Глава 12. ПОМИНКИ ДЛЯ ХАНА

Глава 12.

ПОМИНКИ ДЛЯ ХАНА

Итак, Большая Орда пала. На короткое время Северная Русь свободно вдохнула полной грудью, не опасаясь татарских набегов. Но после смерти великого князя Ивана III Васильевича (1505) и крымского хана Менгли-Гирея (1512) отношения между Москвой и Крымом начали ухудшаться. Если великий князь Ивана III и хан Менгли-Гирей были природными союзниками (оба воевали с Большой Ордой) и своим возвышением во многом были обязаны взаимной помощи, то их наследники — Василий III и Магмет-Гирей (Мухаммед-Гирей) — столь сердечных отношений друг к другу не питали. Наоборот, между Крымом и Москвой обострилась борьба за «золотоордынское наследство»: за влияние и обладание Казанью и Астраханью, за влияние на Ногайскую Орду. Подспудно тлеющий конфликт грозил в скором времени вспыхнуть новым пожаром.

Со времен великого князя Ивана III и хана Менгли-Гирея Москва и Крым взаимно признавали наследственные права правящих династий: потомков Ивана III — на Великое княжество Московское; отпрысков Гиреев — на Крымское ханство. Но полного равноправия во взаимоотношениях не было: Гирей величались «царями», что ставило их на ступеньку выше великих московских князей в международной иерархии: титул хана в грамотах всегда писался первым, выше царского «имяни»; на торжественных обедах чаша с медом или вином в его честь выпивалась перед «государевой чашей»; великие князья передавали ханам не «поклон», как всем остальным монархам, а «челобитье». Кроме того, еще при зарождении крымско-московского союза московские великие князья брали на себя обязательство выплачивать крымским «сюзеренам» т.н. «поминки» (крымцы называли их «тыш»).

Документально подтверждено существование московских «поминок» в 1474—1685 гг. (или в 1474—1700 гг., если учитывать срок сохранения обязательств), при этом на протяжении всего этого срока сущность этого явления оставалась неизменной — дань-откуп. Проще говоря, Московское государство юридически (и фактически) оставалось данником Крымского ханства до 1700 г., т.е. до начала правления Петра I включительно.

Как пишет историк Л. Юзефович, «…Русские поминки в Крым уже не по составу, а по выполняемым ими функциям делились на несколько разновидностей. Были поминки “явные”, подносимые непосредственно на аудиенции, открыто, и тайные — их посол должен был вручить лишь в случае определенных уступок со стороны хана или какого-то другого лица, а до этого держал в секрете. “Здоровальные” поминки вручались в связи с каким-нибудь торжественным событием (например, со вступлением на престол нового хана). “Запросные” поминки посылались по особому заказу хана или его родственников и вельмож (когда-то “по запросы” приходили в русские княжества золотоордынские “кильчеи”). Наконец, поминки “девятные”, или “девяти”, предназначались только самому хану и наиболее влиятельным мурзам из его окружения»[93].

О «девятных поминках» следует сказать особо. В XIII XV вв. получателями московских «девятных поминок» были ханы Золотой и Большой Орды. Особенность их состояла в том, что эти обязательные ежегодные подношения ордынским властителям первоначально включали в себя (в соответствии с традициями золотоордынского ханского двора) девять предметов и символизировали личную вассальную зависимость великого князя владимирского от джучидов. Позже предметов могло быть и не девять, а больше, а то и просто предметы заменялись звонкой монетой. Но их юридическое (даже можно сказать — ритуальное) значение оставалось неизменным — дань вассала сюзерену. И в данном случае крымские ханы выступали правопреемниками ханов золотоордынских.

Ежегодное отправление «великого» или «большого» посла с «девятными поминками» — норма московско-крымских отношений. Невыезд посла в Крым рассматривался обеими сторонами как исключительное явление при чрезвычайных обстоятельствах (об этом мы еще вспомним отдельно). «Твои казны к нам поминки по обычею идут» — обычная формула посланий первых лиц Крыма в Москву за последнюю четверть XV в. и более позднее время.

Но вернемся к истории обострения московско-крымских отношений. Как же поссорились Василий Иванович и Магмет Менглиевич?

Все началось в 1515 г., когда вступивший на ханский стол Магмет Гирей укоризненно написал великому князю владимирскому и московскому (цитата по С. Соловьеву): «7ы нашему другу королю недружбу учинил: городу который мы ему пожаловали (Смоленск), ты взял от нас тайком; этот город Смоленск к литовскому юрту отец наш пожаловал, а другие города, которые к нам тянут, — Брянск, Стародуб, Почап, Новгород Северский, Рыльск, Путивль, Карачев, Радогощ — отец наш, великий царь, твоему отцу дал. Если хочешь быть с нами в дружбе и в братстве, то ты эти города отдай нам назад, потому что мы их королю дали… Если хочешь быть с нами в дружбе и в братстве, то помоги нам казною, пришли нам казны побольше».

Последняя фраза объясняет многое. Крымский хан не удовольствовался теми «поминками», что ему присылали из Москвы. Василий III, как и его отец, был прижимистый, всегда старался сэкономить. Хан же считал «поминки» («девятные») обязательными, а уж если великий князь хотел чего добиться у крымского хана, то надо было отпускать «поминки сверхплановые».

Интересно, что хан защищает короля — раньше поляки и литовцы были записными ворогами крымцев. Но, почувствовав на себе силу крымско-московского союза (когда то Подолье, то Киев подвергались разорению), те начали не скупиться и щедро одаривать хана своими «поминками» (правда, не «девятными»). Примечательны слова литовского посла в 1517 г.: «Помнишь, царь, сам из старины: которой князь великой московской царю братом был? А нынеча князь великой московской и тебе, царю, братом чинится!» Такой язвительной поддевкой литовский посол желал возбудить ненависть хана к великому князю. Да и сами крымцы, которых обхаживали и москвичи, и литовцы, и поляки, все более проникались мыслью в своем превосходстве.

