События и мнения
События и мнения
Согласно царской речи, древняя родословная книга должна была быть пополнена именами всех не вошедших в нее родственников записанных там фамилий. Не попавшие в старое родословие княжеские и иные честные роды, служившие до сей поры в боярах, окольничих и думных людях, вместе со «старыми родами», не достигшими этих чинов, но бывшими «в посольствах, и в полках, и в городах в воеводах, и в иных знатных посылках, и у его великаго государя в близости», велено было «с явными свидетельствами написать в особую книгу». В третью книгу вносились выдвинувшиеся при Романовых роды, служившие в полковых воеводах, посланниках «и иных честных чинах» и занесенные в «десятни» (списки дворян по городам) по первой статье. В четвертую книгу — городовые дворянские роды средней и меньшей статей десятен. В пятую — попавшие в московские чины из нижних (недворянских) чинов за службы отцов и свои личные; по чину они получались выше, а по знатности — ниже городового дворянства. Таким образом Федор Алексеевич надеялся преодолеть междворянскую «нелюбовь» и созданием Палаты родословных дел внес действительно крупный вклад в сплочение дворянского сословия.
В то же время, хотя «соборное деяние» об отмене местничества было торжественно подписано «самодержавною государевою рукою», архиереями и придворными, а решение объявлено энергичным указом от 12 января 1682 г.[279], современники, заносившие в свои записки самые любопытные случаи, не сочли интересным это шумное мероприятие. Не только городские, но и дворянские летописцы проигнорировали отмену местничества, вспомнив о сем случае только в XVIII в. Даже в официальной эпитафии Федору Алексеевичу на стене Архангельского собора это мероприятие упомянуто где-то после строительства богаделен, но до обновления зданий Кремля и Китай-города. Последнее, как и отмена местничества, было в первой трети XVIII в. воспринято преувеличенно. В.Н. Татищев, например, уделив тому и другому одинаковое внимание, отнесся к массовому каменному строительству при Федоре даже с большим почтением, чем к отмене местничества, которое, по его мнению, реально искоренил только Петр I.
«В Москве, — писал дедушка русской ученой историографии о царе Федоре, — хотелось ему прилежно каменное строение умножить. И для того приказал объявить, чтобы припасы брали из казны, а деньги за них платили в десять лет, по которому (указу) многие брали и строились. При нем над кирпичными мастерами был для особливого надзора Каменный приказ учрежден и положена была мера и образцы, как (кирпич) выжигать. Не меньше надзирали и за мятьем глины, но дабы кто от своей работы не отперся — велено на десятом кирпиче каждому мастеру или обжигальщику свой знак класть. Камень белый также положен был только трех размеров, мельче которых продавать и возить было запрещено, только если бы кто специально по потребности мельче привезти заказал. Для чего учрежден был особый Каменный приказ, и для производства того камня дано было довольное число денег, на которые бы, изготовя довольно припасов, по вышеписанному для строительства в долг раздавать. Но как в прочем, так и сем добром порядке за недостатком верности и лакомством временщиков припасы в долг разобрали, а денег ни с кого не собрали, ибо многим по заступничеству их государь деньги пожаловал и взыскивать не велел. И так то (строительство) вскоре разорилось»[280].
Историк XVIII в. допускает в рассказе две существенные ошибки. Размах каменного строительства в столице при царе Федоре поразил его настолько, что заставил приписать этому государю создание давно существовавшего приказа Каменных дел, который лишь расширил свои полномочия на все капитальное строительство (так же, как Посольский приказ — на все посольские дела, Разбойный — на все разбойные, ср. № 805, 894). Он не разорился, а прекрасно существовал и далее[281], а потери казны на массовой каменной застройке Москвы окупались: Федор Алексеевич видел доход от этого дела не в рублях, а в появлении защищенных от пожаров новых улиц и красивых зданий столицы (№ 892).
Примерно такое же отношение к действительности имели век от века все более многочисленные и многословные рассуждения об отмене местничества[282]. Историки, анализировавшие борьбу различных группировок вокруг реформы, не заметили подчеркнутых во всех соборных речах уверений в стремлении к «общему добру», «общему государственному добру», к «государственных дел устроению для общей высоких и меньших чинов всего своего царства пользы». Но почему же современники не заметили самого мероприятия, из-за коего потомки пролили столько чернил? Соборный акт отменял устаревший обычай, затруднявший службу одним, угрожавший благополучию других и мешавший осуществлению государственной власти силами дворянства. Поэтому о местничестве, хотя его рецидивы еще случались[283], никто и не вздохнул, зато многие дворяне и даже не дворяне обратили внимание на иное мероприятие Федора Алексеевича: учреждение Палаты родословных дел, энергично занимавшейся кодификацией дворянского родословия при царевне Софье и В.В. Голицыне (она и историкам дала огромные запасы источников)[284].
