Глава 9. В поисках секретов верфей

Глава 9. В поисках секретов верфей

В этой книге уже упоминалось о приступах «шпиономании», часто и жестоко прокатывавшихся по Германии в предвоенные годы. Несомненно, бациллы этой болезни культивировались и распространялись правительством Рейха, с успехом использовавшим периодические «разоблачения шпионажа» для «продавливания» в парламенте своих военно-морских программ. Газеты, за малым достойным исключением, из кожи вон лезли, чтобы создать в умах немцев представление, что Германия наводнена иностранными шпионами, прежде всего, английскими. Но на самом деле количество настоящих агентов британской разведки в Европе было незначительным, как уже было показано. Их можно было бы посчитать на пальцах одной руки, может быть, не учтя еще одного или двоих. Конечно, здесь не считаются шпионы-любители — как военные в отпуске, так и гражданские — которые пытались собирать военную или морскую информацию во время своих поездок в Германию.

Достоин внимания тот факт, что ни один из наших постоянных агентов не был арестован немецкими властями в мирное время. Если один или два из них попадали под подозрение, то им удавалось выкрутиться, поскольку немецкие власти не могли собрать доказательства их шпионской деятельности в достаточном для их ареста количестве. Это много говорит о скрытности, с которой наши агенты выполняли свою работу. Несмотря на безграничную осторожность, с которой действовали немецкие эмиссары в Англии, им не удалось больше двух раз собрать действительно ценную информацию, сравнимую с той, которую добыли наши разведчики в Германии. Относительная неприкосновенность, которой пользовались эти немецкие агенты, отнюдь не давала им повода хоть в какой-то степени чувствовать себя в безопасности, зная о методах британской Секретной службы в целом.

Как ни невероятным это может показаться, но жизнь агентов проходит обычно монотонно и даже скучно. Случалось так, что один из них целыми днями и неделями «разматывал» многообещающую ниточку, но оказавшуюся, в конце концов, совершенно неинтересной. В другом случае, добыв всего за час информацию, кажущуюся жизненно важной, он для ее проверки потратил целый месяц на поездки и мучительные исследования: обычные слухи или сомнительные сведения не воспринимались в штабе разведки с одобрением — там нужны были лишь факты, способные выдержать проверку всесторонней экспертизой.

В этом ремесле, как ни в каком другом, чрезмерно усердный новичок рискует воспринимать многое слишком серьезно.

Хотя он и не принадлежал к числу наилучших, он за первые несколько месяцев расчищал «конюшни», проверял почву, в которой его предшественники уже перебрали каждую пылинку и занимался целой пачкой бумаг из штаба с рапортами, которые устарели уже год или больше года назад. Но эта фаза работы быстро подошла к концу, и с ней все первоначальное искушение в театральном духе посостязаться с сыщиками, дрожа от страха в предвкушении погони.

На самом деле места для комедий в разведке нет. Маскировка и переодевание порой имеют место, но очень редко и в очень небольшой степени. Единственный необходимый элемент «камуфляжа» — это легальное занятие, которое может использоваться для достоверного прикрытия разведывательной работы.

И помимо технических знаний, которые «sine qua non» («без чего нельзя»), столь же необходимо превосходное знание языка страны, в которой разведчик действует. Лучшие агенты могли, как это было необходимо, повсюду быть принятыми в обществе. И это качество позволяло им, в конечном счете, более или менее свободно общаться с самыми разными людьми, получая тем самым доступ к такой информации, до которой они бы иначе не добрались.

Крепкие нервы, естественно, необходимы агенту Секретной службы, который каждую минуту может оказаться в опасной ситуации, когда ему понадобятся присутствие духа и хладнокровие. Да и сама природа работы предполагает постоянное напряжение нервной системы. Один из наших лучших агентов в Германии заработал, в конце концов, себе неврастению. Ему, впрочем, удалось продолжить работу. Больше того, именно во время кризиса болезни ему удалось достичь нескольких удивительных успехов.

Он пользовался возбуждением в качестве временного облегчающего средства, но как только оно длилось слишком долго, реакция всегда была мучительной.

