10–20 октября 1940 г. Я ДУМАЛ, ВСЕ БУДЕТ ИНАЧЕ

10–20 октября 1940 г.

Я ДУМАЛ, ВСЕ БУДЕТ ИНАЧЕ

Я снова увидел Эльзу. Она пришла сразу после ужина. Мать ей позвонила. Она как-то совершенно неожиданно появилась в гостиной – вошла через веранду. Было много народу, и я даже не поцеловал ее как следует. Просто пожали друг другу руки. Выглядит она неважно. Ужасно бледная, чуть не просвечивает насквозь. Она всегда была довольно худенькая, а тут еще потеряла много веса из-за болезни. Говорит, что постоянно чувствует усталость.

Потом мы вышли прогуляться, но получилось ненадолго, потому что она быстро устала и к тому же дрожала от холода, хотя ночь была довольно теплая. Мы зашли к ней домой. Ее мать говорит, что ей надо бы лежать, а то она до сих пор не выздоровела как следует. Но Эльза уже хочет работать. За ней осталась ее работа в юридической конторе. Не знаю, зачем ей это нужно, – у ее семейства денег достаточно. Но Эльза говорит, что это не главное. Люди начнут говорить разное. Они думают, раз уж началась война, то каждый должен выполнять какую-то работу. Они, я полагаю, правы, в этом я с ней согласен.

Мне почему-то все время кажется, что все в моем отпуске идет не так, как я думал. Я не знаю точно, как должно было бы быть, но не так. Мы стали совсем другими. Эльза, конечно, рада моему приезду, но ее совершенно не интересует то, что интересует меня. Она ни о чем меня не спрашивает. Я думал, мы будем сидеть с ней до глубокой ночи и я буду ей рассказывать обо всем, что со мной приключилось. Я ей рассказывал, и она слушала очень внимательно, но так ни о чем и не спросила. Наверное, она очень устала.

Сегодня второй день. Точнее сказать, я дома уже полтора дня. Пару раз поймал себя на том, что высчитываю, сколько мне еще оставаться дома. И ничего не могу с этим поделать. Я должен сказать, что немного разочарован, хотя и искренне рад снова увидеть отца и мать. Я думал, все будет несколько иначе. Тогда, вначале, все складывалось прекрасно. Командир послал за мной и просто объявил мне отпуск. Я получил продовольственные карточки, собрался, грузовик довез меня до станции, и вот я в поезде. Это такие специальные отпускные поезда – для едущих домой солдат. Все организовано прекрасно – отличная еда и прочее, и к тому же совсем не скучно. Сыграли с ребятами в картишки, поболтали и так далее. Отец с матерью успели получить телеграмму и ждали меня на станции. Когда приехали домой, мать первым делом заставила меня принять ванну. Я, конечно, долго смеялся. Понятия у матери, что и говорить, устаревшие, но ничего не поделаешь. Она прекрасно помнит, как в последнюю войну отец явился в отпуск весь завшивевший. Она не знает и знать не хочет, что времена изменились и мы теперь не ползаем в окопах. Мы такие же чистые, как народ в нашем городе, а может, даже чище. Но матери говорить бесполезно. Она точно знает, что если мальчик пришел домой с фронта, то он ужасно грязный. Так что я искупался.

Мне очень приятно опять видеть мать. Я могу часами наблюдать, как она сидит в своем большом красном кожаном кресле, посматривает в окно, а руки у нее всегда чем-нибудь заняты. Много мы не говорим; впрочем, так было всегда. Приятно просто смотреть на нее. Хотя, конечно, я не такой человек, чтобы целыми днями сидеть и смотреть на свою маму. Просто делать больше совершенно нечего. Отец стал спокойнее, чем раньше, хотя, может быть, мне это только кажется. Дитер очень сильно вытянулся и возмужал. Когда мне было тринадцать, я был далеко не такой высокий и сильный. Дитер единственный человек во всей семье, кого в самом деле интересует моя работа. Как только он приходит домой из школы, сразу набрасывается на меня с массой вопросов, которые пришли ему в голову во время уроков. Будь он повзрослее, я бы рассказывал ему и день и ночь.

