ПОИСКИ «СЫНОВ ХЕТОВЫХ» 

ПОИСКИ «СЫНОВ ХЕТОВЫХ» 

Между благородным увлечением Генриха Шлимана Троей и не менее благородным увлечением Макса фон Оппенгейма Телль-Халафом легло долгое время и большое пространство: вся Малая Азия.

Если Шлиман на западе Дарданелл и близ берегов Греции размышлял о Гомере и тайне холма Гиссарлык, то фон Оппенгейм ломал голову над Телль-Халафом и загадками смешения народов южнее Кавказских гор, на восточной границе Малой Азии. Барон не видал никаких греков и не думал о Гомере, как Шлиман; он видел армян, сирийцев, курдов, бедуинов — потомков населения погибших мировых держав. При этом Макс фон Оппенгейм размышлял над Библией и Кораном.

Не преуменьшая достойного уважения возраста священного писания христиан, израильтян и мусульман, надо все же сказать, что близ Харрана, очевидно, существовали еще и более древние документы. И их нашли, своеобразную незнакомую нам письменность пиктографического характера на древних стенах. Это были иероглифы! Но не египетские иероглифы, а нечто иное. Они появились и вновь исчезли.

Это было весьма печально! Нельзя обижаться на филолога, если его огорчает невозможность понять знаки, хотя они, несомненно, представляют собой вид письменности. Это, так сказать, профессиональное чувство неудовлетворенности, о котором принято говорить только в узком кругу. Этим объясняется то обстоятельство, что по поводу этих непонятных знаков на камне между учеными всего мира, сблизившимися на почве археологических открытий, все чаще и чаще возникали какие-то странные разговоры. Странные для широкой общественности, которая, услышав о раскопках Трои, могла искать им объяснения в стихах Гомера, но не имея подобных текстов о Телль-Халафе, не могла о нем судить.

Эту тайну можно было раскрыть в первую очередь путем раскопок в северосирийской области на верхней излучине Евфрата, как раз в районе Харрана. Но здесь, к сожалению, нельзя было копать, потому что тут находился современный город, люди еще жили в своих домах, под стенами которых и хранились тайны.

Современный город, на месте которого жил когда-то не только бог Нанна — Син, но и Авраам,— не очень-то приятное   зрелище  для   археолога!

При таких условиях каждый покинутый дом, до крыши заваленный мусором и превратившийся в холм, представлял огромную ценность для археологов; особенной удачей был один холм, на котором некогда стоял дом, разрушенный молнией так сильно, что никто уже не пытался его восстановить.

Правда, это были идеальные случаи, а где можно найти такое место, где все идеалы воплощаются в жизнь? «Ничто так не помогает археологам, как сильные разрушения»,— говорил сэр Леонард Вулли с невольной откровенностью. «Если здание медленно разрушается, то можно быть уверенным, что бедные жители выкопали из-под него все возможные ценности. Самое удачное, что может произойти,— это извержение вулкана. Оно засыпает окружающую местность таким плотным слоем пепла, что никто уже не может вернуться, чтобы спасти свое имущество. Но идеальные условия Помпеи встречаются редко, и археолог должен быть благодарен, когда ему представляется возможность работать и при менее удачных условиях».

Именно! Быть благодарен даже тогда, когда речь и не идет  о Содоме и  Гоморре.

Но Харран? Харран остается безнадежным для археолога до тех пор, пока под ним не разверзнется земля или не случится что-либо другое, что сотрет его с лица земли. 

Поэтому и печалились археологи, в то время как лингвисты и языковеды на Западе сокрушались по поводу иероглифов, не поддававшихся  дешифровке.

Иероглифы из Каркемиша

Иероглифы не были ни для кого новостью. Об этих удивительных знаках стало известно уже полтора века назад, когда англичанин X. Мондрелл (1714 г.) и француз де Ла Рокк (1722 г.) упомянули о них в своих рассказах о путешествии в Сирию.

Но тогда ученый мир интересовался совсем другими проблемами и не находил времени для знаков-рисунков из Сирии. Интерес к этим иероглифам возник только с прогрессом в области археологии. При этом создалось впечатление, что центр этой чужеродной культуры со своей не поддающейся прочтению рисуночной письменностью лежит в Северной Сирии, скорее всего на излучине Евфрата, у Харрана или Каркемиша.

В Харране, как уже было сказано, к сожалению, ничего нельзя было сделать.  Ну,  а  в  Каркемише?

Да, но где же находился Каркемиш?

Об этом   было  известно  из  Библии.

Это знал всякий, кто, может быть, и имел по истории всего лишь двойку, но по закону божьему — пятерку: на Евфрате! Пророк Иеремия (46,2) оставил для археологов следующую запись:   «...при  реке  Евфрате  в   Кархемисе...».

Но где он точно находился, этого никто не знал. Ведь Евфрат длинная река. Евфрат настолько длинен, что действительно никому не удалось найти Каркемиш. Без сомнения, этот город более уже не существовал, но с тем большим вожделением бросали археологи свой взгляд на берега Евфрата.

Из ассирийских клинописей можно было сделать вывод, что Каркемиш некогда играл значительную роль. По всей вероятности, там и жили те самые неизвестные люди, которые писали иероглифами. Может быть, Каркемиш даже был их столицей.

Итак,  надо  искать  Каркемиш!

Помните ли вы еще Джорджа Смита — молодого прилежного гравера по меди из Лондона, который сумел с таким блеском  прочитать  ассирийские  клинописные  тексты?

Ну вот, этот-то самый Смит во время своего последнего путешествия в Месопотамию как-то раз вскочил на лошадь, извлек из кармана некоторые копии ассирийских клинописных текстов, перечитал их и отправился — это было в марте 1876 года — прямо

                                                                Области расселения хеттов

в район развалин на Евфрате, который сейчас  называют «Джерабис».