* * *

Аппак-мурза, крымский вельможа, так говорил московскому послу Момонову: «Ты приехал нынче между великим князем и царем дело делать, так ты делай дело умеючи: чего у тебя царь ни попросит, ты ни за что не стой, тешь его. А не захочешь царю дать добром, так тебе без дела назад ехать; ведь царь у тебя силою возьмет все, что захочет; так ты бы царю не стоял ни за что, чего у тебя ни попросит добром, а позора бы тебе не дожидаться». Логика мурзы проста: назвался груздем — лезь в кузов; набиваешься в союзники хану — плати больше.

Сам посол сообщал в Москву о все большем бесчестии для него. Когда он шел к хану с поминками, то сторожа загородили ему дорогу посохом: «И было мне у посоха много истомы не на малый час; все требовали у меня посошной пошлины; но я их не послушал. Когда я назад хотел идти, то меня не пустили. Аппак же меня не выручал: дважды он к царю вверх ходил; но, туда идучи и оттуда, все меня бранил, что я не плачу посошной пошлины; однако я не послушался, не заплатил. Потом пришел ко мне Аппак-князь и стал царским именем просить у меня тридцать шуб беличьих да тридцать однорядок для раздачи тем людям, которым великий князь мало поминков прислал, потому что они не хотят великокняжеского дела делать».

Считается, что этот обычай («посошная пошлина») был принят когда-то в ставке ханов Золотой и Большой Орды. Можно предположить, что требование «посошной пошлины» было заимствовано крымскими ханами из ордынского придворного церемониала и символизировало зависимое положение посла и его государя, в данном случае — великого князя владимирского и московского.

Но посол проявлял твердость, и тогда к нему явились двое татар и силой забрали у посла то, что он якобы не додал. При этом татары гонялись за послом с плеткой и топтали его конем. Хан объяснил свои действия великому князю просто: «Ты многим людям не прислал подарков, и нам много от них докуки было, да и посол твой много докуки видел; и вот я, для того чтоб между нами дружбы и братство прибывало, неволею взял у твоего посла, да и роздал моим людям — иному шубу, другому однорядку».

Дело неминуемо шло к войне. Несколько раз крымцы опустошали приграничные московские земли. А в 1521 г. хан Магмет собрался в поход на Москву. Но перед этим он сбросил «промосковского» казанского хана Шиг-Али — кстати, внука грозного хана Ахмата[94]. Да уж, пути Господни неисповедимы… Но Гирей Ахматидов на дух не переносили (и это был еще один повод к войне) — и потому Магмет посадил казанским ханом своего брата, Сагиб-Гирея. Тот, собрав казанское войско, двинулся через территорию Нижнего Новгорода на Коломну, куда шел и крымский хан.

Москва, занятая войной («собиранием русских земель») на западном рубеже, на южном участке не имела значительных сил. Так, во всяком случае, заявляют российские историки, объясняя поражение войск под руководством брата великого князя Андрея Старицкого. Андрей Старицкий вышел со своим войском за Оку (интересно, слышал ли он когда либо о «стоянии на Оке» или «стоянии на Угре» своего отца, Ивана III?), но был разбит, и татары беспрепятственно соединились у Коломны. А уже 29 июля передовые отряды татар оказались перед стенами Москвы. Великий князь владимирский, по примеру всех своих, без исключения, предков, ушел в Волоколамск — «собирать войска». Любопытно, что НИ ОДНОМУ великому князю в такой ситуации НЕ УДАЛОСЬ собрать пресловутые «войска», ибо поздно пить боржоми… Оборона Москвы была возложена на крещеного татарина (?!) Кудайкула (в крещении — Петра).

30 июля явились основные силы татар и начали жечь посад и окрестности. А уже на следующий день Москва запросила мира. Собирать войска не пришлось, ибо, как пишет Типографская летопись, «…и посла (великий князь) к воеводамъ своимъ в Серпоховъ, ко князю Дмитрею Вельскому и князю к Василию Шуйскому и ко князю к Ивану Воротынскому, повеле имъ противу царя ити. Они же не поидоша».

8 августа был заключен мир. Всех русских пленных — а их, по разным оценкам, было от 150 тысяч до 800 тысяч человек, татары уводили с собой. Надо сказать, что в войнах с той же Литвой Москва всегда разменивала пленных. Но тут не война равных государств — тут хан наводит порядок в вассальном улусе…

Великий князь Василий также дал клятвенную грамоту хану Магмету выплачивать положенную дань и, вероятно, признавал в ней свою зависимость от хана. Вообще, об этой грамоте говорится неопределенно. По легенде, хан Магмет на обратном пути осадил недавно присоединенную к Московскому государству Рязань и потребовал от воеводы Ивана Васильевича Хабара-Симского явиться к хану как холопу его данника. Воевода же якобы потребовал от хана доказательств — и ему была оная грамота предъявлена. Но воевода, не будь дурак, грамоту ту сжег, а по нехристям велел дать залп из пушек.

Правда это или придумка для спасения чести великого князя — трудно сказать. Во всяком случае, на соборной колокольне Рязанского кремля висит памятная доска с надписью, что «…на сем месте была каменная Глебовская башня с воротами и бойницами, с которых в 1521 году окольничий Иван Хабар-Симский, сын воеводы Василия Образца, посредством пушкаря Иордана поразил татар крымского хана Махмет-Гирея. Л прежде до сего поражения Хабар взял у хана грамоту князя Московского о дани Крыму и тем спас Рязань и честь князя Московского, за что дали ему сан боярина и внесли заслуги его в книги разрядные на память векам…». Однако в Типографской летописи о сем подвиге не написано ни слова. Других доказательств нет — ведь грамота сожжена… А вот что достоверно установлено, так это то, что тогда же Иван Хабар выкупил у татар пленного князя Федора Оболенского-Лопату.

