Елизавета Петровна

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Елизавета Петровна

Долго же она, голубушка, законного трона дожидалась. Седьмую воду на киселе Анну Иоанновну пропустила вперед на целых десять лет. А и сама уже далеко не молоденькая. Сначала все по полям и лесам порхала, хиханьками да хаханьками да утехами разными любовными занималась. Бояре видят: несерьезная царевна, где ей Россией управлять — и опять ее обошли. Она подрастала, умнела и была готова сесть на трон.

Но пока позвольте некоторое отступление, имеющее прямое отношение к нашему рассказу. Заглянем в Петербург в один из дней 1742 года. Все население было разбужено звуками мелкой барабанной дроби, что означало — предстоит выслушать важный царский указ. А тогда уже Елизавета Петровна царицей была. Указ показался народу странным, но ослушаться его они не могли. А он гласил, чтобы все монеты с изображением царя Иоанна Антоновича снести на Монетный двор, там их поменяют на другие, ныне действующие, портреты или медальоны какие с его изображением уничтожить, а за ослушание отрубят руку. Ну, русский народ царям послушный, к тому же кому охота безруким ходить? Поплелся народ на Монетный двор сдавать монеты.

Так императрица Елизавета Петровна искореняла из памяти народа 404-дневное правление девятимесячного Иоанна Антоновича, его матери Анны Леопольдовны и регента Бирона.

А дело было так: когда умерла Анна Иоанновна, конечно, встал вопрос, кому дальше Россией править. Законным правителем должна была быть дочь Петра I. Но ее как политическую фигуру всерьез не принимали. Во-первых, красавица-раскрасавица, во-вторых, взбалмошна и несерьезна. И мы просто удивляемся, как это знаменитый поэт Державин мог ее сравнить со «спокойной весною»? Уж если она «весна», то очень даже беспокойна, с переменными солнечными днями, бурями, туманами, холодом и теплом — всем попеременно, но только не спокойствием. Леди Рондо, знавшая Елизавету Петровну еще девушкой, когда она гостила в Петербурге у Анны Иоанновны в 1731 году, так ее описывает: «Великая княжна Елизавета, дочь Петра I, истинная красавица, со светло-русыми волосами, большими выразительными голубыми глазами. Прекрасные зубы и очаровательные уста дополняют картину красоты. Может быть, с годами сделается она толста, но теперь прелестна и танцует лучше всех женщин. В беседе она жива, непринужденна и весела, так что можно подумать, что какое-то легкомыслие составляет ее главный характер»[133].

Из одиннадцати детей, родившихся у Екатерины I и Петра I, оставшиеся в живых Анна и Елизавета действительно были так красивы, что их по праву называли первыми красавицами Севера.

Берхгольц: «По левую сторону царицы стояла вторая принцесса, белокурая и очень нежная, лицо у нее, как и у старшей (Анны. — Э. В.), очень приятно, чрезвычайно приятное. Она двумя годами моложе и меньше ростом, но гораздо живее и полнее старшей, которая немного худа».

А кроме красоты, образованная Елизавета хорошо говорила по-французски, недаром с ее правления и началось введение французского языка и французской моды, довольно сносно по-немецки, очень немного, но понять можно было — по-английски и итальянски. И еще, увлекаясь поэзией, сама писала стихи. Их качество мы не оцениваем, но сам факт довольно примечателен. До сих пор русские царицы поэзией мало интересовались, больше молитвами и постами. Здесь же было все: разносторонняя натура и очень жадная до всего, а прежде всего до удовольствий, и как могла, жизнь свою разнообразила. Покинув бал, спешила к заутрене, с охоты отправлялась на богомолье. Ухитрялась даже самое благочестивое шествие, богомолье, например, превращать в веселье. С коей целью всегда на это богоугодное шествие ее сопровождал очередной любовник. Про Елизавету Петровну сентиментальная графиня А. Д. Блудова так сказала: «Она искренне веровала, искренне каялась и тотчас же начинала опять грешить»[134].

Императрица Елизавета Петровна.

У Елизаветы Петровны прямо ненасытная какая-то жажда удовольствий была, причем самых разнообразных, какие только существуют. Сексуальные, театральные развлечения, охота, маскарады, балы. Ценила острое словечко, сама была весьма остроумна, специально никакого этикета не придерживалась, а когда была зла, то ругалась, как немецкий конюх, а иной раз и русского мужика могла за пояс заткнуть крепким словцом. И вот такую необузданную натуру Петр I вознамерился выдать замуж по примеру своей первой дочери, ибо русский престол твердо предназначал своему сыночку Петру Петровичу и твердо ему дорожку протаривал. За кого же хотели выдать замуж Елизавету Петровну? Желание Петра было видеть свою дочь женой французского короля Людовика XV.

Но у того разные маркизы Помпадур и другие «дуры» вроде грудастой дю Барри, и на Елизавету монарх не больно смотрел. У него в «Оленьем парке» девочки дозревали — пальчики оближешь!

