни продуманностью, ни организацией взаимодействия сил. Массы кавалерии, пехотинцев на грузовиках и необученных резервистов бросили в кровопролитные лобовые атаки, что никак не повлияло на темпы наступления немцев. 56-й танковый корпус генерала Эриха фон Манштейна атаковал и контратаковал русских в течение трех драматических недель, наступая из района пересохших болот верховьев реки Ильмень. И люди, и техника срочно нуждались в передышке.
Именно силам люфтваффе, действовавшим со значительным опережением немецких мобильных соединений, и принадлежит главная заслуга в успехе операции. 64-й инженерно-саперный батальон лейтенанта Евтушевича, действовавший южнее Ленинграда, был полностью деморализован непрекращавшимися ударами с воздуха. Ранним утром в результате яростной атаки истребителей ME-110 были подожжены постройки, где размещалось подразделение. «Мне страшно захотелось превратиться в крохотного человечка, или даже вообще в невидимку, — писал впоследствии Евтушевич, — чтобы хоть как-то скрыться от этих вездесущих воздушных кровопийц». В паузах все пытались ободрить друг друга, то и дело раздавался натужный смех, «все наперебой пытались убедить друг друга, что, дескать, им ни капли не страшно». А между тем страшно было. Командир взвода Муштаков приказал им скрыться в близлежащем лесу и хорошенько замаскироваться. Евтушевич и еще пятеро бойцов бросились «под ураганным пулеметным огнем» ME-110 через поле. Даже благополучно добравшись до леса, они все равно не чувствовали себя в полной безопасности. «Опушки методично забрасывали мелкими бомбами и обстреливали из пулеметов», — продолжает Евтушевич. Отброшенный взрывной волной бомбы из убежища в лощине, лейтенант Евтушевич услышал, как его на помощь зовет Лисицын, находившийся от него в нескольких метрах. «Сюда, идите сюда», — хрипло взывал красноармеец. Евтушевич, еще не успевший оправиться от контузии, из последних сил подполз к солдату, и его взору предстало ужасное зрелище — окровавленный Лисицын без ног, с огромной раной в животе. «Это я запомнил на всю жизнь», — признается Евтушевич. Лейтенанту ничего не оставалось, как оставить своего умиравшего бойца. Нагнав остальных уцелевших, он уже к вечеру добрался до расположения батальона. Отдохнуть так и не удалось, на рассвете снова начались атаки истребителей.
В начале сентября немцы начали массированное наступление на Ленинград. Рельеф местности доставил им немало хлопот — окружить город, с тыла защищаемый огромной естественной преградой — Ладожским озером, оказалось очень и очень непросто. Не представлялось возможности даже надежно замкнуть кольцо окружения с севера. На пути у немцев на многие километры протянулись вширь полосы оборонительных сооружений. Линия обороны сооружалась по приказу руководства Ленинграда, мобилизовавшего для этой цели жителей города.
Фон Лееб отдал приказ о наступлении на город всеми имеющимися силами. Атаке предшествовал удар с воздуха тремя волнами бомбардировщиков. Ожесточенные бои затянулись на девять дней, в течение которых немецкие дивизии сомкнулись у трех линий обороны. 1-я танковая дивизия продвигалась к городу с юго-запада вдоль левого берега Невы, а 6-я танковая дивизия, перемахнув через главную железнодорожную линию на Ленинград, устремилась с юга. Танковые силы несли ощутимые потери, поскольку танкистам после многих недель операций на открытой местности было крайне непросто приспособиться к новым условиям, в которых пришлось действовать — лесистые и заболоченные участки местности, а также улицы пригородов Ленинграда. Четверо опытных командиров танковых подразделений 6-й танковой дивизии сообщили о значительных потерях личного состава и техники уже в ходе первого дня наступления. 8 сентября был взят Шлиссельбург, а затем и другие южные пригороды. Таким образом, трехмиллионный город, важнейший промышленный и культурный центр оказался полностью отрезан от остальной территории СССР.
1-я танковая дивизия сумела прорвать линию обороны на Дудергофских высотах в 10 км южнее Ленинграда. Лишь один ее батальон сохранил численность больше 50 % от первоначальной. К 16 часам 10 сентября атаковавшие овладели высотой 167 — наивысшей точкой южнее города на Неве. Даниил Гранин, сражавшийся в рядах добровольцев — защитников Ленинграда, писал:
«На высотах под Ленинградом мы угодили под бомбежку и понесли тяжелые потери. Оставшиеся бойцы нашего подразделения рассеялись. Я остался один — без войска. Я сел на трамвай и отправился домой, прямо с поля боя, с автоматом и ручными гранатами. Я тогда не сомневался, что уже несколько часов спустя немцы будут в городе».