Это и есть Каркемиш, сказал Смит, и он был прав. Это хорошее подтверждение тому, как важно уметь своевременно и правильно прочесть клинописный текст на соответствующей табличке.

Джордж Смит тогда же сообщил об этом в Лондон и описал огромный район развалин в Джерабисе, который он с уверенностью относил к исчезнувшему Каркемишу. Одновременно он доложил об удивительных иероглифах, которые встречались на многочисленных камнях Джерабиса — Каркемиша.

К сожалению, это был последний подвиг Джорджа Смита; через несколько месяцев он умер от чумы. В Лондоне сразу же обратили внимание на сообщение Смита. В течение трех лет Британский музей вел раскопки в Каркемише (1878— 1881).  Ими  руководил  консул  П.   Гендерсон.

Ох,  уж эти  консулы!

Потом опять в Каркемише наступило затишье. Только в 1911 году там начались новые раскопки, в которых принимал участие целый ряд наиболее опытных английских археологов, в том числе Л. Вулли и Т. Е. Лоуренс — более молодой исследователь, противник того самого немца, который открыл Телль-Халаф.

В течение многих лет (до первой мировой войны и после нее) англичане пытались изучить тысячелетнюю историю Каркемиша, отмечая многочисленные следы пожаров. Временами создавалось впечатление, что Каркемиш действительно был резиденцией царей, подданными которых были таинственные авторы иероглифов.

И, несмотря на то, что ни одной строчки рисуночного письма не удалось прочесть, все же начали проявляться контуры какого-то древнего и по всем признакам весьма могущественного государства. Как оно называлось — это уже было известно.

Целый ряд надписей на месопотамских памятниках и клинописных табличках, а также Ветхий завет содержали указания на это государство и его народ — хеттов.

Это, очевидно, были те самые хетты, которые во времена Авраама жили в Ханаане и господствовали там. В 23-й главе 1 кн. Моисея говорится, как великодушно поступили хетты, даровав овдовевшему Аврааму фамильную пещеру в Хевроне (Ханаан), и как Авраам «поклонился народу земли той, сынам   Хетовым».

Где же на самом деле лежала столица хеттов?

Она не могла находиться в Ханаане, скорее в Северной Сирии, а может быть, это и был Каркемиш — большой, древний  город?

Однако между Хевроном в Ханаане и Каркемишем на Евфрате лежит большое пространство, много провинций и областей. Кроме того, хеттские иероглифы были найдены и южнее Каркемиша, в Хамате. Их обнаружили потом и в той области Сирии, где особенно свирепствует лихорадка,— в болотистой  долине  Эль-Амк,  недалеко от Антиохии.

Там, в заброшенной деревне Зинджирли, генеральный директор турецких музеев Хамди Бей однажды нашел восемь замечательных рельефных изображений, которые, очевидно, когда-то  украшали  ворота  дворца.

Немецкие археологи позднее увидели эти барельефы, когда они проезжали через Зинджирли. В 1887 году они попросили в Истанбуле разрешение на производство раскопок и, получив его, снарядили свою первую экспедицию в Зинджирли. В марте 1888 года эта экспедиция прибыла на место. Ей суждены были самые большие трудности, какие вообще встречали  археологи  когда-либо.

Как железнодорожник открыл Пергам

Упоминая о Зинджирли, нельзя, конечно, не назвать наиболее известных немецких археологов, которые там работали. Но так как Зинджирли относится несколько к другой области археологических исследований (эти исследования проводились в непосредственной близости от Сирийского побережья Средиземного моря, на территории Сирии и Малой Азии, то есть там, где когда-то расцветала культура древних греков и римлян), то здесь прозвучат имена выдающихся археологов, которые, однако, в то время, о котором сейчас идет речь, еще не были известны.

Эти исследователи, шедшие по следам греков и римлян, неожиданно столкнулись с хеттскими памятниками и надписями в  районе своих раскопок.

Но сначала надо рассказать о своеобразной судьбе человека, которая показывает, что в конце XIX века можно было стать выдающимся археологом, не имея специального образования.

Молодому студенту Карлу Хуманну, уроженцу округа Дюссельдорф на Рейне, и не снилось, что он будет археологом. Он хотел стать инженером, строителем железных дорог.

Но врачи посоветовали 22-летнему студенту отказаться на время от своих планов на будущее, прервать занятия и поехать на Юг, чтобы там восстановить свое здоровье. Карл Хуманн последовал этому совету, но воспользовался им весьма странно: немного позднее мы найдем его в самом ужасном месте — там, где вовсю свирепствовала чума и лихорадка,  а  именно в Зинджирли.

Сначала молодой Хуманн отправился на Хиос и Самос, чтобы поправить под солнцем Греции свое пошатнувшееся здоровье. На острове Самос он ради препровождения времени начал раскопки у знаменитого античного храма Геры и таким образом впервые столкнулся с незнакомым ему миром археологии.

В 1864 году турецкое правительство предложило ему провести предварительные работы по прокладке железнодорожного полотна в Палестине, Малой Азии и на Балканах. В 35 лет этот высокий блондин с берегов Рейна построил для Турции дорогу от Пергама в Малой Азии до берега моря. В один прекрасный день Хуманн пошел посмотреть цитадель и увидел там, как местные жители извлекали из древней стены большие мраморные скульптуры, разбивали их и бросали в печь для обжига извести. Хуманн взял оттуда несколько рельефных стел и послал в Управление берлинских музеев. Одновременно он информировал об увиденном турецкое правительство и добился запрещения уничтожать эти, очевидно, древнейшие памятники искусства. Короче говоря, Карл Хуманн стал человеком, открывшим знаменитый Пергамский алтарь и все прекрасные греческие творения, которые в течение восьми лет тяжелого труда (1878—1886) под его руководством были извлечены из  щебня.

