Глава первая Бог

Глава первая

Бог

От малой искры часто до пожара

Людей язык доводит. Оттого

С друзьями в спор и не вступает

мудрый.

Евржид. «Андромаха»

С самого начала приметы, предвещавшие появление бога, были столь явными, что сомнениям не оставалось места. Филипп Македонский – завоеватель земель между Грецией на юге и Балканами на севере – взял себе новую жену. Отогнал соперников от трона Македонии, собрал армию и, поглядывая на юг, задумал распространить свою власть на всю Грецию: к 357 году до н. э. она состояла из независимых мощных городов-государств. Главной целью Филиппа были Афины и Фивы – «очи Эллады». Столетняя война не погасила ревностного духа этих городов, но все же ни один из них не был силен настолько, чтобы утвердить превосходство над соперником или над другим городом-государством, таким как Спарта, Греки лелеяли мечту объединиться, как об этом поведал афинский оратор Исократ, они мечтали создать вдоль всего Геллеспонта братский союз государств, и первоочередная задача состояла в освобождении от персидского влияния греческих колоний, городов Малой Азии, таких как Эфес и Милет. Для этого требовалось покарать самопровозглашенного царя царей, правителя персидской империи, деспота Ксеркса, осмеливавшегося вторгаться в Грецию, разоряя города и подчиняя себе вольнолюбивых греков. Как и любые мечты, эти устремления были далеки от реальности. Греческие города-государства сотрясала политическая борьба между сторонниками демократии и олигархии. Если даже внутри полиса в результате компромисса и наступала гармония, то не прекращались междоусобицы между городами. Спартанцы одержали победу над Афинами и под рев труб снесли длинные стены Пирея и заставили афинян существенно сократить флот. Затем пришла в упадок и Спарта, а Афины, напротив, возродились после черных дней 404 года до н. э. Афиняне возвели новые стены, навели порядок на флоте, обновили гавани и арсеналы, а фиванское войско под городом Левктры в 371 года до н. э. нанесло чувствительный урон армии Спарты.

Пока греческие полисы пребывали в грезах, варварская Македония с ее богатыми природными ресурсами – лесами, лугами, тучными стадами, рыбными реками, залежами серебра и золота – расправляла мускулы. До сих пор македонским властителям было недосуг: разбирались с собственными племенными войнами. Внезапно этот период закончился, когда в 360 г. до н. э. в историю вошел Филипп, царь-воин. Титул царя Филипп фактически не использовал, по статусу он был скорее «первым среди равных» – главнокомандующий армией, успешный боевой командир, заслуживший преданность других македонских военачальников. Был он плотного сложения, с могучей грудью, густой бородой, любил женщин и пил неразбавленное вино. Филипп сразу же зарекомендовал себя амбициозным командиром. Носил шляпу с широкими полями и пурпурный плащ по моде македонских аристократов. Раскованные манеры, острый язык и чувство юмора сочетались с жестоким, необузданным нравом и гибким стратегическим умом. Он был прирожденным интриганом. Армия при нем добилась невиданных успехов, и в коннице, и в пехоте воины были обучены не хуже профессиональных наемников. Филипп постиг науку использования артиллерии при осаде города, усилил флот, подыскал для него надежные гавани. Однако главная военная сила македонцев заключалась в создании прекрасно организованной, отлично обученной фаланги сариссофоров[6] с их пятнадцатифутовыми сариссами, или копьями. Фаланга сражалась плотным строем и, словно молот, обрушивала удар по легковооруженным вражеским наемникам, стрелкам и пращникам. При этом фалангу поддерживали быстрые, хорошо организованные конные отряды, готовые в любое мгновение проникнуть в брешь, образовавшуюся в стане противника.

Несмотря на всю свою воинственность, Филипп понимал значение дипломатии: ведь она давала ему возможность добиться своей цели. Он часто повторял такую максиму: «Юнцов надо обманывать игральными костями, а взрослых – клятвами». Для достижения компромисса он всегда готов был подписать договор или вступить в альянс, впоследствии в зависимости от обстоятельств он легко нарушал данные им обещания. Филипп предпочитал откупиться или подкупить, не проливая драгоценной крови своих воинов. Историк Диодор Сицилийский рассказывает о похвальбе Филиппа, что «царство свое он расширил более с помощью золота, нежели оружия». Если добиться цели помогали мирные договоры, то скрепляли их брачные узы. В Греции шутили: «Раз Филипп Македонский затеял новую кампанию – значит возьмет себе новую жену».

В 357 году до н. э. Филипп женился в третий раз. Девушку звали Миртала, и была она молосской, дочерью царя Эпира, маленького, но важного в стратегическом плане государства на юго-западе Македонии. Порты и гавани Эпира давали выход к Ионическому морю.

Невесте не исполнилось и восемнадцати, когда ее посвятили служению богу вина Дионису. Была она своенравной и вспыльчивой, терпеть не могла, когда ей противоречили. После выдающихся успехов македонцев на Олимпийских играх она сменила имя и стала называться Олимпиадой. Игры состоялись после свадьбы с Филиппом и до рождения в 356 году возлюбленного ее сына Александра. Олимпиада вошла в общество, которое смотрело на интриги и насилие как на неизбежный профессиональный риск. Южные соседи презирали отсталую и варварскую с их точки зрения Македонию, издевались над ее грубым языком, смеялись над обычаями. Ну разве не смешно, когда жрец убивает собаку, вынимает из животного внутренности, разрезает пополам, а потом солдаты ходят между этими кусками, полагая, что тем самым очищают себя?