В результате Крымского похода 1521 г. Московское государство стало на пороге уничтожения своей неокрепшей самостоятельности. Поражение отбросило Северную Русь на столетие назад, монголо-татарское иго (в крымском издании) было фактически восстановлено. К ритуальным церемониям зависимости присовокуплялись обязательства отнюдь не ритуального характера: признание великого князя данником, отказ от претензий на Казань и Астрахань и т.д.

Но, видно, кто-то там НАВЕРХУ в очередной раз смилостивился над Московской Русью, ибо в следующем году хан Магмет-Гирей был убит в нечаянной стычке с ногайскими татарами. Началась очередная татарская междоусобица.

Правда, брат убитого, Сайдат-Гирей, начал требовать неукоснительного выполнения договора 1521 г., и для начала потребовал дань (надо думать, сверхнормативную) в 60 тысяч алтын (или 1800 рублей).

Послу, отправленному в Крым, был дан наказ (цитата по С. Соловьеву): «В пошлину никому ничего ни под каким видом не давать, кроме того, что послано к хану в подарках или что посол от себя кому даст за его добро, а не в пошлину.

В пошлину ни под каким видом ни царю, ни царевичам, ни князьям, ни царевым людям никак ничего не давать. Если бросят перед послом батог и станут просить пошлины у батога — не давать, а идти прямо к царю через батог; если у дверей царевых станут просить пошлины — и тут ничего не давать; пусть посол всякий позор над собою вытерпит, а в пошлину ничего не должен дать. Не напишется царь в шертной грамоте братом великому князю, то грамоты не брать; не писать в договорную грамоту, чтоб быть заодно с царем на Астрахань и ногаев; ведь написано, что быть на всех недругов заодно — и довольно. Если царь потребует, чтоб великий князь помирился с казанским царем Саипом, то говорить: помириться нельзя, во-первых, потому, что Саип стал царем без ведома великого князя; во-вторых, потому, что посла московского и торговых людей велел убить, чего ни в одном государстве не ведется: и рати между государями ходят, а послов и гостей не убивают».

Великому князю Василию пришлось наскоро завершать успешную войну с литовцами и перебрасывать войска на юг и юго-восток. Впрочем, решить «казанский», а уж тем более «крымский» вопрос не удалось. Москва организовала три похода на Казань (1523, 1530,1545), стараясь вернуть утерянные позиции, но тщетно. Особенно поражает своим разгильдяйством поход 1530 г., когда обоз с оружием (включая личное) двинулся к Казани одним путем (?!), а фактически безоружное войско другим (?!). Узнав об этом, татары захватили обоз, а московских ратников перебили. Поход провалился, не успев начаться.

В 1539 г. московским боярам (при малолетнем Иване IV Грозном) пришлось заключить новый договор с татарами — на условиях, близких к условиям договора 1521 г. Тем не менее даже благоприятный договор 1539 г. крымцы сочли скромным — и в 1541 г. крымский (бывший казанский) хан Саиб-Гирей двинулся на Московскую Русь. На сей раз он прихватил с собой турецкую артиллерию — за неимением своей собственной. Московские войска в очередной раз стали на Оке и с трудом, но отбились от Саиб-Гирея. Преследовать татар не стали.

Развить успех 1541 г. не удалось — поход в 1545 г. на союзницу Крыма, Казань, бесславно провалился. Разозленный упорством московитов, хан Саиб-Гирей приказал схватить одного из членов московской дипломатической миссии, подьячего Ляпуна, и «нос и уши зашивал и, обнажа, по базару водил». Московские дипломаты обиду проглотили…

Почетное право решить многовековой «татарский» вопрос (включая «крымский» и «казанский») перешло к новому правителю Московской Руси — великому князю Ивану IV.

* * *

Новый хозяин Кремля рьяно взялся за дело. 16 января 1547 г. в Успенском соборе Московского Кремля состоялось торжественное венчание на царство великого князя Ивана IV (1530—1584). На него были возложены знаки царского достоинства: Крест Животворящего Древа, бармы и шапка Мономаха. После приобщения Святых Тайн Иван Васильевич был помазан миром.

Царский титул позволял занять существенно иную позицию в дипломатических сношениях с Западной Европой. Великокняжеский титул переводили как «великий герцог». Титул же «царь» московские дьяки или совсем не переводили или переводили как «император» (?!). Тем самым московский царь дерзал встать вровень не то что с королями—с единственным в Европе императором Священной Римской империи.

Изменение в титулатуре вызвало недовольство и неприятие правителей соседних стран, прежде всего Польского королевства и Крымского ханства. Особенно последнего — ибо «вассал» притязал стать выше «сюзерена». Но на тот момент Крымское ханство не имело сил и возможностей пресечь опасные для него поползновения.

Но громкий царский (ба! даже императорский!) титул необходимо подтверждать. Для начала решено было развязать казанский узел. Новоявленным царем (а вернее, его окружением) было последовательно спланировано и осуществлено пять походов на Казань.

Зимой 1547/48 г. к Казани смогла подойти только часть московских войск и, простояв неделю под стенами, вернулась обратно.

Зимой 1549/50 г. московское войско подошло к Казани и начало осаду. Но вынуждено было снять ее в связи с распутицей и прочими неурядицами, к которым войско не было подготовлено.

В 1551 г. внезапно и синхронно (!) московские войска окружили Казань, беря город на измор. Немногочисленный крымский гарнизон пытался убежать, но был переловлен и истреблен. Изнуренные осадой, казанцы согласились принять у себя московского ставленника Шиг-Али и на прочие условия, включая возврат христианских пленников.