Секретная служба очень популярная тема среди романистов, но так как никто из них, похоже, не соприкасался лично с этой сферой, их произведения скорее развлекательные, нежели информативные. Нам же посчастливилось встретиться с одним бывшим разведчиком нашей Секретной службы в Центральной Европе, который рассказал нам о своей работе там в течение шести месяцев. Как нам кажется, это первый достоверный рассказ такого рода, который стал достоянием широкой публики. Добавим, что наш информатор занимался только военно-морскими вопросами, что он не называл конкретных дат, но год, в котором происходило действие, известен — 1912. Вот эта история, рассказанная им самим:

«Вернувшись из Лондона в мое временное пристанище в Германии, я несколько дней работал над бумагами, потом отправился в Данциг, который я не посещал уже довольно долго.

Требовалось получить информацию о броненосце «Кёниг Альберт», строящемся на данцигской верфи «Шихау», и о линейном крейсере «эрзац» «Кайзерин Аугуста» («Лютцов»), который тоже строился там, о подлодках, собиравшихся в Имперском Арсенале, и об испытаниях гидросамолетов на морской авиабазе в Путциге.

Было очень холодно, и я смог поехать только в Данциг. Я остановился в отеле «Райхсхоф». Первый день я потратил на несколько деловых визитов, необходимых для достоверности прикрытия, и познакомился с людьми в офисе гостиницы, где я поселился.

На второй день, курьер доставил по моему адресу тот привычный пакет, который предназначался для укрепления моей респектабельности в глазах персонала отеля, а через них, конечно, и полиции, которая в то время во всех немецких портах обращала особое внимание на путешественников из Англии.

Объясню, что это был за «привычный пакет», доставленный мне курьером. Я, как правило, всегда перед деловым визитом в какой-либо город, старался организовать отправку в тот же город писем, которые и внешне и по содержанию подтверждали бы, что я действительно приехал в этот город по делу. Письма должны были «догнать» меня в этом городе, как только я там поселюсь. Если бы эти письма были перехвачены или подвергнуты какой-нибудь проверке, они с честью выполнили бы свою задачу — рассеяли бы любые подозрения в мой адрес со стороны властей. Это очень простая мера предосторожности, но я всегда убеждался в ее эффективности.

Попасть на верфь «Шихау» оказалось довольно просто. Я пошел туда с поляком Якубом, которого давно знал и которому доверял. Он был электромехаником и как раз был занят на постройке парохода, который тоже собирался на этой верфи. Там у меня появилась возможность вблизи рассмотреть корабль «Кёниг Альберт». На нем уже были установлены шесть пушек, но он не показался мне таким современным, как мы о нем думали.

Линейный крейсер, киль которого был заложен прошлой осенью, стоял на главном стапеле. Нам говорили, что он представляет собой почти полную копию «Дерфлингера», о котором мы располагали полной информацией. Его внешний вид, хотя борта корпуса еще не были полностью готовы, подтверждал эти сведения.

На верфи я пробыл в общей сложности три часа. Риск попасться был невелик. В это время на верфи работало около трех тысяч человек, причем большая часть трудилась на сборке как военных кораблей, так и торговых судов. Я не заметил никаких особых предосторожностей против любопытствующих посторонних лиц. Рабочие должны были просто показывать свой пропуск у ворот, но девять из десяти из них игнорировали даже эту формальность.

Доступ в Имперский Арсенал был намного сложнее. Он размещался на севере города, на западном берегу реки Вислы, и был достаточно изолирован. Из Императорской гавани («Kaiserhafen») на противоположном берегу реки туда ходил паром, но я не был уверен, что смогу им воспользоваться. Общий вид Арсенала можно было получить с маленьких пароходиков, курсирующих между Данцигом и Нойфарвассером, но подлодки, которые я особенно хотел посмотреть, строились на закрытых стапелях, полностью под стеклом.

Наконец, я пробрался в Арсенал и смог хорошо рассмотреть четыре подводные лодки, стоявшие на стапелях и две другие в бассейне для окончательных работ. Но находиться там было слишком опасно, и я постарался убраться оттуда как можно быстрее.

