Глава 28 Энвер вновь возвращается к миру. Прощание с султаном и Турцией

Глава 28

Энвер вновь возвращается к миру. Прощание с султаном и Турцией

Неудача моих неустанных попыток остановить уничтожение армян сделала Турцию для меня крайне неприятным местом; я не мог больше общаться с людьми, которые, хотя и были неизменно любезными и обходительными по отношению к американскому послу, обагрили свои руки в крови миллиона человеческих существ. Если бы я мог сделать еще хотя бы что-то для американцев, иностранных подданных или преследуемых народов этой империи, я бы, конечно, остался. Однако положение американцев и европейцев как иностранных подданных теперь стало достаточно прочным, а я достиг предела своих возможностей. Кроме того, в Соединенных Штатах приближалось событие, которое, по моему глубокому убеждению, должно было оказать огромное влияние на будущее мира и демократии, – президентская кампания. Я чувствовал, что нет ничего важнее для международной политики, чем переизбрание президента Вильсона. Я не мог даже представить себе более страшной катастрофы для Соединенных Штатов и всего мира, чем провал на выборах этого величайшего государственного деятеля. Я считал, что в этот судьбоносный момент должен служить своей стране дома и сделать все от меня зависящее, чтобы способствовать переизбранию господина Вильсона.

У меня была еще одна причина для возвращения домой: я должен был лично проинформировать президента и Государственный департамент о том, что знал касательно международной обстановки в Европе. Было особенно важно дать им всесторонний обзор вопроса о мире. В конце 1915 и в начале 1916 года это был самый важный предмет обсуждения в Константинополе. Энвер-паша постоянно просил меня обратиться к президенту по вопросу об окончании войны. Он неоднократно заявлял, что Турция устала от войны и что ее спасение зависит от мира, который должен быть заключен как можно быстрее. Я уже описывал ситуацию, сложившуюся через несколько месяцев после начала войны, но к концу 1915 года положение существенно ухудшилось. Когда Турция приняла решение о депортации и массовых убийствах некоторых своих подданных, в первую очередь армян и греков, она подписала смертный приговор собственной экономике. Это были люди, как я уже говорил, управлявшие ее промышленностью, финансами, развивавшими ее сельское хозяйство, поэтому последствия этого преступления национального масштаба теперь начали проявляться повсеместно. Поля оставались невозделанными, каждый день тысячи крестьян умирали от голода. Поскольку армяне и греки были крупнейшими налогоплательщиками, их ликвидация значительно уменьшила государственные доходы, а то, что практически все турецкие порты были блокированы, объясняло отсутствие притока в казну таможенных сборов. Один лишь тот факт, что Турция едва находит средства для выплаты процентов по своему национальному долгу, не говоря уже о текущих, в том числе военных расходах, дает представление о том, в каком тяжелом положении находилась эта страна. Поэтому у Турции имелись все основания стремиться к скорейшему миру. Кроме того, Энвер и правящая партия опасались революции, если война не закончится в минимальные сроки. Примерно в это время я и писал в Госдепартамент: «Эти люди намерены сделать все, чтобы сохранить свою власть».

И все же я относился к заявлениям Энвера о стремлении к миру не слишком серьезно.

– Вы говорите от своего имени и имени своей партии, – как-то поинтересовался я, – или от имени Германии тоже? Я не могу выступать с какими бы то ни было предложениями, пока за вами стоит Германия. Вы консультировались с немцами по этому вопросу?

– Нет, – ответил Энвер, – но я знаю их позицию.

– Этого недостаточно, – ответил я, – вам лучше связаться с немцами через немецкое посольство. Я не стану передавать ваше обращение, не согласованное с вашими союзниками-тевтонцами.

Энвер считал, что обсуждать вопрос с немецким послом бесполезно. Правда, он сообщил, что уезжает в Орсово, город на границе Венгрии и Румынии, где встретится с Фалькенгайном, в то время бывшим начальником полевого Генштаба немецких войск. Фалькенгайн, объяснил Энвер, очень влиятельный человек, с ним и следует обсудить вопрос о мире.

– Почему вы считаете, что вопрос о мире следует обсуждать именно сейчас? – спросил я.