Тем не менее Олимпиада сделалась женой монарха, оказавшегося блестящим полководцем и смелым политиком. Когда он не мог проложить себе путь к успеху деньгами, пускал в дело замечательно организованную армию и добивался поставленной цели.

Войдя в беспокойное и постоянно меняющееся высшее македонское общество, Олимпиада заявила о себе как о личности, ревностно оберегающей как собственные права, так и статус своего сына. У них с мужем была общая черта – поклонение Дионису, богу вина. Филипп, несмотря на явную грубость, был не чужд культуры. Столицу своего царства он перенес из Эг в построенную у подножия гор более удобную Пеллу. Он создал новый город, который словно магнитом притягивал к себе художников, как, впрочем, и пьяниц. Филипп как настоящий македонец был большим любителем выпить. Эфипп из Олинфа отзывается о македонцах как о людях, «которые в питии никогда не знают меры». Пили они, по его словам, так много и так быстро, что пьянели прежде, чем на стол приносили первое блюдо. Снобы-афиняне, смотревшие на македонцев как на бедных дальних родственников, считали сдержанность и умеренность признаками людей цивилизованных, неумеренное же потребление неразведенного вина было достойно лишь варваров, к коим они, соответственно, македонцев и причисляли, и Филипп, царь последних, являлся лучшим тому примером. Демосфен, великий свободолюбивый оратор Афин (как он сам себя именовал), назвал Филиппа «пьянчугой», а Феопомп из Хиоса назвал Филиппа «любителем выпить, спавшим с золотым кубком под подушкой». Страсть к вину отличала двор Филиппа, а, как говорится, свой своего ищет. Филипп и его придворные то и дело припадали к алтарю Диониса. Двор в Пелле, как писал Феопомп, «был прибежищем для самых развращенных и наглых людей… чуть ли не каждый такой человек – грек или варвар – распутный, отвратительный, с бандитскими наклонностями – являлся в Македонию». Тем не менее, признавал Демосфен, македонцы были «прекрасными солдатами, отлично подготовленными в военной науке». Филипп заработал репутацию прожигателя жизни и весельчака, и о его похождениях ходило бесчисленное множество рассказов.

Однажды полупьяный Филипп председательствовал на суде по делу двух грабителей. Первому он вынес приговор: бежать из Македонии, а второму – устремиться за ним вдогонку. В другой раз, захватив какой-то город, Филипп с кубком в руке развалился на захваченном троне, а мимо него вереницей шли пленники. Один человек попросил возможности поговорить с ним без свидетелей. Филипп поманил его к себе, пленный приблизился и шепнул царю, что тот оголился. Пьяный победитель поспешно оправил тунику и плащ и, поблагодарив человека, тут же его освободил.

Невоздержанность в вине ближайшего окружения оказала сильное влияние на Александра. Пьянство приводило к конфликтам, насилию и трагедиям в жизни великого завоевателя. Одна из попоек спровоцировала самую серьезную ссору Филиппа со своим наследником. Алкоголизм самого Александра сыграл значительную роль в возникновении главных кризисов его правления, да и самой смерти. И хотя македонский двор превратился в глазах людей в место вакханалий, а на Филиппа смотрели как на веселого старого плута, такая репутация служила царю удачной маской. Филипп мог быть беспощаден, особенно в борьбе с претендентами на его корону. Кровь в Македонии была погуще воды, но коли дело доходило до борьбы за политическое выживание, цена этой самой крови сильно падала. В таких битвах о милосердии не просили: никто никому ничего не прощал. Филипп доказал это в 348 г. до н. э., когда захватил Олинф. Он взял в плен двух единокровных братьев, потенциальных соперников, и немедленно казнил их. Двор Филиппа можно было назвать святилищем Диониса, где неразбавленное вино лилось, словно вода, только все было не так просто. Филипп сформировал узкий круг единомышленников. Феопомп называл их «вульгарными пьяницами», однако царь нашел среди них тех людей, «с кем он мог обсудить жизненно важные вопросы». «Жизненно важным» для Филиппа было объединение Греции под его началом, и сделать это надо было либо силой оружия, либо тонкой дипломатией. Сам он хотел стать главнокомандующим Греции, после чего начать войну против персов. За столом Филиппа, без сомнения, сидел бог вина в черной козлиной шкуре, но был там и огненноглазый Элелей, македонский бог войны, чье имя войска Филиппа и Александра выкрикивали как боевой клич, когда шли на врага от Гема возле Херонеи до мутных вод Гидаспа (ныне эта река в Пакистане называется Джелам).

Филипп не был пустым мечтателем, не был и политическим утопистом. Великий оратор и глашатай панэллинизма Исократ Афинский в своем «Панегирике» выступал за такую войну. Он призывал всю Грецию начать совместный освободительный поход против персов, будь то под флагами Афин или Спарты. «Панегирик» впервые был опубликован в 380 году до н. э. К 346 году Исократ, отчаявшись докричаться до тех, кому поначалу адресовал свой призыв, направил Филиппу Македонскому письмо «Обращение к Филиппу», в котором предложил ему осуществить идею панэллинизма. Филипп был польщен. Наконец-то великие Афины увидели в нем нечто большее, нежели македонского пирата. Демосфен, также афинянин, знал Филиппа лучше и решил, что за согласие Филиппа придется заплатить большую цену. Демосфен постоянно предупреждал о «варваре с севера», утверждал, что Филиппа интересует не столько свобода, сколько власть. Поначалу Филипп мало что мог сделать: Персией правил Артаксеркс III, человек, железной рукой насаждавший свою власть любой ценой, даже если для этого ему требовалось искоренять своих родственников независимо от их возраста или пола.