Словом, ничего из этой затеи не вышло, и Петр умер, так и не выдав дочь замуж. За дело принялась ее мать Екатерина I. Та, недолго думая, сосватала ее за Гольштинского принца Карла Августа, но пока жених собирался, уж Екатерина I умерла, да он и сам вскоре ноги протянул. Умер через полтора месяца после кончины Екатерины I. И осталась наша Елизавета незамужней, но поскольку была партией довольно выгодной и завидной, претенденты в мужья, как шмели вокруг цветка, начали увиваться. Иван Долгорукий вздумал жениться на Елизавете Петровне и смело предложил ей руку и сердце. Она чуть не задохнулась от возмущения: как, ей, дочери Петра I, предлагают в мужья ее подданного! Свет совсем ошалел, а подданные совсем распустились, если им такие наглые намерения в голову приходят. И решила тогда наша Елизавета Петровна вообще никогда замуж не выходить, привольная жизнь с удовольствиями внебрачной жизни ей была вполне по вкусу. А кроме того, начала она уже вынашивать планы относительно своего места на русском троне. Анна Леопольдовна! Да кто такая эта самая Анна Леопольдовна, которая теперь Россией правит? Откуда она взялась? Сообщаем любопытным: никакого права она на русский престол не имела, воспитывалась во дворце Анны Иоанновны, поскольку была ее племянницей. Ее мать, несчастливая, мужем битая Екатерина, была сестрой родной Анны Иоанновны. Ну и что из этого? Эта «русская наследница» с двумя немецкими фамилиями, Брауншвейгской и Макленбургской, того и гляди опять под засилье немцев Россию поставит.

А ее личные качества? Только и знала, что слезоточивые романы читала. Ленивая и ограниченная. Имела физическую связь только с одним любовником, графом Линаром, потом всю жизнь была верна своему плохонькому мужу, немецкому герцогу из захудалого брауншвейгского рода, которого за неимением лучшего пришлось полюбить по известной пословице «стерпится, слюбится», и даже будучи в далекой ссылке, других ребятишек от него народила. Но давайте по порядку.

Бирон, хоть в правители силой влез, недолго после смерти Анны Иоанновны «поцарствовал»: такая была всеобщая ненависть к этому заносчивому немцу, что сослали его со всей его семейкой в Сибирь, в город Пелым, с конфискацией всего имущества. А наворованного добра у Бирона было более чем достаточно, мы вам раньше об этом рассказывали.

В 1740 году у Анны Леопольдовны родился сын, нареченный при крещении Иоанном. Царица Анна Иоанновна выражала много радости по поводу его рождения и лично следила за его уходом. А уход, прямо скажем, неправильный был. Анна Иоанновна никаким современным методам воспитания ребенка, на научных исследованиях основанным, не следовала, а растила по обычаям ее бабушек: в пуховых перинках и с обильным молоком от кормилицы, наверное, по пословице «кашу маслом не испортишь». И здорово тем ребенка портили.

Выбиралась среди крепостных женщин молодая, здоровая, чистая и красивая, с нравом хорошим и с изобилием грудного молока. И перед тем как царскому дитяти грудь дать, кормилица должна была крест целовать и давать клятву в том, что «государям своим и государыне служити и добра хотети во всем безо всякие хитрости и от сосца своего кормити с великим береженьем и со спасеньем, а зелья лихова и коренья в естве и в питье не подати и лихах волшебных слов не наговаривать»[135]. А как же! Ведь ненароком такая кормилица, ворогами допущенная, могла и уморить царского дитятю или наговор какой на него послать, и захиреет ребенок, а ты отчитывайся потом перед историей.

Грудью ребенка кормилица будет кормить очень долго. До четвертого году жизни.

И никто никогда не подсказал ни королям, ни царям, что вредно ребенка так долго грудью кормить. Вопреки всеобщему убеждению, росли они слабыми и скоро умирали. И таким плохим примером может служить испанский король Карл II, который ходить начал только в четыре года, а кормили его грудью 14 кормилиц до пяти лет. Но и прожил этот «молочный» король всего тридцать девять лет.

А потом, от груди отнявши, начинали в ребенка впихивать разные сладости — пастилы и маковнички, орехи и варенье и фрукты засахаренные! Прямо по Фонвизину получается: «Поди, Еремеевна, дай позавтракать ребенку». — «Он уже и так, матушка, пять булочек скушать изволил». — «Так тебе жаль шестой, бестия?» И росли дети бледные, толстые и хилые, и умишком слабые. Да, не читали наши матушки-царицы известное сочинение П. Енгалычева «О продолжении человеческой жизни», правда, оно позднее вышло, только в 1804 году было издано.

Там сказано, что долг родителей обеспечить правильное, согласное природе течение детства. Свежий воздух, закаливание, регулярное, но не чрезмерное питание. Словом, прописные истины сегодняшнего дня, о которых наши царицы тогда мало представления имели. «Место, где спят дети, должно быть провоздушиваемое (слово-то какое! — Э. В.), и вопреки обычаям, под спальню следует отводить просторное помещение. Ни занавесок, ни балдахинов над детскими кроватями быть не должно».

Никакие увещевания ученых мужей относительно здоровой простоты и «провоздушиваемости» ложа царского дитяти успеха у монарших особ не имели. Им надо было непременно мир удивить затейливостью люльки их ребенка. У Лукреции Борджиа в ее Феррарском дворце архитектор специальную люльку запроектировал. Вот и получилась полуязыческая святыня, в которой дышать ребенку нечем было. Ребенок должен был спать в выдолбленном камне, внутри обитом позолоченным деревом, с четырьмя колоннами, представляющими собой золотые деревья с золотыми веточками и листьями из драгоценных камней. Разные балдахины из дорогой материи, занавесочки, подушечки совсем не пропускали воздуха.

А вот детская императора Иоанна Антоновича в описании историка В. Михневича: «Колыбели две дубовые, оклеенные орехом, искусного мастера, обиты парчою по краям и углам позументом серебряным, а внутри тафтою, а в них сделаны матрацы, подушечки, одеяльца, пуховички»[136].

