Приложение I Троя и Гиссарлык Профессор Вирхов

Приложение I

Троя и Гиссарлык

Профессор Вирхов

В начале прошлого года доктор Шлиман попросил моей помощи в исследованиях Гиссарлыка и Троянской долины. Путешествие в Трою было делом немалым, однако после длительных раздумий я решил совершить его. Фактически я просто не мог отказаться.

Путешествие в Трою! Сколько голов закружилось бы при одной мысли о нем! Люди самых различных профессий предлагали мне свое общество, когда узнали, что я хочу посетить столь редкостное место. И тем не менее это была не экскурсия в Швейцарию, где главный интерес в том, чтобы посмотреть на виды, хотя при этом и можно заехать в Рютли и Кюсцнахт, Семпах и Лаупен, Муртен и Санкт-Якоб-ан-дер-Бирс. В Трою нас ведет «Илиада». Образы, вызванные к жизни поэтом, с самого начала переполняют фантазию путешественника. Он хочет видеть те самые места, где происходила долгая борьба за Елену, гробницы, где покоятся герои, отдавшие свою жизнь в этой борьбе. Ахилл и Гектор стоят на переднем плане этой живой картины, которая все еще выгравирована, как и тысячи лет назад, в уме каждого образованного мальчика, хотя эта картина и не может теперь волновать нас так, как это было в Античности. Даже Ксеркс, отправившись походом против греков во всем зените своей мощи, не мог противиться очарованию этих воспоминаний. Когда его армия шла от Адрамиттия к Абидосу, он искал руины Илиона и здесь заклал тысячу быков в жертву Афине. Затем Александр, когда его армия пересекла Геллеспонт в своем триумфальном походе против Азии, немедленно обратил свои стопы к погребальному кургану Ахилла, чтобы тот дал ему сил, надежду и уверенность в победе. С тех пор земля Трои не знала столь могущественных гостей, но любой, кто ступает на нее, чувствует то же самое, что чувствовали на этом месте Ксеркс и Александр. Атмосфера поэзии лежит на всей этой стране, и ничто не может лишить ее.

Однако не следует предполагать, что интерес путешественника вызван одной лишь поэтической атмосферой. Еще до того, как появилась «Илиада» со всей ее сокровищницей преданий, существовал целый ряд народных рассказов путешественников, в которых фигурировала Троя. Один из древнейших греческих мифов связан с именем Геллеспонта. Гелла и ее брат отправились из Беотии над морем на северо-восток; но, когда они прибыли к троянскому берегу, Гелла упала в море (Понт), и только ее брату Фриксу удалось добраться до отдаленной Колхиды, где он повесил золотое руно барана. Затем пришли аргонавты, чтобы увезти это руно, и великий Геракл, который в ходе своих подвигов на троянском побережье встретился с царственным родом Приама. На северном конце бухты Бесика лежит крутой и почти голый мыс ракушечной третичной скалы, где, как рассказывают путешественникам, царевна Гесиона была оставлена на съедение морскому чудищу, пока его не убил странствующий герой; и здесь все еще можно видеть (хотя он и наполовину заполнен) глубокий ров, идущий наискось через мыс Сигей, на южной стороне Агиос-Деметриос-Тепе: говорят, что его выкопал Геракл, дабы осушить Троянскую долину.

От героев уже недалеко и до самих олимпийских богов. Стены древнего города, согласно легенде, были построены Посейдоном, когда он находился во временном рабстве. Ганимед был членом троянской царской семьи. От союза Анхиза с самой богиней красоты родился Эней: через него род Юлиев в Риме мог притязать на происхождение от богов. Получилось так, что первые императоры пришли к власти по милости богов; Юлии помнили о своем происхождении, и они осыпали почестями и привилегиями позднейший город, Новый Илион. Наконец, не забудем и о самой важной из всех этих легенд: именно сын Приама Парис разрешил спор между тремя богинями и присудил приз за красоту. Яблоко Париса завоевало для судьи красавицу Елену, однако вследствие этого принесло погибель ему самому, его семье и государству. Именно так центральное событие «Илиады» связывает его с деяниями Бессмертных.

Не может быть чистой случайностью или капризом судьбы то, что с этой страной связан такой огромный запас мифов, будь то о богах, героях или людях. Ни одно другое место никогда еще не собирало столь великую или столь славную сокровищницу мифов о себе. Должно было быть в этой стране, в ее природных условиях нечто особое, что споспешествовало поэтическому вдохновению, чтобы объяснить это богатство легенд. В самой местности должно было таиться какое-то очарование для поэта. Природа должна была выглядеть так, чтобы разжечь его фантазию. Кто может поверить, что все эти воспоминания случайно оказались связанными с Геллеспонтом или что Троада была без оглядки на ее истинную природу, по какому-то географическому капризу, избрана для того, чтобы стать ареной всех этих легендарных событий?

Обычный путешественник, особенно если он подъезжает к Троаде морем, едва ли разгадает эту загадку. С другой стороны, если он подъедет, как я, через Черное море и Боспор к Дарданеллам и войдет в Троаду с этой стороны по земле, то эта область сразу произведет на него несравненно более глубокое впечатление своей красотой и своеобразием. Константин Великий дал нам решающее свидетельство того, что это именно так. Когда, размышляя о вопросах мирового масштаба, он озаботился тем, чтобы перенести престол Римской империи из Рима на Восток, его мысли в первую очередь обратились к Илиону. Нам говорят, что здесь фактически уже началось строительство нового Рима, когда превосходство Византия с его природным очарованием и политической важностью стало ясным императору. Он построил Константинополь, и Илиону было суждено превратиться в руины. Не может быть сомнения в том, что, если путешественник проплывет через южную часть Геллеспонта на одном из тех пароходов, которые теперь стали почти что единственным средством транспорта, особенно в один из тех дней, когда не видно горных цепей позади, вся Троада кажется неинтересной, угрюмой и бесплодной. Вряд ли кто-нибудь, кто лишь проплыл вдоль побережья Троянской долины, даже подумает о том, чтобы сделать ее местом действия великой поэмы или широкого круга легенд.