Факты, которые я узнал и запомнил в этот раз объясняли многие моменты, вызывавшие доселе у нас сомнения. Практика отправки на Арсенал в Данциге для доукомплектации важными частями и агрегатами кораблей, построенных и оснащенных двигателями на верфи «Крупп-Германия» в Киле была причиной определенного недоумения у нас. Дело в том, что трудно было определить, сколько именно подводных лодок на самом деле строятся или готовы у немцев на определенную дату. Одни корабли, построенные в Киле, отправлялись для доработки в Данциг, а, с другой стороны, корабли, построенные в Данциге, иногда направлялись в Киль на верфь «Германия» для проверки их силовых установок. В начале января 1913 года мы уже разработали систему, позволявшую ежемесячно контролировать количество подлодок, как готовых, так и находившихся на стапелях.

Затем я поехал в Сопот, небольшой морской курорт к северу от Данцига. Морская авиабаза Путциг была на краю этого населенного пункта. Там я увидел шесть гидропланов и заметил ангары, мастерские и хранилища горючего. Сделав это, я понял, что нахожусь в этом районе уже достаточно долго и, мудро рассудив, отказался от планируемой поездки в Эльбинг, где фирма «Шихау» держала еще одну свою верфь, специализировавшуюся на постройке миноносцев. Вместо этого я вернулся в Берлин и провел два дня за анализом своих заметок, стараясь вспомнить все, что видел и составить донесения. Рапорт о подводных лодках встретил одобрение в штабе разведки.

Я отправился в Мюнхен для встречи с одним человеком, чехом, работавшим на большом заводе «Шкода» в Пльзене, где производились все пушки и все элементы бронирования для флота Австро-Венгрии. Этот человек, возможно, мог бы стать моим постоянным информатором. Наши переговоры прошли вполне удовлетворительно, и я нанял его «на временной основе». Этот чех оказался настоящим сокровищем, потому что он не только сам отправлял мне хорошие донесения, но еще и вывел меня на своего друга, в Поле, который мне очень помогал при посещении этой австрийской военно-морской базы на Адриатике.

Из Мюнхена я поехал в Дюссельдорф. Там меня привлекал артиллерийский завод Эрхарда, где начался выпуск новых 88-мм и 105-мм пушек для новых крейсеров, а также нескольких типов экспериментальных орудий меньшего калибра для подводных лодок.

Там вообще не было никаких мер безопасности, и я смог не только посетить цеха, но даже узнать несколько точных деталей об их работе — частично благодаря карточкам станков, частично — другими средствами.

Из Дюссельдорфа в Эссен. Там меня постигло жестокое разочарование, потому что информатор, в котором я всегда был уверен, не явился на встречу. Он обещал провести меня на завод Круппа, где собирались новые пушки калибром 305 мм и с длиной ствола 50 калибров. Прождав целый час, я решил уехать из Эссена, потому что его отсутствие показалось мне подозрительным. Я больше никогда ничего не слышал об этом человеке, но как это ни обидно, вполне возможно, в этом случае это был просто страх. После этого дела я несколько месяцев избегал поездок в Эссен.

Когда установилась более теплая погода, я отправился в район Киля. Там я провел две недели, но не в самом городе. Я посещал верфи Ховальдта и «Крупп-Германии», и на последней мне даже удалось рассмотреть новые подводные лодки, но в сравнении с Имперским Арсеналом тут их охраняли намного строже.

Эту экскурсию я совершил с основной целью собрать сведения о подводных лодках, и в этой связи ее можно считать вполне успешной. Я нашел укромный уголок в нескольких милях от входа в Кильский порт, где подводные лодки проходили испытательные погружения. Я провел там несколько очень плодотворных дней.

Среди прочего, мне удалось узнать, что немецкие подлодки погружаются медленней наших, и для того, чтобы погрузиться им требуется почти на одну минуту больше времени. Казалось, что они проводят свои маневры с удивительной предосторожностью, возможно в растерянности и испуге после потери подлодки U-3 в январе 1911 года. Было ясно, что тренировка подлодок проводилась под девизом максимальной осторожности и безопасности.

Посещение Киля дало мне материал для подробного отчета.