«Никаких подушек, никаких балдахинов и пуховичков», — заявила Екатерина Великая, которая хотя П. Енгалычева читать не могла ввиду отсутствия этой литературы, возникшей позже на четыре десятка лет, но поступала весьма разумно. Если у Енгалычева сказано: «Спи на тюфячке, набитом конским волосом. Пока молод, не пользуйся периной. Как только позволяет погода, перебирайся спать во двор, всегда спи с открытым окном»[137], Екатерина II в письме к шведскому королю Августу III, который обратился к ней за авторитетным советом в деле воспитания детей, зная, как царица любит своих внуков и какие прекрасные сказочки для них сочиняет, вот как описывает воспитание своего внука Александра: «Тотчас же после его рождения я взяла ребенка на руки и после того, как его обмыли, понесла его в другую комнату. Его положили в корзину, в которой была кукла. Это было сделано с той целью, чтобы больше не вздумали качать ребенка. Особенно заботились о чистоте и свежем воздухе. Кровать Александра (он не знает ни люльки, ни качанья) железная, без занавес. Лежит он на кожаном матраце, на которое стелется одеяло. У него не более одной подушки и очень легкое английское покрывало. В его комнате всегда говорят громко, даже когда он спит. Даже на бастионе Адмиралтейства, напротив его окон, стреляют из пушек, и он не боится никакого шума. (Не потому ли Александр I был туговат на ухо — Э. В.) Температура в его комнатах 14–15 градусов. Каждый день комнату освежали и ежедневно его купали. Сначала вода была теплая, позднее комнатной температуры. Как только позволяла погода, Александра выносили на воздух с непокрытой головой и приучали его спать на воздухе. Он ничего не знает о простудах, большой, полный, свежий и веселый, любит прыгать и почти никогда не кричит»[138].

Портрет императора Павла I.

И надо вам сказать, дорогой читатель, что это спартанское воспитание принесло свои плоды: скажем коротко — это был хороший царь.

А вот Павел, который, как мы знаем, «хорошим» царем не был, воспитывался не Екатериной, а ее тетушкой Елизаветой Петровной. Она даже на руках подержать сыночка редко когда давала. А поскольку о правильном уходе за детьми понятия не имела, хотя нарожала их предостаточно, а здоровой интуиции тоже не придерживалась, только мнений старых бабушек, которыми ребенка окружила, то растила его в люльке, со всех сторон обшитой чернобурками, укрывала одеяльцем в духоте неимоверной, поскольку спальню ребенка никогда не проветривали. Екатерина без слез смотреть не могла, как ее сын под лисьими мехами парится, весь потом обливаясь. Но даже обильный пот вытереть с его личика не могла, когда ее в редких случаях к ребенку допускали: боялась прогневить тетушку Елизавету Петровну. Ну и от такого «парного» воспитания, как известно, вырос Павел не очень-то хорошим царем, потому как черты характера с раннего детства у ребенка закладываются.

Да, скажем прямо, в деле воспитания детей, за исключением нашей Екатерины Великой, монархи полными профанами были. В целой европейской истории мы не нашли, кроме разве Генриха IV, обожавшего детей — и своих законных, и внебрачных, — нет ни одного монарха, который правильно бы наследников воспитывал. Одни применяли к ним излишнюю строгость, другие излишнюю снисходительность. И то и другое им на пользу не выходило. Вот их, наследников, в «черном теле» держат, по щекам, женатых, бьют, как это делала Мария Медичи со своим сыном Людовиком XIII. Тому не только что в постель идти, но в глаза жене смотреть стыдно, когда его матушка «ни за что, ни про што» пухлой ручкой публично «отделывала». А посмотрите, что вытворял отец Великого Фридриха Прусского, когда тот еще великим не был! И порол-то его, как Сидорову козу, и за горло душил, и на хлебе-воде держал, и в темницу прятал — измывался, словом, в зависимости от своего настроения.

То их, детишек королевских, двухлетних девчонок, от матерей и кукол отрывают и в чужую сторону привыкать к роли жены вывозят. Так именно случилось с Маргаритой Австрийской, которую в двухлетнем возрасте объявили невестой Максимилиана, оторвали от матери и привезли на королевский двор. А регент Людовика XV Филипп Орлеанский привез из Испании трехлетнюю Марию-Викторию и объявил невестой короля. Девочка сказала: «Мой жених хотя и красивый, но говорит не больше, чем мои куклы». И как, скажите на милость, такому младенцу, с ранних лет обрученному, какие-то воспитательные истины внушать и характер воспитывать, если его детства лишили? «Нет, — сказала будущая тайная французская королева, супруга французского короля Людовика XIV госпожа Монтенон, которая тогда еще простой гувернанткой у его любовницы Монтеспан служила. — Нельзя детей так воспитывать», — и настояла, чтобы всех внебрачных семерых детей короля, рожденных с «пятном дьявола», то есть всех дефективных — у кого рука одна больше другой, у кого нога, у кого шесть пальцев на руке, у кого горб намечается, — от Версаля отдалить, а воспитывать в отдельном Доме, на лоне природы, в спокойствии, тишине, в зелени и с птичками, чирикающими по-настоящему, а не из позолоченного горлышка, как в апартаментах их матери. И такое спокойное, ровное, на лоне природы, с правильным питанием — ягодами и овощами — воспитание дало поразительные результаты. Дети Монтеспан и оспу пережили, и кори разные и выросли, любя Монтенон и ненавидя собственную матушку.

Но вернемся к нашему неправильно воспитуемому Иоанну Антоновичу.

Русские вельможи опомнились наконец и стали спрашивать себя: «А подать сюда Ляпкина-Тяпкина», пардон, это не из той оперы. В нашем случае они такой вот вопрос задали: «А по какому такому праву этот маленький немец, Брауншвейг по отцу, Мекленбург по матери, царствует в русской России?» А ведь он царствовал. Ровно 404 дня официально императором всея России будет малолетний Иоанн Антонович. И если при Анне Иоанновне всем управлял Бирон, то и Анна Леопольдовна себе управителя взяла: им стал граф Остерман, а также ее подруженька закадычная и с царицей неразлучная Юлианна. Попасть к Анне Леопольдовне, минуя Юлианну, было абсолютно невозможно. Наша русская история, с малыми вариантами, все время повторяется. Таких неразлучных и непонятных для нормального разумения подруг история нам представила в лице последней царицы дома Романовых, и вообще последней, Александры Федоровны и ее фрейлины Анны Вырубовой, без которой тоже никакие дела, ни государственные, ни личные, не решались, хотя была она женщиной весьма ограниченной, с мещанскими вкусами и малым образованием, внешне несимпатичной. И некоторые сравнивали ее с «пузырем от сдобного теста», а императрица в моменты злости называла ее «коровой», а в моменты хорошего настроения осыпала цветами.

