Глава девятая. Чтобы он всегда в сохранении от зла остался
Глава девятая. Чтобы он всегда в сохранении от зла остался
Не прикасайтеся помазанным Моим, и во пророцех моих не лукавнуйте.
Псалом 104, cт. 15
Я крепко боюсь, чтоб Иоанн не сверг с престола нашей благодетельницы, ведь этот молодой человек, воспитанный в России монахами, далеко, вероятно, не будет философом.
Мари-Франсуа Вольтер
Незадолго до кончины Анны Иоанновны, 12 августа 1740 года, у полунемки Анны Леопольдовны и чистокровного немца, принца Брауншвейг-Беверн-Люнебургского Антона-Ульриха родился сын.
Это был долгожданный наследник престола Иоанн VI Антонович.
Анна Леопольдовна (до миропомазания Елизавета-Екатерина-Христина) принадлежала, как и ее тетка, императрица Анна Иоанновна, к милославской ветви династии Романовых. Она была дочерью герцога Мекленбург-Шверинского Карла-Леопольда и Екатерины Иоанновны, прозванной в мекленбургских владениях «дикой герцогиней».
В 1722 году герцогиня Екатерина Иоанновна привезла трехлетнюю Анну Леопольдовну в Россию.
В России и выросла девочка.
Всесильный Бирон пытался пристроить в мужья юной Анне Леопольдовне своего сына Петра, но принцесса предпочла бироновскому отпрыску племянника австрийского императора, брауншвейг-беверн-люнебургского принца Антона-Ульриха.
Казалось, что с рождением прямого правнука царя Иоанна V Алексеевича русский престол окончательно закрепляется за милославской ветвью династии Романовых.
Поэтому-то и был устроен в честь рождения Иоанна VI Антоновича грандиозный фейерверк.
Огни тех салютов — увы! — самое яркое, что увидел в своей жизни этот человек.
1
Много на свете несчастных детей.
Но едва ли сыщется среди них несчастнее императора Иоанна Антоновича.
Ему было два месяца, когда умирающая Анна Иоанновна назначила его своим преемником на императорском престоле.
Теперь все указы издавались от имени ребенка, который из своей колыбельки удивленно таращился на взрослых дядек и тетенек, осыпавших себя его повелением всевозможными наградами.
Не по-детски печально и задумчиво смотрел десятимесячный император и на своего назначенного командующим русскими войсками отца, генералиссимуса Антона-Ульриха, когда тот изучал поступившее из Шлиссельбурга донесение. Инженер-капитан Николай Людвиг сообщал, что «…сия крепость, хотя и не при самые границы состоит, однако оная водяной путь из России и коммуникацию из Санкт-Петербурха защищает».
Изучив донесение Николая Людвига, взял генералиссимус Антон-Ульрих перо, и заплакал крошка-император, словно пахнуло в его колыбельку холодом шлиссельбургского каземата…
Чуть больше года было императору Иоанну VI, когда, провозглашенная новой императрицей Елизавета Петровна (она тоже приходилась Иоанну Антоновичу бабкой) взяла его на руки и, поцеловав, сказала:
— Бедное дитя. Ты ни в чем не виноват, родители твои виноваты…
И сразу из колыбели отправила она в тюрьму нареченного русским императором ребенка…
Подыскивая оправдания перевороту, совершенному Елизаветой Петровной, ангажированные Романовыми историки каждый раз намекали: дескать, русская «дщерь Петрова» забрала принадлежащую ей по праву власть у «немецкого» семейства.
Но насчет русских и немцев надо разобраться.
Императрица Елизавета Петровна была такой же полунемкой, как ее племянница правительница Анна Леопольдовна. И власть императрица Елизавета Петровна передала императору Петру III, такому же на три четверти немцу, как и его племянник, император Иоанн Антонович.
Да и насчет вины родителей Иоанна Антоновича тоже не всё ясно.
Ни правительница Анна Леопольдовна, ни супруг ее, генералиссимус Антон-Ульрих, умом не блистали, но за год своего правления особых бед не принесли, а если сравнивать их правление с эпохой Анны Иоанновны, то можно назвать этот год даже счастливым для России.
Любопытно, что объявив в 1741 году войну России, Швеция выставила одной из причин ее необходимость добиться возвращения русского престола потомству Петра I.
И хотя надежда шведов, что «дщерь Петрова» отблагодарит их возвращением ряда утраченных по Ништадского миру территорий, оказалась напрасной, тем не менее начавшаяся война оказала Елизавете Петровне серьезную помощь в борьбе за власть.
23 ноября 1741 года, когда гвардейским полкам был отдан приказ о выступлении из Петербурга на войну, сторонники цесаревны распустили слухи, что правительница Анна Леопольдовна удаляет гвардейцев из столицы, не имея никакой военной надобности, только ради того, чтобы провозгласить себя самодержавной императрицей. Это вызвало возмущение гвардии и немало способствовало успеху затеянного Елизаветой Петровной переворота.
Между прочим, тогда же появился слух, будто при рождении принца Иоанна Антоновича Анна Иоанновна приказала академикам составить гороскоп новорожденного. Ученые, изучив звездное небо, выяснили, что светила предсказывают страшный жребий царственному младенцу.
Анну Леопольдовну предупреждали об опасной деятельности Елизаветы Петровны, но правительница ограничилась тем, что взяла со своей тетки слово не действовать против нее.
Слово это богобоязненная Елизавета Петровна держала ровно день, а ночью 25 ноября 1741 года произвела дворцовый переворот.
Любопытно и то, что, завершая эту войну, ставшая таки русской императрицей «дщерь Петра» не забыла о династических претензиях Швеции и настояла, чтобы на шведский престол был посажен брат ее умершего жениха — голштинский принц Адольф-Фридрих, епископ Любский.