При всем при этом ученые спорят, действительно ли Гомер, или, более широко говоря, поэт, написавший «Илиаду», был в самой стране. Поистине поразительным должен казаться этот спор любому, кто не просто видел эту страну с моря, но путешествовал внутри ее! Я должен сказать, что считаю невозможным, чтобы «Илиада» могла быть сочинена человеком, который не был в стране «Илиады».

В действительности существует и третья возможность, если представить себе, что легенда об Илионе, как и легенды о Ганимеде и Парисе, Гесионе и Геракле, Лаомедонте и Анхизе, возникли и приняли свою форму в самой этой стране, на основании, которое было заложено впечатлениями, производимых этой страной на местных жителей, и что эти легенды уже затем были (в какой бы то ни было полноте) переданы в руки поэта «Илиады», который был уроженцем какой-то другой страны. Такое предположение, признавая очарование страны в качестве колыбели легенды, значительно принижает роль поэта «Илиады». Я полагаю, что у нас на такую гипотезу нет права. «Илиада» едва ли бы сохранила столь правдивый местный колорит, если бы чужеземец переработал местные легенды и выработал из них свою поэму, никогда не видя самой страны.

Действительно, есть такие примеры, которые, судя по всему, доказывают обратное. Шиллер никогда не был в Швейцарии, и тем не менее в «Вильгельме Телле» он создал столь совершенное произведение искусства, что даже тот, кто родился на берегу озера Люцерн, не может не дивиться ему. В определенном смысле и в случае самой Трои можно добавить в качестве другого примера Вергилия. Однако мы не должны забывать, насколько различными были условия, при которых работали эти поэты. Как у Шиллера, так и у Вергилия под рукой были письменные местные легенды и точная географическая информация. Несмотря на это, им не удалось придать своей поэзии столь специфический местный колорит или найти столь же ясно узнаваемые места действия для всех своих сцен, как это получилось у автора «Илиады». Насколько различно яркое воспоминание о вечно свежих пассажах «Илиады», которое встает у нас перед глазами, когда мы проезжаем Троаду, от аллюзий в «Вильгельме Телле», которые говорят то о парусе на озере Люцерн, то о восхождении на его крутые берега! Сила интуиции, показанная автором «Вильгельма Телля», поистине поразительна, однако она ограничивается тремя или четырьмя местами, расположение которых было легко понять с помощью хорошей карты; в то время как в «Илиаде» нас поражает, с одной стороны, правдивость общего впечатления, которое она дает нам о довольно обширной области, и, с другой стороны, количество различных видов, которые дают нам все новые и новые точки в ландшафте. Я не говорю только о характерных гомеровских описаниях каждого предмета с помощью коротких и приличествующих случаю особых эпитетов, таких как «многоводная Ида», «глубокопучинный Ксанф (Скамандр)», «шумная ветрами Троя», на которые часто обращают внимание, но о гораздо большем: о его почти поразительном знании метеорологии этой области, ее флоры и фауны и социальных особенностей ее населения. Трех тысяч лет не хватило, чтобы все это сколько-нибудь заметным образом изменилось. Облака все еще текут тем же путем, что описан в «Илиаде», и бури собираются на тех же горных вершинах, что и во времена Гомера. Численность диких зверей постепенно уменьшилась, а к числу домашних животных прибавились верблюд и индюшка, однако местные виды не изменились. Цветы, кустарники и деревья, упомянутые у Гомера, все еще растут на берегах рек и на горных высотах. И главное, так же дело обстоит и с людьми. Переселение следовало за переселением: эолийцы и римляне, турки и армяне пришли в эту страну, однако население осталось таким же, как было всегда. Землю здесь обрабатывают мало, зато много стад; и это влияет не только на социальное устройство, но даже на природу земной поверхности. Если бы турки не были таким упрямым народом, то, конечно, с течением времени здесь возник бы другой образ жизни. Но возможно жечь керосин, а во всем остальном оставаться гомеровским троянцем: строить церковь или мечеть и при этом все равно питать отвращение к приличным повозкам и хорошим дорогам.

Однако я не хочу уверить читателя, что автор «Илиады» был прирожденным троянцем или что каждое слово в его поэме было испытано и сверено с реалиями природы и человеческой жизни. Напротив, я признаю, что в «Илиаде» много пассажей, которые совершенно не соответствуют обстоятельствам. Автор Илиады располагает два источника Скамандра, теплый и холодный, на долине, но тщетно мы будем искать их там: они расположены высоко на вершине Иды в двух днях пути от долины. Однако в «Илиаде» пассажей такого рода немного, и многие из них допускают более чем одно объяснение, в то время как другие, весьма возможно, являются более поздними добавлениями. Подобных пустяков недостаточно, чтобы затмить нашу уверенность в истине общего изображения. Его правдивость позволяет нам предполагать, что поэт действительно посетил эту страну, хотя, возможно, и не пробыл здесь долго, и это не исключает той возможности, что целый корпус легенд, хотя и несвязанных и непоследовательных, существовал уже до его эпохи.