Однако аппетит приходит во время еды. Завладев Казанью, московские бояре с царем во главе решили превратить Казань не в вассальное государство, а присоединить его вообще к Московской Руси, поставив русскую администрацию и наместников. Путем хитрых манипуляций Шиг-Али был смещен, а в Казань отправился «новый менеджерский состав». 9 марта 1552 г. он («состав») был уже у стен города, когда вспыхнуло антимосковское восстание, а московский гарнизон Казани (180 стрельцов) был вырезан. План «мирного» присоединения провалился. Началось «присоединение» — уже по другой схеме.

Быстро собранное Иваном Васильевичем войско двинулось к Казани. В это время (21 июля 1552 г.) к Туле подошел крымский хан Девлет-Гирей с турецкой артиллерией и отрядом янычар (янычары под Тулой — сцена из «Апокалипсиса сегодня», не иначе) и начал штурм города.

Хана направил турецкий султан Сулейман Великолепный в рамках мусульманской солидарности. Но Девлет-Гирея подвела… молниеносность его действий. Атакуя Тулу, хан Девлет рассчитывал, что московское войско уже приближается к Казани и будет вынуждено отменить поход, чтобы деблокировать Тулу. Но московское войско, памятуя о прежних неудачах, когда отдельные отряды соединялись через месяц, а то и более, шло к Казани хотя и разными дорогами, но пересылаясь между собою, чтобы перед конечной целью объединить силы. Шли они не быстро, но и не медленно. Однако Девлет, который думал, что действует в тылу русских войск, оказался перед наступающим фронтом. Царь Иван вел с собой 150-тысячную армию (в том числе и сильную артиллерию), в то время как у Девлета было около 60 тысяч. Даже ради всемирной исламской солидарности Девлет не хотел рисковать своим войском и своим ханством, и отступил. Кажется, это был первый случай, когда крымцы повернули коней не вследствие окончания кампании, перегруженности добычей, внутренних неурядиц или неблагоприятных погодных условий. Нет! Они отступили в силу своей слабости (вот такой вот оксиморон). Стратегически Девлет проиграл вчистую: чтобы сорвать Казанский поход московского царя, ему следовало идти со своим войском именно к Казани. Но, желая и рыбку съесть, и на кол не сесть, Девлет перехитрил сам себя.

Отогнав крымцев, 23 августа 1552 г. Иван IV осадил Казань. Осада длилась долго, казанцы сопротивлялись упорно. Но численное и качественное преимущество русских войск, а также верно выбранная стратегия позволила 2 октября 1552 г. взять и уничтожить город. Победители взяли огромную добычу, все мужское население (за исключением плененного хана Ядигер-Мухаммеда) было вырезано, все женское… Такая вот женская доля — взято в рабство.

Но и после этого казанцы (не жители города, а жители ханства) не сдались. На протяжении 1552—1556 гг. они вели партизанскую войну и лишь после чувствительных карательных репрессий покорились.

Также в 1554 и 1556 гг. московское войско дважды захватывает Астрахань. После второго захвата город присоединяется к Московскому государству.

На очереди стал «крымский» вопрос.

* * *

Девлет-Гирей несколько раз пытался силой остановить победное шествие царя Ивана по бывшим улусам Золотой Орды. В 1555 г. он снова отправляется походом на Тулу, но нечаянно встречается с войском князя Ивана Шереметева, которого царь Иван отправил в набег к Перекопу. Крымчаки нанесли тяжелый урон войскам Шереметева, сам князь был тяжело ранен. Но и крымцы сильно потрепались, а в виду приближающихся московских войск отступили.

В 1569 г. хан Девлет вместе с турками идет походом к Астрахани, но астраханский гарнизон отбивается от нападавших.

В свою очередь, царь Иван IV организует несколько походов против Крыма (первый — это уже упомянутый поход Шереметева), цель которых — «разведка боем».

Говоря об этих походах, нельзя не вспомнить одну яркую историческую личность, во многом повлиявшую на русско-крымское противостояние.

В середине XVI в. на исторической арене появляется некий Дмитрий (Байда) Вишневецкий. Его отец и дед (Вишневецкие — из рода литовских Гедиминовичей) прославились в стычках с татарами. Сам же Дмитрий стал старостой черкасским и каневским, и также добыл славу в боях с татарами. Немалая его заслуга и в том, что он возродил военное наследие Мономаха и не раз ходил в превентивные походы на татарские улусы и турецкие города. Кроме того, именно он стал отцом-основателем Запорожской Сечи, построив на о. Хортица укрепленный замок. Место для замка было выбрано более чем удачно — труднодоступное (хан Девлет-Гирей с большей частью крымской орды в январе 1557 г. не смог его взять и ушел «с большим соромом»; в 1558 г. хан Хортицкую Сечь взял-таки — с помощью турок и молдаван, приплывших на челнах; но и в этом случае Д. Вишневецкому удалось покинуть Сечь, оставив победителям только руины), и удобное — оттуда контролировался брод и переправа через Днепр. Кроме того, от Хортицы до Крыма было рукой подать, что не могло не нервировать крымских ханов.

Уже после смерти Д. Вишневецкого Хортицкую Сечь возобновит Яков Шах — другой казацкий атаман. И позже Хортицкая Сечь не пустовала. Заслуга Д.Вишневецкого и в том, что он сумел организовать разрозненные казацкие ватаги в один кулак, объединив их вокруг той же Хортицкой Сечи.

Пути Дмитрия Вишневецкого и Ивана IV пересеклись следующим образом. В 1556 г. московский царь Иван Грозный посылал дьяка Ржевского на крымчаков. В низовьях Днепра Ржевский наткнулся на казаков Вишневецкого, которые также собирались воевать с крымчаками. Объединившись, московско-казацкое войско разрушило Очаков, успешно отбилось от татарской погони и с добычей вернулось «восвояси» (надо сказать, что татары и турки называли главным своим обидчиком за Очаков не Ржевского, а именно Вишневецкого). Вот тогда-то Д. Вишневецкий и решил перейти из подданства польского короля под руку московского царя.