В 1880 году университет Грейфсвальда присвоил ему звание доктора; в 1884 году он как руководитель раскопок в Пергаме возглавил музей в Смирне, получив звание директора берлинских музеев. Вот что произошло с человеком, который отказался от своего призвания инженера-железнодорожника и отправился на Юг с единственной целью укрепить свои слабые легкие.

Хуманн был уже всеми уважаемым археологом, достигшим почти 50-летнего возраста, когда ему поручили раскопки в Зинджирли.

Второй ученый, которого в то же время привлекли к работе в Зинджирли, был известный археолог Отто Пухштейн. Он происходил из Померании и был одним из этих высоких, немного неуклюжих, но всегда добродушных померанцев. Пухштейн в течение шести лет по всем правилам изучал археологию в Страсбурге и Берлине. Потом, в 1881 —1883 годах, его послали как стипендиата Германского археологического института на раскопки в Италию, Грецию, Египет и Малую Азию, чтобы по возвращении он мог занять место ассистента директора берлинских музеев — место, которое он получил и занимал в течение почти 14 лет, пока не прославился на раскопках в Баальбеке. Впоследствии он стал президентом Германского археологического института, достигнув самого высокого звания, которое только и могла дать немецкая археология.

Назовем еще врача и антрополога из Вены Феликса фон Лушана и его очаровательную супругу Эмму как наиболее активных и болеющих за дело участников раскопок в Зинджирли. Кроме того, следует еще упомянуть фрейбургского лингвиста и исследователя письменности профессора Юлиуса Эйтинга, специалиста по истории первобытного общества Губерта Шмидта, писателя Эдуарда Штукена и, наконец, Роберта Кольдевея. Этого достаточно, чтобы представить себе тех 10 или 12 немцев, которые вели раскопки в Зинджирли в 1883, 1888—1894  и   1902 годах.

Довольно-таки долго для такого отвратительного места!

Змеи из Зинджирли

Поход в Зинджирли был нелегок для экспедиции: ведь нужно было везти с собой каждый гвоздь, каждую лопату, каждую корзинку, захватить все, вплоть до кроватей и стульев. Зинджирли (буквально «место цепей») расположен в долине между высокой горой Аманус и восточной грядой Курд-Да-га и доступен с берега лишь через перевал Байлан-Пасс. Экспедиция пробиралась с огромным трудом, сначала на повозках, потом верхом. Если представить себе, что экспедиция должна была привезти еще и орудия труда (кирки, лопаты, тачки, корзины, походную кузницу) приблизительно для 150 — 200 рабочих, которых она хотела нанять в Зинджирли, а также палатки и складные кровати, питание, да и вообще буквально все, что нужно было для жизни в горах, включая лекарства,— то станет понятно, как тяжела была эта дорога через перевал, сколько пришлось пережить, пока немцы не прибыли, наконец, в унылую курдскую деревню Зинджирли.

Было начало апреля. Пора холодная и сырая. Жить в жалких и грязных домишках курдов было просто немыслимо. Членам экспедиции пришлось поставить привезенные с собой палатки прямо в грязи; кровати сразу же промокли, а холодный сильный ветер пронизывал насквозь.

Однако немцы немедленно приступили к работе. Им нельзя было терять время, потому что обычно в июле курды покидают свои домишки в долине и вместе с детьми и всем имуществом перебираются в горы, чтобы в самое жаркое время года жить в более здоровой обстановке. Они могли переселиться туда и еще раньше, после первого же смертельного случая от лихорадки; значит, оставалось менее трех месяцев для первых разведывательных раскопок. Позже не представилось бы уже никакой возможности найти хотя бы одного рабочего для раскопок.

Рабочих удалось нанять. Через несколько дней на холме работало уже около 100 курдов, вырванных из своей привычной обстановки редкой и в то же время привлекательной возможностью заработать деньги. Они выносили мусор, извлекали из земли тяжелые каменные статуи и колоссальные фигуры львов, освобождали от щебня остатки гигантских крепостных сооружений.

Однажды в долине разразилась буря. Палатки порвало в клочья. Как немцы, так и курды буквально утопали по колено в грязи. У немецкого врача сразу же стало много работы. После появления у него первых больных и после успешного их лечения слава венского врача быстро перевалила через горы и достигла каждой курдской деревни.

Прошло некоторое время, и обстановка в Зинджирли резко изменилась. В середине мая в долине стало очень жарко. Начала распространяться курдская лихорадка, так называемая «черная вода». Одновременно появились мучительные спутники наступающего лета: тучи комаров и невероятное количество ядовитых змей. Каждый, кто проходил мимо загрязненных колодцев курдской деревни, из которых все больше и больше поднималось ядовитых, лихорадочных испарений, не мог не заметить, как змеи, словно лягушки, прыгали одна за другой в воду.

В конце мая возросло число местных жителей, укушенных змеями. Доктор фон Лушан помогал им, как только мог. Появился первый больной лихорадкой и среди членов экспедиции. Потом слег Карл Хуманн, которого, как уже говорилось, врачи посылали для восстановления здоровья на солнечный Юг; его заболевание было очень похоже на острое воспаление легких.

В конце концов, почти все члены экспедиции заболели лихорадкой. При таких обстоятельствах Карлу Хуманну пришлось покинуть лагерь. Турки вызвали его в Истанбул. Руководство экспедицией перешло к врачу из Вены доктору фон Лушану. При этом он не мог оставить своих больных и стекавшихся к нему со всех сторон курдов.

Конечно, Лушан не всегда успевал оказать помощь при укусе змеи. Так, однажды в немецкий лагерь прибежал курдский мальчик, которого укусила змея в большой палец руки; он схватил топор и сам отрубил себе палец. Само собой разумеется, без всякого наркоза и стерилизации. Его мужество вызвало всеобщее восхищение.