Следующий вояж привел меня на берег Северного моря. Я увидел броненосец «Гроссер Курфюрст» на верфи «Вулкан» в Гамбурге и рассмотрел однотипный с ним «Маркграф» на стапелях на берегу Везера, в Бремене. Эти посещения, могу добавить, всегда открывали многие важные технические детали, однако, они вряд ли заинтересуют читателей, не знакомых с техникой.

На верфи «Блом унд Фосс» в Гамбурге я достаточно глубоко изучил линейный крейсер «Дерфлингер», первый корабль этого типа с 305-мм пушками.

Во время прогулки по акватории верфи на прогулочном пароходике, произошла довольно смешная история. Наш экскурсовод был человеком невероятно помпезным, и обо всех чудесах, мимо которых мы проплывали, он говорил только в торжественном тоне. Когда мы увидели «Дерфлингер», я показал на него пальцем и с невинным видом спросил гида, не миноносец ли это.

Экскурсовода тут едва не хватил удар.

— Ein Torpedoboot! Herr Gott! («Миноносец! Бог с вами!). Это линейный крейсер, самый большой в мире!

Он был так ошарашен моим незнанием, что с этого момента навязчиво принялся втолковывать мне данные о каждом корабле. который мы видели. К сожалению, почти все его сведения были ошибочны, но я не стал ему это объяснять.

Поездка из Гамбурга в Куксхафен дала мне материал для хорошего донесения о дислоцирующихся там флотилиях тральщиков. Линейный крейсер «Фон дер Танн» стоял на якоре около порта. и я решил попробовать посетить его, хотя риск был довольно велик.

По счастливой случайности я узнал, что один морской агент в этом месте, к которому у меня было рекомендательное письмо от нашего общего друга в Берлине, знаком с несколькими офицерами крейсера и даже посещал их на борту. Он как раз собирался туда отправиться снова и я, применяя всевозможные маневры, упросил его взять меня с собой. Мы отправились туда на шлюпке, но когда подплыли к наружному трапу, я заметил своему спутнику, что я как иностранец, скорее всего, не имею права подняться на борт. Тогда он поговорил с вахтенным офицером, который был одним из его друзей, объяснил ему, кто я такой (или, если сказать правду, объяснил, за кого он меня принимал), и меня тут же любезно пригласили подняться на борт. Мы провели на крейсере два часа и увидели там почти все, кроме внутренностей башен и машинных отделений.

Судя с британской точки зрения, этот крейсер был ужасно тесным. Твиндеки были низкими, загроможденными и перенаселенными. Младшие офицеры, вплоть до капитан-лейтенантов ютились по четыре человека в каюте. Вся мебель была металлической. В общем, было видно, что корабль построен очень прочно и надежно. Каждое 150-мм орудие было полностью изолировано и не могло быть уничтожено в бою иначе, как прямым попаданием. Я запомнил все важные детали и по памяти составил доклад об этом корабле. Это был первый немецкий линейный крейсер, который посетил кто-то из британской Секретной службы.

Из Куксхафена я поехал в Гельголанд, откуда отправился в Берлин на встречу с двумя информаторами, доставившими «сведения чрезвычайной важности». После проверки выяснилось. что мы все это знали еще шестью месяцами раньше.

Мое следующее путешествие привело меня в Вену, где я собирался завязать несколько контактов перед тем, как начать турне по австро-венгерским базам. Я посетил главное бюро Австрийского военно-морского союза, и меня не удивило, что главным организатором союза оказался немец.

Потом был Триест, куда я приехал, чтобы посмотреть на броненосцы, строящиеся на верфях «Стабилименто Текнико». Никаких мер безопасности там не было, и я провел на верфи два дня.

Из Триеста в Полу, главную военно-морскую базу империи Габсбургов. Пола во всем напоминала Пруссию — часовые повсюду, арсенал под строгой охраной. Адмирал Антон Хаус, морской министр Австро-Венгрии был убежден, что в Поле активно действуют две сотни итальянских шпионов. Я встретил там одного информатора с живыми симпатиями к Италии. Он был корабельным плотником и дал мне массу сведений о четырех австрийских дредноутах класса «Вирибус Унитис».