Если смотреть на эту величественную арену с птичьего полета, то возвышенность следует искать внутри страны. Это и есть холм Гиссарлык, на котором происходили раскопки доктора Шлимана. Есть и другие точки, великолепно приспособленные для этой цели на западных возвышенностях вдоль берега Эгейского моря, на мысе Сигей и хребте Ужек. Наиболее господствующий вид может открыться с конического погребального кургана (также недавно раскопанного доктором Шлиманом), который поднимается примерно на 80 футов от высокого хребта к югу от Сигея, примерно в 2 милях от бухты Бесика. Это тот самый Ужек-Тепе, который издалека видно с моря, и моряки используют его как ориентир. С его вершины мы можем охватить взглядом все место действия «Илиады».

Непосредственно у наших ног лежит собственно Троянская долина, простираясь от берегов Геллеспонта на севере до Бали-Дага на юге. Долина – это древний фиорд, который был заполнен речными наносами, особенно Скамандра, в результате чего получилась плодородная болотистая почва; она часто прерывается болотами и время от времени – песчаными дюнами. Долина расположена так, что в общем и целом она соответствует течению Скамандра, который, начинаясь далеко на востоке, все больше приближается к западному краю долины и впадает в Геллеспонт рядом с мысом Сигей. С обеих сторон этого потока и особенно справа в него вливается целая сеть каналов-рукавов, которые в сухое время года почти или полностью сухи, но которые, когда река стоит высоко, принимают излишек воды из Скамандра и, по всей видимости, вырастают в независимые потоки. Чем ниже мы спускаемся в долину, тем шире и глубже они становятся, и около берега они уже никогда не высыхают, хотя вторжения воды из Геллеспонта делают их более или менее солеными.

Эта сложная сеть водных потоков, как мы можем сказать сразу, имеет серьезное значение для интерпретации «Илиады». Несомненно, эта река – Скамандр поэмы. Несмотря на все делавшиеся ранее попытки перенести это имя на крошечную речушку, короткое русло которой проходит в западной части долины рядом со Скамандром, – Бунарбаши-Су, – беспристрастное сравнение гомеровских данных с природными явлениями запрещает нам искать «божественный» Скамандр в углу Троянской долины и сводить реальную реку в долине, которой эта долина обязана своим существованием, в несвойственное ей низкое положение. Правда, что во многих местах большая река не соответствует Скамандру поэм. Тот Скамандр впадал в Геллеспонт в восточной, а не в западной части долины. Согласно описаниям, он расположен между Илионом и корабельным лагерем ахейцев; и поле боя опять-таки представлено расположенным между лагерем и левым берегом реки. Ручей Бунарбаши еще менее удовлетворяет этим условиям, и это уже достаточная причина для того, чтобы не обсуждать его в дальнейшем. Считая, что большая река и является Скамандром, мы должны выбирать между двумя объяснениями фактов. Или же Гомер полностью ошибается в том, что касается течения Скамандра, – и это было бы сильным аргументом в пользу того, что он никогда не был в Троаде, – или же река в течение столетий изменила свое русло, и ее нижнее течение уже не то же самое, что у древнего Скамандра.

У меня в данном случае нет места, чтобы детально объяснять причины, которые, по моему мнению, делают весьма вероятным, если и не абсолютно доказывают, что Скамандр действительно течет в новом русле и что эти рукава, именуемые Асмаками, которые теперь используются лишь время от времени и отчасти заполнены соленой водой, отмечают собой различные древние русла Скамандра, которые уже давно заброшены. В этом отношении Троянская долина напоминает дельты других рек. Точно так же, как Рейн и Висла меняли свои устья в исторические времена и оставили высохшие русла или сети протоков, по которым они обычно протекали раньше, так же это произошло и со Скамандром. Даже Плиний, этот выдающийся римский автор, который собрал все естественно-научные знания своего времени, говорит о Палескамандре. То есть уже в начале христианской эры существовал «старый Скамандр», точно так же, как пятью столетиями спустя существовал и «старый Рейн».

Вполне возможно, что это мнение было бы принято с большей готовностью, если бы Троянская долина, как и все другие дельты, имела выступ в направлении моря. Однако у нее есть особенность (свойственная и многим устьям в Малой Азии, Греции и Турции), а именно та, что дельта формируется во фьорде, который затем оказывается окружен цепями холмов, формирующими берега старого фьорда. Возможно, было бы более понятно, если бы мы называли это скорее долиной, нежели равниной, если бы плоская поверхность не была слишком широка в пропорции к высотам окружающих ее холмов, чтобы это выглядело как долина. Однако нет сомнения, что если бы троянская «долина» лежала на северном берегу Германии, то там ее называли бы долиной. Эта долина открыта к Геллеспонту и закрыта к западу и югу. На ее правой стороне, ближе к востоку, есть несколько боковых долин, расположенных между соседствующими цепями холмов, – особенно среди них выделяются две, которые длиннее остальных – из которых, в свою очередь, выходит в горы несколько небольших долин и горных проходов. Из этих восточных боковых долин крупнейшая идет параллельно Геллеспонту и отделена от него горным хребтом, который поднимается все выше и выше к востоку. В середине этой долины течет узкий горный поток небольших размеров; однако его достаточно, чтобы соответствовать описанию Симоента в «Илиаде». Если же, стало быть, читатель не считает нужным следовать Гершеру, который считает все пассажи «Илиады» с упоминанием Симоента последующими поддельными интерполяциями, он может довольствоваться тем, чтобы считать Симоентом, вместе с Деметрием из Скепсиса и Страбоном, описанный выше ручей, который в турецкую эпоху получил название Думбрек-Чай.