В 1557 г. царь принял князя Дмитрия (и казаков запорожских) под свою руку и пожаловал князя городом Белевым с селами. В 1559 г. окольничий Данила Адашев (брат Алексея Адашева, «главы правительства» Московии, говоря современным языком) и Д. Вишневецкий совершили синхронные походы на Крым и под Азов. И опять успешно. (Тут стоит упомянуть, что Данила Адашев отпустил плененных в Крыму турок в Очаков, объяснив им, что государь Иван Васильевич воюет не с султаном, а со своим врагом Девлет-Гиреем). Кроме того, казаки Вишневецкого постоянно информировали московских воевод о передвижениях крымцев, чем фактически срывали их набеги.

А вот поход Дмитрия Вишневецкого на Азов в 1560 г. полон загадок. Он планировался как поход с Днепра, Дона и Черкесии (вассальной Москве) одновременно. Однако черкесы кавказские не пришли, как и обещанные ногайцы. У Дмитрия Вишневецкого под рукой оказались только запорожцы и донцы. Кроме того, Азов (турецкое владение) был уже дополнительно укреплен и ждал врагов. На помощь азовскому гарнизону прибыл силистрийский (румынский) Синан-паша с отрядом янычар, а в море из Стамбула вышла эскадра, которая стала в Таманском (Керченском) проливе. По словам французского историка, профессора Сорбонны Ш. Лемерсье-Келькеже, изучавшего турецкие архивы, о походе Дмитрия Вишневецкого турок уведомил… один из московских купцов (?!), прибывших перед этим в Кафу. Естественно, штурм Азова провалился, а попытка переплыть Таманский пролив и атаковать Кафу окончилась неудачей. Д. Вишневецкий не солоно хлебавши вернулся на Северный Кавказ, а уже оттуда, по приказу Ивана Грозного, — в Москву.

Что же случилось? Было ли это досадной случайностью, несчастливым стечением обстоятельств, или же князя Вишневецкого просто подставили под удар? Трудно сказать со всей определенностью, но стоит заметить, что Дмитрия Вишневецкого в Москве ждали разительные перемены. Оказалось, что когда Вишневецкий штурмовал Азов, Алексей Адашев был заключен в тюрьму, где и умер. Данила Адашев к моменту возвращения Вишневецкого в Москву также «почил в бозе» — сложил голову на плахе вместе со своим 12-летним сыном. Князь М.Глинский и глава Боярской думы И.Вельский были в заточении. Похоже, что и Дмитрия ждала та же незавидная участь.

Таким образом, вся «антикрымская» коалиция в Москве была разгромлена. А Иван Грозный начал Ливонскую войну, и воевать на два фронта (и с крымским ханом тоже) ему не хотелось. Правда, Иван Грозный послал Вишневецкого опять на татарские улусы, но тот, только вышел за пределы Московского государства, предпочел вернуться под руку польского короля. Казаки в тот год на Очаков все же ходили — без Вишневецкого. Иван Грозный воспринял уход «Дмитрашки» как личное оскорбление. «Пришел он, как собака, и потек он, как собака, а государству моему убытку никакого не причинил», — заявил царь. Но уже на следующий год Иван Грозный наказывал своему гонцу в Польшу Федору Клобукину «разведать о князе Дмитрие Вишневецком, в какой он при короле должности», А в письме крымскому хану Иван Грозный отписал: «А которые наши люди ближние промеж нас з братом нашим з Девлет Киреем царем ссорили, мы то сыскали, да на них опалу свою наложили есмя — иные померли, а иных разослали есмя, а иные ни в тех, ни в сех ходят».

Вишневецкий погиб через два года после всех этих событий (в 1563 г.), попав в руки туркам вследствие хорошо продуманной провокации. Молдавские бояре пригласили его якобы на княжение, схватили и передали туркам. Там Вишневецкого подвесили за ребра на крюк, и он умер в муках, проклиная своих мучителей.

* * *

Почему же царь московский отказался от экспансии на юг, уклонился от войны с Крымом и ввязался в Ливонскую войну? Кроме субъективных факторов («царская воля») следует учесть и факторы объективные. Разбирая их, можно понять логику действий грозного царя.

После захвата Астрахани у московского правительства было множество альтернатив, как то: а) взять паузу и попытаться «переварить» захваченные территории;

б) продолжить экспансию на юг, собирая татарские улусы;

в) перенацелить свои усилия на северо-запад (Швеция);

г) организовать поход на запад против Ливонии; д) продолжить «собирание русских земель» и возобновить войну в юго-западном направлении с Литвой (правда, держа в уме возможное включение в схватку Польши).

Однако «переваривать» оказалось нечего: казанцы оказали отчаянное сопротивление и были истреблены; разовая добыча не могла заместить выгод хозяйственной эксплуатации территории. Наоборот, Казанское ханство пришлось восстанавливать чуть ли не с нуля, раздавая казанские пустоши дворянам и переселяя крестьян с центральных земель Московского государства.

Продвижение на юг также не сулило быстрых выгод. Татары упорно сопротивлялись, и без баз непосредственно у Крыма нечего и думать о его покорении. Да, были еще донские казаки и запорожцы, на которых можно было бы опереться — но это лишь в будущем.

Воевать со Швецией было не за что — Финляндия была не настолько обжита и освоена, чтобы считаться лакомым кусочком. К тому же шведы, хотя и не казались смертельно опасны, но и слабыми тоже не были.

Политически рыхлая Литва с ее обширными православными землями могла бы стать желанной целью. Более того, в связи с заявленной Московским государством «собиранием русских земель», это должна была быть цель номер один. Но смущала личная уния польских королей и великих князей литовских. Поляки, до сих пор издали наблюдая за избиением Литвы, могли вмешаться в самый неподходящий момент. Не стоило забывать, что Польша и Крымское ханство последнее время выступали союзниками, и война с Литвой могла обернуться еще войной с Крымом. Так что пусть «православные» чуток потомятся в латинской неволе — не до них сейчас.