«Дорогой Роберт![37]

Спасибо за твое письмо. Мне очень жаль, что ты не смог навестить нас в эти выходные, я понимаю, как тебе трудно получить сейчас отпуск. Сейчас, конечно, обязанности на первом месте. Это великолепная идея приехать в Берлин, и, будь дело только за мной, я сел бы в первый же поезд. Но я, к сожалению, не могу. Ты же знаешь мать. Она никогда бы мне этого не простила, да я и сам не хочу ее расстраивать. Кто знает, может быть, мы видимся с ней в последний раз. Это звучит как-то трагично, но других слов у меня нет. У меня нет тягостных предчувствий, какие всегда есть у летчиков из книжек. Просто случиться может всякое, ты это знаешь.

В городе все по-старому, ничего не изменилось. Какой он был, когда мы с тобой ходили в школу, такой и остался. Ничего здесь никогда не изменится. Может быть, я сам себе напридумывал, что все здесь должно измениться, пока меня здесь не было, но, мне кажется, эта неизменность меня несколько раздражает. Людям здесь все безразлично. Можно подумать, нет вообще никакой войны. Кроме моего братишки, всем совершенно безразлично, что я делал и что видел на фронте. Я от них просто схожу с ума. Эти болваны всерьез заняты тысячей разных делишек, которые на самом деле не стоят выеденного яйца. Планируют визит к тете Берте на Рождество, обсуждают кино или спектакль, который видели вчера… Такие люди просто недостойны нашего фюрера. Мы тут всего лишь за год одержали столько побед и завоевали столько территории, сколько не завоевала ни одна армия в мире за всю историю, а этим людям хоть бы что. Чуть ли не каждый день мы одерживаем новую победу, но, если ты скажешь ему об этом, он начнет кивать и скажет: „Ах да, еще одна победа“. Как будто ничего такого. Может быть, я сам изменился. Может, мы все там немного меняемся. Но иногда мне кажется, что на самом деле я никогда к этим людям не принадлежал. Может быть, в каком-то глубоком смысле я всегда был на фронте и всегда воевал. Ты понимаешь, что я имею в виду. А теперь слушай внимательно. Перед отъездом я вышлю тебе небольшую посылку. В ней…»[38]

Мать говорит, что война в городе уже очень заметна. Говорит, уже трудно доставать продукты. Еды, впрочем, достаточно, с тем, что дают по карточкам, вполне можно жить. Правда, постоянно не хватает то одного, то другого, так что приходится изворачиваться, чтобы приготовить нормальный обед. Все труды, естественно, ложатся на мать. Но мои продуктовые карточки все же очень помогают. Как фронтовому солдату мне положено больше, чем другим. А кроме того, пару раз я ходил с матерью по магазинам – она сказала, что это должно помочь. И действительно помогло. Форма летчика и Железный крест все еще производят некоторое впечатление, даже на мясника. Он был более щедр, когда взвешивал.

Все, кто меня знает, говорят, что я хорошо выгляжу. Говорят, выгляжу так, будто только что вернулся с курорта. Мне это как-то оскорбительно. Я ужасно злюсь! Это, конечно, глупо – в конце концов, что они понимают, эти гражданские! Мать спрашивает, не мог бы я им иногда посылать какие-нибудь посылки с фронта. Многим ее знакомым сыновья постоянно шлют с войны посылки. Я ей объяснил, что мне это вообще-то затруднительно, потому что я всегда нахожусь на авиабазе, а не в городе, потому поблизости нет ни одного магазина. Хотя, наверное, надо будет им что-нибудь прислать, ребята иногда ходят в город.

Странно, до чего глубокая темнота в городе ночью. Впрочем, наши улицы никогда не освещались слишком хорошо. И все-таки очень большая разница между нашими старенькими газовыми фонарями и затемнением, которое введено в городе в приказном порядке. Местные ничего не замечают, уже привыкли. Конечно, и я бы тоже привык. Если бы остался. Я не собираюсь привыкать к затемнению того французского городка, который возле нашей базы. Мать боится зимних холодов. Говорит, в последнюю зиму уголь было очень трудно достать; хорошо хоть, что отец набил им подвал, пока еще его можно было купить. Но мать говорит, что многие в городе буквально замерзают, и это ее очень беспокоит. Я ей ответил, что народ у нас в городе всегда на что-нибудь жалуется. Насколько я помню, у них всегда что-нибудь было не так и что ей не следовало бы принимать близко к сердцу их разговоры. Мать со мной согласилась.