Завершающий этап наступления фон Лееба до передачи бронетанковых сил в состав группы армий «Центр» для проведения операции «Тайфун». Стремительность была утрачена вследствие преодоления трех линий обороны города. Линии обороны Ленинграда состояли из 1000 км земляных сооружений, 645 км противотанковых рвов, 600 км полос заграждения из колючей проволоки и 5000 долговременных огневых сооружений. Первая танковая дивизия наступала с юго-запада вдоль русла реки Нева, а 6-я танковая дивизия избрала направлением атаки северо-запад, придерживаясь главной железнодорожной линии, шедшей с юга. С взятием Шлиссельбурга и южных пригородов Ленинграда оказались перерезаны жизненно важные коммуникации с Тихвином. Уже к середине сентября 1941 года город оказался в кольце
На левом фланге 41-го танкового корпуса 18-й армии пехотинцы пробирались через низину. После того, как с наблюдательного пункта на высоте 167 удалось установить местоположение артиллерийских позиций русских и корректировщиков огня, можно было предпринять попытку захвата Слуцка и Пушкина. Красное Село пало еще 11 сентября. Ганс Мауэрман, корректировщик огня, выдвинулся в составе наступавших пехотных дивизий. Мауэрман вспоминает:
«Наша рота остановила самый обычный трамвай, пассажиров предварительно высадили. На следующий день на этом же трамвае водитель отвез нас в Ленинград».
Лейтенант Евтушевич был в отчаянии. Вновь прибывшие в его подразделение солдаты были необучены и необстреляны.
«Все время нам приходилось пешим маршем ходит из одного места в другое. Неужели нельзя просто считать нас полком? У всех были одни только винтовки и разнообразия ради парочка пулеметов. Перевязочных материалов не выдали! Что же из всего этого выйдет? У нас даже гранат не было. Какое это боевое подразделение? Это же «пушечное мясо».
Участь этого подразделения была такой же, как и многих, которыми пытались сдержать натиск немцев. «Нашу роту снова выкосило дочиста, — писал он, — и мы оказались в тылу противника, немцы гнали нас, как дичь на охоте, мы пытались перебежать охраняемую немцами дорогу и прорваться к нашим». Комиссар Ермаков находился неизвестно где в лесу, установить с ним контакт не представлялось возможным. В тот вечер в дневнике лейтенанта Евтушевича появится последняя запись:
«Повсюду стрельба и танки. Мы перед нелегким выбором — что же все-таки будет? Смогу ли я завтра в это же время засесть за свой дневник? Если нет, пусть тот, кто обнаружит эти записи, передаст их матери и поцелует ее от меня. Ленинград. Проспект 25-го октября, дом 114, кв. 7. Евтушевич Анне Николаевне…»
Погибшие моряки — участники Петергофского десанта. Долгое время командованию Ленинградского фронта ничего не было известно о его судьбе
Лейтенант Евтушевич попрощался с матерью около двух месяцев назад.
«Я тогда грустно улыбнулся маме, взглянул на ее дорогое лицо и подумал: как же нелегко ей приходилось в жизни, как доставалось от нее. И вот она сидит рядом, моя старуха- мать, скрывает тревогу, но слез уже не может сдержать. Она перекрестила меня».
В молчании поев на дорогу с матерью, Евтушевич отправился на войну. Сестры проводили его до казармы. «Быстро попрощавшись с ними, силясь проглотить комок в горле, едва сдерживая слезы, расцеловал их на прощанье».
Обнаружившие тело лейтенанта немецкие солдаты сочли найденный при нем маленький блокнотик важным документом. Так дневник оказался в штабе роты.
На четвертый день стало ясно, что без значительных сил подкрепления наступление продолжать нельзя. О том, что силы иссякли, было объявлено на дороге Петергоф — Пушкин. Стреляли отчаянно еще пять дней, однако потом наступление выдохлось окончательно. Прибытие на фронт генерала Жукова, недавно смещенного Сталиным с должности начальника штаба по причине слишком уж откровенной оценки развития кризиса под Киевом, вселило в защитников города уверенность. Жуков понимал толк во взаимодействии войск, распорядившись о проведении артподготовки при одновременной атаке противника с воздуха. Указанные мероприятия, а также эшелонированная в глубину оборона воспрепятствовали продвижению немецких танков. Для них оказались смертельными мины тяжелых минометов и снаряды разнокалиберной артиллерии, бившие по врагу в упор.