Ну а сразу после переворота, 2 декабря 1741 года, заливаясь слезами, Елизавета Петровна снарядила своего несчастного внука в Ригу, чтобы запереть его в замке, прежде принадлежавшем Бирону.
Елизавета Петровна приказала стереть саму память о внуке. Указы и постановления царствования Иоанна Антоновича были изъяты, а монеты с изображением малолетнего императора подлежали переплавке. Уличенным в хранении таких монет могли отрубить руки.
Двухлетний Иоанн VI Антонович согласно императорской воле погружался в безвестность, а навстречу славе и власти везли в Петербург четырнадцатилетнего подростка, племянника императрицы Елизаветы Петровны, внука императора Петра I — Карла-Петра-Ульриха, будущего русского императора Петра III.
2
В жалостливой уголовной балладе поется:
Кто скитался по тюрьмам советским
Трудно, граждане, вам рассказать,
Как приходится нам, малолеткам,
Со слезами свой срок отмыкать…
Тюрьмы Иоанна VI Антоновича были не советскими, да и сам он был не малолетним преступником, а русским императором, но всё остальное сходилось. Нельзя без слез думать о странствиях двухлетнего Иоанна VI Антоновича по елизаветинским тюрьмам.
Через год, когда открыт был заговор камер-лакея Александра Турчанинова, прапорщика Преображенского полка Петра Ивашкина и сержанта Измайловского полка Ивана Сновидова — заговорщики планировали умертвить Елизавету Петровну и вернуть на русский трон Иоанна VI Антоновича, — малолетнего узника перевезли в крепость Динамюнде.
Но и здесь ненадолго задержался он.
В марте 1743 года в Петербурге был открыт новый заговор генерал-поручика Степана Лопухина, жены его Натальи, их сына Ивана, графини Анны Бестужевой и бывшей фрейлины Анны Леопольдовны Софьи Лилиенфельдт.
Злодеи осмелились в своем кругу высказывать сочувствие к судьбе Иоанна VI Антоновича и его матери Анны Леопольдовны! Заговорщики, как было сказано в указе, изданном 29 августа 1743 года, хотели «привести нас в огорчение и в озлобление народу».
Статс-даме Лопухиной и графине Бестужевой обрезали — в прямом значении этого слова! — языки, и, наказав кнутом, отправили в далекую ссылку. Туда же препроводили высеченную плетьми фрейлину Софью Лилиенфельдт.
Еще более жестоко покарали младенца Иоанна VI Антоновича и его мать Анну Леопольдовну, которые виноваты были тем, что вызывали сочувствие к себе.
Их приказано было заточить в Раненбурге.
В Рязанскую губернию к новому месту заточения везли императорскую семью с предельно возможной жестокостью, так что беременная Анна Леопольдовна отморозила в пути левую руку, генералиссимус Антон-Ульрих — обе ноги, а крошка-император Иоанн VI Антонович всю дорогу метался в жару и бредил.
Раненбург[26] возник на месте поместья, подаренного Петром I Алексею Даниловичу Меншикову, и, как и Шлиссельбург, сразу после кончины Петра I начал овладевать тюремной специальностью. Сюда поначалу решено было сослать лишенного званий и чинов самого А.Д. Меншикова, потом здесь находился князь С.Г. Долгоруков, теперь пришла очередь Иоанна VI Антоновича и его матери Анны Леопольдовны.
В Раненбурге для семьи императора было выстроено два домика на противоположных концах городка. Построили их второпях, и ни окованные железом двери, ни толстые решетки на окнах не защищали ни от сквозняков, ни от сырости.
Анну Леопольдовну и принца Антона-Ульриха поместили в крошечной комнате, вся обстановка которой состояла из двух деревянных кроватей, стола и грубо сколоченных табуретов.
Об Иоанне VI Антоновиче, который находился на другом конце города, несчастные родители не могли добиться сведений, а стражники — им объяснили, что арестанты — существа «сущеглупые» — молчали, потому что и сами не слышали ни о каком малолетнем императоре.
Капитан-поручик Вындомский приказал солдатам, охранявшим Анну Леопольдовну и принца Антона-Ульриха, не церемониться с арестантами и когда они начнут «заговариваться», вязать их и обливать холодной водой.
Так солдаты и поступили, когда Анне Леопольдовне вздумалось позвать начальника. Они связали беременную женщину, бросили на пол и облили ледяной водой. Принц Антон-Ульрих, которого загодя привязали к кровати, подтверждая свою «сущеглупость», рыдал и осыпал мучителей проклятиями на немецком языке, и солдатам пришлось облить ледяной водой и генералиссимуса.
А Иоанну VI Антоновичу была придумана еще более жестокая, чем родителям, пытка. С ним запрещено было говорить. Юлиана Менгден, придворная дама Анны Леопольдовны, попыталась было шепотом разговаривать с ребенком, но солдаты отогнали ее.
3
Все эти годы продолжалось начавшееся по распоряжению генералиссимуса Антона-Ульриха укрепление Шлиссельбургской крепости.
Под бастионами, которые размывало водой, сделали каменный фундамент, одели в камень — сложили из известняка наружные (эскарповые) подпорные стены — и сами бастионы. Куртины — треугольные стены — соединили бастионы в единую систему укреплений.
Шлиссельбургская бастионная крепость превратилась в результате в первоклассное фортификационное сооружение, но работы, хотя за производством их и наблюдал генерал-аншеф Абрам Ганнибал, затянулись.
Когда из Раненбурга пришло донесение о попытке освободить Иоанна VI Антоновича, императрица Елизавета Петровна долго не могла сообразить, куда теперь определить любимого внука.
27 июня 1744 года камергеру барону Н.А. Корфу предписано было везти Иоанна VI Антоновича в Соловецкий монастырь.
Брауншвейгское семейство везли к Архангельску, через Переяславль-Рязанский, Владимир, Ярославль и Вологду, не останавливаясь в этих городах. Согласно указу, данному барону Корфу, довольствовали арестантов так, «чтобы человеку можно было сыту быть, и кормить тем, что там можно сыскать без излишних прихотей».