Царская крепость

Изо дня в день крепла уверенность археологов в том, что под большим холмом в Зинджирли скрыта огромная крепостная постройка или дворцовый комплекс, возведенный в каком-то неизвестном до сих пор архитектурном стиле. Становилось все более ясно, что понадобится несколько лет работы на этом холме, чтобы раскрыть все его тайны. И действительно, в результате систематически проведенных работ (в 1888—1894 и 1902 годах) удалось обнаружить царскую крепость ассирийского времени последнего тысячелетия до н. э. У ворот стояли четыре огромных каменных льва, а перед дворцовыми постройками, воздвигнутыми в разные периоды строительной и культурной деятельности, стояли сдвоенные сфинксы, служившие базисом для колонн.

Одна из рельефных табличек изображала крылатое существо с орлиной головой. У бога погоды Хадада на голове был убор, украшенный рогами.

Роберт Кольдевей сразу заметил то новое, с чем столкнулись археологи в Зинджирли. Он пишет: «Весь культурный комплекс, который здесь был обнаружен и впервые основательно исследован, существенно отличается от всего того, что до сих пор было известно по раскопкам и на Востоке и на Западе. Только в редких случаях можно установить параллели, но они ведут нас далеко на Восток — к Ассирии и Вавилонии, на Запад — пожалуй, лишь к Трое».

Нет сомнения в том, что самые древние постройки из Зинджирли испытали влияние тех самых хеттов, которых ищут археологи, чтобы разгадать их рисуночное письмо, познать их культуру и историю. Но с каждым днем становилось все яснее и яснее: Зинджирли тоже не мог быть их столицей.

Поиски столицы хеттов начал вместе с группой сотрудников также Отто Пухштейн. Искали ее и французы и англичане. Археологи   других   стран   тоже   испытывали здесь свою судьбу. Наконец, прибыли экспедиции из США, которые провели десять лет в Северной Сирии. Хотя они и нашли замечательные вещи, но столица хеттов и ими не была обнаружена.

Как будто ее кто-то заколдовал! Столица одного из самых могущественных государств древнего мира бесследно исчезла.

Кто же ее обнаружит, кто прославится?

Высоко в горах Анатолии

Для наших современников покажется удивительным огромный интерес, который проявляла в то время общественность к каждому новому сообщению о хеттах, к каждому открытию их памятников. Особенно живо этот интерес проявлялся в Англии. Он заставил некоторых солидных ученых отказываться от своих кафедр или других официальных постов, чтобы в спокойной обстановке заниматься хеттологией и писать работы по этому вопросу.

Так, Арчибальд Генри Сейс — английский востоковед и языковед, профессор кафедры сравнительного языкознания в Оксфорде и звезда английской лингвистики — в 30-летнем возрасте бросил свою кафедру и стал жить то на Востоке, то в Англии лишь на доходы от издания своих книг.

Одна из таких книг «Fresh Light from the Monuments», которая вышла в немецком переводе под названием «Древние памятники в новом освещении» в 1886 году в Лейпциге (и была переведена также на другие языки), семь раз переиздавалась в одной только Англии в течение нескольких лет. Другой труд Сейса, «The Hittites or the Story of a Forgotten People» («Хетты, или История забытого народа»), вышел в 1903 году третьим изданием. Сейс был ученым, который обратил внимание археологов, упорно ищущих столицу хеттов по всей Сирии, на то, что незнакомое рисуночное письмо можно найти не только в Сирии, но и на севере Малой Азии, например, в скалах из Язылыкая, вблизи больших руин около деревни Богазкёй.

Эта деревня была известна исследователям уже давно. Она расположена на территории древней Каппадокии, основную часть которой огибает широкая река. Это Кызыл-Ырмак, которую во времена древних греков называли «Галис». В центре этой области Турции, на расстоянии нескольких дней пути от современной турецкой столицы Анкары, близ Богазкёя, француз Тексье обнаружил в 1834 году развалины, по-видимому, очень древнего города. Тексье зарисовал наиболее интересные скульптуры и архитектурные детали, опубликовав их после своего возвращения в Париж. Почти через 30 лет — в 1863 году — французские исследователи Жульом и Перро более обстоятельно исследовали эти развалины. Их научные заметки были опубликованы в 1872 году в Париже в большой работе о древностях Малой Азии.

Однако в последующие годы раскопки Генриха Шлимана в Трое затмили работы хеттологов. Хотя у французов и был приоритет в этом вопросе, но они не торопились с продолжением исследований на развалинах у Богазкёя. В 1882 году сюда прибыла немецкая экспедиция под руководством Отто Пухштейна и Карла Хуманна. Она исследовала руины не только в Северной Сирии, но и в Малой Азии и наконец, составила точный план территории у Богазкёя. Потом и эта экспедиция отправилась снова в Сирию, чтобы продолжить там поиски хеттской столицы.

Клинописные таблички с берегов Нила

В 1888 году большую помощь исследователям оказала находка, обнаруженная в Египте, точнее, в Эль-Амарне. Это были клинописные письма малоазийских, месопотамских и сирийских царей, адресованные египетскому фараону. Клинописные таблички, как и надписи некоторых египетских памятников, дали ценные сведения о пропавших без вести хеттах. Иногда бывает небезынтересным, исходя из современной точки зрения, бросить взгляд на те позиции, на которых стояли наши деды в конце XIX столетия. Для этого достаточно обратиться к добротному немецкому словарю и прочесть там о хеттах: «Хеттиты (хетты, у египтян: хета) — наряду с египтянами и ассиро-вавилонянами третий великий культурный народ Передней Азии, упоминаемый в египетских памятниках от Тутмоса III до Рамзеса (XV — XII вв. до н. э.).