Это имя в современную эпоху ввело многих в заблуждение из-за того сходства, которое оно имеет с гомеровским названием Фимбра. В той точке, где Фимбрий впадал в Скамандр, свидетельства позднейших писателей располагали храм Аполлона, близ которого Ахилл получил смертельную рану от Париса, отправившись на свидание с дочерью Приама Поликсеной. Положение Думбрек-Чая не соответствует этой истории. Многочисленные черты местности единодушно указывают на самую южную из вышеупомянутых речных долин, через которую течет Кемар-Су; и поэтому большинство современных ученых считают, что она и есть Фимбрий.

Итак, такова протяженность так называемой Троянской долины. За исключением 2 или 3 миль побережья вдоль Геллеспонта, она окружена рядами холмов, достаточно крутых, хотя их высота составляет лишь от 100 до 500 футов. От Ужек-Тепе мы можем обозреть значительную часть этого охватывающего долину ряда. Западная граница долины – длинная и довольно беспорядочная горная цепь Сигея, которая простирается вдоль берега Эгейского моря до Геллеспонта, – представляется продолжением хребта, из которого поднимается сам Ужек-Тепе. На юге расположена цепь отдельных возвышенностей, которая постепенно поднимается до высоты более 900 футов, заканчиваясь «черной горой» Кара-Даг. На востоке многие слегка расходящиеся горные цепи выходят на долину, окружая уже упомянутые боковые долины.

Самый северный из этих восточных хребтов прилегает к побережью Геллеспонта и, резко заканчиваясь у долины, образует мыс Ретий, стоящий лицом к лицу с Сигеем на западе. Его край в направлении долины и рядом с берегом – это наполовину изолированный конус, так называемая гробница Аякса, Ин-Тепе; в то время как с другой стороны два других конических кургана, Ахилла и Патрокла, выступают из мыса Сигей. За мысом Ретий идет долина Думбрека и к югу от нее – второй горный хребет, почти параллельно с берегом Геллеспонта, на западном конце которого, отделенный от него небольшой впадиной, и стоит прославленный Гиссарлык, обширный холм высотой более 100 футов. От Ужек-Тепе мы можем смотреть между Гиссарлыком и Ин-Тепе в долину Думбрека, которая открыта нашим взглядам до самого конца. В начале долины различные горные хребты – прибрежный, хребет Гиссарлыка и южный, – постепенно поднимаясь, соединяются в нечто вроде узла, именуемого Улу-Даг. Лесистая вершина Улу-Дага господствует над этой частью пейзажа, и поэтому она гораздо лучше согласуется с тем, что говорит Гомер о положении прославленной вершины-маяка Калликолоны, чем гораздо более низкий и отдаленный Кара-Юр, возвышенность в восточной половине самого хребта Гиссарлык.

Только что описанная часть ландшафта не только с Ужек-Тепе, но и от всего хребта Сигея выглядит именно так, как, согласно Гомеру, должно было выглядеть поле боя непосредственно перед решающим сражением. Когда смертные выступили вперед, чтобы встретиться в бою в долине, Бессмертные разделились на две группы согласно тому, на чьей стороне они стояли. Боги, споспешествовавшие троянцам, наблюдали за сражением с Калликолоны, сторонники ахейцев восседали на валу Геракла на Сигее.

Все холмы, которые непосредственно поднимаются из долины, состоят из известняка среднего третичного периода, весьма богатого раковинами мидий. Этот камень, по-видимому, образовался в соленом или пресноводном озере в то время, когда самого Геллеспонта еще не существовало. Есть одно только место, расположенное в долине Думбрека, где выступают вулканические скалы. Однако если мы рассмотрим более широкое пространство, то все будет выглядеть по-другому.

Здесь мы видим длинный ряд высоких гор, по большей части – закругленных конусов, которые простираются на широком пространстве от Улу-Дага до Кара-Дага, то есть от Геллеспонта до Эгейского моря, образуя своего рода рамку для Троянской долины, или, правильнее говоря, для всей внутренней Троады. Этот хребет состоит сплошь из вулканической скалы, или, по крайней мере, вулканические скалы являются его основанием. Трахит, базальт, серпентин и т. д. следуют друг за другом в живописном разнообразии. За этой рамкой в «Илиаде» уже не происходят сражения между людьми, если не считать отдельных экспедиций, которые упоминаются как уже происшедшие, когда начинается действие поэмы. Все упоминания более отдаленных мест делаются или случайно, без непосредственной связи с Троянской войной, или же касаются богов. Вследствие этого следует раз и навсегда понять, что мифическое место действия «Илиады» несравненно шире, чем стратегическое.