Еще большей суровостью отличалась инструкция относительно четырехлетнего Иоанна VI Антоновича. Его везли в Архангельск под именем Григория[27], причем приказано было везти его скрытно, никому, даже подводчикам, не показывать, и держать коляску всегда закрытою.
В Архангельске Миллер должен был ночью посадить «младенца» на судно, и ночью же пронести в монастырь. Там и следовало содержать его под строгим караулом, «никуда из камеры не выпускать, и быть при нем днем и ночью слуге, чтобы в двери не ушёл или в окно от резвости не выскочил».
Продолжая традиции отца, Елизавета Петровна всё предусмотрела, вплоть до самых малейших деталей, но при этом упустила то обстоятельство, что осенью добраться до Соловецких островов весьма затруднительно.
Барон Корф, не желая рисковать жизнью, уверил императрицу, что Соловки — ненадежное место, поскольку летом туда заходят шведские суда и трудно исключить возможность побега.
Считается, что в решении судьбы несчастных узников участвовал и М.В. Ломоносов, посоветовавший отправить Иоанна VI Антоновича в Холмогоры.
Спешным образом переделали под тюрьму пустующий в Холмогорах — архиерейская кафедра была перенесена в Архангельск! — архиерейский дом, и разместили в нем несчастного младенца-императора, а отдельно от него, в келье, окна которой выходили на скотный двор, «двух сущеглупых, кои там будут иметь пребывание до кончины».
Тоскливо было узникам в Холмогорах зимой, когда ненадолго поднималось холодное солнце, еще тоскливее становилось летом, когда солнце не сходило с неба, и казалось, что не будет конца бесконечному дню заточения.
Безрадостный вид — несколько деревьев, хозяйственные постройки да за высоким забором пустынная, нескончаемая даль — открывался из забранных решетками окон, но ничего другого не суждено было более увидеть ни правительнице Анне Леопольдовне, ни ее супругу, генералиссимусу Антону-Ульриху.
Сохранилось не так уж и много документов о тюремных мытарствах ребенка-императора Иоанна VI Антоновича, причем и сохранившиеся документы позволяют лишь предположительно говорить о его развитии и образовании.
Совершенно определенно известно, что официальные инструкции не только не предусматривали какого-либо обучения мальчика, но и воспрещали разъяснять ему его положение.
Ребенок рос и развивался физически, лишенный общения со сверстниками и возможности играть, не подозревая, кто он такой и почему с ним обращаются так жестоко и бессердечно.
Страдания ребенка были так велики, что они сводили с ума самих его тюремщиков. Поэтому, когда до Петербурга дошли слухи о странных выходках майора Мюллера, чтобы подкрепить его, решили послать ему в помощь его жену, сердобольную фрау Мюллер.
Считается, что это она и выучила Иоанна VI Антоновича читать, писать и молиться…
Когда Иоанну Антоновичу исполнилось 15 лет, фрау Мюллер нашла возможность завязать отношения с принцем. Через нее генералиссимус узнал, что сын живет рядом, и начал переписываться с ним.
Долго так продолжаться не могло, и в 1756 году, когда допрашивали в Тайной канцелярии тобольского купца-раскольника И. Зубарева, показавшего, что прусский король Фридрих произвел его в полковники, чтобы он подготовил побег Иоанна VI Антоновича, пятнадцатилетнего императора решено было — уже завершил ремонт крепости! — перевести в Шлиссельбург.
В начале 1756 года сержант лейб-кампании Савин получил предписание тайно вывезти Иоанна из Холмогор и секретно доставить в Шлиссельбург, а полковнику Вындомскому, главному приставу при Брауншвейгской семье, дан был указ: «Оставшихся арестантов содержать по-прежнему, и строже и с прибавкою караула, чтобы не подать вида о вывозе арестанта; в кабинет наш и по отправлении арестанта репортовать, что он под вашим караулом находится, как и прежде репортовали».
4
В Шлиссельбурге режим секретности еще более усилился.
Кто содержится под именем «известного арестанта» и «безымянного колодника», не положено было знать даже коменданту крепости майору Бередникову.
Инструкция, данная графом А.И. Шуваловым гвардии капитану Шубину, гласила:
«Бысть у онага арестанта вам самому и Ингермандландского пехотного полка прапорщику Власьеву, а когда за нужное найдете, то быть и сержанту Луке Чекину в той казарме дозволяется, а кроме же вас и прапорщика, в ту казарму никому ни для чего не входить, чтоб арестанта видеть никто не мог, також арестанта из казармы не выпускать: когда же для убирания в казарме всякой нечистоты кто впущен будет, тогда арестанту быть за ширмами, чтоб его видеть не могли.
Где вы обретаться будете, запрещается вам и команде вашей под жесточайшим гневом Ее Императорского Величества никому не писать…
В котором месте арестант содержится и далеко ли от Петербурга или Москвы арестанту не сказывать, чтоб он не знал.
Вам и команде вашей, кто допущен будет арестанта видеть, отнюдь никому не сказывать, каков арестант, стар или молод, русский или иностранец, о чем подтвердить под смертною казнью, коли кто скажет».
В 1757 году Шубина заменил капитан Овцын, которому мы обязаны единственными, кажется, описаниями Иоанна VI Антоновича.
Май 1759 года. «Об арестанте доношу, что он здоров и, хотя в нем болезни никакой не видно, только в уме несколько помешался, что его портят шептаньем, дутьем, пусканьем изо рта огня и дыма; кто в постели лежа повернется или ногу переложит, за то сердится, сказывает, шепчут и тем его портят; приходил раз, к подпоручику, чтоб его бить, и мне говорил, чтоб его унять, и ежели не уйму, то он станет бить; когда я стану разговаривать (разубеждать), то и меня таким же еретиком называет; ежели в сенях или на галереи часовой стукнет или кашлянет, за то сердится».