Этот народ в 1350 году до н. э. разгромил расположенное на верхнем Евфрате царство Митанни, царь которого Тушратта вел обнаруженную в последнее время (в Эль-Амарне) переписку с Аменхотепом III. Рамзес II на пятом году своего царствования (следовательно, около 1295 г. до н. э.) одержал победу над хеттами при Кадеше (в Северной Сирии), которую он назвал «великой», но которая фактически не имела решающего значения, так как в 1280 году до н. э. Рамзес заключил мирный договор и союз с хеттским царем Хетасаром. Памятники хеттов встречаются от Хаматы до Каркемиша, хотя сирийские хетты представляют собою лишь одну ветвь многочисленного народа, однотипные памятники которого разбросаны по всей Малой Азии вплоть до Эгейского моря. Этническое лицо их пока еще не совсем ясно, так как своеобразное хеттское рисуночное письмо пока еще не посчастливилось расшифровать».

Статья дает приблизительное представление об уровне знаний о хеттах на рубеже нашего века. Это были довольно-таки значительные данные. Отсутствует лишь одно важное сведение — информация о столице этого большого народа, памятники которого находили по всей Сирии и Малой Азии.

Где же была резиденция царя хеттов?

Прошли десятки лет с тех пор, как впервые был поставлен этот вопрос. Но и в начале XX века еще никто не мог дать на него ответа.

Винклер искал напрасно

Когда в новогоднюю ночь на 1 января 1900 года раздался звон берлинских колоколов, возвестивших наступление нового века, 36-летний Гуго Винклер довольно равнодушно прислушивался к этим звукам и не выражал восторга, с которым берлинцы приветствовали смену столетий. Винклер был слишком болен и одинок, чтобы присоединиться к общей радости.

Стараясь не обращать внимания на доносившийся с улицы шум, он пристально рассматривал лежащий перед ним текст двух клинописных табличек, представлявших собой вавилонскую клинопись, смысл которой был ему, однако, совершенно непонятен. Таблички обнаружили 12 лет назад в Эль-Амарне (Египет). Одна из них была адресована царю из Арцавы, другая — некоему государю, который правил, видимо, в середине II тысячелетия до н. э. в северном Ханаане.

Больше ничего нельзя было расшифровать.

Было отчего прийти в отчаяние.

И особенно такому выдающемуся специалисту-филологу, как Винклер,— автору целого ряда научных работ («Клинописные тексты Саргона», 1889, два тома; «Клинописная книга текстов к Ветхому завету», 1892, и др.). Кроме того, Винклер был переводчиком законов Хаммурапи из Вавилона и автором двухтомной работы по истории Израиля.

Этот Гуго Винклер, родившийся в Грефенхайнихене (Саксония), читал ассиро-вавилонские клинописные таблички с такой же легкостью, с какой другие читают утренние газеты. Неудивительно, что он был весьма заинтригован этими табличками, хотя и написанными вавилонской клинописью, но на незнакомом для него языке Арцавы. Прочитать их! Какая благородная задача для приват-доцента, исследователя клинописи!

Правда, с двумя глиняными табличками мало что можно было сделать. Если человек — лингвист по профессии, то ему остается в таких случаях только ожидать, пока не найдут большее количество таких табличек Арцавы. Надо запастись терпением, пока какой-либо счастливчик не выкопает подобные таблички из-под земли или не извлечет их из щели в стене, из гроба или кто его знает еще откуда.

Гуго Винклер ждал уже десять лет. Дело не двигалось. Не продвигался и он в своей ученой карьере. Все эти годы Винклер оставался приват-доцентом без определенного заработка, книжным червем, который пишет работу за работой, но лишь для узкого круга специалистов, домоседом, стремящимся к свету и свободе, но пока все еще привязанному к письменному столу из-за необходимости заработать на кусок хлеба. И так год за годом без перерыва. Никакого просвета. Он был необщительным человеком, немного не от мира сего. Ложился спать и вставал с вавилонскими клинописными текстами в руках. Неудивительно, что он все чаще и чаще, основываясь при этом и на Библии, приходил к выводу, что Вавилон должен быть признан источником всей культуры (о Шумере в его время еще мало что было известно).

Жизненный путь  Гуго Винклера подходил к концу. Он отпраздновал уже свой сороковой день рождения, но все еще оставался  приват-доцентом,  человеком   малообщительным   и не особенно любимым окружающими.

И неожиданно он вырвался на простор!

Один состоятельный ученик предложил Винклеру финансовую поддержку для проведения разведывательных раскопок и вместе с ним отправился в Сидон. Там, далеко в Северном Ханаане, на побережье древних финикийцев в 1903 — 1904 годах искал он следы языка Арцавы.

Винклера сопровождал служащий турецкого музея в Истанбуле, наблюдая за всеми его действиями. В Сидоне Гуго Винклер не нашел клинописных табличек на языке Арцавы. Он вообще не сделал никаких важных открытий. Наверное, у него несчастливая рука. А может быть, он вообще неудачник?

Да, так оно и есть! Одного прилежания еще далеко не достаточно, а счастье не приходит само. Еще более замкнутым, еще более углубившимся в себя возвращается Винклер в Берлин. Он уже никогда больше не будет раскапывать; он просто не может позволить себе этого из-за отсутствия средств. Винклер поставил все на одну карту — и  проиграл.

Он все никак не мог получить звания экстраординарного профессора. И Винклер ждал. Он не знал, что его звезда скоро взойдет. Она появилась на горизонте уже тогда, когда он, оторвавшись от письменного стола, поехал в Сидон. Но дело было не в поездке в Сидон, а в том, что он вообще что-то предпринял. И то, что он, домосед, сумел сдвинуться с места в то время, когда испытывал самое глубокое разочарование в своей вообще-то богатой разочарованиями жизни, повернуло его судьбу, судьбу ученого Гуго Винклера, к сверкающему сиянию славы, повернуло так, что он этого даже и не заметил.