Вот в эту горячую пору и встретил Филипп Олимпиаду, Девушка произвела на него сильное впечатление еще пять лет назад, когда он увидел ее впервые во время инициации на острове Самофракия.[7] Филипп ездил туда, должно быть, ради вина и удовольствий. Олимпиада отнеслась к этой встрече гораздо серьезнее. Став женой Филиппа, она принесла в Македонию культ змеи, неразрывно связанный с обрядами Диониса. Было бы неверно заключить, что наступившие впоследствии разногласия в браке были вызваны супружеской неверностью Филиппа. Олимпиада не была столь впечатлительна. Многочисленные брачные союзы Филиппа были частью нормального на ту пору социального устройства, и женолюбие царя являлось неотъемлемой составляющей его натуры. Смотреть на Олимпиаду как на обиженную женщину, на оскорбленную зеленоглазую богиню, было бы ошибкой. Плутарх рассказывает любопытную историю об одной из любовниц Филиппа, фессалийке Никесиполиде, которая в 354 году до н. э., то есть через три года после его женитьбы, попалась ему на глаза. До Олимпиады дошли слухи, будто новая любовница околдовала Филиппа зельями и приворотами. Олимпиада заинтересовалась, послала за Никесиполидой и нашла ее совершенно очаровательной. Все слухи о колдовстве молодой женщины она со смехом отвергла и сказала сопернице: «Ты, моя милая, сама чудо, и привороты тебе не нужны». Они подружились, а после смерти Никесиполиды Олимпиада вырастила дочь подруги – Фессалонику – как свою собственную.

В июле 356 года до н. э. Олимпиада родила Александра, а годом позже – Клеопатру. Судя по документам, это были ее единственные дети. Олимпиада боготворила своего сына. Когда статусу Александра что-то угрожало или значение его личности умалялось, Олимпиада превращалась в легендарную Медузу Горгону. Конечно, такая сильная любовь и яростные ее проявления заставляли окружающих проявлять осторожность. Историк Тарн утверждал, что Александр не любил ни одну женщину, «за исключением ужасной своей матери». Ему следовало бы употребить прилагательное «ужасающей». Афинский оратор Гиперид говорил, что Олимпиады для них слишком много, мол, это заметно даже на расстоянии. Афины ощутили это сполна, когда решили отреставрировать Додонское святилище[8] в родном городе Олимпиады – Эпире. Присущее Олимпиаде собственническое чувство сквозит в каждом слове предупреждения, которое направила она в Афины: «Земля молоссов – моя. И не вам, афинянам, прикасаться к камням этого храма». Когда в 334 году до н. э. Александр покинул Македонию навсегда, Олимпиада осталась там в качестве царицы-матери, а старый полководец Антипатр выступил в роли регента. Это был тонкий ход: Антипатр терпеть не мог Олимпиаду, она отвечала ему тем же, и взаимная их неприязнь обеспечивала в Македонии политическое равновесие. Олимпиада и Антипатр объединялись, если требовалось подавить оппозицию, а достигнув цели, следили друг за другом, как два сторожевых пса. Оба докучали Александру своими письмами, но настоящего соперничества за его расположение между ними не было. Александр мог бы предъявить матери претензию – она требовала от него слишком высокую плату за то, что девять месяцев носила его в утробе, – и тем не менее он ее обожал. Друг его сказал как-то: «Одна слеза, пролитая его матерью, может погасить десять тысяч писем Антипатра». Первое, что сделал Александр после великой победы над персами при Гранике (334 г. до н. э.), – это послал драгоценные трофеи в дар своей возлюбленной матери. Александр, по словам Квинта Курция, признался, что самой большой наградой за его дела было бы дарованное богами бессмертие матери после ухода ее из жизни. Такое признание не только подтверждает любовь Александра к Олимпиаде, но и свидетельствует о его отождествлении себя с Ахиллом, мать которого была бессмертной богиней. Не было у Александра лучшего защитника и опоры, чем эта необыкновенная женщина. Она пережила сына на несколько десятилетий и умерла, натравив на себя его врагов. Олимпиада была прирожденным бойцом в прямом и переносном значении этого слова. Она посеяла страшное семя, давшее кровавые всходы. Олимпиада твердо верила в божественную миссию Александра, потому и сын ее стал человеком исключительным. Мир, в котором он жил, отличался от мира других людей. В Александре была божья искра, и перед собой он ставил невиданную цель. Неудивительно, что такой сын во всех отношениях превзошел харизматического отца – Филиппа. Не стоит винить и Филиппа за то, что тот прислушивался к сплетням: мол, чужестранная и властная жена наставила ему рога и высокомерный ее сынок – кукушонок в их семейном гнезде.

По Плутарху, зачатие и рождение Александра Олимпиада окутала тайной, намекающей на божественное участие. Накануне той ночи, когда невесту с женихом закрыли в брачном покое, Олимпиаде привиделось, что раздался удар грома и молния ударила ей в чрево и от этого удара вспыхнул сильный огонь; языки пламени побежали во всех направлениям и затем угасли. Спустя некоторое время после свадьбы Филиппу приснилось, что он запечатал чрево жены; на печати, как ему показалось, был вырезан лев. Предсказатели были настроены скептически и посеяли в душе Филиппа сомнения. Они истолковали этот сон в том смысле, что Филиппу следует строже охранять свои супружеские права, и посоветовали ему приглядывать за поведением жены. Аристандр из Тельмесса осмеял эти слухи. Человек этот впоследствии при покровительстве Олимпиады стал официальным предсказателем Александра и сумел сколотить себе состояние. По словам Аристандра, сон Филиппа доказывал, что царь не мог запечатать ничего пустого: Олимпиада беременна сыном, который будет обладать отважным львиным характером. Когда царские врачи подтвердили беременность, Филипп был немало поражен, однако, по словам того же Плутарха, старый циник все еще испытывал сомнения. Он стал шпионить за женой и однажды, подглядывая в щель двери, ужаснулся, увидев змея, спавшего вместе с Олимпиадой. Весьма понятно, что увлечение жены ручными змеями охладило страсть Филиппа к Олимпиаде, он уже не так охотно проводил время в ее объятиях. Плутарх добавляет, что за кощунственное подглядывание Филипп был наказан Амоном[9] и потерял глаз, который прижимал к замочной скважине: при осаде Мефоны ему проткнули этот глаз копьем. Некоторые из этих историй, без сомнения, вымышлены, однако многие из них основаны на фактическом материале. Рассказы эти окутывают Олимпиаду, ее взаимоотношения с Филиппом и происхождение Александра флером спиритической и сексуальной интриги.