Фрейлина Юлианна Менгден, несомненно, умнее и проницательнее Вырубовой, она не раз выражала опасения насчет веселящейся Елизаветы, как претендентки, законной притом, на русский престол. Но Анна Леопольдовна, живя довольно дружественно с дочерью Петра, от таких подозрений только отмахивалась, вероломства со стороны Елизаветы не допускала, будучи вполне уверена, что у той «не то на уме». Но когда ее министр Остерман официально такое опасение выразил, сказав следующее: «Ваше высочество, мне доносят, что у царевны Елизаветы Петровны опять устраиваются какие-то тайные совещания. Я боюсь, что…» — царица его прервала: «Ах, граф, я уверена, вы ошибаетесь. Елизавета так мила, так любезна со мною, так преданна мне, что все это, очевидно, только измышления ее врагов, которые хотят поссорить меня с царевной», — но все же призадумалась.

И как бы то ни было, червь сомнения поселился в душе не уверенной в себе Анны Леопольдовны. Она решила честно и откровенно (о, святая простота, что хуже воровства!) поговорить с Елизаветой, в своей наивности полагая, что Елизавета расплачется и скажет: «Да, ваше величество, я, негодная, возымела такое преступное желание законный трон покойного батюшки занять и с этой целью в казармах Преображенского полка пребываю и там не только кокетничаю с солдатами, но и серьезные разговоры, на государственный заговор смахивающие, веду, но после нашего с вами откровенного разговора я, конечно, больше туда ни шагу и вообще престолом русским интересоваться позабуду». Ну, конечно, обе расплачутся от умиления. Правда во всем этом была такая, что обе действительно расплакались, но Елизавета все отрицала и, горячо обняв свою дальнюю родственницу, заверила ее, что никаких тайных переговоров не ведет и вести не будет и даже не помышляет у законной правительницы (хм, хм…) русский трон отобрать. Успокоила, словом, свою царствующую родственницу. Ну та на всякий пожарный случай попросила ее, чтобы с министром Лестоком и французским посланником Шетарди больше не встречалась и вольнолюбивые помыслы их не перенимала, а то, гляди, наряду с женским кокетством вдруг тщеславные и вольнолюбивые намерения появятся. Елизавета все это торжественно пообещала, но поняла, что дальше тянуть с заговором и троном нельзя.

Заговор может быть раскрыт, а последствия его… сами знаете, что с русскими заговорщиками бывает. Короче, в один из наиближайших дней принцесса вышла из саней и, явившись к солдатам в казармы, со всей серьезностью спросила: «Признаете ли вы меня за дочь вашего императора, батюшки Петра Великого?» Ну, они все поклонились ей в ноги и дружным хором отвечали: «Конечно, признаем, какие могут быть сомнения?»

Все, словом, выразили желание ей повиноваться — триста человек вооруженных до зубов солдат вошли во дворец и застали ничего не подозревающую Анну Леопольдовну врасплох. Ну, конечно, ее тотчас арестовали, а она не только не протестовала, но еще и обрадовалась: «Ох, как хорошо, что все обошлось без кровопролития». Елизавета Петровна с малолетним царем Иоанном Антоновичем весьма гуманно поступила: она взяла его на руки, поцеловала и сказала следующие слова: «Бедное дитя! Ты невинно, но твои родители несут тяжелую вину». А дитяти было девять месяцев от роду. И вот до взрослого возраста он будет пребывать в камере Шлиссельбургской крепости, смутно что-то припоминая полузатуманенным рассудком, какие-то обрывочные разговоры своих тюремщиков относительно своего царственного происхождения. В его камеру попеременно будут приезжать то Петр III, то Екатерина Великая, пока наконец какой-то Мирович, спровоцированный самими властями, не вздумает его освободить. Тогда тюремщики без всякого сожаления убьют Иоанна Антоновича, и на этом его несчастливая жизнь узника закончится. Но была она немного менее несчастливой некоторых мировых узников. О, история богата на такие примеры.

Вспомним хотя бы Железную Маску, томящуюся в Бастилии много лет. Это был странный узник, о котором до сих пор историки спорят, был ли это или нет незаконнорожденный сын Анны Австрийской, как две капли воды похожий на ее законнорожденного сына Людовика XIV и вынужденный из-за этого подобия всю жизнь под страхом смерти проходить, а правильнее — просидеть в железной маске. А был это человек знатного рода: сам губернатор стоял перед ним по стойке смирно, носил он тонкое кружевное белье, что даже законному сыну Людовику XIV не всегда разрешалось из-за скупости кардинала Мазарини, играл на гитаре, но даже врач, лечивший его и осмотревший его язык, никогда не видел его лица. Еду ему приносили изысканную, с королевского стола, но маску, имеющую в нижней части лица пружину, он не имел права снимать даже во время еды. И умер этот бедняга, пытаясь что-то сообщить миру о своем таинственном существовании и выбросив серебряную тарелку с письмом в окошко. Но судьба и тут сыграла с ним злую шутку. Безграмотный рыбак выловил тарелку, увидел начертанные там для него непонятные буквы и отнес ее побледневшему губернатору. Тем дело кончилось. Железная Маска бесславно умер, унеся свою тайну в могилу, а для писателей хороший сюжет остался, который они по своему нраву и вкусу из века в век переделывали, фальсифицируя историю.