По его словам, конструкция этих кораблей была посредственного качества, их остойчивость и другие мореходные качества неудовлетворительными. И, кроме того, при их постройке использовалась низкоквалифицированная рабочая сила. Я был склонен сомневаться до определенного момента во всем этом, но оказалось что этот итальянец был абсолютно прав — в последний год войны броненосец этого типа «Святой Иштван» опрокинулся после попадания в него всего одной торпеды небольшого калибра.

Я собрал некоторые интересные сведения о личном составе австро-венгерского флота. Экипажи в основном подбирались из разных народностей империи и разговаривали на полудюжине языков и диалектов, но доминировали среди них итальянцы. Они не отличались хорошим внешним видом и не особо соблюдали дисциплину. Среди моряков чувствовалось почти полное отсутствие духа единства.

Офицеры были скорее военными, нежели моряками, очень высокомерными по отношению к своим подчиненным. Мне не стоит и рассказывать, насколько частыми были случаи неподчинения среди младших офицеров, унтер-офицеров и матросов. Достаточно сказать, что после всего, что я там увидел, для меня не стало сюрпризом, что «Императорский и королевский военно-морской флот» от военного напряжения почти сразу же начал разваливаться. С другой стороны, многие из офицеров были весьма достойными людьми, особенно адмирал Миклош Хорти, которым гордился бы флот любой страны.

Мое путешествие продолжалось вдоль далматинского берега вплоть до Каттаро, где я осматривал укрепления. Каттаро во время войны стал базой, откуда австрийские крейсера выходили в рейды против заграждений Отранто. Там же находился штаб немецких подводных сил, действующих в Средиземном море.

Вернувшись позже в Вену и Берлин, я выехал затем оттуда в Англию для двухнедельного отдыха. Мирная сельская жизнь на западе оказалась прекрасным успокоительным средством для моих измученных нервов.

Перед возвращением в Германию я заехал в Лондон на совещание, на котором получил полные инструкции.

Отправился на встречу в Берлин, а оттуда в Киль для сбора сведений о двигателях подводных лодок и о других деталях.

Потом снова на берега Северного моря, затем турне по островам — Зильт, Гельголанд, Вангерооге, Нордерней и Боркум. Происшествий во время этой поездки хватило бы на целый роман. Она совпала с очередным кризисом шпиономании в Германии, а все эти острова считались важными военными объектами: естественным заслоном Фатерланда от возможной английской атаки», как называли их в Германском морском союзе. Потому мне потребовалось максимальное внимание, чтобы избежать подозрений.

В этом кратком изложении шести месяцев моей работы я еще не рассказывал о животрепещущих случаях. Но они бывали время от времени.

Во время одного из моих вояжей в Берлин я должен был встретиться с одним информатором, который до этого поставлял мне довольно много полезных сведений. Хотя по национальности он был немцем, но мать его была полька. Он был очень умен, но весьма эмоционален, и я всегда предчувствовал, что он мне доставит хлопот.

В этот раз он пришел на встречу в очень нервном состоянии. Полиция идет по его следам, уверял он меня, и за ним установлена слежка вот уже несколько дней. Он также полагал, что его почту вскрывают. Он жил в постоянном страхе ежеминутного ареста, больше не мог спать и начал много пить. В общем, он все больше склонялся к тому, чтобы самому пойти в полицию и сознаться.

Он рассчитывал, впутав меня, легко отделаться, так как знал, что власти рассматривали бы меня в таком случае как особо ценную добычу. Была еще одна вещь, и он оказал мне большую любезность тем, что предупредил меня о том, что собирался это сделать. Если бы он начал с того, что пошел в полицию, я был бы пойман с поличным, потому что он, конечно, получил бы от полиции инструкции чтобы передать мне документы, в качестве улики при моем аресте.

Но даже при всем этом ситуация оставалась опасной. Шнайдер, я буду его так называть, был в состоянии того испуга, который заставляет пойти на самый отчаянный риск самого жалкого труса, если он видит легкий шанс спасти свою шкуру. Я долго убеждал его, заверяя, что его страхи необоснованны и что даже явка с повинной не спасет его от многолетнего тюремного наказания. Но все было напрасно. Он собирался идти в полицию, и никто не смог бы ему помешать.