Прославляя происхождение сына, Олимпиада одновременно заронила подозрения в душу Филиппа. Он, должно быть, не слишком верил в свое отцовство, сомневаясь в верности супруги. То, как сама Олимпиада рассказывала об этом событии, делу отнюдь не помогало. Согласно Плутарху, публично Олимпиада опровергала ходившие о ней сплетни и сетовала, что «Александр часто не различает мать и Геру». В то же время она потихоньку поощряла такие разговоры. В соответствии с другим рассказом в изложении Плутарха, рождение Александра летом 356 года до н. э. вызвало ужас за пределами Македонии. В тот самый день был сожжен храм Артемиды Эфесской. Сжег его сумасшедший, но льстец Гегесий[10] из Магнесии сказал, что произошло это потому, что богиня была в это время занята, помогая Александру появиться на свет. В городе Эфесе мага, поклонявшиеся персидскому богу Ахурамазде,[11] узнав о рождении Александра, бегали по городу, били себя по лицу и кричали, что этот день породил великое горе и бедствие: явился бич божий, и он уничтожит Азию.

Ранние годы «бича божьего» не изобилуют подробностями. Кормилица его, Ланика, была сестрой Черного Клита, начальника царской охраны, первый учитель, Леонид, – родственником Олимпиады, старым солдатом сурового нрава. В соответствии с отчетом, данным Александром царице Аде из Карий, кормил его Леонид скудно, муштровал нещадно, проверял, не положила ли мать ему украдкой какие-нибудь лакомства. Суровую дисциплину Леонида до какой-то степени компенсировал дядька Александра, Лисимах. Он льстил мальчику, поддерживал его фантазии насчет Ахилла. Самого себя Лисимах называл Фениксом (имя учителя Ахилла), Филипп в его интерпретации превратился в Пелея, отца Ахилла, ну а в Александре, конечно же, живет дух Ахилла.

Пока они невинно развлекались, Олимпиада вынашивала коварные планы. По словам Плутарха, в 358 году до н. э., за год до свадьбы с Олимпиадой, Филипп женился на принцессе Филе из Лариссы. Фессалийка родила ему сына Арридея. Если верить Плутарху, «в детстве Арридей подавал надежды и отличался приятным нравом», пока Олимпиада не дала ему лекарство, которое, в соответствии с нашим источником, «ухудшило функции его организма и нанесло непоправимый ущерб разуму». Олимпиада считала Арридея возможным соперником Александра. Через шесть лет после смерти возлюбленного сына Олимпиада окончательно расправилась с несчастной жертвой: в 317 году до н. э. его казнили по распоряжению царицы.

Чтобы уменьшить пагубное влияние Олимпиады и одновременно дать сыну отличное образование, Филипп нанял ему лучшего педагога Греции. Афинские философы смотрели на Филиппа как на невежду и хама, не лучше относились и к его придворным, однако Филипп продолжил политику своих предшественников: он старался привлечь ко двору ученых и художников. Интеллектуалы великого города откровенно осмеивали это его стремление. «Неужто мы, греки, – восклицал оратор Фрасимах, – станем рабами варвара?» Демосфен был более снисходителен: «Филипп не грек и к грекам никакого отношения не имеет».

Филипп выдерживал эти оскорбления с каменным выражением лица, ему удалось уговорить одного из величайших философов – Аристотеля (тот был почти македонцем по происхождению – из Стагиры на полуострове Халкидика – и сыном придворного врача) заняться образованием Александра. Аристотель был блестящим ученым, но в то время глубоко разочарованным человеком, потому что не занимал достаточно высокого положения в знаменитой афинской школе. Ученый был настроен против Персии, для Филиппа это было важнее, чем классическое образование. Аристотель, как и Исократ, был уверен в превосходстве греческой культуры. Филипп основал академию в роще нимф около Миезы, месте, славившемся своей красотой и привлекавшем внимание путешественников еще и во времена Плутарха (137 г. до н. э.). Кроме Александра учились там и другие молодые люди. Несколько юношей, ставших Александру друзьями на всю жизнь, – Гефестион, Кассандр, Птолемей и другие – были студентами той же академии. Три года – с 343 по 340 год до н. э. – Александр жил и учился в сем идиллическом месте, называвшемся также Садами Мидаса, потому что, согласно легенде, Мидас удерживал здесь силена,[12] поил его вином, смешанным со священной водой, желая узнать тайну жизни. Затем Мидас в качестве выкупа отдал силена Дионису, а тот на радостях наделил Мидаса даром превращать все, к чему он прикасался, в золото.