Июнь 1759 года. «Арестант здоров, а в поступках так же, как и прежде, не могу понять, воистину ль он в уме помешался или притворничествует. Сего месяца 10 числа осердился, что не дал ему ножниц; схватив меня за рукав, кричал, что когда он говорит о порче, чтоб смотреть на лицо его прилежно и будто я с ним говорю грубо, а подпоручику, крича, говорил: «Смеешь ли ты, свинья, со мною говорить?» Садился на окно — я опасен, чтоб, разбив стекло, не бросился вон; и когда говорю, чтоб не садился, не слушает и многие беспокойства делает. Во время обеда за столом всегда кривляет рот, головою и ложкою на меня, также и на прочих взмахивает и многие другие проказы делает. Стараюсь ему угождать, только ничем не могу, и что более угождаю, то более беспокойствует. 14 числа по обыкновению своему говорил мне о порче; я сказал ему: «Пожалуй, оставь, я этой пустоты более слушать не хочу», потом пошел от него прочь. Он, охватя меня за рукав, с великим сердцем рванул так, что тулуп изорвал. Я, боясь, чтоб он не убил, закричал на него: «Что, ты меня бить хочешь! Поэтому я тебя уйму», на что он кричал: «Смеешь ли ты унимать? Я сам тебя уйму». И если б я не вышел из казармы, он бы меня убил. Опасаюсь, чтоб не согрешить, ежели не донести, что он в уме не помешался, однако ж весьма сомневаюся, потому что о прочем обо всем говорит порядочно, доказывает евангелием, апостолом, минеею, прологом, Маргаритою и прочими книгами, сказывает, в котором месте и в житии которого святого пишет; когда я говорил ему, что напрасно сердится, чем прогневляет Бога и много себе худа сделает, на что говорит, ежели б он жил с монахами в монастыре, то б и не сердился, там еретиков нет, и часто смеется, только весьма скрытно; нонешнее время перед прежним гораздо более беспокойствует».
Свидетельства чрезвычайно любопытные.
Овцын, разумеется, шаржирует вспыльчивость Иоанна VI Антоновича, его повышенную раздражительность, но даже если это и так, то тут надо говорить не о помешательстве девятнадцатилетнего юноши, без какой-либо на то вины проведшего всю свою жизнь в тюрьмах, а о его необыкновенном смирении и терпении.
Во-вторых, вопреки распространенному мнению о неразвитости и даже некоем скудоумии Иоанна VI Антоновича, мы видим вполне разумного и достаточно начитанного молодого человека. Об этом свидетельствуют книги, на которые ссылается он, обосновывая свои мысли: Евангелие, Апостол, жития святых, поучения святых отцов…
Подчеркнем, что Иоанн VI Антонович был здоровым и полным сил юношей, и в питании — «Арестанту пища определена в обед по пяти и в ужин по пяти же блюд, в каждый день вина по одной, полпива по шести бутылок, квасу потребное число» — его никто не ограничивал. При этом всё жизненное пространство Иоанна VI Антоновича было ограничено каменным мешком с единственным окном… Тут право же, задумаешься, насколько гуманным было столь обильное пищевое довольствование. Энергия и сила переполняли юношу и, не находя выхода, грозили разорвать его.
Надо подчеркнуть, что измученные скукой караульные офицеры не отказывали себе в удовольствии развлечься за счет загадочного арестанта и постоянно провоцировали его на вспышки ярости.
«Прикажите кого прислать, истинно возможности нет; я и о них (офицерах) весьма сомневаюсь, что нарочно раздражают, — пишет Овцын в июле 1759 года. — Не знаю, что делать, всякий час боюсь, что кого убьет; пока репорт писал, несколько раз принужден был входить к нему для успокоения, и много раз старается о себе, кто он, сказывать, только я запрещаю ему, выхожу вон».
Замены, как известно, не последовало. Подобное поведение стражников если не поощрялось властями, то и не запрещалось, а порою и провоцировалось ими.
Однажды, по поручению графа А.И. Шувалова, капитан Овцын задал Иоанну VI Антоновичу вопрос: кто он?
Внимательно оглянув Овцына, Иоанн VI Антонович ответил, что он человек великий, но один подлый офицер это у него отнял и имя переменил…
— Великий человек? — переспросил Овцын.
— Да… — сказал Иоанн VI Антонович. — Я — принц.
«Я ему сказал, — пишет А.И. Шувалову капитан Овцын, — чтоб он о себе той пустоты не думал и впредь того не врал, на что, весьма осердясь, на меня закричал, для чего я смею ему так говорить и запрещать такому великому человеку. Я ему повторял, чтоб он этой пустоты, конечно, не думал и не врал и ему то приказываю повелением, на что он закричал: я и повелителя не слушаю, потом еще два раза закричал, что он принц, и пошел с великим сердцем ко мне; я, боясь, чтоб он не убил, вышел за дверь и опять, помедля, к нему вошел: он, бегая по казарме в великом сердце, шептал, что — не слышно.
Видно, что ноне гораздо более прежнего помешался; дня три как в лице, кажется, несколько почернел, и, чтоб от него не робеть, в том, высокосиятельнейший граф, воздержаться не могу; один с ним остаться не могу; когда станет шалить и сделает страшную рожу, отчего я в лице изменюсь; он, то видя, более шалит».
Если читать донесения Овцына отстраненно от переживаний Иоанна VI Антоновича, картина смазывается, рисуется образ человека с разрушенной психикой, уже миновавшего черту, за которой можно и не говорить о несправедливости доставшейся ему судьбы.
Вот Овцын сообщает, что в сентябре 1759 года арестант вел себя несколько смирнее; потом опять стал браниться и драться, и не было спокойного часа; а с ноября снова стал смирен и послушен…
Всё буднично, всё обыкновенно и всё безразлично-скучно.