Со всей цепью вулканических скал, которая простирается от Улу-Дага до Кара-Дага, мы все еще достаточно далеко от собственно Иды. Ни в «Илиаде», ни в наше время этими именем не называются холмы столь умеренной высоты. Поздние античные авторы были первыми, кто увидел саму Иду в этих окраинных отрогах. Нигде контраст между этими окраинными холмами и самой Идой так не очевиден, как при взгляде с Ужек-Тепе. С этой точки мы видим на юго-востоке огромный разлом в цепи этих холмов слева от Кара-Дага и справа от Фула-Дага. В этой точке Скамандр широкими изломами пробивается через эти внешние холмы и входит на долину. Над этим разломом, на дальнем расстоянии, Ида (Каз-Даг) поднимается могучей горой над ближайшим хребтом. Между Идой и северной цепью невысоких холмов находится широкая и плодородная долина, долина Ине и Байрамича, по всей длине которой с востока на запад течет Скамандр; и тем меньше причин заставлять гору Иду распространяться на эти низкие холмы (несмотря на лежащую между ними широкую долину), поскольку на западе от долины Ине поднимается широкий вулканический хребет Чигри-Дага, полностью изолированный от массы цепи Иды и гораздо ближе связанный с холмами вокруг Троянской долины. Этот хребет можно видеть с Ужек-Тепе: он поднимается над Кара-Дагом и своими предгорьями господствует над всей прибрежной областью на юге.

Вид с Ужек-Тепе, однако, здесь описан ни в коей мере не полностью; он простирается гораздо дальше собственно Троады. Древний поэт охватил всю картину, которая лежит перед глазами восхищенного зрителя. Начать с того, что к северу от долины мы видим длинную голубую полосу – Геллеспонт. Геллеспонту мы сейчас дивимся не менее, чем древние. Они видели в нем дорогу, которая ведет к неведомым землям темного Севера. Он уводил путешественника к киммерийцам и гипербореям: все эти племена были окутаны туманом легенды. В наших глазах Геллеспонт – это просто выход к морю для вод, которые несет огромное количество рек. Дунай и Прут, Днестр и Днепр, Дон и Кубань – все несут свои воды через Геллеспонт в Средиземное море. Говоря точнее, он не просто пролив между двумя морями, но огромная река, которая уносит осадки с огромного пространства земли. Германия и Австрия, Болгария и Румыния, Россия и Кавказ – все вносят свой вклад в этот поток; и взгляд зрителя находит свое удовольствие, прослеживая назад течение этих впадающих в Геллеспонт рек, когда он представляет себе скитания народов, которые в исторические и доисторические времена населяли пределы регионов, ими орошаемых.

Кто же, созерцая такой вид, не почувствует восторженного интереса? С древнейших времен Геллеспонт был не просто границей, но в гораздо большей степени связующей нитью между Азией и Европой. Здесь встречались враждующие армии двух континентов. То, что не получилось у персов, вышло у турок. Предприятие, в котором преуспел Александр, вновь попытались осуществить крестоносцы. Берега Дарданелл предоставляют самую легкую переправу из Европы в Азию или же из Азии в Европу. История научила нас, что азиатский поток в общем и целом оказывался сильнее. Вполне возможно, что даже наши собственные предки, арийские переселенцы, пришли в своем победоносном шествии в Европу именно через этот пролив задолго до того, как была написана «Илиада», и даже задолго до того, как начала записываться история человечества.

Такие мысли постоянно были у меня в уме, когда я обращал свой взор к той небольшой части Европы, которая была видна из нашей деревянной хижины на Гиссарлыке. Это была совсем небольшая часть, и, по правде говоря, я и не хотел бы, чтобы она была больше. Все, что мы видели, – это была южная часть Фракийского Херсонеса, невысокая возвышенность за Геллеспонтом, на южном конце которой древние авторы помещали могилу Протесилая. Вечером, когда я гасил лампу и снова выглядывал на улицу, единственным видимым знаком, связывавшим меня с Европой, был свет маяка на конце этого мыса, который сиял прямо в мое оконце. Но какой рой воспоминаний пробуждал его луч!

Когда утром я смотрел из того же самого окна, я видел, как далеко простирается темно-синее море со своими островами. На расстоянии, отделенный от Херсонеса широкой полосой моря, лежит скалистый Имброс, с его длинным зубчатым хребтом; и прямо за ним поднимается в небо вершина Самофракии. Как же величественно выглядит этот остров с Ужек-Тепе! То, чем является Ида на дальнем юго-востоке, то – Самофракия на дальнем юго-западе; первая – престол Зевса, самого могущественного из всех богов; вторая – второго после него по мощи – Посейдона.

Северянину, особенно если он живет там, где небо часто покрыто тучами, трудно понять, как религиозные представления южных народов так сильно соединились с атмосферными явлениями, или, говоря более мифологично, с явлениями Небес. Нужно видеть широкий горизонт и чистую голубизну троянского неба, чтобы оценить тот эффект, который здесь производит образование облаков. Подчас внезапно, когда море и земля, по всей видимости, лежат в покое, темная масса облаков собирается над вершиной Самофракии и, каждую минуту опускаясь все ниже и ниже, обволакивает один заостренный силуэт горы за другим, пока, наконец, не снисходит шторм и, исхлестав море своими порывами, не окутает тьмою и его, нам легче понять, как детская душа древнего человека видела присутствие самого морского бога в потаенных уголках облаков. И если далеко в юго-западном небе, в направлении Греции, над Эгейским морем появлялась одинокая тучка, постепенно поднимаясь и раскрываясь, подбираясь все ближе и ближе, и наконец касалась вершины Иды, чтобы разбухнуть там и висеть часами или даже днями, и если затем молния всю ночь напролет пробивалась из этой тяжелой тучи, когда весь лик Природы, казалось, был повергнут ниц от страха, кто не мог бы не думать о тех описаниях путешествий Громовержца и пребывания его на Иде, которые дает нам Поэт?