В 340–339 гг. академическая жизнь Александра внезапно завершилась. Ему было шестнадцать, когда в отсутствие отца его назначили регентом и ему пришлось начать оборонительную кампанию против восставших племен медов. К 330 г., когда кампания закончилась, Александру исполнилось семнадцать. Он был образован и обладал не только боевым опытом, но и опытом управления государством. Александр является на политическую арену человеком взрослым – физически и духовно. Его характер сформировали не идеалистические представления и не романтические теории, а практический опыт, подлежащий анализу и оценке. То есть, как писал об этом географ Страбон, те вещи, чью истинность можно по крайней мере изучать, а после и проверить.

Внешность Александра производила сильное впечатление. Роста он был ниже среднего, знаем мы это потому, что, заняв дворец Дария после великой победы над персами, он уселся на царский трон и ноги его даже не доставали до скамеечки. Конфуз был исправлен: скамеечку моментально заменили столиком. Тело у Александра было мускулистым и подтянутым. Волосы были разделены пробором посередине, а лоб окружали завитки. Рыжевато-светлые локоны ниспадали сзади на шею, словно львиная грива. Кожа у него была светлая, щеки румяные, глаза разные: один серо-голубой, другой – карий. Зубы заостренные, нос прямой, губы полные, подбородок круглый. Лоб слегка выступал над глазами, голос – обычно высокий – при волнении становился хриплым. Походка – быстрая и нервная. Придворный скульптор Лисипп создал лучший, хотя и стилизованный, портрет. Александр предстает в излюбленной позе: легкий наклон шеи влево и устремленный вверх взгляд придают ему мечтательное, почти девическое выражение. Этой его манере часто подражали молодые придворные. Трудно сказать, был ли то врожденный дефект шеи и плеч Александра или просто привычка.

Трехлетний курс у Аристотеля дал Александру хорошее образование, и время, проведенное в роще Миезы, оказало на него, должно быть, сильное влияние. Аристотель поощрял его любовь к Гомеру. На имевшемся у царевича экземпляре «Илиады» он поставил свой автограф. Позднее, во время кампании в Персии, несмотря на тяготы сражений, Александр попросил своего казначея Гарпала, чтобы тот прислал ему что-нибудь почитать. Чтобы порадовать своего хозяина и друга, Гарпал уложил в посылку сочинения Эсхила, Софокла и – самое главное – Еврипида. Когда происходили значительные события, например те, что привели к убийству его отца, или когда сам Александр, допившись до безумия, убил Черного Клита, Александр цитировал строки знаменитого драматурга. Довольно таинственный источник по имени Никобуле уверяет, что Александр знал наизусть все сочинения Еврипида, а потому должен был помнить строки:

Смертные, это безумье,

Что острой лишь медью копейной

Доблесть добыть сердцем горите вы…

Или предела страданьям

Не будет для смертного рода?

Если кровавым лишь боем решать

Споры будем, они не умолкнут,[13]

однако всю жизнь советами этими пренебрегал.

Аристотель оказал большое влияние на формирование политических взглядов Александра. Он помог своему ученику подвести теоретическую базу под его автократические наклонности. В бытность Аристотеля в роще Миезы близкий его друг и тесть Гермей был схвачен персидскими агентами и отвезен к Артаксерксу, где его замучили, стараясь выяснить у него намерения македонцев. Отвечать Гермей отказался и умер как герой. Аристотель сочинил «Гимн добродетели» в честь Гермея и высказал Александру все, что он думает о Персии. Исполненные горечи и злости слова учителя запали в душу слушавшего его со вниманием молодого человека. Аристотель заявлял, что все варвары – рабы по природе, а потому совершенно справедливо то, что греки хотят управлять ими. Александру учитель советовал встать во главе греков и завоевать варварскую Персию. С греками ему следует вести себя как с друзьями и родственниками, а с варварами поступать как с животными или даже растениями. Аристотель не сообщил ничего нового. Подобные рассуждения можно обнаружить в речах Демосфена и у Исократа в исполненных чувства национального превосходства высказываниях «Обращения к Филиппу». Аристотель, например, в «Политике» (кн. III), хитроумно обходя свойственную грекам неприязнь к автократии и единоличному правлению, заявляет, что, если выдающиеся достоинства лидера превосходят достоинства его граждан, автократическое правление себя оправдывает. Его царственный ученик придерживался трех главных идей. Первая – anike?os – непобедимость (позднее дельфийский оракул провозгласил Александра непобедимым). Вторая – pothos – сильное, непреклонное желание добиться цели, как бы трудна она ни была. Наконец, непоколебимая уверенность самого Александра в собственной прекрасной и исключительной судьбе.

В авторитарной политике македонского двора такие амбициозные настроения были весьма уместны, а потому Олимпиада активно поддерживала сына. На отца Александр смотрел как на некое мерило, по которому он судил о самом себе. С самого начала, как бы ни любили, как бы ни восхищались они друг другом, соперничество оказывало сильное влияние на их взаимоотношения. Даже знаменитый эпизод с конем Буцефалом говорит о растущей конкуренции, хотя Александру в то время было не более девяти лет. Филипп увидел у торговца лошадьми прекрасного черного жеребца с белой звездочкой на лбу. С лошадью никто не мог справиться. Присутствовавший при покупке Александр сказал, что они просто не знают, как его укротить. Филипп, поддразнивая мальчика, предложил ему показать, как это сделать. Молодой царевич тут же откликнулся. Он схватил коня за узду и повернул его так, чтобы тот не пугался собственной тени, отбрасываемой солнцем. Убедившись, что конь успокоился, Александр вскочил на него и поехал на нем без седла, пробуя разные аллюры. Отец и его свита пришли в восхищение. Восторженный Филипп подарил коня Александру Дружба, возникшая между мальчиком и конем, продолжалась тридцать лет, пока Буцефал не пал возле реки Джелам в Пакистане. Александр в честь коня построил там город.