Но если попытаться представить, что переживал в эти бесконечные месяцы заточения сам несчастный Иоанн VI Антонович, начинаешь задыхаться от ужаса, из которого девятнадцатилетнему юноше не было выхода даже в безумие.
Тут нужно иметь в виду, что Иоанн VI Антонович знал то, что самому Овцыну было неведомо.
Однажды в разговоре с Иоанном VI Антоновичем он повысил голос.
— Как ты смеешь на меня кричать?! — сказал в ответ Иоанн VI Антонович. — Я здешней империи принц и государь ваш.
Памятуя указание А. И. Шувалова, капитан Овцын объявил арестанту, что «если он пустоты своей врать не отстанет, также и с офицерами драться, то всё платье от него отберут и пища ему не такая будет».
— Кто так велел сказать?
— Тот, кто всем нам командир, — отвечал Овцын.
— Всё это вранье, — сказал Иоанн VI Антонович. — Я никого не слушаюсь, разве сама императрица мне прикажет.
Овцын расценил это как очередное свидетельство слабоумия «безымянного колодника». Любопытно, что об издевательствах, чинимых над юношей-императором, он пишет в своих донесениях совершенно открыто.
В апреле 1760 года Овцын доносил, например, что «арестант здоров и временем беспокоен, а до того всегда его доводят офицеры, всегда его дразнят». В 1761 году он сообщал, что придумали средство лечить «арестанта» от беспокойства, лишая его чаю, а также не давая «чулок крепких», в результате чего арестант присмирел совершенно.
Были и более радикальные способы «лечения» арестанта.
Однажды Иоанн VI Антонович снова начал «качать права», выкрикивая, что он «здешней империи принц и государь ваш».
Капитан Овцын долго слушал его, а потом с размаху ударил императора кулаком в висок, отчего тот упал и потерял сознание.
5
Так пришло 26 декабря 1761 года, когда умерла столь жалостливая к Иоанну VI Антоновичу — «Бедное дитя. Ты ни в чем не виноват, родители твои виноваты»… — бабушка, императрица Елизавета Петровна.
Миновали два десятилетия правления этой «дщери Петровой».
Кончились с ними два десятилетия первого тюремного срока императора Иоанна VI Антоновича.
Наши историки, дабы оправдать незаконный захват трона «дщерью Петровой» и возвращение трона в петровскую (нарышкинскую) ветвь династии Романовых, объявили и самого царя Ивана V Алексеевича, и всё его потомство, вплоть до несчастного Иоанна VI Антоновича, умственно неполноценными, «сущеглупыми».
«Царь Иоанн был от природы скорбен головой, косноязычен, страдал цингой, плохо видел и уже на восемнадцатом году от рождения, расслабленный, обремененный немощью духа и тела, служил предметом сожаления и даже насмешек бояр, его окружавших…
Из трех дочерей покойного каждая унаследовала многие черты слабого ума своего родителя…
Природа, в соблюдении своих законов всегда неумолимая, не сделала исключения для дочери герцогини Мекленбургской при наделе или, вернее, при обделе Анны Леопольдовны умственными способностями…»
А с каким сладострастием описывали эти историки уродство детей, рожденных Анной Леопольдовной в холмогорских снегах?
«Принцесса Екатерина (1741 г.) — сложения больного, почти чахоточного, при том несколько глуха, говорит немо и невнятно; одержима всегда болезненными припадками… страдала цингой; в 38 лет была без зубов. Нрава робкого, уклонного, стыдливого.
Принцесса Елизавета[28] (1743 г.), на 10-м году возраста упала с каменной лестницы, расшибла голову; подвержена частым головным болям и припадкам. В 1777 г. страдала помешательством, но после оправилась.
Принц Петр (1745 г.) имеет спереди и сзади горб; кривобок, косолап, прост, робок, застенчив, молчалив; приемы его приличны только малым детям. Нрава слишком веселого: смеется и хохочет, когда совсем нет ничего смешного. Страдает геморроидальными припадками; до обмороку боится вида крови.
Принц Алексей (1746 г.) — совершенное подобие брата в физическом и нравственном отношении…»
Говорилось, что достаточно взглянуть на силуэты этих несчастных, чтобы по профилям, по неправильной форме их голов догадаться о врожденном слабоумии.
И тут, объективности ради, сравнить бы потомков царя Ивана V Алексеевича с Петром III, являвшимся прямым внуком Петра I, но традиционная история подобных сопоставлений избегала…
И не случайно…
Внук Петра I, несмотря на хлопоты наставников, так и не научился толком говорить по-русски, так и не смог уразуметь разницу в религиозных обрядах лютеранства и православия.
Так на всю жизнь и остался он без Бога, без родины…
Достаточно выразительный портрет Петра III оставила его супруга Екатерина И:
«Утром, днем и очень поздно ночью великий князь с редкой настойчивостью дрессировал свору собак, которую сильными ударами бича и криком, как кричат охотники, заставлял гоняться из одного конца своих двух комнат (потому что у него больше не было) в другой; тех же собак, которые уставали или отставали, очень строго наказывал, это заставляло их визжать еще больше; когда наконец он уставал от этого упражнения, несносного для ушей и покоя соседей, он брал скрипку и пилил на ней очень скверно и с чрезвычайной силой, гуляя по своим комнатам, после чего снова принимался за воспитание своей своры и за наказывание собак, что мне поистине казалось жестоким.
Слыша раз, как страшно и очень долго визжала какая-то несчастная собака, я открыла дверь спальни, в которой сидела и которая была смежной с той комнатой, где происходила эта сцена, и увидела, что великий князь держит в воздухе за ошейник одну из своих собак, а бывший у него мальчишка, родом калмык, держит ту же собаку, приподняв за хвост.