Конечно, девятимесячный Иоанн Антонович не мог запомнить, что он делал 404 дня своей жизни на русском престоле. Но дело в том, что он почти шесть лет пребывал в Риге вместе с родителями, а Елизавете Петровне в письмах доносили об опасности пребывания родителей совместно с опальным ребенком: «Император-малютка, играючи с собачкой, бьет ее по лбу, а как его спросят: кому-де, батюшка, голову отсечешь, то он отвечает, что Василию Федоровичу Салтыкову». Во избежание непредвиденных в будущем Других отрубленных голов решено было семью разделить. И семью в 1742 году перевезли в Двинск, а императора сначала в Соловецкий монастырь, потом, уже шестнадцатилетнего, в Шлиссельбургскую крепость, с поручением кормить его хорошо, но о царственном происхождении — ни слова. И давали ему обед из пяти блюд и ужин из пяти, а вина по одной бутылке в день, а пива шесть бутылок, а квасу неограниченное количество! И ровно до двадцатидвухлетнего года томился, хотя и на хороших харчах, но без малейшей свободы передвижения, только по длинной камере, наш царь Иоанн Антонович.

После смерти Елизаветы Петровны царь Петр III решил взглянуть на узника: не представляет ли он опасность для русского престола и нет ли у него каких политических притязаний, и самолично заглянул в камеру к узнику, имея тому в подарок часы, золотую табакерку и шелковый шлафрок. Тот подарки принял, шлафрок тут же на себя напялил, часы покрутил и под подушку спрятал, а с табакеркой не знал, что делать, потому как не курил и табаку не нюхал, но игрушка ему понравилась. И понял Петр III, что бывший царь-малолетка умом слаб и ничего из прошлого не помнит и не грех бы его освободить. И все шесть месяцев и четыре дня своего правления об этом думал, но не успел свое намерение осуществить, сам в «капкан» попался. Его жена Екатерина Великая стала Россией править. И когда 28 июля 1762 года она вступила на престол, то тоже навестила «опасного» узника, но оказалось, что тот «лишен разума и человеческого смысла». Приказала несколько улучшить его питание (что они, хотят до смерти его закормить?), и двадцатидвухлетнему анонимному отроку дали человеческое имя — Григорий.

Но, видимо, все же Екатерине покою этот узник не давал — мало ли что? Прошлое России явно в этом вопросе было показательным: то там, то сям появлялись разные самозванцы, рядящиеся под царей и цариц.

То самозванцы Дмитрии претендуют на царский престол, то Пугачевы с крестьянской рожей о своем царственном происхождении заявляют, то Таракановы в царицыны дочери метят — неспокойно, словом, в царстве русском. И опасно, когда всамделишный царь в крепости пребывает, ворогов в соблазн вводит. И, как всегда у Екатерины бывает, когда «черненькие» и «грязненькие» делишки ее на свет выплывают, «слышат звон, да не знают где он»; было так устроено, что некий майор Мирович полез освобождать с горсткой солдат полоненного царя. Охранникам было строго наказано, что при попытке такой изнутри царя укокошить. Стражники, памятуя строгий наказ свыше, при вылазке Мировича сперва царя пристрелили, а потом Мировича поймали. Суд присудил ему обезглавливание к вящему удовлетворению Екатерины Великой. Могла она наконец спокойно вздохнуть: Пугачева нет, Таракановой нет и Иоанн Антонович перестал своим слабоумным существованием глаза мозолить.

Два раза будет приезжать в Шлиссельбургскую крепость внук Екатерины Великой царь Александр I и искать могилу убиенного царя. Разрыли весь мусор около стен крепости, где он якобы был похоронен, но останков царя не нашли.

Анна Леопольдовна, родив в ссылке еще троих детей, умрет. А ее муж, плохонький герцог Брауншвейгский, но хороший отец, наконец выйдет со своими детьми на свободу, ему позволят вернуться к себе на родину. Но в Пруссии семейка не будет счастлива, так привыкли они к здоровому морозному сибирскому климату и к русским деревенским привычкам, что все прусское им изрядно претило.

Конечно, большое счастье для русской истории, что бояре хотя и поздно, но все же опомнились, спохватились: зачем заморских принцесс с плохим русским акцентом искать, когда тут под рукой дочь самого Петра Великого в одиночестве прозябает. А поскольку незамужняя, с большим правом царствовать может. А быть незамужней и бездетной (конечно, в версии официальной, закулисных детишек и мужей мы во внимание не берем), ей, наверное, от бога было предназначено, ибо, несмотря на многочисленные ранние попытки, ничего из ее планированных замужеств не выходило. Некоторые утверждают, что это она сама виновата: не хотела свою свободу и привольность терять.

И очень точно здесь по отношению к Елизавете Петровне подходят слова Марии Стюарт, которые она сказала английской королеве Елизавете: «Вы потому не выходите замуж, чтобы было удобнее предаваться свободной любви». Абсолютно точно сказано. Потому как и в своем подмосковном Покровском, и в Архангельской слободе царевна Елизавета Петровна чувствовала себя и привольно, и счастливо.

Слобода Покровская — приволье, веселье, наслаждение — так тремя словами охарактеризуем мы быт молодой царевны Елизаветы. Ох, эти сладкие грезы ее юности — никогда потом, уже будучи русской царицей, не будет она так радостна и счастлива, как здесь, в Покровской слободе! Она даже об этой слободе такие вот стишки написала:

Во селе, селе Покровском,

Перед улицы большой,

Расплясались, расскакались,

Красны девки меж собой[139].