С высот Ужек-Тепе можно увидеть многие другие острова Эгейского моря, которые высоко вздымаются ясными скалистыми очертаниями. Совсем рядом, как раз напротив бухты Бесика лежит засаженный виноградом Тенедос, за которым спрятался ахейский флот, готовясь напасть на Илион. Далеко на юг – хотя только тогда, когда воздух совершенно чист, – мы можем видеть угловатые линии Лесбоса, или, как его называют в наше время, Митилены. Иногда туча поднимается далеко в море, направляется к Лесбосу и мысу Баба, древнему Лекту, и проходит от горы к горе, пока не добирается до Иды. Она идет как раз тем путем, которым шла Гера, когда она искала своего разгневанного супруга на Гаргаре и ей удалось там осуществить любовное примирение, которое изображено в одном из самых чарующих пассажей «Илиады».

Кто бы не почувствовал захватывающего очарования таких сцен? И кто не увидел бы, что великий поэт создал из них великолепную картину о жизни и деяниях олимпийских богов, которую он нарисовал перед нами? Я не буду здесь детально описывать все эти природные явления. Я даже воздержусь от того, чтобы нарисовать величественное зрелище, которое представляет собой подъем и спуск облаков у подножия горы Ида. Однако я не могу скрыть своего удивления при мысли о том, что кто-то счел возможным затмить чудесную красоту троянского пейзажа светом лампы кабинетного ученого и поставить под вопрос ту реальность, которая помогла сформировать видения бессмертного поэта.

Такие попытки, возможно, никогда не могли бы иметь места, если бы было известно, где именно располагался древний Илион. Однако даже во времена Деметрия из Скепсиса, уроженца Троады, который жил примерно за две сотни лет до начала христианской эры, нигде на долине уже не было видно никаких следов старого города. Уже в древние времена крушение множества царств оставило эту страну на отшибе; и прошли тысячи лет перед тем, как начался настоящий поиск настоящего местоположения города. С того момента, как начался этот поиск, едва ли хоть одна часть этой страны спаслась от гипотез ученых мужей. От залива Адрамиттий до мыса Лект они искали этот город то тут, то там. Местами, которые дольше всего занимали внимание ученых, оказались Александрия-Троада, где расположены обширные руины метрополии, основанной на Эгейском море Антигоном и, следовательно, послегомеровской, и Бунарбаши – жалкая турецкая деревушка на южном конце Троянской долины. Лишь пятьдесят лет назад Макларен первым осмелился указать на холм и крепость Гиссарлык как на место, где некогда стояла Троя. Другие, среди них и фон Экенбрехер, приняли его точку зрения. Первые подлинные раскопки провел здесь г-н Фрэнк Калверт. Эти раскопки, однако, ограничились поверхностью. И только на долю доктора Шлимана, приложившего усилия, которые едва ли когда-либо были потрачены частным лицом на подобную цель, пришлось обнажить, прорывшись на поразительную глубину, руины поселения немыслимой древности и таким образом сделать Гиссарлык предметом высочайшего интереса для всех образованных людей.

Решает ли это вопрос о местоположении древнего Илиона? Противники говорят – нет. И почему же? В то время как они проклинают Шлимана за то, что он воспринял «Илиаду» буквально, они думают, что для опровержения его взглядов достаточно того, что руины Гиссарлыка не соответствуют описаниям Гомера. Конечно же такого соответствия нет. Представление Гомера о священном Илионе весьма отличается от любого представления, которое мы можем сформировать на основании свидетельства этих руин.

Никто не сомневается в том, что Илион был разрушен за столетия до того, как была сочинена «Илиада». За сколько именно столетий – вопрос, в котором не согласны даже те, кто принимает сторону Гомера. Даже если речь идет об интервале не более двух или трех сотен лет, все же поэт не мог видеть самого Илиона. Следовательно, Илион в художественном произведении в любом случае сам должен быть вымыслом. Вполне возможно, что легенда сохранила множество топографических черт древнего города, однако не следует воображать, что она должна была сохранить детальное и подлинное описание города или крепости в том виде, в каком они существовали до разрушения. Несомненно, «трава» уже «выросла» между тем над руинами. Новые поселенцы построили на старом месте жилища, которые, возможно, сами уже давно лежали в руинах, когда поэт начал свой труд. Весьма неясно еще, видел ли он когда-нибудь своими глазами руины погибшего города. Несомненно, он видел место, где тот стоял, но сам город он видел только в видениях. Точно так же, как Зевс и Гера, Посейдон и Афина, Арес и Афродита были созданиями его фантазии, так же и сам город Илион был всего лишь «сном». Никто не будет ожидать того, что настоящие руины будут соответствовать всем вымыслам поэта; и если считать установленным то, что в уме у Гомера было много такого, что никогда и ни в каком случае не существовало на этом месте, то мы не можем не сделать вывод, что «Илиада» – отнюдь не исторический труд, но поэтический.

И тем не менее соответствие поэтического описания местным условиям не так уж несовершенно, как хотят изобразить. Положение Гиссарлыка в основном удовлетворяет всем требованиям гомеровской топографии. Из этого места, как и с Ужек-Тепе, там открывается вид на всю переднюю часть Троады. Когда мы стоим на вершине Гиссарлыка, перед нашими глазами простирается долина со всеми ее реками и ручьями, боковыми долинами, окружающими ее холмами, поясом вулканических гор, Геллеспонтом и Эгейским морем. Единственная разница в том, что здесь мы гораздо ближе к долине, и особенно к той ее части, которая лучше всего подходит для поля боя и которая, если мы не будем обращать внимание на современные, измененные русла рек, полностью отвечает топографии гомеровского поля боя. Легко различить отдельные объекты в этой долине, и вполне возможно, что Елена могла указать своему царственному свекру на отдельных вождей ахейцев. Это расстояние также достаточно хорошо просматривается для гомеровского пейзажа. Мы видим Фракийский Херсонес, и перед нами – Имброс и Самофракия. Далее слева лежит Тенедос, и прямо за ним на юго-востоке – снежная вершина Иды вздымается над ближайшей цепью холмов. На закате иногда в течение нескольких минут можно видеть далеко на западе даже пирамиду Афона.

