Глава 2. Елагин и его дворец

Глава 2. Елагин и его дворец

Ах, где найдешь веселье беззаботней,

Чем на Елагином зеленом острову?

Я. Княжнин

В самом центре Петербурга, в сквере напротив Александринского театра высится величественный памятник Екатерине II. «Северная Семирамида» снисходительно взирает на суетливую толпу на Невском. Гордая императрица, Минерва, Фелиция в роскошном царском одеянии возвышается на пьедестале, окруженная своими соратниками. Александр Суворов опирается на шпагу со всегдашней ухмылкой, кажется, готовый прокукарекать и сорвать торжественное мероприятие; князь Григорий Потемкин-Таврический, всесильный фаворит царицы, спесивый и самовлюбленный; Петр Румянцев — прославленный воин, аналитик и стратег — вглядывается в карту; Андрей Безбородко, канцлер, о коем сказано: «В князья упрыгнул из хохлов» — он из малороссийской глубинки взлетел на самый верх державного правления; возвышенный мечтатель и любитель долгих витиеватых монологов Иван Бецкой, преуспевший в риторике до такой степени, что Безбородко сказал ему однажды: «Ну полноте, батюшка Иван Иванович, нести вашу возвышенную чепуху»; флотоводцы, продолжатели задумок Великого Петра о господстве Андреевского флага на морях: победитель шведов Василий Чичагов и сокрушитель турок Алексей Орлов-Чесменский; единственная дама в окружении императрицы — Екатерина Романовна Воронцова-Дашкова, которая, по словам современника, «в дополнение к своей красоте имела несчастие быть умной», склонилась над книгой; рядом с ней — Гавриил Державин зачитывает очередную оду благодарной слушательнице. Для скульптора Михаила Микешина и архитектора Матвея Чижова, создавших памятник, открытый в 1873 году, эти люди были воплощением духа Екатерининской эпохи. Любопытно отметить, что из девяти представленных фигур шестеро состояли в Братстве вольных каменщиков. А Екатерина Дашкова, «…каковая по дамскому своему состоянию в братство отнюдь допущена быть не могла», специально просила сделать для себя исключение. Она неоднократно писала об этом прошения Великому провинциальному Мастеру России Ивану Перфильевичу Елагину. Но, увы, получила отказ.

За 35 лет своего царствования Екатерина Великая по-разному относилась к масонскому ордену. Сразу после восшествия на престол она весьма благоволила к братьям, ибо некоторые из них (Никита Панин, Григорий Орлов) принимали активное участие в дворцовом перевороте 1762 года, в результате которого муж Екатерины Петр III был убит и ведомая офицерами-масонами гвардия вручила августейшей воительнице скипетр и державу.

Молодая царица хорошо понимала, что она узурпировала престол. Ей были известны разговоры, которые шли в обеих столицах: вот, мол, как начинает молодая государыня — мужа собственного не пожалела, что ж с нами-то будет?.. Начнутся, мол, ссылки, опалы, полетят головы… Дальновидная и умная Екатерина озаботилась формированием своего положительного образа. Она завела переписку с виднейшими европейскими философами, в том числе с Монтескье и «фернейским старцем» Вольтером. При ней стали издаваться газеты и журналы с разными политическими взглядами, стала допускаться газетная полемика, расцвели различные искусства и науки. В этой атмосфере вольные каменщики многократно усилили свою активность: одна за другой возникали новые ложи, причем не только в столицах, но и в других городах империи. Переводились масонские книги, приглашались из-за границы учителя и наставники. Во главе многих государственных учреждений стояли могущественные вельможи, состоявшие в братстве вольных каменщиков. Масонство стало своеобразным модным поветрием в среде российского дворянства. Екатерининская эпоха вошла в историю как золотой век российского масонства.

Однако скульптурных изображений самых известных и влиятельных масонов, подлинных властителей дум той эпохи, увы, на пьедестале нет. Им вообще нет ни одного памятника в России. Речь идет о гениальном издателе, журналисте и радетеле русского просвещения Николае Ивановиче Новикове и об объединителе масонских лож России Иване Перфильевиче Елагине.