А среди девок она первая заводила: петь, плясать, в жмурки играть, хороводы водить, словом, «и ткач, и жнец, и на дуде игрец», если речь идет о русском фольклоре.

Прекрасная, голосистая певица. Это она вместе с девкой Марьей Чегаихой на два голоса пела. «За песни царица угощала девиц разными лакомствами и сластями: пряниками-жмычками да стареградскими стручками, калеными орехами, маковой избоиной и другими вкусными заедками. Под влиянием бархатного пивца, сладкого медку да праздничной бражки весело плясалось и пелось на праздниках».

Чувствуете, читатель, что за ядреный язык! «Заедки» — точнее не скажешь. Наверно, тогда же выдумали в народе это исключительно точное слово для оригинального растения — «облепиха», на котором ягоды налеплены абсолютно везде: на коре, на листьях, на стеблях. Да, «голь на выдумки хитра». На сочное, исключительно верное языковое определение тоже. Послушайте: «Она, царевна, тут же с ними на посидках». И «начинались пляски и присядки».

В. А. Серов. Выезд Екатерины II на соколиную охоту. 1902 г.

Знаменитые в период правления Елизаветы Петровны маскарады взялись именно из Покровского.

«Тихим» делом тоже царевна занималась: любила с девками на посиделках совместно работать — заниматься рукоделием, прясть шелк, в чем достигла большого мастерства, ткала холст не хуже простой девки и никакой крестьянской работой не гнушалась. В играх девок непременно участвовала. Зимою, в святки, собирались к ней парни и девки, и начинался простодушный разгул, пляски и присядки, веселья и удалые песни, гаданья всевозможные, собирались к ней ряженые слободские парни и девки. А что такое святки, знаете? Святки — это двенадцать святых дней между Рождеством от 7 до 19 января, в которые многое что разрешалось, но многое и не разрешалось: хулиганить, пить, дебоширить — ни-ни. Спать мужу с женой тоже нельзя. Но можно до воли веселиться, переодеваться, маскарады устраивать. Молодежь надевала самодельные маски, делала бороды из льна, напяливала разные шутовские костюмы, например, зипун переворачивался наизнанку, шерстью вверх, и парень представлял козла. Шумной веселой ватагой парни и девки врывались в дома, пели, плясали и предлагали погадать. Им за это давали подарки, разную там еду. Да что мы тут будем расписывать, достаточно хорошо это сделал Гоголь в своей «Ночи перед Рождеством». Там, правда, о Малороссии, но и в России так же весело и празднично бывало. В святки женщины мотали тугие клубки (прясть не разрешалось), чтобы уродились кочаны капусты.

На масленицу пекли блины и катались на санях. Елизавета Петровна эту любовь к катанью на санях привьет позднее и Екатерине Великой, и та ежегодно устраивала такое катанье. Сани были богато разукрашенны, к ним сзади привязывалось еще несколько саней.

Любила Елизавета Петровна и Рождество — один из главных христианских праздников. И всегда в Покровском вместе со своими девками его встречала. Особенно увлекали ее всевозможные гадания. А на Руси гадали под Рождество и под Крещение. Происходило это так: она снимала с себя все кресты, пояс и, не благословясь, дождавшись вечера или ночи, приступала к гаданию. Приказывала девкам принести петуха. Все девушки раскладывали по кругу свои кольца, перстни и серьги. Петуха ставили в середину круга. Чье кольцо или серьгу клюнет птица, та девушка в течение года выйдет замуж. Ни разу птица не клюнула перстня царевны Елизаветы. Понимала умная пташка, что другая участь этой девушке уготована. Та девушка, чей перстенек петух клюнул, могла еще узнать, какой муж ей достанется: сердитый и тяжелый на руку или будет под башмаком у жены, что в России редко, правда, практиковалось. Для этого надо было с насеста снять еще и курицу и присоединить ее к петуху. Если петух гордо расхаживает и щиплет курицу и вскочить на нее готов, бойся, девушка, быть тебе мужем битой. Если же курица будет храбриться и от петуха ускользать — ты сама ему в качестве жены подзатыльников надаешь.

А хочешь узнать, быть тебе замужем за молодым или стариком, — выходи за околицу и бросай пригоршнями снег против ветра. Если снег упадет звучно — будет у тебя молодой жених. Если неслышно — быть замужем за глухим стариком.

Еще гадали с помощью башмака. Помните, как у Жуковского: «Раз в крещенский вечерок девушки гадали, за ворота башмачок, сняв с ноги, бросали». И зачем это бросать им за ворота башмачок? А вот зачем: девушка снимала с левой ноги башмак и кидала его за ворота. Куда башмак ляжет носком, в ту сторону и будет отдана замуж. Если же башмак ляжет к воротам, не выйти ей в этом году замуж.

Гадали и на воске. Выливали растопленный воск в воду и по фигуркам, что получились на дне, разгадывали будущее.

Летом Елизавета Петровна любила кататься по прудам Александровской слободы. Здесь давно Иван Грозный топил опальных бояр, кормя жирных рыб мясом трупов.

Очень любила Елизавета Петровна свою подмосковную слободу Покровскую, короновалась не в Петербурге, а в Москве и даже после коронации оставалась там около года, а в Петербург прибыла только 3 февраля 1743 года.

Когда ее, еще царевну, пригласила Анна Иоанновна в Петербург, то и здесь Елизавета старалась возродить ту же привольную подмосковную жизнь сообразно своему вкусу и желаниям. В Царском Селе заботилась о разведении фруктовых деревьев, в прудах приказала разводить рыб, следила за уходом садов, устроила зверинец, но главной ее страстью была и осталась охота.