Намерения немцев развеялись и под влиянием других факторов. Ударный кулак генерал-полковника Гёпнера — 4-я танковая группа получила приказ снова перейти в подчинение группы армий «Центр» и готовиться к наступлению на Москву. Застопорилось и наступление финнов на Карельском перешейке. Маршал Карл Густав Маннергейм, главнокомандующий финскими силами, решил довольствоваться лишь захваченным русскими в ходе недавней «зимней войны» участком территории. Несмотря на то, что судьба в тот момент явно не благоволила к русским, дальновидный финн предпочел не портить с ними отношения окончательно. Последствия такого развития событий оказались весьма плачевны для фронта в целом. Рольф Дам, находившийся в авангарде немецких сил, пишет:
«И вдруг эта остановка. Стоим себе и стоим. Первая мысль: «Почему?» Потом уже прибыла директива фюрера. Первое, что пришло в голову нашему командованию, — это перспектива в течение всей зимы кормить миллионный город. Нет уж, увольте, лучше уж остаться здесь и морить их голодом до тех пор, пока сами не сдадутся».
Конец сентября. Под Ленинградом германская армия перешла к обороне. На позициях Полицейской дивизии СС
Немецкие войска, обосновавшиеся было на Дудергофских высотах, невооруженным глазом наблюдали золотившиеся на солнце купола находившегося в каких-то 12 километрах от них города. Можно было разобрать стоявшие в порту боевые корабли. Зрелище это и манило, и внушало чувство горькой досады у солдат и офицеров, не понимавших причин внезапной остановки наступления. Были среди них и реалисты, как, например, Вальтер Брошай.
«К середине сентября мы вышли к цепочке холмов в 8 км от Финского залива и в 20 км юго-западнее Ленинграда. Жизнь в этом городе шла своим чередом. Дико было на все это смотреть — как ни в чем не бывало шли поезда, дымили фабричные трубы, оживленная навигация на Неве. Из 120 солдат у нас в роте осталось 28, и нас собирали в так называемые «ударные батальоны» — правда, вот штурмовать Ленинград ими было никак нельзя».
Корректировщик артиллерийского огня Ганс Мауэрман тоже не питал особых иллюзий относительно исхода этих рискованных атак. Он не скрывал чувства облегчения:
«И потом вдруг — «хальт»! Впрочем, народ, скорее, был рад этому. А то что ни день, то атака, и результаты никогда не предугадаешь. И с точки зрения будущих тягот и лишений эта пауза оказалась как нельзя кстати. Мы испытывали и стыд, и в то же время облегчение».
Генерал-фельдмаршал фон Лееб продолжал форсировать это явно неудачное наступление несмотря на приказ о передаче танковых сил на центральный участок Восточного фронта. Но наступление по-прежнему не вытанцовывалось. Высказывание Гальдера от 8 июля:
«Непоколебимо решение фюрера сровнять Москву и Ленинград с землей, чтобы полностью избавиться от населения этих городов, которое в противном случае мы потом будем вынуждены кормить в течение зимы. Задачу уничтожения этих городов должна выполнить авиация. Для этого не следует использовать танки».
Не успел Лееб предпринять последнюю попытку пробиться в город 6 сентября, как Гальдер уже заявил, что, дескать, «наша цель достигнута». И в полном соответствии с пожеланиями Гитлера обозначил Ленинград как «второстепенный театр военных действий». Таким образом, Лееб был лишен возможности победоносно войти в поверженную «колыбель революции». Командующий группой армий «Север» вполне сознавал перспективу лишиться оперативной свободы в связи с необходимостью обеспечения поддержки наступления на Москву, начиная с середины сентября. «Конечно, для северного крыла это будет нелегко», — пояснял Гальдер в ответе на запрос фон Лееба касательно сохранения в его подчинении танкового корпуса Рейнхардта, а также 8-го танкового корпуса, — однако такое решение вполне отвечает духу директивы и является единственно верным». Поставленная Гитлером задача по блокированию города, обрекавшая его жителей на голодную смерть, неуклонно выполнялась.
Танк Т-26, уничтоженный внутренним взрывом
Как только Ленинград оказался в тисках блокады, на уровне штабов армий всерьез обсуждались способы уничтожения его жителей и базовой структуры. Стремительное продвижение немецких войск застало ленинградцев врасплох, город оказался не готов к жизни в условиях блокады. Еще до последнего наступления немцев 27 августа городской комитет обороны, оценив запасы продовольствия, пришел к выводу, что «их хватит на 17 дней, овощей — на 29, рыбы — на 16, мяса — на 25 и сливочного масла — на 28 дней».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.