– Потому что через две недели мы полностью уничтожим Сербию. Мы считаем, что это вразумит союзников и подтолкнет их к мирным переговорам. Цель моего визита к Фалькенгайну – завершить приготовления к вторжению в Египет. Мы считаем, что через несколько дней к нам присоединится Греция. Мы уже готовим тонны продовольствия и фуража для отправки в Грецию. Когда мы получим Грецию, следующей будет Румыния. Имея союзниками Грецию и Румынию, мы обеспечим для себя миллионную свежую армию. Все необходимое оружие и боеприпасы мы получим из Германии, как только откроется прямое железнодорожное сообщение. А значит, сейчас самое время говорить о мире.

Я предложил военному министру обговорить все это с Фалькенгайном во время предстоящей встречи и по возвращении рассказать мне о результатах. Каким-то образом содержание нашей беседы стало известно новому немецкому послу – графу Вольф-Меттерниху, который сразу же прибыл ко мне для беседы. Он явно хотел внушить мне две вещи: что Германия никогда не отдаст Эльзас-Лотарингию и что она будет настаивать на возврате всех своих колоний. Я сказал, что бесполезно говорить о мире, пока Англия не одержит большую военную победу.

– Возможно, это так, – ответил граф, – но вы вряд ли можете ожидать от нас, что мы позволим Англии одержать такую победу только для того, чтобы она сочла себя готовой к мирным переговорам. Хотя, я думаю, вы ошибаетесь. Было бы ошибкой утверждать, что Великобритания еще не одержала ни одной серьезной победы. По моему мнению, на ее счету уже есть ряд побед, и весьма существенных. Посудите сами: она установила безусловное господство на море и вытеснила оттуда всю немецкую торговлю. Она не только не потеряла ни пяди своей территории, но и приобрела новые владения. Она аннексировала Кипр и Египет и завоевала все немецкие колонии. Она владеет большей частью Месопотамии. И вы утверждаете, что Англия ничего не получила от этой войны? Абсурд!

1 декабря Энвер прибыл в американское посольство, чтобы сообщить о результатах переговоров с Фалькенгайном Немецкий начальник Генштаба сообщил, что Германия выступает за мирные переговоры, но не может сформулировать свои условия заранее, поскольку такой акт был бы интерпретирован как признак слабости. И лишь одно очевидно: в настоящий момент союзники могут рассчитывать на значительно более выгодные условия, чем в будущем. Энвер сказал, что немцы не возражают против сдачи всей территории, отвоеванной у Франции и практически всей Бельгии. Еще они настаивают на постоянном разделе Сербии. Не только ни одного акра македонской земли не будет возвращено Сербии, но и отторгнутых частей ее старой территории. Иначе говоря, размеры Сербии значительно уменьшатся, если сравнивать с периодом, предшествовавшим Балканским войнам, и она фактически прекратит свое существование как независимое государство. Суть этих требований была ясна уже тогда: Германия получила то, ради чего затевала войну, – путь от Берлина до Константинополя, а затем и наВосток. Таким образом, германизация части, причем немалой, Средней Европы становилась свершившимся фактом. Очевидно, Германия хотела отдать провинции Северной Франции и Бельгии, чтобы, взамен этого, Антанта согласилась на сохранение ею этих завоеваний. Предложение Фалькенгайна, по существу, не отличалось от выдвинутого Германией в конце 1914 года. Беседа Энвера и Фалькенгайна, в изложении Энвера, показала, что это был не спонтанно возникший план, а схема, разработанная немцами в самом начале.

Во всем этом я не видел предпосылок для раннего мира. Но считал, что должен изложить все эти факты президенту, почему и обратился в Вашингтон с просьбой об отпуске, который и был мне предоставлен. 13 января я имел прощальную встречу с Энвером и Талаатом. Оба чиновника находились в превосходном настроении. Очевидно, они, как и я, вспоминали важные события, происшедшие в Турции и в мире за время, прошедшее после нашей первой встречи с ними два года назад. Тогда Талаат и Энвер были всего лишь отчаянными авантюристами, которые достигли некоторых высот посредством убийств и интриг; их положение было шатким, поскольку в любой момент могла начаться новая революция, которая сбросила бы их в безвестность, из которой они, собственно говоря, и появились. Теперь же они были бесспорными руководителями Оттоманской империи, союзниками сильнейшей в мире (на тот момент) военной державы, победившими – абсурдно, но они всерьез считали так – английский флот. В момент своего наивысшего триумфа – экспедиционные силы союзников ушли из Дарданелл за две недели до этого – и Талаат, и Энвер снова называли свою страну мировой державой.