Зато захват Ливонии казался столь близким и желанным. Каменные крепости, ранее неприступные, с появлением в Московском государстве мощной артиллерии уже не казались непреодолимым препятствием. Прибалтика была богатой, хорошо изученной, с наличием мощного опорного пункта на ее границах — Пскова. Вассальная же зависимость Ливонского ордена от императора Священной Римской империи была номинальной, и опасность неожиданно сойтись с этим сильным, но весьма далеким противником, практически исключалась.

Поколебавшись между южным и западным направлением, Кремль выбрал запад.

Пожалуй, единственным недостатком в этих расчетах было то, что резкое усиление военной мощи Московского государства вызвало страх у всех соседних держав. Средневековая дипломатия во многом напоминала детскую игру «царь горы», где все страны, казалось бы несовместимые, часто объединяются против «царя» — ну хотя бы к тому моменту, пока «царь» не будет спихнут с вершины.

Так случилось и на этот раз.

В учебниках истории целью Москвы в Ливонской войне объявляется приобретение жизненно необходимого выхода к Балтийскому морю (интересно, как жили столетия до это и не умерли?). Заявление рассчитано на людей легковерных, внушаемых, невнимательных и без склонности к каким-либо размышлениям (т.е. на тех же детей и инфантильных взрослых). Стоит лишь глянуть на карту, где обозначены границы Московского государства до начала Ливонской войны, чтобы понять лживость этих объяснений.

Правда, некоторые историки признают, что «…России принадлежал небольшой отрезок балтийского побережья, от бассейна Невы до Ивангорода. Но он был стратегически уязвим, и там не имелось ни портов, ни развитой инфраструктуры. Так что Иван Грозный надеялся воспользоваться транспортной системой Ливонии. Он считал ее древнерусской вотчиной, незаконно захваченной крестоносцами»[95]. Это более похоже на правду. Кстати, тот «небольшой отрезок балтийского побережья», который так не устраивал царя Ивана Васильевича Грозного, ныне почему-то устраивает руководство Российской Федерации — страны, претендующей на мировое лидерство и являющейся ведущей державой региона. А Петр I о таком «небольшом отрезке» перед началом Северной войны мог только мечтать (правда, мечты Петра Алексеевича существенно изменились к концу царствования, но тем не менее). Да, «там не имелось ни портов, ни развитой инфраструктуры». Что поделаешь, за семьсот лет Рюриковичи, которые вышли в Русь именно из Новгородской земли, как-то не успели построить приличный порт в устье Невы — несмотря на то, что там не раз проливалась русская кровь. При последнем Рюриковиче и этот «небольшой отрезок балтийского побережья» будет утерян на столетие. Но это будет позже.

Однако каков царь Иван Васильевич! Поняв, что «там не имелось ни портов, ни развитой инфраструктуры», он, тем не менее, догадался, что если «там» нет, то «вот там» оно таки есть!

Война с Ливонией началась более чем успешно. В скором времени ливонские войска были разгромлены, а значительная часть городов (Нарва, Нейгауз, Дерпт, Феллин и др.) захвачена. Последний магистр Ливонского ордена Кетлер, осознав беспомощность ордена перед Московским государством, отдался на милость братьев по вере — Литвы и Польши, сам приняв светский титул герцога курляндского.

У царя Ивана IV в руках был большой кусок Ливонии; «яблоко раздора» — Дерпт (Юрьев) — был возвращен под власть Рюриковичам; через порт Нарву началась оживленная торговля с европейскими странами. Кажется, что это более чем успешный итог войны.

Но осознание того, что Польша и Литва получили по такому же куску Ливонии, при этом ни разу не взмахнув саблей, приводила Ивана Васильевича в бешенство. Он вел себя как лев, который не подпускает стаю гиен к добыче. Но гиены все равно свое возьмут — однако царь московский об этом не знал.

Вспыхнула новая война за «ливонское наследство» — уже с Литвой. Поначалу и эта война складывалась для царя Ивана успешно. 15 февраля 1563 г. был взят Полоцк. Литовцы запросили мира, соглашаясь отдать Полоцк и признать недавние завоевания Московского государства в Ливонии. Но на что не могли пойти литовцы — так это на передачу Риги московскому царю. Через Ригу осуществлялась торговля хлебом Великого княжества Литовского с Европой, и владение Ригой было для литовцев, как бы сказали ныне, «жизненно важным интересом».

Но и этот компромисс не устроил московского царя. Потерпев несколько локальных неудач, Ивана IV заключает с Великим княжеством Литовским перемирье (но не мир!), а сам начинает новую кампанию — уже против Швеции (?!).

Все это происходит на фоне усиливающейся активности Крымской орды, которая организует постоянные набеги на земли Московской Руси (понятно, что науськивали крымчаков литовцы и поляки). Вообще, за 24 года Ливонской войны (1558—1583) 21 год отмечен крымско-татарскими нападениями[96]; нет указания на татарские нападения лишь в 1566, 1575 и 1579 гг. Частые татарские нападения, естественно, отвлекали часть московских войск с прибалтийского театра военных действий.

Понимал ли царь Иван, что надвигается крымская угроза? Думается, понимал — и даже пытался исправить положение. Но делал он это с грациозностью бегемота в посудной лавке, не в меру усугубляя и без того тяжелое положение.

Завоеватель Казани и Астрахани в грамотах своих к крымскому хану уже не хотел употреблять прежних почтительных выражений, писать «челобитье». Теперь свои грамоты к хану московский царь начинал так: «Божиею милостию великого государя царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси, московского, новгородского, казанского, астраханского, немецкого и иных — Великие Орды великому царю, брату моему Девлет-Гирею царю с поклоном слово».