Открытие

Сопровождавшего Винклера служащего звали Макриди Бей. Он видел, как гасла надежда и зарождалось отчаяние в глазах немца, когда он покидал Сидон.

И Макриди Бей вспомнил ученого, когда в Истанбульском музее ему неожиданно попалась на глаза одна клинописная табличка. Богатый землевладелец нашел ее на участке своего имения и послал в Истанбул, чтобы ученые господа ее изучили. Макриди Бей получил табличку в свои руки, быстро упаковал ее и отправил в Берлин Гуго Винклеру.

Но это уже было время, когда никакие таблички с клинописью не волновали ни один музей и ни один университет. Все столицы государств Европы и Америки имели уже такие таблички в значительном количестве. Однако, увидев табличку из Истанбула, профессор Гуго Винклер вскочил со стула.

Потому что она была написана на языке Арцавы.

Откуда эта табличка?

Боже мой, а может быть, там есть еще и много других? Но где?

Это же совершенно невероятно!

Он ждал 15 лет, и вот сейчас турки прислали ему на дом табличку из Арцавы.

Прямо немыслимо!

Не снится ли ему все это?

Надо немедленно ехать в Истанбул! Немедленно, сегодня же! Ему нельзя больше терять ни одного часа, ни одной минуты! Время дорого.

Итак, на вокзал, на поезд!

Багаж, оборудование? Ах, это все неважно! У него нет ни того, ни другого. Откуда ему найти время, чтобы позаботиться об этом?

Поезд мчался, и в полусне он слышал, как колеса отстукивали одно и то же слово: Арцава, Арцава, Арцава...

В Истанбуле Винклер заключил турка в свои объятия; он пристально всматривался в воспаленное от малярии лицо Макриди Бея и задавал лишь один вопрос: откуда она, эта табличка Арцавы? Он, этот невзрачный застенчивый ученый из Берлина, захлебываясь от восторга, высказывал все, что было у него на душе. Это потрясающий сюрприз, благодарил он, большое вам спасибо, но скажите, пожалуйста, откуда это?

Откуда?

Макриди Бей улыбнулся: из Богазкёя!

Не взяв с собой никакого багажа, оба они отправились поездом в Анкару. Там были куплены лошади для дальнейшего путешествия в Богазкёй.

Винклера лихорадило; он не был в состоянии торговаться с купцами, как это обычно принято на Востоке. У него не было на это времени. Ему нужна была лошадь, чтобы ехать в деревню Богазкёй, расположенную в 145 километрах восточнее Анкары, высоко в горах, на горной тропе, на высоте тысячи метров над уровнем моря. Эти проклятые обычаи торговцев Востока! Черт бы их взял, у него есть дела поважнее, надо ехать в Богазкёй! За две жалкие клячи пришлось заплатить большую сумму.

Они ехали по плохим дорогам на плохих лошадях. Прошло четыре дня, а они все еще были в пути. Ночью профессор из Берлина, устроившись в хижине, кишащей клопами, или грязном сарае, размышлял.

Что найдет он в Богазкёе?

Бог мой ведь там уже искали французы, после них Пухштейн и Хуманн, а возможно, еще кто-нибудь — и ничего не нашли. Неужели же ему сейчас улыбнется счастье? Найдет ли он, вообще хотя бы еще одну табличку Арцавы?

Ну, а если найдет, что это даст?

Никто не понимает этого языка. Имеет ли он отношение        к хеттам? Это совершенно неясно. Можно только надеяться, что имеет, однако   нет   никаких   научно  обоснованных подтверждений!    

И вот они в Богазкёе. Винклер буквально набросился на своего хозяина, состоятельного землевладельца Зиа Бея, который, будто бы нашел табличку Арцавы и послал ее в Истанбул. Нашел ли эту табличку сам Зиа Бей, его пастухи или еще кто-нибудь — Винклеру это было безразлично. Его интересовало только одно: есть ли там еще такие?

Где нашли ее? Сколько их там еще?

Может ли он немедленно их увидеть?

Или это были обычные вавилонские или ассирийские таблички, которых сколько угодно в Берлине?

Хозяева пожимали плечами. Ведь они были простыми крестьянами, а не исследователями клинописи или языковедами. Но они принесли ему осколки клинописных табличек. Винклер буквально вырвал их из рук. Читал? Нет, он не читал. Ведь он же совсем не умел их читать! Потому что это был язык Арцавы!

Табличка за табличкой: повсюду язык Арцавы!

С тремя дюжинами осколков Винклер и Макриди Бей возвращаются в Анкару. Эти жалкие клячи! Эти проклятые дороги! Ночью остановились в караван-сарае. Винклер вскочил с постели. Он уже не мог спать! На воздух! На свежий воздух! Он слышал, как бьется его сердце. Это ли не радость? Но чувствовало ли его бедное сердце — сердце ученого — чувствовало ли оно, что уже наступают последние семь лет его жизни?

Гуго Винклер смотрел на сверкающее небо. Он испытывал огромное счастье: он понял, что взошла наконец его звезда.

Город назывался Хаттусас

Гуго Винклер спешил в Берлин. Прибыв в столицу, он сразу же начал переговоры с Германским археологическим институтом и с незадолго перед тем созданным Германским восточным обществом. Это было общество, состоявшее из богатых и влиятельных людей, поставившее своей задачей «способствовать изучению восточных древностей...» и финансировавшее их приобретение. Винклер обратился в это общество с просьбой о выделении средств на проведение обширных раскопок в Богазкёе. Он просил и директоров государственных музеев, и богатых банкиров, и, наконец, могущественных лиц, ведавших личными фондами германского императора. Он рассказывал, пытался убеждать, наконец, просил и умолял. Он предпринимал все возможное, чтобы экспедиция как можно скорее смогла выехать в Богазкёй и извлечь из земли таблички — клинописные  таблички  на   языке  Арцавы.