Филипп, без сомнения, гордился сыном; по словам Плутарха, он дал ему исполненный гордости и горечи совет: «Ищи, сын мой, царство по себе, ибо Македония для тебя слишком мала». Есть и еще одно свидетельство о взаимоотношениях отца с сыном, датируемое годом позже (346 г. до н. э.). Филипп развлекался в Пелле, Александр пришел в восторг от гостей, играющих на лире, и Филипп – с ноткой ревности в голосе – спросил у сына, не стыдно ли ему, что сам он не умеет так хорошо играть. Дескать, царевич мог бы найти время для занятий музыкой, а не слушать, как играют другие.

Такие уколы и ответная реакция на них Александра проявились три года спустя, когда Филипп нанял Аристотеля учителем к сыну. Филипп наказал Александру усердно учиться и добавил: «Чтобы ты не сделал так много промахов, которые, к сожалению, сделал я». Замечание это весьма достойно. Филипп признавал свои ошибки и хотел, чтобы у сына все сложилось по-другому. Пример этот также показывает, что Филипп замечал честолюбие сына, видел его желание вступить в соревнование и считал, что сын превзойдет своего отца, если будет прилежно учиться.

Однажды Александр сделан отцу выговор за то, что «у него были дети и от других женщин, кроме жены». Тринадцатилетний Александр под влиянием матери постепенно увлекался идеей наследования царства, после того как отец отправится к богам Отповедь Филиппа была столь же красноречива: «Докажи свою честь и права на царство не просто как мой сын, а сам по себе». Филипп ловко истолковал слова Александра, обратился к его амбициозной натуре, и все же фраза его была зловещей и даже угрожающей. Филипп таким образом предупреждал Александра, что тот не должен полагаться на то, что царство достанется ему по наследству, он еще должен это право заслужить. Александр с матерью, должно быть, обдумывали свое положение. Удар был нанесен. Александр не мог считать свое наследование делом решенным.

Соперничество между Филиппом и Александром привело к трещине в их взаимоотношениях, и трещина эта становилась все шире. Какому отцу понравится, если сын перенесет свою привязанность на другого человека? Тем не менее это произошло. Молодой царевич, обиженный суровыми словами Филиппа, позднее заявил, что Аристотель стал ему ближе родного отца, «хотя один из них дал ему жизнь, другой научил, как можно достойно жить». В этих словах сквозит намерение унизить отца. Они выдают также страстное желание Александра превзойти достижения отца. Арриан рассказывает, как любовь Александра к славе сделала для него отцовские военные успехи источником расстройства, потому что, как пишет Плутарх:

Всякий раз, как приходило известие, что Филипп завоевал какой-либо известный город или одержал славную победу, Александр мрачнел… Стремясь не к наслаждению и богатству, а к доблести и славе, Александр считал, что чем больше получит он от своего отца, тем меньше сможет сделать сам… Он хотел унаследовать власть, чреватую не роскошью, удовольствиями и богатством, но битвами, войнами и борьбою за славу.

Филипп старался также в разговорах с сыном подчеркнуть, что, каковы бы ни были его амбиции, ему еще многому надо учиться. Когда Филипп обнаружил, что сын пытается путем подкупа заключить альянс с некоторыми македонскими придворными, он дал сыну суровый урок в области политической теории. Филипп, виртуозный шантажист и взяткодатель, написал сыну: «Как пришла тебе глупая идея, что ты можешь купить себе верных друзей?»

Александр заявил себя на политической арене как безжалостный, амбициозный, эгоцентричный деятель. Его однажды спросили, примет ли он участие в Олимпийских играх, и он ответил, что «только если его соперниками будут другие цари». Он сознавал свою уникальность, полагая себя новым Ахиллом. Его зачатие и рождение были делом богов, у него великое предназначение, в которое смертным не дано вмешиваться. И образование свое он считал исключительным. Спустя годы, во время его борьбы с Дарием, Александр узнал, что Аристотель намеревается опубликовать свою «Метафизику», посвященную философским проблемам, которые Александр изучал с Аристотелем в Миезе. Великий завоеватель пришел в ужас от мысли, что то, что до сих пор он считал жемчугом, будет разбросано перед свиньями.

«Как смогу я, – возмущался Александр в письме, отправленном бывшему учителю, – превзойти других людей, если доктрины, которые изучал я, станут доступны всем?»

К двадцати годам эгоцентризм Александра, сосредоточение всех его помыслов на удовлетворении собственных амбиций сделали его человеком, игнорирующим удовольствия. Даже его мать Олимпиаду обеспокоило отсутствие у возлюбленного чада интереса к противоположному полу. Она наняла фессалийскую куртизанку Калликсению и попросила сына вступить с ней в связь. Александр решительно отказался. Однажды он сказал, что сон и близость с женщиной более всего другого заставляют его ощущать себя смертным, так как утомление и сладострастие проистекают от одной и той же слабости человеческой природы.

Такое самоотречение ни в коем случае не следует распространять на интерес к македонскому царскому двору с его дикой политикой. У Александра хватало чутья, чтобы понять: наследование трона вряд ли пройдет мирно. Если он вообще уцелеет, то станет солдатом, воином, полководцем и докажет великим военачальникам Македонии, что он не только не уступает своему отцу, но и превосходит его. Он использовал любую возможность добиться этого. Во время первой своей кампании (340–339 гг. до н. э.) против медов – фракийского племени – Александр не только разбил захватчиков, но и основал город и назвал его по примеру отца собственным именем. Документы свидетельствуют, что в тот же период Александр пришел на помощь Филиппу в войне с другими племенами. Более важно, что в лесных боях, где засада была обычным явлением, Александр спас жизнь отцу, хотя нельзя с уверенностью сказать, был ли тот эпизод искренним поступком или являлся – если выражаться современным языком – «пиаром» Александра.