Это был бедный маленький Шарло английской породы, и великий князь бил эту несчастную собачонку толстой ручкой своего кнута; я вступилась за бедное животное, но это только удвоило удары; не будучи в состоянии выносить это зрелище, которое показалось мне жестоким, я удалилась со слезами на глазах к себе в комнату».
А однажды Екатерина увидела в комнате мужа болтающуюся в петле крысу.
— Что это значит, ваше высочество? — спросила она.
Великий князь без тени улыбки объяснил, что крыса совершила уголовное преступление, наказуемое по законам военного времени (Россия и Пруссия вели тогда войну) жесточайшей казнью. Преступница проникла ночью в картонную крепость, перелезла через стену и сгрызла двух слепленных из крахмала часовых, что несли вахту на бастионе. К счастью, верная собака поймала ее. Военно-полевой суд приговорил преступницу к повешению, и теперь три дня она будет висеть «на глазах публики для внушения примера».
Было тогда Петру Федоровичу уже двадцать пять лет…
Этот человек и должен был определить дальнейшую судьбу «безымянного узника» Иоанна VI Антоновича.
6
Мы уже говорили, что бывший император Иоанн VI Антонович, которому исполнился тогда всего один год, вполне мог встретиться в декабре 1741 года, по дороге в Ригу, со своим дядей, четырнадцатилетним Карлом-Петром-Ульрихом, которого везли в Россию, чтобы сделать его императором Петром III.
Но встретились они только в 1762 году, когда после кончины Елизаветы Петровны Иоанна VI Антоновича тайно привезли из Шлиссельбурга в Санкт-Петербург.
Встрече этой предшествовало письмо, полученное Петром III от прусского короля Фридриха II.
Узнав о намерении Петра III отправиться за границу для ведения войны с Данией за голштинские владения, Фридрих II не на шутку встревожился.
«Признаюсь, мне бы очень хотелось, чтоб ваше величество уже короновались, потому что эта церемония произведет сильное впечатление на народ, привыкший видеть коронование своих государей, — писал он внуку Петра I. — Я вам скажу откровенно, что не доверяю русским.
Всякий другой народ благословлял бы небо, имея государя с такими выдающимися и удивительными качествами, какие у вашего величества, но эти русские, — чувствуют ли они свое счастье, и проклятая продажность какого-нибудь одного ничтожного человека разве не может побудить его к составлению заговора или к поднятию восстания в пользу этих принцев брауншвейгских?
Припомните, ваше императорское величество, что случилось в первое отсутствие императора Петра I, как его родная сестра составила против него заговор!
Предположите, что какой-нибудь негодяй с беспокойною головой начнет в ваше отсутствие интриговать для возведения на престол этого Ивана, составит заговор с помощью иностранных денег, чтобы вывести Ивана из темницы, подговорить войско и других негодяев, которые и присоединятся к нему: — не должны ли вы будете тогда покинуть войну против датчан, хотя бы все шло с отличным успехом, и поспешно возвратиться, чтоб тушить пожар собственного дома.
Эта мысль привела меня в трепет, когда пришла мне в голову, и совесть мучила бы меня всю жизнь, если б я не сообщил эту мысль вашему императорскому величеству; я здесь в глубине Германии; я вовсе не знаю вашего двора: ни тех, к которым ваше величество может иметь полное доверие, ни тех, кого можете подозревать, поэтому вашему высокому разуму принадлежит различить, кто предан и кто нет; я думаю одно, что если вашему величеству угодно принять начальство над армиею, то безопасность требует, чтобы вы прежде короновались и потом, чтоб вы вывезли в своей свите за границу всех подозрительных людей. Таким образом, вы будете обеспечены»…
Историки утверждают, что Иоанн VI Антонович показался Петру III почти совсем безумным, и, успокоившись, он приказал отправить племянника назад в тюрьму.
«Что касается Ивана, — писал он, успокаивая Фридриха II, — то я держу его под крепкою стражею, и если б русские хотели сделать зло, то могли бы уже давно его сделать, видя, что я не принимаю никаких предосторожностей. Могу вас уверить, что, когда умеешь обходиться с ними, то можно быть покойным на их счет»…
Любопытны тут и опасения Фридриха II насчет Иоанна VI Антоновича, и уверения Петра III, что, если б русские хотели сделать зло, то могли бы уже давно его сделать…
Еще любопытнее сама эта встреча двух родственников, дяди и племянника, встреча двух русских императоров, бывшего и настоящего, являющихся при этом по крови на три четверти немцами…
Но это с одной стороны, а с другой…
«Маленький человек», которому «выпало исполнять должность великого человека», и узник, без малейшей вины проведший в тюрьме два десятилетия.
Жестокий тиран и несчастный, затравленный жестокими стражниками юноша…
Человек, не умеющий понять отличие православия от лютеранства, и «безымянный колодник», неведомо как и где постигший главные книги русского православия.
Увы, вопреки даже тому, что оба они принадлежали к числу русских императоров, и оба были на три четверти немцами, Петр III не разглядел в Иоанне VI Антоновиче личности, достойной сочувствия.
Инструкция, данная графом А.И. Шуваловым новому главному приставу Иоанна VI Антоновича князю Чурмантееву, предписывала: «Если арестант станет чинить какие непорядки или вам противности или же что станет говорить непристойное, то сажать тогда на цепь, доколе он усмирится, а буде и того не послушает, то бить по вашему рассмотрению палкою или плетью».
Отдавая свое жестокое распоряжение, Петр III, разумеется, не догадывался, что и ему, всесильному русскому императору, как и несчастному, жестоко избиваемому в каземате Шлиссельбургской крепости Иоанну VI Антоновичу, самому предстоит принять судьбу бесправного узника.
После переворота, произведенного Екатериной II, 34-летнего императора Петра III заключат в Ропше, и б июля 1762 года он будет убит.
Из донесения, посланного Алексеем Орловым, явствовало, что Петр III за столом заспорил с одним из собеседников; Орлов и другие бросились их разнимать, но сделали это так неловко, что хилый узник оказался мертвым.