В течение нескольких месяцев ученому удалось добиться всего,  к чему он стремился.

В июле 1906 года Гуго Винклер в сопровождении специалистов из турецкого музея в Истанбуле, подсобных рабочих и еще одного молодого немецкого ученого вновь прибыл в Богазкёй.  И  начались  раскопки.

С помощью местных рабочих участники экспедиции пробивались к руинам через  крутой,   покрытый   галькой   склон.

Сам Винклер не принимал ни малейшего участия в раскопках. Ведь он не был ни архитектором, ни почвоведом — он был языковед. Его интересовало в холме Богазкёя лишь одно — таблички с письменами. Он ждал только их и больше ничего. Если ему принесли бы даже корону с жемчугами и алмазами, он разочарованно отложил бы ее в сторону и попросил принести клинописные таблички. Медленно, слишком медленно для Винклера продвигались работы, слишком медленно шло вскрытие холма. Палящий зной донимал ученого в его рабочей палатке. Но больше всего мучило его ожидание — оно сделало Винклера беспокойным и нетерпеливым. Вообще он был больным человеком. Но он готов был забыть все — окружающий мир, жару и самого себя — лишь бы увидеть наконец клинописные таблички. Он ждал изо дня в день, его била лихорадка нетерпения.  Найти хотя бы одну!

Так прошло 20 дней, 20 длинных знойных дней ожидания Гуго Винклера под палящим солнцем Анатолии. Он просто уже не мог терпеть дальше.

Но вот неожиданно до него донеслись возбужденные голоса. Винклер прислушался... Сердце его замерло. Он бросился к месту раскопок и увидел там стену, выступавшую из-под мусора, увидел, как лопаты рабочих очищают эту стену, и наконец, заметил в руках одного из рабочих табличку с письменами, прекрасную, совершенно целую клинописную табличку. Арцава? Он схватил ее. Никогда еще Винклер не был столь нетерпелив.  Нервы напряглись  до предела.

Нет, не Арцава; он смог прочитать табличку. Это был хороший вавилонский текст — «письмо», письмо из Египта царю хеттов.

Он читает. В висках стучит, дрожат руки... Винклер пристально смотрит на окружающих, затем стремительно бежит в палатку,  падает на стул.

Невероятно! Не сон ли это?

Гуго Винклер читает письмо фараона Рамзеса II царю хеттов. А в письме речь идет о договоре между египтянами и хеттами, о мирном договоре после битвы у Кадеша на реке Оронте в Северной  Сирии.

Конечно же, Винклер знал об этом договоре, как знали о нем все ученые, занимающиеся исследованием истории Ближнего Востока. Его текст воспроизведен на стене храма в Фивах-Карнаке на Ниле.

И вот Гуго Винклер, профессор из Берлина, держит в своих дрожащих руках этот известный договор, направленный египетским   фараоном  царю хеттов.

Возможно ли  это  вообще?  Не  сказка  ли это?

И не скрывается ли в холме Богазкёя государственный архив хеттов?

Но где же он, этот государственный архив? Боже мой, он же держит в своих руках лишь одну-единственную табличку. А там, где хранится государственный архив, там и должна быть столица хеттов.

А может быть, и нет?

Не ошибается ли он?

Таблички! Ему необходимо найти клинописные таблички сейчас же, немедленно!

И он их получил. Изо дня в день Винклеру приносили клинописные таблички в корзинках — столько, сколько ему хотелось и сколько он мог прочитать. И Винклер читал.

Многого он не понимал. Того, что было написано на языке Арцавы. Но другие многочисленные таблички были написаны на хорошем аккадском языке. И Винклер читал эти таблички с утра до вечера. Перед его глазами проходила история хеттов, имена их царей, царских сыновей и внуков. И наконец, он  прочел  название  столицы:  Хаттусас.

Итак,   Хаттусас!   Это  Богазкёй?

Жизнь, прожитая не зря

Десять тысяч клинописных табличек обнаружили под холмом в Хаттусасе — Богазкёе. И там их было еще много!

В   Берлин  пошли  тревожные сигналы.

Президент Германского археологического института Отто Пухштейн со своими сотрудниками немедленно прибыл на место раскопок. За это дело нужно было взяться всерьез. Этот Винклер — безусловно, счастливый человек! Однако он интересовался лишь своей литературой. Но у настоящих археологов ведь были еще и другие интересы. В Хаттусасе—Богазкёе нашли городские стены, ворота царских дворцов — огромный разрушенный город, намного больше Трои, Ниневии или Ура — нашли что-то непонятное, что необходимо было исследовать.

В 1911 году умер Отто Пухштейн.

И в то время, когда этот чудаковатый Винклер уже вернулся в Берлин и уже опубликовал свой первый хеттский царский список, в то время, когда он вновь посетил Хаттусас — Богазкёй, чтобы еще раз своими глазами увидеть огромное количество до сих пор появляющихся из мусора письменных табличек, в то время, когда взволнованные ученые восхищались им и завидовали его славе — над ним уже витала смерть. Медицинская сестра постоянно должна была сопровождать тяжелобольного ученого. Он прощался с Хаттусасом, со своим счастьем, со своей звездой. Его роль была сыграна. Достаточно...

19 апреля 1913 года после долгой болезни Гуго Винклер скончался, всего лишь в 50-летнем возрасте.

Смерть настигла его тогда, когда он в основном уже просмотрел хеттский государственный архив и успел опубликовать почти все самое главное из неисчерпаемой сокровищницы документов.

Он сделал столько, сколько ему было отпущено.