– Я слышал, что вы отправляетесь домой, чтобы потратить много денег и переизбрать вашего президента, – сказал Талаат. Это был шутливый намек на то, что я был председателем финансового комитета Демократического национального комитета. – Это очень глупо с вашей стороны. Лучше бы вы остались здесь и отдали эти деньги нам. Турции они нужнее. Но мы надеемся, – добавил он вежливо (и неискренне), как восточный человек, – что вы скоро вернетесь. Мы с вами, в полном смысле, выросли и возмужали вместе. Вы приехали сюда примерно тогда же, когда мы пришли к власти, мы хорошо узнали друг друга, не думаю, что нам удастся быстро сойтись с другим человеком. Вы нам нравитесь. Конечно, у нас были разногласия, и временами немалые, но вы всегда оставались честным и справедливым человеком. Мы уважаем американскую политику в Турции такой, как вы ее представляли. Нам не хотелось бы, чтобы вы уезжали даже на несколько месяцев.

Я ответил, что мне приятно слышать эти слова.

– Вы мне доставили большое удовольствие, – сказал я. – И поскольку вы мне так здорово польстили, не сомневаюсь, что вы мне кое-что пообещаете. Вы оба сейчас передо мной, и это мой шанс получить обещания от вас обоих. Будете ли вы относиться к людям, за которых я отвечаю, так же внимательно, как если бы я оставался здесь?

– Если вы имеете в виду американских миссионеров и учителей в колледжах и школах, мы даем вам твердое обещание, – сказал Талаат, а Энвер кивнул. – Их никто не потревожит, и они могут спокойно продолжать работать. Можете не переживать о них.

– А как насчет англичан и французов?

– Ладно, – улыбнулся Талаат, – возможно, у нас и были некоторые трения, но и здесь вы можете быть спокойным. Мы позаботимся и о них.

После этого я в последний раз поднял вопрос, уже много месяцев тяжким грузом лежавший на моем сердце:

– А что вы скажете об армянах?

Приветливость Талаата мгновенно исчезла, его лицо окаменело, а в глазах загорелся звериный огонек.

– Зачем об этом говорить? – сказал он и махнул рукой. – С ними все кончено.

Таким было мое прощание с Талаатом. «Все кончено» – таковы были его последние слова, адресованные мне.

На следующий день я явился на прощальную аудиенцию к султану. Это был все тот же приветливый, добродушный старый джентльмен, которого я впервые увидел два года назад. Он принял меня неофициально, одетый в европейский костюм, и предложил мне сесть рядом с ним. Мы беседовали около двадцати минут, обсудили ряд насущных вопросов, в том числе и дружественные отношения, установившиеся между Америкой и Турцией. Он тепло поблагодарил меня за интерес, проявленный к его стране, и выразил надежду на мое скорое возвращение. Потом он перешел к проблеме войны и мира.

– Любой монарх, естественно, желает мира, – сказал он. – Ни один из нас не одобряет кровопролитие, но бывают времена, когда войны неизбежны. Мы хотим урегулировать наши разногласия мирным путем, но это не всегда получается. Похоже, сейчас именно такой случай. Я говорил британскому послу, что мы не желаем воевать с его страной. И повторяю вам то же самое. Но Турция должна защищать свои права. Россия напала на нас, и нам пришлось защищаться. Таким образом, война не планировалась нами, она началась по воле Аллаха, такова была судьба.

Я выразил надежду на то, что она скоро окончится.

– Да, мы тоже хотим мира, – сказал он. – Но это должен быть мир, гарантирующий права нашей империи. Я уверен, что такая цивилизованная и процветающая страна, как Америка, стремится к миру и она приложит все свои усилия, чтобы принести на землю вечный мир.

Одна фраза султана, произнесенная во время этой аудиенции, произвела на меня большое впечатление. Он сказал: «Россия напала на нас». Этот бесхитростный пожилой человек верил в то, что говорил, это было очевидно. Не приходилось сомневаться и в том, что он ничего не знал о реальных фактах, в частности о том, что турецкие военные корабли под командованием немецких офицеров ввергли Турцию в войну, обстреливая русские портовые города. Вместо того чтобы сказать ему правду, лидеры младотурок навязали старому султану миф о России-агрессоре. Беседа отчетливо демонстрировала, до какой степени мнимый правитель Турции был далек от реальности в своей собственной стране.

Во время нашей встречи Талаат и Энвер не попрощались со мной, сказав, что придут на вокзал. За несколько минут до отхода поезда на перроне появился бледный и взволнованный Бедри и передал их извинения.