Послам своим Иван Васильевич строго наказывал: «Если вспомнят при каком-нибудь случае о великом князе Иване Даниловиче Калите и о царе Узбеке (т.е. о временах золотоордынского подчинения. — А.П.) и если сам царь начнет говорить, то послу отвечать, что он еще молод, тех дел не слыхал, то ведает бог да вы, государи; а если станут об этом говорить без царя князья, то отвечать, что такие разговоры к доброму делу нейдут, то дело было невзгодою государя нашего прародителей, а теперь божиею волею Узбеков юрт у кого в руках, сами знаете…».

На международной арене Московское государство также КАТЕГОРИЧЕСКИ отрицало свою былую зависимость от Золотой Орды. В1566 г. посольский дьяк Григорьев заявил послам Сигизмунда II Августа: «Я мы того не слыхали, чтобы татарове Москву воевали(?!), того не написано нигде, а в свои крошки что захотите, то пишите!»

Крымского хана бесило и упоминание о «Узбековом юрте», и царский титул Ивана IV, и московское панибратство. Однако хан был прагматиком, а потому, уняв недовольство, обращался к московскому царю с более чем недвусмысленным предложением: «Король мне дает казну ежегодно, а государь ваш со мною бранится и казны и поминков, как было при прежних царях, не посылает; если государь ваш хочет со мною дружбы, то давай мне казну, как давал Саип -Гирею царю, да и ту мне казну давай же, что мне король дает, да и сверх королевой казны поминки дай; а если не даст мне казны и поминков, то мне с государем вашим для чего мириться и королеву казну из чего потерять?»

Московский посол отвечал: «Государю моему казны к тебе не присылывать, и в пошлину государь наш никому не дает ничего, государь наш дружбы не покупает: станется между вами доброе дело, так государь наш тебе за поминки не постоит».

Тут надобно пояснить, что «поминки» в ту пору в Крым все-таки слались, но, так сказать, в минимальном объеме. И московская сторона, блюдя «честь» новоиспеченного царя московского, всячески подчеркивала, что это, мол, и не «поминки» вовсе, а дары. Кроме того, московский царь подговаривал крымского коллегу к походу на Польшу, но деньги обещал только после выполнения задания, что не вызывало у Девлета никакого доверия.

В общем, царь Иван такими вот действиями только злил хана, но при этом не спешил решать «крымский вопрос», чем ставил Московское государство под неминуемый удар.

Гром грянул в 1571 г. Собрав 120-тысячную орду, Девлет-Гирей быстрым маршем двинулся прямо к Москве, избежав встречи с 50-тысячным московским войском под руководством князей Вельского, Воротынского и Мстиславского на Оке (историки говорят, что татар бродами провели боярские изменники, ненавидящие царя за опричнину). Историк Карамзин весьма нелестно отзывается о сих воеводах — но где же царю было взять других: одни бежали от него (Курбский, Вишневецкий), другие почили в бозе (Серебряный), третьи погибли в бою (Шуйский), а более того сложили голову на плахе (Адашевы, Басмановы и др.). У Серпухова стоял сам царь Иван со своим опричным войском — однако ни он, ни опричники, привыкшие грабить и разорять беззащитных людей, не нашли в себе мужества стать против татар в открытом бою. Царь… бежал в Ярославль. Князья Вельский и Мстиславский успели привести свои полки назад к Москве и расположить их в московском посаде.

Девлет-Гирей появился под Москвой 24 мая и сразу же увидел главную, роковую ошибку московитов: вместо того чтобы встретить татар и дать им бой в открытом поле, не допустив к городу (пусть и под защитой передвижного лагеря), они засели в деревянном посаде, где собралось множество беженцев со всех окрестностей. Хан отправил своих лучников к посаду пускать зажигательные стрелы. Осажденные были к этому не готовы (?!). Сразу во многих местах вспыхнул пожар, усиленный внезапными порывами ветра. Люди метались в панике, но выбор у них был небольшой: или сгореть заживо, или выбегать в поле к татарам.

Посад сгорел в три часа. Сгоревших и задохнувшихся в дыму было (по разным оценкам) от 300 до 800 тысяч (!) человек, в том числе и князь Иван Вельский. Еще около 150 тысяч человек татары увели с собою в плен[97].

Этот татарский удар был тяжелым по своим экономическим и демографическим последствиям, болезненным с военной точки зрения (московские войска не смогли защитить столицу) и актом унижения московского царя с политической стороны.

Уходя с московской земли, хан Девлет (получивший за этот поход прозвище Тахт Алган — «взявший трон») послал царю Ивану высокомерное письмо победителя (цитата по С. Соловьеву): «Жгу и пустоту все из-за Казани и Астрахани, а всего света богатство применяю к праху, надеясь на величество божие. Я пришел на тебя, город твой сжег, хотел венца твоего и головы; но ты не пришел и против нас не стал, а еще хвалишься, что-де я московский государь! Были бы в тебе стыд и дородство, так ты б пришел против нас и стоял. Захочешь с нами душевною мыслию в дружбе быть, так отдай наши юрты — Астрахань и Казань; а захочешь казною и деньгами всесветное богатство нам давать — ненадобно; желание наше — Казань и Астрахань, а государства твоего дороги я видел и опознал».

Н. Карамзин в своей «Истории» передает слова Девлета почти такими же словами, но прибавляет еще одно ханское требование: «…снова буду к тебе… если не сделаешь, чего требую, и не дашь мне клятвенной грамоты за себя, за детей и внучат своих». Что ж, в данном случае Н. Карамзин оказался менее лукав, чем С. Соловьев, не решившейся сказать правду до конца — что царь Иван Васильевич такую грамоту ДАЛ.

