ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Отображение захватчиков в литературных памятниках на протяжении рассмотренного периода — с середины XIII по конец XV века — не было застывшим, неизменяемым. Судя по всему, восприятие ордынцев русскими людьми, жившими в XIII веке и на себе испытавшими ужасы нашествия, существенно отличалось от восприятия монголо-татар, которое было свойственно жителям русских княжеств в XIV и, особенно, в XV веке.

Реконструкция представлений о монголо-татарах, предпринятая на материале памятников древнерусской литературы середины XIII–XV века, позволила определить наиболее актуальные для книжности указанного периода аспекты восприятия ордынцев, проследить эволюцию взглядов средневековых авторов на феномен завоевателей и выявить наиболее характерные способы изображения «поганых». Интерпретация деталей описания, содержащих оценочные характеристики монголо-татар, позволила выявить существовавшие в середине XIII–XV веке «установки сознания», определявшие ту систему координат, с которой древнерусские книжники подходили к осмыслению и изображению происходящих событий.

Для авторов середины XIII — первой четверти XIV века было свойственно отношение к татарам как к «нечистому» народу, приход которого был вызван «гневом Господним» «за грехи» и должен был знаменовать собой наступление эсхатологических времен. В условиях ожидаемого «конца света» подобные представления книжников не только оказали существенное влияние на специфику отбираемых для повествований сюжетов, информации, изобразительных средств, но и предопределили общую настроенность древнерусских авторов (а вероятнее всего, и широких слоев населения) по отношению к феномену нашествия и ига. Вопреки позднейшим модернизациям[626], преобладающее большинство писателей середины XIII — первой четверти XIV века (особенно на севере и северо-востоке Руси) крайне скептически относились к возможности борьбы с монголо-татарами. В литературе того времени, наоборот, проводилась идея о невозможности, бесперспективности сопротивления «поганым». Однако не следует объяснять появление указанной позиции трусостью или некой политической ангажированностью книжников, в большинстве своем представляющих интересы лояльного по отношению к татарам православного духовенства[627].

Отказ от сопротивления был вызван вовсе не трусостью, а подлинным христианским смирением перед Божьей карой, обрушившейся на Русь в лице «поганых» и предвещавшей, по мнению книжников, грядущий Страшный суд. В этом контексте власть ордынских ханов на Руси представлялась им вполне легитимной, «Богом установленной». Какое?либо сопротивление ей, оспаривание ее законности даже не обсуждалось в русской литературе середины XIII — первой четверти XIV века. Таким образом, требует существенного пересмотра бытующее в науке представление о том, что идея противостояния ордынцам появилась в древнерусской книжности едва ли не одновременно с самим нашествием монголо-татар[628].

Идеалом поведения человека в этот период являлся отнюдь не «воин». Позиция борца, подчеркивали авторы рассмотренных памятников, бесперспективна: борьба с «казнями Божими» обречена на поражение и может вызвать лишь усиление «Господнего гнева». Образы «нового Иова», «терпением и верой» добивающегося исправления от «грехов», а также готовых добровольно принести себя в жертву князей-мучеников вобрали в себя основные представления книжников середины XIII — первой четверти XIV века о должном поведении человека в условиях ниспосланных Господом «казней».

Рубежом в переосмыслении феномена монголо-татарских завоеваний явилась Куликовская битва. В изменившихся условиях победа Руси над ордынцами дала толчок вызреванию качественно новых представлений о монголо-татарах, о причинах и целях их нашествий, о природе ханской власти, об эталонах должного поведения русских людей. Если в памятниках середины XIII — первой четверти XIV века основное внимание книжников было приковано к осмыслению феномена пришедшего на Русь народа, то в произведениях конца XIV–XV века древнерусские писатели обращают свой взор в первую очередь на фигуры предводителей иноплеменников.

Причины монголо-татарских нашествий книжники ищут уже не столько в «греховности» Руси, навлекшей на себя «гнев Господень», сколько в негативных сторонах личностей приходящих на Русскую землю ордынских «царей». Вполне естественно, что именно в этот период происходит пересмотр существовавших представлений о легитимности власти ордынских ханов: характеристики последних становятся крайне нелицеприятными, а их господство над русскими землями признается «беззаконным». Более того, в рамках рефлексии по поводу природы ордынской власти начинает формироваться новая идеология Русского государства, опирающаяся на идеи о мессианском предназначении Руси и богоизбранности великокняжеской власти.

Если в произведениях середины XIII — первой четверти XIV века монголо-татары выступают в качестве силы, посланной самим Провидением во исправление и искупление «грехов» Руси, то в памятниках, появившихся после Куликовской битвы, представления об ордынцах существенно меняются. В последних монголо-татары воспринимаются как «гонители» православной веры, «безбожные» и «беззаконные» разорители христианства, действия которых не имеют никакого отношения к общему замыслу Творца.

В рамках изменившихся представлений о монголо-татарах формируется новый взгляд на возможности борьбы с «погаными». По сути дела, именно с конца XIV века древнерусская литература, призывая своих читателей к непримиримой борьбе с врагами православия, в полном смысле слова становится рупором антиордынских настроений в обществе.

Меняется и идеал человека. Главным героем все чаще становится не смиренный, кающийся в своих грехах «Иов», а отважный защитник «Русской земли», борец за торжество православия. Этот «новый герой» уже не имеет морального права отказаться от защиты своего Отечества, он активно противостоит стремлению «нечестивых» «разорить христианскую веру».