Здесь надо сказать пару слов о том, каково было российское масонство до Екатерины. Существует множество версий о посвящении в масонство Петра I. Например, одни говорят, что царя якобы посвятил Кристофер Рен, английский архитектор и ученый, Мастер ложи «Изначальных», другие утверждают, что это сделал король Вильгельм III, но документальных подтверждений никаких нет. При Петре в России существовала протомасонская структура — «Нептуново общество», заседавшая в Москве в Сухаревой башне, а в Питере — в Навигацкой школе при Адмиралтействе. Председателем был царь, секретарем — сначала Лефорт, а после его кончины — Гордон. Кроме них в общество входили «немцы» Брюс, Фергюссон, Боур, родовитые бояре Апраксин, Шереметьев, Долгорукий, епископ Феофан Прокопович и, конечно, любимец царя «Данилыч» Меншиков, ставший из пирожника Алексашки светлейшим князем и губернатором Санкт-Петербурга. За одним столом сидели на равных представители разных народов, вероисповеданий, сословий. Конечно, такое до Петра нельзя было даже вообразить. Здесь можно усмотреть известное воплощение масонских принципов равенства и братства, но ложей «Нептуново общество» не было. При Петре в России вообще не было лож, они возникли позже. В 1731 году Мастер Великой Лондонской ложи лорд Лоуэлл назначил капитана Джона Филипса провинциальным Мастером России. В 1740 году Мастером стал адмирал Яков (Джеймс) Кейт, англичанин на русской службе. Именно он считается большинством исследователей подлинным основателем русского масонства. Членами лож в то время были в основном иностранцы. Масонские «работы» велись на английском или французском языках, ложи числились русскими только по названию. Русским братьям тяжело было понять суть происходящего.

В 1850 году 25 лет от роду в братство вступил молодой дворянин Иван Елагин. Впоследствии он в «Повести о самом себе» писал, как посещал ложи, охотно и искренне пытаясь вникнуть в суть масонства, но был огорчен, увидев, что многие братья «…нерадивы в учении, понеже работы почитали совершенною игрушкою, для препровождения праздного времени выдуманного». Хуже того, масонство стало казаться ему «игрой людей, желающих за счет вновь приемлемого забавляться, иногда непозволительно и неблагопристойно». Вместо ответов на вопросы о сущности бытия и смысле жизни молодой Елагин нашел, что братья только и умеют, что «при торжественной вечере за трапезой несогласным воплем непонятныя реветь песни и за счет ближнего хорошим упиваться вином, да начатое Минерве служение окончится празднеством Бакху». Все это было Ивану Перфильевичу хорошо знакомо и им отринуто. Он искал теперь «учения, преподаваний нравственных».

Иван Перфильевич покинул ложу и продолжил жизнь екатерининского сановника. Он возглавлял Комиссию о вине и соли (поступления от торговли этими товарами составляли существенную долю государственного бюджета). Понятно, какие возможности для злоупотреблений открывала эта должность. В лице Елагина Екатерина нашла чиновника делового, честного и неподкупного. Она писала о нем: «Он хорош без пристрастия (без лести)». Елагин занимал целый ряд видных придворных должностей. Однако подлинного расцвета его административный талант достиг, когда он занял должность управляющего придворными театрами. Надо отметить, что театр для императрицы был гораздо большим, чем храм Мельпомены. Екатерина самолично писала пьесы, разумеется, всегда под псевдонимом, с успехом шедшие на сценах московских и питерских театров. Елагин, как и секретарь Ее Величества Храповицкий (тоже масон), был допущен в святая святых. Царица делилась с ними творческими замыслами и зачастую просила закончить или дополнить то или иное произведение. Зная о том, что Елагин приглашался к письменному столу императрицы, многие вельможи осаждали его просьбами подать ей на рассмотрение ту или иную бумагу. Таким образом, роль Елагина в управлении империи была значительной. Недаром в одном из своих писем ему Екатерина шутливо подписалась: «Канцлер господина Елагина».