Появление Александра на политической военной сцене счастливо совпало с заметным изменением баланса сил в материковой Греции. Чувствуя себя дома более уверенно, Филипп поглядывал на юг, желая распространить свое влияние на Афины и Фивы. Демосфен, как обычно, определил суть проблемы. Наблюдая за военным строительством Филиппа, за усилением мощной милитаристской машины, он прокомментировал это так: «Афины с Филиппом не воюют, это Филипп воюет с Афинами». Постепенно расширение власти Филиппа на юг, захват городов, контроль за важными торговыми путями стали очевидны для всех. В августе 338 года македонская фаланга Филиппа привела объединенные силы Фив и Афин в Херонею, в Беотию, где и состоялось сражение. Филипп на правом фланге командовал пехотой македонцев, Александр на левом фланге вел вперед конницу. Филипп действовал с обычным своим хитрым умением: он разрушил вражеские ряды, устроив ложное отступление, в результате чего «священный отряд» фиванских войск остался неприкрытым. Это была классическая македонская тактика: разбить линию противника и выпустить конницу на разрозненные вражеские силы. Согласно отчетам об этом сражении, Александр, словно ударом молота, разбил «священный отряд», блестяще завершив стратегический замысел отца. Если верить документам, Александр первым ворвался в стан врага и после яростной схватки «священный отряд» прекратил свое существование.

Херонея стала поворотным пунктом в греческой истории и судьбе Македонии. Филипп, став отныне правителем Греции, выказал милосердие побежденным и даже посылал Александра в Афины с предложением выгодных условий. Филипп не хотел завоевывать Грецию, он хотел в ней доминировать. Взор его уже обратился на Восток. Он сформировал Коринфский союз[14] и пытался с помощью этой организации вести пропаганду против персов. Переход греков через Геллеспонт снова стал возможен и желателен, особенно после того, как убили Артаксеркса III Оха и в стране начался хаос. Чем не момент для наступления?

В жизни Александра Херонею также можно назвать поворотным пунктом. Он придавал этому сражению эпохальное значение. Александр сыграл в нем главную роль, однако Филипп воспользовался плодами победы единолично. Александр позже так и сказал: «Знаменитая победа в Херонее была моей заслугой, а зависть отца обратила ее в ничто». Такие разговоры, без сомнения, поддержанные Олимпиадой, начались сразу же после сражения. Утверждалось даже, что македонцы смотрят теперь на Филиппа «как на командующего, а на Александра – как на царя». Филипп заявил, что он в восторге от таких разговоров, на самом деле ничего подобного он не испытывал. Александр был уже взрослым воином, проверенным в бою командиром. Да, он был сыном Филиппа, но стал уже и соперником, день ото дня все более опасным. История Македонии ясно доказала, что кровь и родство значили мало в яростных династических битвах этого царства. Сводные братья Филиппа стали ему соперниками, поэтому он их и убил. Если бы угроза со стороны сына стала слишком большой, Филипп, без сомнения, поступил бы с ним так же. Старый царь, должно быть, пожалел о том, что предложил подростку бороться за права наследования. После Херонеи сын того и гляди последует данному совету. У царя и царевича были собственные партии. За свитой Александра неусыпно следили. Возможно, Филипп внедрил в нее своих шпионов.

В это время первенство было за Филиппом: у него были совет и люди, на которых он опирался. Царю они напоминали, что Олимпиада не македонка и сын ее Александр наполовину молоссец. Для ксенофобски настроенных македонских командиров этот факт имел немаловажное значение. Они относились недружелюбно к Олимпиаде и ее надменному сыну. Амбиции этих двоих и уверенность в предначертанной им божественной миссии командиры толковали как претензию на верховенство, где другим места уже не было. Олимпиада намекала на божественное зачатие Александра, Александр верил в то, что он превосходит Филиппа, и надо признать, размышляли командиры, что для обоих этих утверждений имелись серьезные основания, а потому они поспешили пустить слух, что Олимпиада – неверная жена, а Александр – кукушонок, подброшенный в царское гнездо, для того чтобы завладеть всем тем, что завоевал Филипп. В династической борьбе в Македонии часто использовали обвинение в незаконном рождении. В 337 году случилось еще кое-что, послужившее той искрой, которая раздула костер ненависти, злобы и горечи в царском дворе Пеллы. Филипп влюбился. После Херонеи Филипп поверил в себя. Он сделался гегемоном Греции, а Персия становилась все слабее и уязвимее. Филипп демонстрировал чувство собственного превосходства разными способами. Он приказал построить в Олимпии толос – круглое храмовое здание. Для прославления достижений Филиппа с помощью этого великолепного здания наняли архитектора Леохара. В храме должны были стоять статуи членов семьи Филиппа, выполненные из золота и слоновой кости. В то же время Филипп начал делиться властью и с другими группами людей. Особенно поддерживал он интересы двух самых влиятельных македонских военачальников – Пармениона и Аттала. Эти два ветерана были связаны родством через женитьбу: Аттал был зятем Пармениона. Филипп усилил союз с ними, женившись на племяннице Аттала Клеопатре (Арриан в своих исторических документах называет ее Евридикой). Браки Филиппа всегда были источником насмешек его современников, однако в этот раз вышло по-другому. Филипп не просто породнился со знатным и богатым македонским домом, в Клеопатру он влюбился по-настоящему. Что было еще важнее, такой альянс, в глазах всех наблюдателей, означал решительное удаление Филиппа от жены и амбициозного сына, чересчур вмешивающихся в его дела. Биограф Сатир, цитируемый Афинеем, точно обрисовал ситуацию: «Филипп женился на Клеопатре по любви. Он привел ее домой, чтобы заменить ею Олимпиаду, и с этого момента вся его жизнь погрузилась в хаос». Олимпиада смотрела на Клеопатру как на соперницу. Новая жена Филиппа была по меньшей мере на двадцать лет моложе супруга. Здоровая македонка способна была родить второго наследника. Описание сложившейся ситуации, данное Аррианом, – пример его типичной сдержанности. «После того как Филипп женился на Евридике [Клеопатре] и тем самым унизил Олимпиаду, у них с Александром наметился недостаток взаимного доверия». И Сатир, и Арриан говорят об очередном браке и об отстранении Олимпиады, они указывают, что любовный роман с Клеопатрой происходил одновременно с разводом, а это – неприкрытая атака на статус царицы, а следовательно, и на Александра. Короче, Филипп более не доверял Олимпиаде и ее сыну и рассматривал их как угрозу для себя.