В том же году в Москве появился посол от хана Девлета. Перед этим царь Иван Грозный обратился к крымскому хану с письмом, где, по старой традиции, поставил на первое место имя и титул хана, передал ему «челобитье», а не поклон, и даже не употребил собственный царский титул, ограничившись великокняжеским, что вообще в его дипломатической переписке было единственным случаем такого рода…

«Явившись в приемную палату, надменный ханский посланец, сознавая исключительный характер своей миссии, позволил себе не поклониться Грозному (в посольской книге отсутствует стереотипная формула о том, что “посол государю челом ударил”)… И, конечно, посланец Девлет-Гирея “посолство правил” не стоя, а “присев на колени” (сидел на ковре напротив царского престола). Не вставал он, надо полагать, и “к государским имянам”»[98].

Так позорно закончилась очередная попытка Московской Руси уничтожить унизительную зависимость от татарских ханов.

А в 1572 г. крымцы снова напали на Московию. Если бы Москва и на этот раз уступила татарам, она вряд ли бы сохранила свою суверенность и политически была бы отброшена чуть ли не во времена «батыева нашествия».

Однако наученные горьким опытом россияне сумели остановить крымцев у села Молоди (60 км южнее Москвы). Путь 120-тысячной орде Девлета преградила 60-тысячная армия воеводы Михаила Воротынского, который в конце июля дал здесь татарам ряд сражений. Москвичи защитились «гуляй-городом», из которого делали смелые вылазки и наносили татарам чувствительный урон. Поняв, что набег сорван и грозит перерасти для его ордынцев в бессмысленную бойню, хан отступил. Эта победа, не столь блестящая и «прибыльная», как взятие Казани или Полоцка, тем не менее спасла Москву от нового татарского рабства…

* * *

Однако положение Москвы оставалось очень сложным. После 1572 г. московское войско преследуют неудачи; москвичам приходится сражаться и с поляками, и со шведами, и с крымцами. Во многом Иван IV сам был повинен в той отчаянной ситуации, в которую попал. В свое время московский царь открыто отзывался о шведском короле как о «мужике»; польского короля Стефана Батория презирал за то, что тот был выборным, а не «природным» королем[99]; даже английскую королеву Елизавету, за которую он одно время собирался свататься, как-то обозвал в письме «пошлой дурой»… Стоит ли удивляться, что и венценосные соседи не любили (мягко говоря) царя Ивана?

Что же касается «поминок» крымцам, то их пришлось отправлять в Крым не только по-прежнему, но и сверх того.

Надо сказать, что за столетие сумма «поминок» значительно возросла. Если в 1519 г. Махмут-Гирей просил 30 тыс. алтын московскими деньгами, т.е. 900 рублей, то в 1582 г. «поминки» составили 12 тыс. рублей (без учета доли хана и калги, так как начало именной росписи было утрачено). В эту сумму также не входит стоимость различных подарков, даров, а то и просто взяток.

В 1593 г. сумма поминок достигла рекордных 27 тыс. рублей. Это было связано прежде всего с тем, что в 1591 г. крымцы, возглавляемые ханом Кази-Гиреем, в очередной раз прорвались к Москве. И хотя катастрофы, сродни пожару 1571 г., удалось избежать, крымчаков снова пришлось ублажать. На сей раз эта «честь» досталась сыну Ивана Грозного — Федору.

* * *

За Смутное время каких-либо прямых свидетельств о размере выплат не сохранилось. Но, надо думать, приходилось платить не меньше прежнего.

В 1614—1615 гг. сумма крымских «поминок» составляла 7—8 тыс. рублей. Видно, крымцы «вошли в положение» и снизили денежный размер «поминок». Но было ли также с натуральной частью, сказать трудно. С другой стороны, крымцы сумели добиться у новой московской династии Романовых включения «поминок» в официальный договор 1615 г., и с тех пор жестко контролировали эти выплаты.

Интересный случай, связанный именно с выплатой крымских «поминок», произошел в 1618 г. И связан он с именем гетмана Запорожской Сечи П. Сагайдачного.

Петро Конашевич Сагайдачный был родом из мелкопоместной православной шляхты Русского воеводства (ныне Самборский район Львовской области). Однажды приняв решение уйти на Сечь, он впоследствии стал одним из самых выдающихся казацких гетманов в истории (уступая только Богдану Хмельницкому). Он прославился в войнах с турками и татарами, не раз ходил в морские походы (в 1605 г. захватил Варну; в 1614 г. — Синоп, в 1616 г. — Синоп, Трапезунд и крымскую Кафу). В 1621 г. именно благодаря Сагайдачному туркам было нанесено поражение под Хотином. Также Сагайдачный прославился как борец против гонений на православную церковь в Речи Посполитой; именно благодаря Сагайдачному (прежде всего благодаря ему!) в 1620 г. в Украине была восстановлена (силовым путем) православная иерархия. Имя Сагайдачного упоминается в популярной украинской народной песне «Ой на горi та женцi жнуть».

Однако, при всех его выдающихся способностях, российские, а потом советские историки не очень любили вспоминать о Сагайдачном за его участие в походе на Москву в 1618 г.[100]

В тот год началась очередная московско-польская война, изобилующая драматическими моментами для Московского государства. Польские войска, возглавляемые польским королевичем Владиславом, двинулось на Москву добывать королевичу обещанный ему трон — но не рассчитали силы. Срочно потребовалась помощь. И тогда поляки, обещая всякие блага и провозгласив неприкосновенность православия в Речи Посполитой (большинство этих обещаний так и остались благими намерениями), привлекли на помощь украинских (запорожских) казаков.

Казацкое войско было собрано, и летом 1618 г. запорожцы, предводительствуемые Петром Конашевичем Сагайдачным, двинулись двумя отрядами на Москву. Сам Сагайдачный с 20 000 казаков пошел на Путивль, Ливны и Елец.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.