Между 5 и 15 февраля 1682 г. в новом «разряде без мест» было записано царское повеление приступить к созданию шести родословных книг: «1) родословным людям; 2) выежжим; 3) московским знатным родам; 4) дворянским; 5) гостиным и дьячим; 6) всяким низким чинам». «Гербальной» было поручено ведать боярину князю В.Д. Долгорукову (тогда как работать над расширением Уложенья должен был стольник князь И.А. Большой-Голицын, а далее следовала комиссия стольника князя А.И. Хованского с его «двойниками»)[285]. В кровавых волнах Московского восстания 1682 г. и годах последующей грызни за власть «в верхах» потонули многие благие начинания Федора Алексеевича, но Палата родословных дел, как необходимейшее всему дворянскому сословию начинание, не сгинула. Гораздо дольше пришлось дворянству ждать Табели о рангах: это значительно более конфликтное мероприятие не могло пройти без волевого нажима государя, способного снять частные противоречия лиц и групп. Но за Федором Алексеевичем историки не признавали такого качества, как самостоятельная и тем паче плодотворная воля, поэтому изучение незавершенной чиновной реформы превратилось в фарс.
Резкое суждение В.О. Ключевского о «боярской попытке» 1681 г. разделить страну на «вечно» отписанные аристократам наместничества, в духе Речи Посполитой[286], было основано на недоразумении: на одну доску с опубликованным М.А. Оболенским проектом «степеней» военных, гражданских и придворных чинов историк поставил маленькую публицистическую заметку из составленного в 1700 г. церковно-полемического сборника «Икона»[287].
Было совершенно очевидно, что русское правительство, старательно поддерживавшее шляхетскую республику и еще в 1675 г. договорившееся с Империей о сохранении в Речи Посполитой «аристократической децентрализации государства» (как надежной гарантии против усиления Польши), никогда не пошло бы на заведение у себя «феодализма польского пошиба». Но Ключевского не останавливали такие соображения, и заметку из «Иконы» он принял, во-первых, за исходный и основной вариант проекта чиновной реформы, а во-вторых, поверил сообщению той же заметки, что именно патриарх Иоаким остановил грядущее разделение Российского государства на уделы, а значит — предотвратил «несказанные беды, войны, и нестроения, и погубление людем».
Довольно скоро В.К. Никольский выяснил, что проект реформы светских чинов планировался в сочетании с епархиальной реформой не «великородными» боярами, а сторонниками преобразований из близкого окружения царя Федора (В.В. Голицын, И.М. Языков, Лихачевы) и вкупе с ней был отклонен усилиями патриарха. В благодарность за тщательно проделанную предшественником работу М.Я. Волков заявил, что оценки Никольского «не всегда обоснованы, а иногда противоречивы». С помощью многочисленных передержек и домыслов Волкову удалось сделать вывод, что «при составлении проекта авторы субъективно руководствовались двумя целями. Они хотели подчеркнуть «христианскую непреоборимую силу» Российского царства и царской власти, уподобив царя богу. Если Иисус Христос имел 12 апостолов, то царю полагалось иметь 12 наместников…».
В «Иконе», если даже признать ее ценным источником, упомянуты задуманные наместничества в Новгороде, Казани, Астрахани, Сибири и иных неназванных городах. Цифра 12 взята М.Я. Волковым «с потолка» и использована благодаря незнанию реалий царствования Федора Алексеевича. Например, 8 июня 1680 г. государь очень рассердился, узнав, что придворные в челобитных уподобляют его Богу. Он объявил особый указ не писать, «чтоб он, великий государь, пожаловал, умилосердился, как Бог; и то слово в челобитных писать непристойно… а если кто впредь дерзнет так писать — и тем за то от него… быть в великой опале!» В том же указе царь сердито заметил, что являться к нему из домов, где есть заразные болезни — «бесстрашная дерзость… и неостерегательство его государева здоровья». Лучше бы, заметил государь, поздравляли с праздником и здоровья желали, а не Богу уподобляли![288]
Но выдуманная цифра 12 неумолимо влекла М.Я. Волкова, и он продолжал: «Вторая, более прозаическая их (составителей. — Авт.) цель состояла в том, чтобы удалить из Москвы на постоянную службу еще 12 бояр»: их оставалось бы мало, причем «большая часть оставшихся в столице бояр… состояла бы… из сановников, не заинтересованных в функционировании Боярской думы». Предполагаемое удушение Думы было бы «прогрессивным», из 12 наместничеств могло бы выйти что-то вроде «губерний начала XVIII в.», но сопротивление «боярской знати, патриарха и церковных властей» не позволило сбыться сим мечтам. «Сопротивление» описано М.Я. Волковым по тексту «Созерцания» Сильвестра Медведева, где обсуждаются общие причины «смут» и «мятежей» в государствах (а реформы Федора Алексеевича, которым сопротивлялся Иоаким, одобряются), но такая подмена ничего уже не добавляет к общему стилю «исследования».
Нет смысла повторять, что Федор Алексеевич настойчиво и последовательно расширял Боярскую думу, придавая ей статус постоянно действующего высшего государственного учреждения: не замечать очевидного советские историки привыкли. Гораздо интереснее разобраться в представлении Федора Алексеевича о месте царской власти и ее отношении к Церкви, тем более что эти вопросы были взаимосвязаны с самого венчания государя на царство до церковной реформы, в ходе которой он скончался.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.