«Не успели мы разнять, а его уже и не стало… — писал пьяный Орлов в донесении, — сами не помним, что делали».
Шевалье Рюльер, в служебные обязанности которого входил сбор сведений о Екатерине II и произведенном перевороте, писал:
«Нельзя достоверно сказать, какое участие принимала императрица в сем приключении; но известно то, что в сей самый день, когда сие случилось, государыня садилась за стол с отменною веселостью.
Вдруг является тот самый Орлов — растрепанный, в поте и пыли, в изорванном платье, с беспокойным лицом, исполненным ужаса и торопливости. Войдя в комнату, сверкающие и быстрые глаза его искали императрицу. Не говоря ни слова, она встала, пошла в кабинет, куда и он последовал; через несколько минут она позвала к себе графа Панина, который был уже наименован ее министром. Она известила его, что государь умер, и советовалась с ним, каким образом публиковать о его смерти народу. Панин советовал пропустить одну ночь и на другое утро объявить сию новость, как будто сие случилось ночью. Приняв сей совет, императрица возвратилась с тем же лицом и продолжала обедать с тою же веселостью.
Наутро, когда узнали, что Петр III умер от геморроидальной колики, она показалась, орошенная слезами, и возвестила печаль своим указом».
Только когда Петра III уже выставили перед похоронами в Александро-Невской Лавре, заметили, что его лицо черно. Тогда и распространился в народе слух, будто хоронят не императора, а дворцового арапа…
7
Положение, в котором оказалась Екатерина II после переворота, было непростым. Как и Екатерина I, она не имела ни капли романовской крови, но если Екатерина I унаследовала престол после смерти мужа Петра I, то Екатерина II захватила престол, убив своего мужа.
«Мое положение таково, что я должна принимать во внимание многие обстоятельства, — писала она Станиславу Понятовскому, — последний солдат гвардии считает себя виновником моего воцарения, и при всем том заметно общее брожение… Если я уступлю, меня будут обожать; если нет, то не знаю, что случится».
Тут Екатерина нисколько не сгущала краски.
Известно, что когда Екатерина II объявила в Сенате о намерении выйти замуж за Григория Орлова, воспитатель наследника престола Н.И. Панин сказал, что императрица вольна в своих решениях, но госпожа Орлова никогда не была нашей императрицей.
Вскоре после коронации был раскрыт заговор поручика Гурьева и Петра Хрущева, которые собирались возвести на престол Иоанна VI Антоновича. Главные заговорщики были приговорены к смертной казни, другие офицеры — к каторжным работам.
Очевидно, что после произведенного Екатериной II переворота судьба императора Иоанна VI Антоновича не могла оставаться прежней.
Известно, что возвращенный из ссылки А.П. Бестужев разрабатывал даже план брачного союза Екатерины II с Иоанном VI Антоновичем.
Насколько верны эти свидетельства, судить трудно, но можно не сомневаться, что если бы только этого потребовали обстоятельства, Екатерина II вполне могла бы выйти замуж за шлиссельбургского узника. Чтобы удержаться на русском троне, императрица готова была заплатить любую цену.
И совершенно точно известно, что императрица Екатерина II виделась с Иоанном VI Антоновичем и, как сама признала позже, нашла его в полном уме.
Повторим, что обстоятельства вполне могли повернуться в любую сторону, и не обязательно перемена в положении Иоанна VI Антоновича должна была стать несчастливой.
Не обязательно…
Другое дело, что Екатерина II была сильной и самобытной личностью.
И в переломный в своей биографии момент она не замкнулась на дворцово-династических интригах, а решила воздействовать на общество, изменяя в нужном для себя направлении и общественные настроения, и само общественное устройство страны.
Решительно пошла она на убийство своего супруга, законного русского императора Петра III.
Теперь наступила очередь второго законного русского императора…
В инструкции, данной после встречи императрицы со шлиссельбургским узником, всё было сказано ясно и четко:
«Ежели паче чаяния случится, чтоб кто с командою или один, хотя бы то был и комендант или иной какой офицер, без именного за собственноручным Императорского Величества подписанием повеления или без письменного от меня приказа и захотел арестанта у вас взять, то оного никому не отдавать и почитать то за подлог или неприятельскую руку. Буде же так оная сильна будет рука, что опастись не можно, то арестанта умертвить, а живого никому его в руки не отдавать».
Безусловно, Екатерина II обладала незаурядными актерскими и режиссерскими способностями.
Всё, что необходимо было совершить, совершалось, но совершалось это как бы без ее участия.
Вот и поразительное по жестокости убийство императора Иоанна VI Антоновича, которое должно было произойти — нельзя, нельзя было оставлять в живых человека, который имеет неизмеримо больше прав на русский престол, чем она! — произошло, но произошло как бы без всякого участия самой императрицы.
8
Сюжет, который вошел в русскую историю под названием «попытка Мировича», предельно прост.
Стоявший в гарнизоне крепости подпоручик Смоленского пехотного полка Василий Яковлевич Мирович, человек «честолюбивый и на всех обиженный»[29], в ночь с 4 на 5 июля 1764 года скомандовал своим солдатам «в ружье» и двинулся к казарме, где содержался Иоанн VI Антонович.
Мирович арестовал коменданта крепости Бередникова и потребовал выдачи Иоанна VI Антоновича.
Тот отказался, и Мирович навел на двери каземата пушку.
Согласно имеющейся у них инструкции, караульный офицер поручик Чекин штыком заколол императора Иоанна VI Антоновича.
Кровь безвинного 24-летнего страдальца обагрила древние камни Шлиссельбурга.
Когда Мирович во главе своих солдат ворвался в камеру узника, он понял, что проиграл: на полу лежал мертвый Иоанн VI Антонович.
Солдаты хотели заколоть караульных офицеров штыками, но Мирович не допустил этого.