И только после первой мировой войны немецкие исследователи Мартин Шеде (директор Германского археологического института в Истамбуле) и Курт Биттель вернулись в Хаттусас — Богазкёй, чтобы завершить начатую Винклером работу.

Еще и сейчас — почти через полвека после смерти Винклера — Богазкёй продолжает оставаться местом паломничества немецких археологов. С сознанием важности своего открытия, обретя, наконец, вечное спокойствие, Винклер завещал следующим поколениям овладеть языком Арцавы, который мы в дальнейшем хотели бы называть хеттским. Хотя позднее и появилась уверенность в том, что Винклер много работал над расшифровкой этого языка, но письменных следов этого не осталось. Может быть, Гуго Винклер сознательно уничтожил их, когда почувствовал приближение смерти, чтобы эта еще не завершенная работа не попала в руки критически настроенного ученого мира.

Большой сюрприз

После преждевременной смерти Винклера лингвисты всего мира стояли перед трудной, требующей больших усилий задачей: нужно было расшифровать язык хеттов. Они еще не знали тогда, что им предстоит столкнуться с большими неожиданностями, ведь начали они решать эту задачу, по существу, на пустом месте. Уже в 1915 году, во время первой мировой войны, З6-летний венский профессор Бедржих Грозный, чех по национальности, работавший впоследствии в Праге, опубликовал первое сообщение о своей попытке дешифровать хеттский язык. Его статья вышла в «Докладах Германского восточного общества».

Опираясь на предварительные исследования неутомимого Фридриха Делича, Грозный в 1917 году опубликовал первую хеттскую грамматику.

В 1929 году вышла вторая хеттская грамматика француза Л. Делапора, в 1933 году третья — американца Е. X. Стуртвента, в 1940 году четвертая — немца Иоганна Фридриха, который в 1952—1954 годах опубликовал свой хеттский словарь. Таким образом, путь к пониманию языка хеттов и изучению их документов был открыт. Закрепляя и расширяя достигнутые успехи, работу по дешифровке продолжил целый ряд языковедов из разных стран, например, швейцарец Э. Форрер, затем Фердинанд Зоммер, Гётце и другие. Становится все труднее перечислить их имена: слишком уж обширен стал круг лингвистов-филологов, занимавшихся хеттской проблемой. Изучение хеттского языка стало совместной работой, в которой приняли участие многие ученые из университетов и исследовательских институтов всего мира. Они проводили предварительные исследования, стимулировали новые открытия, дополняли и корректировали уже достигнутые результаты. Но самой большой неожиданностью было еще одно открытие — оно потом тщательно проверялось недоверчивым Бедржихом Грозным,— о котором в 1933 году сообщил ученому миру американец Стуртвент.

Это открытие заглушила, однако, музыка военных маршей. Топот марширующих колонн нарушил тишину именно там, где это открытие должно было вызвать наибольший интерес,— в Центральной Европе.

Из Европы

Казалось, ничем не удивить исследователей древности, которым хетты — народ, осевший южнее Черного моря, в центре Турции и Анатолии,— из года в год, из десятилетия в десятилетие преподносят все новые загадки.

Чем еще может удивить этот народ, чья столица под названием Хаттусас лежала у горного прохода, на высоте тысячи метров над уровнем моря, народ, который прославлен в Библии как владыка палестинских городов, который, судя по египетским источникам, представлял грозную опасность для царства на Ниле и приблизительно во времена Моисея заключил с ним торжественный договор?

Все это было уже хорошо известно науке и не давало больше поводов для удивления. И сообщения египетских источников по поводу просьбы к хеттскому царскому дому о царственном женихе для рано овдовевшей молодой царицы, супруги фараона Тутанхамона, в холодном свете научных исследований воспринимались скорее как сомнительные романтические подробности, порожденные достоверными историческими фактами. И все-таки археологи были удивлены.

Удивлены, потому что язык хеттов оказался индоевропейским языком. Слова его близки не только греческому и латинскому, но даже немецкому и английскому. Это видно из следующих сопоставлений:

хеттский             немецкий              английский             латинский             русский

vatar                    Wasser                        water                                              вода

ed-, ezza              essen                           eat                                                 есть

petar                    Feder                          feather                                            перо

uga                       ich                                                          ego

kuis                      wer                                                         quis

kuit                      was                                                          quid

Другие слова стоят ближе к кельтскому языку или вообще не находят параллелей. Можно только предполагать, что они ближе к кавказским языкам. В то же время строительные сооружения хеттов, их крепости и дворцы, колоннады и скульптура живо напоминают микенскую эпоху, относящуюся к истории Греции первой половины II тысячелетия до н. э.

Хетты, без сомнения, напоминают европейцев.

Их письменность была самой древней у западных индоевропейцев. Язык, на котором, как сообщает Библия, хетты беседовали с Авраамом, считается родственным языку древних германцев. И когда по прошествии нескольких столетий, в начале XIII века до н. э., хетты заключали мирный договор с Египтом — приблизительно за два с половиной тысячелетия до крестоносцев — в переговорах, которые велись по поводу этого договора, употреблялись некоторые слова, сходные с немецкими, английскими, французскими или латинскими.

Вот сколько удивительного может содержать в себе древнейшая история, раскрывающаяся перед глазами археологов.

Насколько близки жители Гессена и хетты?

Еще неизвестно, проникли хетты в Малую Азию через Геллеспонт (через Трою), через Боспор или гораздо восточнее — через Кавказ [2]. В то же время хорошо известно, как они выглядели. Их изображения встречаются на стенах египетских храмов, причем их легко можно отличить от семитов. Хетты были большеголовыми, с крупными, длинными носами; выглядели они, по выражению Шпейзера, примерно так, как жители Вестфалии. Однако не только эти вестфальские лица хеттов, но и их древнее имя «хатти», или «хета», побуждают к некоторым спекулятивным предположениям. Потому что, то же самое имя