А еще это дело с тушением зажигательных бомб. «Генераланцайгер»[39] чуть не через день предупреждает народ, что все должны иметь в доме наготове песок и воду на случай бомбардировки города. Когда я это читал, мне было и странно, и смешно. Мне и в голову не приходило, что наш городок кто-то будет бомбить. После этого я пошел и осмотрел наш подвал. А потом сказал отцу и матери, что при бомбежке они могут с таким же успехом оставаться в своих кроватях. Если бомба упадет нам на крышу, она пробьет дом до самого дна подвала. Отец сказал, что думает точно так же, но по сигналу тревоги все обязаны спуститься в свои подвалы. Иначе штрафуют.

Отец вообще подчиняется всем приказам и всегда готов к бомбежке. Несмотря на то что на город пока не упала ни одна бомба. Отец говорит, что при кайзере немецкие города не бомбили. Я попытался ему объяснить, что наука и техника ушли с тех пор далеко вперед. Но в подобных вопросах он очень упрям, хотя, может быть, не так уж далек от истины. Я имею в виду, англичанам совершенно наплевать на такие понятия, как честность. Эти свиньи и не поперхнутся, бросая бомбы на такой маленький городок, как наш, им не важно, есть здесь военные объекты или нет.

Отец жалуется, что Дитер в школе почти ничего не учит. Многих учителей забрали в армию, а дети тем временем остались без присмотра. Я посмотрел, что Дитер изучает сейчас в школе. Действительно, не слишком много. Но когда подумал, насколько бесполезным оказалось для меня очень многое из того, что я учил в школе, решил, что все это не так уж важно. Дитер хочет стать летчиком. Естественно. Он даже хотел, чтобы я пришел в школу и рассказал у него в классе о профессии летчика. Он уже договорился обо всем с учителем. Но я сказал, что, скорее всего, не смогу. Боюсь, из меня плохой лектор.

Но вот что интересно: из того, что Дитер сейчас изучает, многое было бы полезно для меня самого. У него несколько часов аэродинамики в неделю. Он уже больше меня знает об атмосфере, о воздушном сопротивлении, о моторах. И у пацана мозги замечательно работают в этом направлении.

Меня особо заинтересовал один предмет. Брат показал мне книгу под названием «Начальные правила наблюдений с воздуха». Первое издание вышло около семи лет назад. Книга в доступной для детей форме описывает, как выглядят с воздуха наземные объекты. Начинается она с четырех рисунков с объектами, состоящими из плоскостей, кубиков, пирамид, цилиндров и так далее. Вначале они даны во фронтальном виде, потом под углом двадцать градусов, потом сорок пять, потом вертикально. А потом этот метод четырех рисунков прилагается к большим реальным объектам – к топографическим объектам, к океанам, прудам, рекам, ручьям, к лесам различных видов, лугам, группам деревьев, к дорогам шоссейным и железным, церквам, городам и так далее. Великолепная практика. Если эти мальчишки хорошенько изучат эту книгу, они уже в первом полете будут лучше видеть, что находится под ними, чем мы видели после сотого.

Эльза сказала, что она предпочла бы не приходить провожать меня на станцию. Там будет столько народу, что лучше она попрощается со мной прямо сейчас. Она права. Так гораздо лучше. Эльза все время плачет. Вечер получился какой-то невыносимо тягостный. Целовала меня, наверное, целую минуту, все никак не могла от меня оторваться. А потом опять расплакалась и, когда я попытался обнять ее, чтобы успокоить, оттолкнула меня. Говорит, эта война никогда не кончится. Мать сказала, что Эльзе нужен мужчина. Она иногда бывает несколько прямовата.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.