— Теперь помощи нам нет никакой! — сказал он. — Теперь они правы, а мы виноваты.
Следствие над Мировичем было проведено быстро и, кажется, впервые в деле, связанном с попыткой дворцового переворота, обошлись без пыток.
Никаких сообщников В.Я. Мировича следствие не установило, да и не пыталось установить.
Сам Василий Яковлевич показал, что действовал он на свой страх и риск и имел лишь одного товарища: поручика пехотного полка Аполлона Ушакова.
В середине мая 1764 года они отслужили с Ушаковым панихиду в Казанском соборе по самим себе, и через две недели Аполлон Ушаков утонул, а Мирович решил исполнить свой замысел в одиночку, и тоже вот готов взойти на эшафот.
Все эти показания, учитывая режим секретности, которым было окружено заточение Иоанна VI Антоновича, выглядят чрезвычайно не убедительно.
Есть косвенные свидетельства, что Мирович был связан с братьями Орловыми, и таким образом его «попытка» приобретает характер спланированной самой императрицей и ее ближайшим окружением провокации.
Следствие отрабатывать такую версию не стало.
Вообще весь ход его был определен заранее.
«Но не могли однако же избегнуть зла и коварства в роде человеческом чудовища, каковый ныне в Шлиссельбурге с отчаянием живота своего в ужасном своем действии явился, — говорилось в манифесте об умерщвлении принца Иоанна Антоновича, выпущенном 17 августа 1764 года. — Некто Подпоручик Смоленского пехотного полку Малороссиянец Василей Мирович, перьвого изменника с Мазепою Мировича внук, по крови своей, как видно Отечеству вероломный, провождая свою жизнь в мотовстве и распутстве, и тем лишась всех способов к достижению чести и счастья, напоследок отступил от Закона Божьего и присяги своей Нам принесенной, и не зная, как только по слуху единому о имени Принца Иоанна, а тем меньше о душевных его качествах и телесном сложении, зделал себе предмет, через какое бы то ни было в народе кровопролитное смятение, щастие для себя возвысить».
Говорят, что Петр Иванович Панин прямо спросил у Мировича:
— Для чего ты принял такой злодейский умысел?
— Для того, чтобы быть тем, чем ты стал! — ответил Мирович.
Всех подчиненных поручика забили палками, прогнав сквозь тысячный строй, а Василию Мировичу был оглашен отдельный приговор, в котором отмечалось, что злодей:
«1) хотел и старался низвести с престола императрицу, лишить прав наследника ея, возвести Иоанна, причем хотел уничтожить всех противящихся его намерениям.
2) Поводами к сему было то, что не имел свободного доступа во дворец, не получил отписных его предка имений, наконец, хотел себе составить счастье.
3) Обще с поручиком Великолуцкого пехотного полка Аполоном Ушаковым давал в церквах разные обеты, призывая Бога и Богородицу себе на помощь.
4) Сочинил и написал от имени Императрицы указ. Своей же рукой писал и другие возмутительные сочинения, наполнив их неизречимыми непристойностями против императрицы.
5) Разными хитростями вовлек и опутал других несмысленных и простых людей в свои сети, иных лестью, других обманом, иных насильством, стращая смертию, и с сими людьми сделал нападение. Из ружей стрелял. Пушку наводил. Коменданта Бередникова, уязвя, арестовал.
6) Был причиною приневольной смерти принца Иоанна, в чем сам признался.
По сему приговариваем отсечь Мировичу голову, оставить тело на позорище народу до вечера, а потом сжечь оное купно с эшафотом».
В ночь на 15 сентября 1764 года на Обжорном (Сытном) рынке Санкт-Петербурга воздвигли эшафот, на который возвели честолюбивого поручика.
Вечером этот эшафот вместе с обезглавленным телом Василия Мировича был сожжен.
9
Мы говорили, что Алексей Орлов, убивая в Ропше императора Петра III, руководствовался только полунамеками и не догадывался даже, что убивает последнего Романова из Петровской (Нарышкинской) ветви династии.
Поручик Чекин, убивая в Шлиссельбургской крепости Иоанна VI Антоновича, руководствовался совершенно ясной и определенной инструкцией Екатерины II, и старался вообще не думать, кто этот арестант, которого он убивает. Разумеется, он не осознавал, что, убивая императора Иоанна VI Антоновича, он убивает последнего Романова из Иоанновской (Милославской) ветви династии…
Он так и не узнал — «не прикасайтеся помазанным Моим!» — что совершил он в русской истории.
Это знала только сама Екатерина II.
Любопытно, что она сама озаботилась созданием для истории своего алиби в этом преступлении.
Среди бумаг императрицы нашлась писанная к Н.И. Панину, но почему-то не отправленная записка, «относящаяся», как пишет А. Брикнер, «кажется к Иоанну».
«Мое мнение есть, чтоб… из рук не выпускать, дабы всегда в охранении от зла остался, только постричь ныне и переменить жилище в не весьма близкий и в не весьма отдаленный монастырь, особливо в такой, где богомолья нет, и тут содержать под таким присмотром, как и ныне; еще справиться, можно нет ли посреди муромских лесов, в Коле или в Новгородской епархии таких мест»[30].
Никакого алиби записка эта не обеспечила, но есть в ней поразительные слова: «дабы всегда в охранении от зла остался», необыкновенно глубоко рисующие впечатление, которое произвел на Екатерину II при личной встрече Иоанн VI Антонович.
Впечатление это разительно рознится с тем, что сказано в манифесте об умерщвлении принца Иоанна Антоновича:
«…По природному Нашему человеколюбию, чтоб сему судьбою Божиею низложенному человеку сделать жребий облегченный в стесненной его от младенчества жизни. Мы тогда же положили сего принца видеть, дабы узнав его душевные свойствы и жизнь его по природным его качествам и по воспитанию, которое он до тoго времени имел, определить спокойную.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.