– Они не смогут прийти. Наследный принц только что покончил жизнь самоубийством.

Я хорошо знал кронпринца и ожидал, что он составит мне компанию в путешествии до Берлина. Он собирался совершить такую поездку, и его вагон был прицеплен к нашему поезду. Я много раз встречался с Юсуфом Иззеддином, он неоднократно приглашал меня к себе, и мы провели много часов в беседах об Америке и американских институтах – к этой теме он проявлял самый живой интерес. Он много раз говорил, что хотел бы использовать некоторые американские политические принципы в Турции. В то утро, когда мы должны были отбыть в Берлин, наследного принца нашли на полу его виллы в луже крови с перерезанными венами. Юсуф был сыном Абдул-Азиза, который был султаном с 1861 по 1876 год и вскрыл себе вены сорок лет назад. Иными словами, обстоятельства смерти отца и сына были одинаковыми. То, что Юсуф имел просоюзнические взгляды, был против участия Турции в войне на стороне Германии и часто выказывал свое неприятие «Единения и прогресса», дало пищу для самых разных подозрений. Я точно не знаю, какие именно истории о его смерти передавались из уст в уста, но по официальной версии это было самоубийство.

Когда этот вердикт был обнародован, один остроумный француз заметил: «Его самоубили».

Трагическое сообщение, естественно, испортило всем нам настроение, и, когда поезд отошел от вокзала в Константинополе, настроение у отъезжающих было мрачным. Правда, путешествие оказалось интересным. Я ехал на известном Балканском экспрессе, и это был его всего лишь второй рейс до Берлина. Мое купе имело номер 13, и несколько человек явились взглянуть на него. Они сообщили, что во время предыдущего рейса поезд обстреляли и окно моего купе было разбито.

Вскоре после начала путешествия я выяснил, что моим попутчиком является адмирал Узедом. Он сделал прекрасную карьеру в немецком военно-морском флоте, среди прочего был капитаном яхты кайзера «Гогенцоллерн», поэтому находился в дружеских отношениях с его величеством. В последний раз я встречал Узедома в Дарданеллах, где он инспектировал оттоманские фортификационные сооружения. Как только мы встретились, адмирал заговорил о неудачной атаке союзников. Он и тогда и теперь не скрывал своих опасений и считал, что атака могла увенчаться успехом.

– Несколько раз, – сказал он, – мы считали, что они вот– вот прорвутся. Все мы там были чрезвычайно встревожены такой безрадостной перспективой. Нас спас героизм турецких солдат и их готовность жертвовать своей жизнью. Теперь все позади, эта часть нашей задачи выполнена.

Адмирал считал, что англичане были плохо подготовлены, хотя высоко оценил мастерство, с которым было организовано их отступление. Я также получил дополнительную информацию относительно взглядов немцев на массовые убийства армян. Узедом не делал попыток оправдать или обвинить турок. Он говорил об ужасающих вещах спокойно, бесстрастно, как об обычной военной проблеме, и по его замечаниям невозможно было догадаться, что речь идет о жизни миллиона людей. Он просто сказал, что армяне стояли на пути, были препятствием к успеху Германии и потому их было необходимо убрать, словно речь шла о ненужном хламе. Он говорил о них совершенно отстраненно, как будто речь шла о ряде домов, которые следует убрать, чтобы не мешали обстрелу города.

Бедная Сербия! Когда поезд въехал наее опустошенные территории, я получил возможность увидеть, что война сделала с этой маленькой мужественной страной. На протяжении двух лет эта нация одна, практически без помощи союзников, стояла на пути продвижения пангерманских завоеваний, так же как она несколько веков сдерживала натиск турок. И она заплатила высокую цену. Селения, которые мы проезжали, были заброшены, некогда плодородные поля заросли сорняками, дома стояли без крыш, а зачастую были превращены в руины. Когда поезд переезжал реку, я заметил остатки взорванного моста. Немцы построили новые мосты взамен разрушенных. Мы видели оборванных и истощенных женщин и детей, но почти не видели мужчин. Все они были или убиты, или находились в рядах все еще существующей отважной маленькой армии. Мимо нас постоянно шли эшелоны с немецкими солдатами, некоторые из них стояли на станционных стрелках. Мы их прекрасно видели, поскольку поезд буквально полз мимо них. Это и было объяснением царившей вокруг разрухе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.