Это меня никоим образом не привлекало. Если бы он настаивал на своем решении, он должен был как минимум дать мне время убраться из Берлина. Но если бы полиция была предупреждена, это оказалось бы трудно, почти невозможно.

Случай явно требовал решительных мер. Шнайдер направился к двери, но я опередил его, закрыл дверь и спрятал ключ себе в карман. Он пытался со мной бороться, и я его сильно ударил. Я поступил так против своей воли: до сего момента он был мне очень полезен и, во всяком случае, даже сейчас я не хотел видеть в нем личного врага.

Он рухнул в кресло. Я дал ему попить и вытащил револьвер — для большего морального воздействия. Потом я заговорил с ним.

Просто удивительно, сколько воображения появляется у человека, оказавшегося в подобной критической ситуации. Я обрисовал в самых мрачных красках нашу Секретную службу, ее щупальца, протянувшиеся по всему миру, и варварские методы, которыми она наказывает предателей. Ее агенты действовали парами, стращал я, если один из них попадается, то другой останется в тени и быстро подготовит месть тому, кто причинил зло его товарищу.

— Вы говорили, господин Шнайдер, что за вами кто-то следил последние дни, — продолжал я. — Хорошо, это правда. Но это была не полиция. За вами наблюдал мой напарник. Это наше правило — всегда следить за людьми вроде вас. Вам очень повезло, что вы не додумались пойти в полицию до встречи со мной. Если бы вы поступили так, то, скорее всего, вы уже были бы мертвы. Когда вы выйдете из моего дома, за вами тоже будут следить. Потому я советую вам идти прямо к себе домой. Иначе вам придется туго.

Он сразу наклонился со скептицизмом, но хотя я и продолжал блефовать, чувство опасности, которой я подвергался, повергло в страх и меня, и я чувствовал себя едва ли не так же, как он. Я по глазам своего собеседника мог видеть, как мои слова понемногу убеждали его. И в глубине он был во многом прав, что я не дал бы ему уйти из моего поля зрения, пока не убедился бы в достаточной степени, что он будет держать язык за зубами.

Наконец он заявил, что не пойдет в полицию до завтрашнего утра, и у меня будет целая ночь, чтобы исчезнуть. Но я разгадал его уловку. Было очевидно, что даже если он сможет выдать меня, его история послужит только его обвинению без всякого зачета сотрудничества с властями как смягчающего обстоятельства. Нужно было использовать аргументы посущественнее.

Я предупредил его, что если он предаст меня, то в любой момент будет неминуемо наказан.

— Если полиция оставит вас на свободе, то это вопрос не дней, а, возможно, часов. И вскоре вам придется столкнуться с чем-то очень для вас неприятным. Если вы окажетесь в тюрьме, то как бы долго вы там ни находились, мои друзья доберутся до вас, как только вас выпустят. Вы можете поехать куда захотите, но вы не сможете скрыться от них!

Я стал блефовать еще сильнее.

— И потом, есть еще кое-что, дружище. Разве вы не видите, что вы больше зависите от моей милости, чем я от вашей? Раз уж вы показали, что недостойны доверия, я со своей стороны склоняюсь к тому, чтобы прописать вам добрую дозу вашего собственного лекарства. Я обращусь к одному из моих коллег (и я повернулся, продолжая говорить, к телефону), который позаботится, чтобы вы сидели смирно день или два, после того, как я покину Германию. В полицию анонимно сообщат о вас как о шпионе, и будут представлены убедительные доказательства вашей вины. Если вы попытаетесь выдать меня, возможно, что вам не поверят, и, во всяком случае, это никак не смягчит вашу вину перед законом. Вы можете быть уверены, что получите десять лет тюрьмы и, как вы знаете, у тюремного персонала есть инструкции, чтобы особенно жестоко обращаться с заключенными, сидящими за государственную измену. Да, это самый лучший план. И я сделал вид, что поднимаю телефонную трубку.