Правда то, что старый город не находился так высоко, как вершина холма Гиссарлык до того, как начались раскопки. Доктору Шлиману пришлось пойти далеко вглубь – на 25 или 30 футов или более – прежде, чем он добрался до стен и домов Илиона под руинами позднейших поселений. Но даже если мы опустим уровень Илиона до такой глубины, он все же будет достаточно высок, чтобы сохранить для города его господствующее положение. Его дома и башни, хотя бы даже они были и очень умеренной высоты, видимо, поднимались достаточно высоко над поверхностью, чтобы достичь уровня позднейшего холма. Все это в любом случае составляло бы высокую, «шумную ветрами» крепость. Наши деревянные хижины, которые стояли у подножия холма, далеко ниже уровня старого города, смотрели на долину с высоты по меньшей мере 60 футов, и ветры дули вокруг нас с такой силой, что часто казалось, что все наше поселение слетит вниз с обрыва.

Холм-крепость Гиссарлык в том виде, в каком он являлся путешественникам до того, как доктор Шлиман начал свои гигантские раскопки, был, собственно говоря, искусственным холмом, который легче всего можно было бы сравнить с земляными холмами на Ассирийской долине, которые покрывают руины царских дворцов; только он был построен не в самой долине, но на западном конце второго отрога описанной выше третичной скалы. Следовательно, он лежит прямо над долиной и должен был с нее выглядеть высоким. Последующее увеличение его высоты должно было действительно быть очень постепенным. Копая вниз с поверхности, мы постоянно встречаем все новые и новые руины, относящиеся к различным эпохам. Один народ за другим жил здесь, и каждые новые поселенцы, селившиеся на руинах своих предшественников, сравнивали поверхность, расчищая некоторые из руин и сбрасывая их с обрыва. Таким образом поверхность холма постепенно расширилась, и вполне понятно, что теперь, когда раскопки последнего года почти полностью обнажили границы старого города, широкая яма должна казаться чем-то вроде воронки, на дне которой в очень небольшой окружности находятся руины Илиона. Мы должны признать справедливость наблюдения, согласно которому Илион не был большим городом, в котором могла поместиться огромная армия чужеземных воинов вдобавок к большому собственному населению. Такой Илион существовал только в видениях поэта. Такой Илион едва ли заслуживает вообще названия города. В нашей части света мы назвали бы такое поселение крепостью или укреплением. Именно поэтому я предпочту назвать это место крепостью-холмом (Burgberg); этот термин, строго говоря, и есть перевод турецкого слова «Гиссарлык».

Но почему же считать эти самые руины на дне воронки Илионом? На это я отвечу, что можно задаться вопросом, действительно ли когда-нибудь существовало место под названием Илион. Разве не сомнительно, существовал ли когда-нибудь какой-нибудь Геракл или какие-нибудь аргонавты? Возможно, Илион, Приам и Андромаха – такая же поэтическая фантазия, как Зевс, Посейдон и Афродита. Однако это отнюдь не значит, что мы не должны искать Илион поэта на дне нашей воронки. Здесь лежит много близко стоящих друг к другу домов, обнесенных могучей стеной из грубо обтесанных камней. Стены домов и комнат сохранились настолько, что оказалось возможным составить план поселения. Достаточно крутая улица, замощенная большими плитами, ведет через одни ворота на западную сторону в крепость. Лишь узкий проход остается между домами. Все заполнено мусором, оставшимся после пожара. Большие глиняные кирпичи со стороной в половину ярда растаяли от страшного жара и превратились в стекловидную массу. Груды зерновых, в особенности пшеница, горох и бобы, превратились в угли. Остатки животной пищи, устричные раковины и мидии всех видов, кости овец и коз, быков и свиней также были отчасти сожжены. Древесного угля как такового мы видим немного, и то, что есть, – в основном дуб. Пожар должен был продлиться достаточно долго, чтобы практически полностью разрушить почти все деревянное. Даже металл, и в особенности бронза, по большей части расплавился и от воздействия огня превратился в неразличимую массу.

Очевидно, что крепость была разрушена пожаром, который продлился достаточно долго, чтобы полностью разрушить все горючие материалы. Такой огонь, соответствующий описанию Гомера, загорелся в поселениях на Гиссарлыке только однажды. В многочисленных слоях руин, которые лежат один над другим, есть многие другие следы огня, но никаких – такого масштаба, как мы видим в сожженном городе. Даже под ним все же имеются слои, доходящие вниз до глубины иногда 20 или 25 футов – поскольку сожженный город не был древнейшим поселением на Гиссарлыке, – но даже в этих древнейших слоях нигде нет следов такого обширного пожара.

