Мнения очевидцев

Мнения очевидцев

«Не подлежит все же сомнению, что революцию 1905 г. предотвратил всецело Дурново. Именно он, и только он, проявил в то время правильное понимание положения вещей и с редкой планомерностью, хотя, право, и с беспощадностью, удержал от крушения разваливающийся государственный механизм. Но если Дурново укротил революционную вспышку 1905 г., то уничтожить ее последствий он, конечно, не мог».

(В. И. Гурко)

Как видим, о Столыпине речь вообще не идет. Впрочем, есть и полностью противоположные мнения.

«Никто столько не казнил, и самым безобразным образом, как он, Столыпин, никто так не произвольничал, как он… Столыпинский режим уничтожил смертную казнь и обратил этот вид наказания в простое убийство. Часто совсем бессмысленное, убийство по недоразумению… Начали казнить направо и налево, прямо по усмотрению администрации казнят через пять-шесть лет после совершения преступления, казнят и за политическое убийство, и за ограбление винной лавки на пять рублей, мужчин и женщин, взрослых и несовершеннолетних».

(С. Ю. Витте)

Витте понять можно. Ведь Столыпин занял его место. Точнее, Сергея Юльевича задвинули с поста председателя Совета министров раньше – и заменили на Горемыкина. Но он-то рассчитывал вернуться. И тут эта перспектива накрылась медным тазом. Обидно, да?

Ну, и, наконец, мнение Столыпина, которое он высказал 13 марта 1907 года в Государственной Думе:

«Мы слышали тут обвинения правительству, мы слышали о том, что у него руки в крови, мы слышали, что для России стыд и позор, что в нашем государстве были осуществлены такие меры, как военно-полевые суды. Я понимаю, что хотя эти прения не могут привести к реальному результату, но вся Дума ждет от правительства ответа прямого и ясного на вопрос: как правительство относится к продолжению действия в стране закона о военно-полевых судах?

Я, господа, от ответа не уклоняюсь. Я не буду отвечать только на нападки за превышение власти, за неправильности, допущенные при применении этого закона. Нарекания эти голословны, необоснованы, и на них отвечать преждевременно. Я буду говорить по другому, более важному вопросу. Я буду говорить о нападках на самую природу этого закона, на то, что это позор, злодеяние и преступление, вносящее разврат в основы самого государства.

Самое яркое отражение эти доводы получили в речи члена Государственной думы Маклакова. Если бы я начал ему возражать, то, несомненно, мне пришлось бы вступить с ним в юридический спор. Я должен был бы стать защитником военно-полевых судов, как судебного, как юридического института. Но в этой плоскости мышления, я думаю, что я ни с г. Маклаковым, ни с другими ораторами, отстаивающими тот же принцип, – я думаю, я с ними не разошелся бы. Трудно возражать тонкому юристу, талантливо отстаивающему доктрину. Но, господа, государство должно мыслить иначе, оно должно становиться на другую точку зрения, и в этом отношении мое убеждение неизменно. Государство может, государство обязано, когда оно находится в опасности, принимать самые строгие, самые исключительные законы, чтобы оградить себя от распада. Это было, это есть это будет всегда и неизменно. Этот принцип в природе человека, он в природе самого государства. Когда дом горит, господа, вы вламываетесь в чужие квартиры, ломаете двери, ломаете окна. Когда человек болен, его организм лечат, отравляя его ядом. Когда на вас нападает убийца, вы его убиваете. Этот порядок признается всеми государствами. Нет законодательства, которое не давало бы права правительству приостанавливать течение закона, когда государственный организм потрясен до корней, которое не давало бы ему полномочия приостанавливать все нормы права. Это, господа, состояние необходимой обороны; оно доводило государство не только до усиленных репрессий, не только до применения различных репрессий к различным лицам и к различным категориям людей, – оно доводило государство до подчинения всех одной воле, произволу одного человека, оно доводило до диктатуры, которая иногда выводила государство из опасности и приводила до спасения.

Бывают, господа, роковые моменты в жизни государства, когда государственная необходимость стоит выше права и когда надлежит выбирать между целостью теорий и целостью отечества. Но с этой кафедры был сделан, господа, призыв к моей политической честности, к моей прямоте. Я должен открыто ответить, что такого рода временные меры не могут приобретать постоянного характера; когда они становятся длительными, то, во-первых, они теряют свою силу, а затем они могут отразиться на самом народе, нравы которого должны воспитываться законом. Временная мера – мера суровая, она должна сломить преступную волну, должна сломить уродливые явления и отойти в вечность. Поэтому правительство должно в настоящее время ясно дать себе отчет о положении страны, ясно дать ответ, что оно обязано делать».