Это не просто предположение. Свадебный пир Филиппа и Клеопатры спровоцировал кризис, вскрывший глубокий разрыв отношений между отцом и сыном. Александр с неохотой пришел на пир и уселся на почетное место напротив царя. Остальные гости, напившись неразведенного вина, небрежно откинулись на ложах – на головах гирлянды, в сердцах – злорадная радость: унижение принца им было очень приятно. Когда отец фальшиво поприветствовал Александра, сын объявил: «Когда моя мать выйдет замуж во второй раз, я приглашу тебя на ее свадьбу». Это была не просто колкость, а предупреждение. Олимпиада была родом из Эпира, маленького, но стратегически важного царства на границах Македонии. Плутарх продолжает рассказ: «Аттал поднялся и обратился ко всем македонцам: молите богов, чтобы у Филиппа и Клеопатры родился законный наследник престола».

Насмешка была столь жестокой и недвусмысленной, с выделением слова «законный», что не осталось никакого сомнения: призыв Аттала был подготовлен и на эту тему Филипп со своей свитой шутили неоднократно. Слова Олимпиады о возможно божественном происхождении ее сына были брошены ей же в лицо, и Александр немедленно на них среагировал: «Так что же, негодяй, я, по-твоему, незаконнорожденный, что ли?» – и он швырнул в Аттала чашу. Вбежала вооруженная охрана. Филипп обнажил свой меч, вскочил с ложа, на котором пил вино, но раненая нога подвернулась, и он растянулся на полу.

Издеваясь над отцом, Александр сказал: «Смотрите, друзья! Этот человек собирается переправиться из Европы в Азию, а не может дойти от ложа до ложа».

В этот же вечер Александр ушел из дворца, забрав с собой мать. Она нашла приют в Эпире, а сын поселился в Иллирии и жил там с грубыми иллирийскими племенами. Зимой 337/336 г. до н. э. Филипп никаких действий не предпринимал, просто наблюдал и ждал. Он понимал, что опасность велика. Филипп готовил поход через Геллеспонт, и вряд ли ему могла понравиться перспектива создания Александром правительства в изгнании и вмешательство в дела Македонии, когда все помыслы были направлены на Персию. Благодаря дипломатии коринфянина Демарата, человека, купившего для Филиппа Буцефала, между отцом и сыном было достигнуто натянутое перемирие. Олимпиада должна была оставаться в Эпире, а Александру разрешили вернуться.

Ничего, однако, не изменилось. Александр ни о чем не забыл. В 336 году до н. э. Филипп попытался женить умственно отсталого сына Арридея на дочери Пиксодара, правителя стратегически важного города-государства Галикарнас в Карий, Александр решил, что Филипп снова пытается его обойти. Через трагического актера Фессала он повел с Пиксодаром собственные секретные переговоры. Узнав об этом, Филипп страшно разгневался, но решил до времени не предпринимать серьезных карательных действий. Ему не хотелось провоцировать новый кризис. Филипп встретился с сыном, публично его выбранил, а многих людей из окружения Александра отправил в ссылку.

Весной 336 г. началась персидская кампания. Царь Филипп послал первые войска через Геллеспонт под началом Пармениона и Аттала, где поначалу они добились выдающегося успеха: захватили стратегический город Эфес. Филипп выжидал; надо было утрясти дела дома. Он знал, что в Эпире Олимпиада пылает гневом, и, чтобы разрядить обстановку, предложил устроить брак царя Эпира, сводного брата Олимпиады (его также звали Александром), со своей дочерью Клеопатрой.

Филипп решил совместить дело с удовольствием. Свадебное торжество наметили провести в прежней резиденции Македонии – Эгах. За исключением Спарты, туда должны были съехаться посланники из всех греческих городов-государств и предложить Филиппу золотые венки. Он предвкушал упоение славой. Еще бы не радоваться: вся Греция отныне ему покорна, Олимпиада сослана, Александр изолирован. Новая жена Филиппа Клеопатра родила здорового сына, а совсем недавно и дочь. Полководцы Филиппа испытывают сейчас на прочность могущество персидского государства. Все, чего в данный момент хотелось Филиппу, – это поощрения богов, благословения его на новое великое свершение. Он отправил гонцов к Дельфийскому оракулу. Оттуда ему привезли послание: «Видишь, бык увенчан; конец близок; жертвоприноситель готов». Филипп решил, что под быком подразумевается Персидская империя и он, Филипп, принесет ее в жертву богам. Последовавшие за этим события показали, что интерпретация его оказалась неверной.