Блеф сработал моментально. Шнайдер испугался еще сильней, чем раньше. Он был уверен, что моя угроза действительно может привести к его смерти, и потому капитулировал безоговорочно. Он заверил меня, что не пойдет в полицию, пообещал поступать только так, как я ему сказал и путано сообщил мне, как доказательство своей благонадежности, несколько сведений, которые, как оказалось, были довольно ценными.

Но я все равно не был полностью удовлетворен. В его нынешнем состоянии возбуждения, ему невозможно было довериться. Потому я решил оставить его здесь на ночь под моим присмотром, надеясь, что к утру он успокоится.

После нескольких попыток морального убеждения с моей стороны, он написал собственноручно полное признание о работе, которую выполнял для меня, выдав все даты и точные детали, и подписал его. Я спрятал это признание в конверт, на которой написал адрес полицай-президента Берлина.

— А сейчас, Шнайдер, — сказал я ему, — если в будущем, я по какой-то причине засомневаюсь в вас, этот конверт немедленно попадет на почту. Вы видите, что у вас нет шансов спрятаться, если вы вдруг когда-нибудь захотите меня выдать.

Он, очевидно, понял это, и я начал чувствовать себя более уверенно Утром я вызвал такси и поехал с ним в Шарлоттенбург. Он выглядел довольно жалко, но его нервный кризис прошел и он был совсем покорный. Я рассчитался с ним и решил про себя, больше не пользоваться его услугами. Я уже расплатился по счету в отеле и забрал свой чемодан. В момент, когда Шнайдер вышел из фиакра, я попросил извозчика ехать на вокзал Фридрихштрассе, но после того, как мы немного проехали, я попросил сменить маршрут, и поехал к Анхальтскому вокзалу, где сел на поезд, идущий на юг.

После изнурительной поездки, которую я прерывал в нескольких местах, чтобы проверить, нет ли за мной слежки в поезде, я вернулся в мою «штаб-квартиру», уже поздней ночью. Хотя Шнайдер не знал этого адреса, я для уверенности решил переехать. Прошли недели, и ничего не происходило. Было ясно, что он выполнил свое обещание и держал язык за зубами. Я его больше не встречал и никогда о нем ничего не слышал.

Всегда очень рискованно связываться с людьми такого рода, потому что человек, продающий свою страну, продаст, как правило, без угрызений совести и того, на кого он работает. В то же время, и это достаточно странно, ни один из моих информаторов, меня не предал, хотя некоторые из них угрожали это сделать. Они, правда, прекрасно знали, что, даже выдав своих соучастников, не спасутся сами от сурового наказания.

Вы спрашиваете: — а как же агенты-провокаторы? Ну, мне приходилось встречать трех или четырех представителей этого племени и могу вам сказать, что они не смогли бы обмануть даже умного ребенка. Они выдавали себя почти всегда уже при первой встрече.

Единственный из них, кто порой нам надоедал, был некий Конрад Шумахер, под таким именем он представлялся. Он способствовал аресту одного агента, работавшего на одно иностранное правительство — не на британское. Этот агент работал великолепно, но ему просто не повезло — на свою беду он столкнулся с Шумахером.

Некоторое время спустя я вступил в контакт с хитрым Конрадом и передал несколько сведений на его счет одному другу, который сообщил об этом вышеупомянутому правительству. Тут же была подготовлена ловушка. Шумахера заманили на другую сторону границы под предлогом встречи с высокопоставленным иностранным офицером, который предложил свою кандидатуру, чтобы немного поработать на разведку в Германии и желал встретиться с агентом-провокатором, которому за помощь предложил соблазнительную сумму денег. Но визит так никогда и не состоялся. Когда Шумахер прибыл на место рандеву, его без промедления арестовали как немецкого шпиона и при обыске нашли у него несколько весьма компрометирующих документов.

Он клялся всеми тевтонскими богами, что никогда их прежде не видел. Возник вопрос, как же в таком случае они попали в его карман! Его протесты ему не помогли, и он получил шесть лет тюрьмы. Когда вы имеете дело с такими людьми, вы не можете себе позволить соблюдать, как в боксе, правила Куинсберри».