Анна Иоанновна прославилась Ледяным домом, Елизавета Петровна — своими знаменитыми охотами, равных которым в мире не было. Это вам не западная бутафория, когда загоняют в загон несколько десятков штук разной дичи, которую потом поодиночке выпускают из клетки, а знатные вельможи уже стоят наготове с ружьями, и пиф-паф — «умирает зайчик мой». Русская охота была великолепнейшим зрелищем, и императрица Елизавета Петровна могла ее достойным образом величественно оформить.

Охота была привилегией царей и богатых людей. Черни запрещалось специальным царским указом охотиться в окрестностях Петербурга ближе чем за 100 километров на зайцев и 300 километров на куропаток. Вытекало, наверное, такое неравное соотношение из того, что императрица очень любила охотиться на дичь и предпочитала этот вид охоты охоте на зайцев, хотя и от последней не отлынивала. Хороший охотник пользовался у нее авторитетом и приобретал ее особую симпатию и покровительство. Каждое самодурство ему прощалось. Так, граф Гендриков, двоюродный брат императрицы, выехал на охоту с борзыми. Эти необузданные и капризные собаки загрызли крестьянских овец. Обозлившись, крестьяне убили двух графских собак. Тогда граф Гендриков приказал поджечь деревню со всех сторон, а на следующее утро прислал несколько сот человек, которые по его приказу срыли остатки деревни и перепахали землю. Узнав об этом из поданной жалобы, государыня императрица, встретив графа Гендрикова во дворце, погрозила ему пальцем и сказала: «Эй, Генри, не шали!» И тем дело кончилось.

Конечно, охоту любила и Анна Иоанновна. Но не с таким размахом, как Елизавета Петровна. Анна Иоанновна, державшая всегда ружье у себя в комнате, любила стрелять из окна в пролетающую мимо птицу, серьезных же выездов на охоту не очень любила. В Газетах того времени сообщалось: в «Санкт-Петербургских ведомостях» от 14 марта 1737 года читаем: «Ее величество всемилостивейшая государыня изволила потешиться охотой на дикую свинью, которую изволила собственноручно застрелить». И только в последний год своей жизни, как будто предчувствуя скорую кончину и, видимо, желая наверстать упущенное, устраивает большие охоты: на одной из них, за два месяца до ее смерти, было убито девять оленей, 16 диких коз, четыре кабана и 374 зайца.

У Елизаветы же Петровны охота — всегда великолепное зрелище, с шиком, размахом, множеством участников; неимоверное количество ловчих и доезжачих. Стаи собак с прирученными птицами. Ух, как же раньше охотились! Правда, и зверья было гораздо больше, не то что сейчас — раз, два и обчелся. Но сравнить все же с современной эпохой можно! Это же первомайский парад эпохи СССР, да и только! Такая же демонстрация сил, величия и могущества! Любовью к охоте Елизавета Петровна увлекла и свою племянницу Екатерину II, и племянника Петра II. Выезды на охоту напоминали стихийные бедствия. Петербург пустел, вымирал, а пятьсот экипажей тянулось из поместья в поместье, располагаясь на ночлег в лесах и степях. И не дай бог, если Елизавете Петровне покажется, что зверья в лесу маловато. Виноватым, конечно, окажется управляющий и получит хорошую взбучку, а может и своей должности лишиться. Так, неподалеку от Москвы оказалось слишком мало, по мнению Елизаветы Петровны, зайцев: управляющий не только не совсем цензурные слова, произнесенные царицей, услышал, но и в морду получил. «Следи за зайцами, каналья! Чего это они у тебя так плохо размножаются? Не зайчатиной ли ты и твоя семейка слишком увлекаетесь?» Но охотились также на волков и лисиц с английскими собаками. На пернатую дичь ходили с прирученными соколами и ястребами. Вот выступают молодые и сильные слуги в охотничьих ливреях. Красивы их золотые кафтаны, с золотой или серебряной перевязью, они в красных штанах, в горностаевых шапках и великолепных длинных, по локоть, лосиных рукавицах!

Со зверьем справлялись ружьями или рогатиной.

Охоты сопровождались бесконечными пиршествами, конечно, в старорусском хлебосольном духе! Разбивали палатки, слуги развязывали поклажи, доставали посуду и устанавливали на столах кушанья и бутылки. Иностранные послы быстрехонько подсчитали, во сколько обходятся казне эти охоты, где рекой льется вино. Дюк Лирийский писал: «Истребление вина во дворце царицы Елизаветы Петровны так велико и так дорого государству обходится»[140]. Но чего это они так о русской казне пекутся и печалятся, что в охотах уходит много вина? Видели ли вы когда-нибудь, чтобы на охотах не пили? Не смешите! Словом, пока царица охотилась, походные кухни не дремали. После каждой охоты шел веселый пир. А по окончании пира все отдыхали, а потом поклажи укладывались и ехали на новое место.

Для охоты за дичью использовались специально обученные птицы: кречеты, соколы и ястребы. Гончие собаки выгоняли птицу из кустов или из болота, а тут сокольничьи уже наготове держат кляпыши с кречетами, соколами и ястребами. На птиц надет клобучок, чтобы ловчая птица ничего не видела. Когда собаки спугнут птиц, сокольничьи снимают клобучок с глаз своей птицы, и та летит, нападая на дичь, умерщвляет ее и, возвращаясь, садится на свой кляпыш. Соколиная охота испокон веков была любимым занятием русских царей. В Коломенском — теперь это в пределах города Москвы, а тогда была птичья слобода — людям жилось не так хорошо, как соколам и кречетам, предназначенным для царской охоты. В светлом, теплом, длинном сарае стояли домики-клетки, для каждого сокола или кречета отдельно. В клетке были насесты, иногда даже из золота, на которых сидели птицы. Возле каждой имелся свой мальчик-прислужник, и у каждого был свой подсокольник, который обязан был выносить сокола на охоту, спускать и потом зазывать его назад. Имелся еще главный сокольничий, который вел надзор за всей охотой.