Однако именно в сожженном городе среди многочисленных предметов искусства, особенно керамики (некоторые из них – редкостное совершенство), было неоднократно обнаружено золото, иногда вместе с предметами из серебра, бронзы и слоновой кости. Все эти открытия затмило сокровище Приама, на которое доктор Шлиман наткнулся в третий год своих успешных раскопок. И с тех пор не проходило ни года без открытия по крайней мере нескольких золотых предметов. Я сам был свидетелем двух таких находок и помогал собирать предметы. Клеветники, которые не стыдились обвинять первооткрывателя в подлоге, давно уже замолкли. Особенно с тех пор, как турецкое правительство по случаю того, что двое рабочих присвоили себе часть клада, наложило эмбарго на все предметы такого рода – как это и происходит с такими коллекциями в других местах, – подобным завистникам с их шипением пришлось отступить и уединиться у собственного домашнего очага. С тех пор золотые предметы того же типа, что и гиссарлыкские, были найдены не только в Микенах, но и в других греческих погребениях. Один из золотых кладов, найденных в моем присутствии, содержал штампованные пластинки из золота, орнамент которых в мельчайших деталях повторял такие же, найденные в Микенах.

Сожженный город был также и «золотым городом». Только в нем мы находим такое множество чудесных и в то же самое время явно иноземных сокровищ. Ибо ясно, что перед нами отнюдь не продукты местного ремесла, но предметы, привезенные из-за границы в результате либо торговли, либо грабежа. Характер их восточный, конкретнее – ассирийский. Следовательно, сожженная крепость должна была быть резиденцией великого и удачливого героя – или сына такого человека, – который собрал сокровища редчайшей ценности в своем небольшом, но безопасном доме.

Главное сокровище было найдено в одном месте в чем-то вроде шкафчика. Судя по всему, первоначально оно хранилось в деревянном ларце. Оно находилось близ стены очень прочно построенного каменного дома, в других частях которого было найдено множество других достаточно хорошо сохранившихся сокровищ в терракотовых вазах; очевидно, этот дом был резиденцией князя. Ибо таких сокровищ не было обнаружено ни в каком другом месте; и поскольку площадь сожженного города теперь уже полностью раскрыта, то мы можем со всей определенностью утверждать, что на этом месте стоял дворец. Рядом с ним идет старая городская стена и улица, которая проходит через одиночные ворота крепости и также ведет к нему.

Были ли эти ворота теми самыми Скейскими воротами и был ли этот дом домом Приама? Доктор Шлиман, запуганный своими учеными противниками, теперь говорит только о доме «городского старейшины» (Stadthaupt). Однако мог ли этот «городской старейшина», владевший таким количеством золота в то время, когда золото было так редко, быть кем-либо иным, как князем? И почему бы не назвать его Приамом? Существовал ли когда-либо Приам или нет, князь золотого сокровища, который жил на этом месте, достаточно близок Приаму «Илиады», чтобы мы отказались от удовольствия дать этому месту его имя. И разве есть какой-нибудь вред в том, чтобы назвать западные ворота, единственные ворота в этой городской стене, от которых крутая дорога вела вверх от долины, прославленным именем Скейских ворот?

Давайте же без нужды не отрезать себя от всей этой поэзии. Хотя мы – дети жесткого и слишком прозаического века, мы сохраняем свое право снова вызывать перед собою в старости те картины, которые заполняли нашу детскую фантазию. Когда мы стоим на таком месте, как Гиссарлык, это печалит, но в то же время и возвышает душу, и мы читаем ход истории по следующим друг за другом слоям, как в геологическом разрезе. Эта история написана не для нас, но она стоит физически перед нашими глазами в руинах минувших времен, в реальных предметах, использовавшихся людьми, жившими в них. Огромные массы руин лежат слоями над сожженной крепостью, между ней и первым слоем, который уже содержит обтесанные камни и стену из квадратных блоков. Возможно, это была та самая стена, которую Лисимах, один из полководцев Александра, как свидетельствуют источники, построил на Илионе. В любом случае эта стена напоминает стены македонского периода и в соответствующем слое содержатся греческие стены и керамика. Здесь перед нами определенный период времени. С этой точки мы можем отсчитывать время назад, и легко видеть, что этот подсчет благоприятствует нашей интерпретации троянской легенды.

Тогда возможно, что песнь Гомера – вовсе не чистая фантазия. Возможно, правда, что в очень отдаленное доисторическое время богатый князь действительно жил здесь во вздымающейся вверх крепости, и что греческие цари вели яростную войну против него, и что эта война кончилась его собственным падением и разрушением его города в страшном пожаре. Возможно, это был первый раз, когда Европа и Азия пробовали силы друг друга на этом берегу, в первый раз, когда молодая, но все более и более независимая цивилизация Запада подвергла грубому испытанию силой свое превосходство над уже изнеженной цивилизацией Востока. Мне это кажется вполне возможным, однако я не буду заставлять всех и каждого согласиться с моим мнением.

Однако мы можем быть уверены в том, что даже древнейшее и первейшее поселение на Гиссарлыке принадлежало людям, которые уже почувствовали влияние цивилизации. Правда, что в нем все еще пользовались каменными орудиями, но эти орудия были изящно отполированы, и тонкость их очертаний свидетельствовала о знании металлов. Фактически следы металлов есть даже в этом древнейшем слое. Итак, невозможно отнести эти слои к каменному веку. У нас есть указания на то, что мы без сомнения можем считать Гиссарлык древнейшим известным в Малой Азии поселением людей доисторических времен, стоявших уже на некоторой стадии цивилизации. Поэтому холм-крепость Гиссарлык, безусловно, должен занять в истории цивилизации прочное место как достоверный свидетель. Для наших потомков это будет важная точка на карте и вместе с тем – определенная точка отсчета для полета их фантазии. Ибо мы можем надеяться, что чем бы ни кончился спор о существовании Илиона или Приама, молодежь никогда не расстанется с «Илиадой».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.