Соколов русским царям присылали со всех концов земли — даже персидский царь и турецкий султан. Если соколы были не ручные, а дикие, то их брали в науку, и по этой части русские сокольничьи были большими мастерами. Дрессировка происходила примерно так. К каждому дикому соколу приставлялись Два мальчика, которые сменялись через два часа. Один из них, сунув погремушку в клетку, беспрестанно гремел ею, а другой дергал сокола за шнурок, привязанный к его ноге, ни на минуту не давая ему покоя, и эта пытка длилась ночи и дни, ибо сокол — птица гордая и ее волю сломить не так-то просто. И вот совершенно изможденная птица настолько становится обессиленной, что позволяет взять себя в руки. Все — воля сломлена. Тогда его кормили, давали отдохнуть, а если он потом не смирялся и опять свою гордую прыть показывал, пытку начинали сызнова.

Второй этап учения сокола был в натаскивании. Ему надо было уметь по первому зову сокольничего прилетать с охоты и садиться на рукав. На головку ему накладывался колпачок, на ногу — цепочка. Про сокола говорили так: «Сила у тебя, как у орла, красота, что у лебедя, смелость, что у вепря».

И вот начинается соколиная охота. Все на конях, в зеленых и желтых полукафтаньях с вышитыми черными орлами на груди. Несколько охотников держали собак, другие с длинными арапниками в руках, сокольники держали в правой руке соколов с синими, красными и зелеными колпачками на головках. Охотники поворачивали коней и с гиком рассыпались по загонам. Они рыскали по кустам, кричали и били арапником. Собаки с лаем мчались в рощу. Этим гамом, шумом, лаем они вспугивали птиц, и те начинали с криком кружиться в воздухе. Наступала очередь соколов. С них снимали колпачки, цепи и… соколы полетели! И если на какую неповоротливую утку сокол упадет и вцепится в нее когтями — значит, он бракованный, не годится для охоты. Его будут еще продолжать учить или откажутся, и тогда его ждет убой. Хорошо обученный сокол не вцепится когтями в свою жертву, но долбанет ее осторожно клювом в голову. Теперь наступает очередь собак и охотников — подбирать добычу.

Соколиной охотой увлекались многие цари. Царицы любили больше псовые охоты. Петр I не любил никаких охот, а если его приглашали, говаривал: «Царю подобает быть воином, а охота есть занятие холопское». А когда помещик Короткин позвал царя на медвежью травлю, царь отвечал: «У меня есть и свои звери — и внешние и внутренние»[141].

Елизавета же Петровна не гнушалась никаким видом охоты, начиная от зайцев и кончая травлей волков и медведей. Даже этих животных специально для нее разводили. Особенное приволье ей было с этой своей страстью в Подмосковье. Неподалеку была роща Волчье, где по ночам зимой выли волки, бывшие под специальной охраной царицы, и она часто выезжала поохотиться на них. Вот как описывает один из историков такую охоту царицы: «Ату его! Ату его! С пронзительным свистом, диким гиканьем, звучным тявканьем гончих, вытянувшихся в струну резвых борзых и оглушительным грохотом арапника мчалась с замиранием сердца шумная ватага рьяных охотников, молодцов-удальцов, оглашая затишье дворцовых волостей слободы, представляющий широкий разгул для утехи царевны, скакавшей на ретивом коне. Рядом несся любимый ее стремянной Гаврила Извольский со сворами собак борзых и гончих, в причудливых ошейниках, далее кречетники, сокольничьи, ястребинники со своей птичьей охотой, все на горских конях, со всем охотным нарядом по росписи: ястребами, соколами и кречетами. Охотничий убор служителей был: мундир сукна зеленого, лосиные по локоть рукавицы»[142].

В. А. Серов. Петр II и цесаревна Елизавета на псовой охоте. 1900 г.

Уставшая, измученная после такой охоты, но довольная, словно сбросившая с себя все накопившееся напряжение, стресс, как говорят теперь, возвращалась Елизавета Петровна в свой дворец, чтобы… начать ночную жизнь, полную балов, маскарадов, театральных представлений и такую насыщенную, что мы просто не понимаем сетования Екатерины Великой на «ужасную скуку елизаветинского двора». И людей-то там интеллектуальных нет, одни собранные посредственности, и однообразие там, и скука, от которой мухи дохнут. Но нам кажется, будучи в это время очень несчастливой в личной жизни, Екатерина и воспринимала все под мрачным углом зрения несчастливой женщины. Иначе она, несомненно, нашла бы много прелести в ночной жизни императрицы Елизаветы, которая ночь превращала в день, а спать ложилась в пять часов утра.

Дворцовый распорядок дня и ночи очень насыщен. Тут и рожечники со своими дудками, музыка, которую Елизавета первая из цариц ввела во дворец, и театральные представления, на которых она хотя сама и не играла, но выполняла роль костюмерши, гримируя и одевая актеров-мужчин, исполнявших женские роли. Танцевала она превосходно, и по праву считалось, что лучше ее никто менуэт не танцует. Обожала маскарады, на которых появлялась почти всегда в мужских нарядах, и был у нее целый запас таких костюмов — от гвардейского офицера до пажа включительно. А поскольку имела очень стройные ножки, любила выступать перед придворными в роли такого бравого капитана в облегающих рейтузах. Если познакомиться с распорядком дворцовых празднеств, то не было там такого дня, в котором отсутствовала бы зрелищность. И комедии, и трагедии, и музыкальные концерты, и оперная музыка. И везде царица блистала, меняя за ночь платья по три, четыре раза, удивляя всех их богатством и большой стоимостью. А в это время Екатерина умирала от скуки и плакала не только по ночам, но часто и днем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.