Елагин был богат, влиятелен, вхож в лучшие дома Петербурга, обласкан императрицей, но «ненасытимый червь любомудрия» не давал ему покоя. Сам Елагин пишет: «Сие рассуждение завело меня в новое о масонстве размышление. Стал я думать, нет ли в нем чего-нибудь им, яко знающим, притягательного, а мне, яко невежде, сокровенного?» Он стал искать людей, «состарившихся в масонстве», и, продолжает он: «Господь по великой милости Своей послал мне наставников». Елагин имеет в виду двух людей, сыгравших в его жизни значительную роль. Один — германский аристократ, сторонник немецкой системы «слабого наблюдения» в масонстве Иоганн фон Рейхель, впоследствии ставший его соперником. Вторым был его искренний и сердечный друг, крещеный польский еврей доктор Станислав Эли. Иван Перфильевич был человеком образованным, он превосходно владел немецким, английским, французским языками, много переводил. Но латынь он знал неважно, а греческий и древнееврейский были ему вовсе неведомы. Источники же мудрости, по мнению Елагина, были заключены именно в текстах на древних языках. Эли стал для него главным толкователем эзотерических текстов. Он открыл для него окно в мир «мудрости сокровенной»: сочинений древних и средневековых мистиков, алхимиков, текстов Каббалы.

Елагин хотел сделать труды древних мыслителей достоянием своих современников. Он замыслил издать пятитомный фундаментальный труд под названием «Учение древнего любомудрия и богомудрия, или Наука свободных каменщиков из разных творцов светских, духовных и мистических собранная и в пяти частях предложенная». Согласно плану автора, первая книга содержала историческое обозрение от Адама, Ноя, Авраама до рыцарских орденов Средневековья и различных «систем и училищ» Нового времени. Вторая книга должна была рассматривать Талмуд, Каббалу, учение о Сефирот и именах Божьих.

Третья — объяснение первых четырех степеней масонства, четвертая — объяснения пятой, шестой и седьмой степени. Пятая книга должна была содержать «доказательство, что есть Бог», тайну Творения, Воплощение Слова и падение человека. В заключение было обещано «показание» о Суде, Воскресении и Новом Иерусалиме. Елагин начал читать свое сочинение избранным братьям на заседаниях Капитула Феникса в 1786 году. Увы, грандиозный план остался неосуществленным: написаны были только три части в черновом варианте, четвертой нет вовсе, к пятой есть лишь отдельные наброски. Иван Перфильевич явно недооценил масштаб стоящей перед ним задачи. Но сам замысел как таковой не может не вызвать восхищения!

В 1770-е годы Елагин возвращается в ряды братьев. Он не стал бороться с негативными, на его взгляд, явлениями в российском масонстве того времени, а решил учредить сообщество лож, где все должно было полностью соответствовать его представлениям. Иван Перфильевич был сторонником шведской системы «строгого наблюдения» и начал с наведения порядка и установления дисциплины. Он лично возглавлял ложи «Музы» и «Урания» (в античной мифологии Урания — муза астрономии, ее атрибуты — небесный глобус и циркуль). Он видел свои ложи путеводной звездой для всех масонов Российской империи и желал их объединить «под своей рукой». Елагин прилагал для реализации своего замысла поистине титанические усилия. Он писал сотни писем братьям, состоящим в других ложах, уговаривал, льстил, угрожал, переманивал. Используя свой немалый опыт царедворца и придворного интригана, он добился того, что в 1782 году на Вильгельмсбадском (Германия) конгрессе европейского масонства ему было даровано звание Великого Мастера провинциальной ложи России. Это означало международное признание самостоятельности, авторитета и заслуг российского масонства.

Вернувшись на родину, Елагин повесил жалованную грамоту на самом видном месте в своем кабинете. Сторонники Ивана Перфильевича ликовали. Они сравнивали это достижение с дарованием автокефалии Русской православной церкви. Но, увы, и после этого у него оставались противники, не желавшие централизации лож в России и не признававшие в Елагине «самодержца и диктатора», каковым, как они писали, он себя самовольно назначил. В конце концов Елагин был вынужден примириться с тем, что вольнолюбивые каменщики не терпят единоначалия и желают, чтобы каждая «ложа была сама по себе и каждый брат наособицу».

Иван Перфильевич оставался верен братству до конца своих дней, даже в лихие 1790-е, когда после Французской революции 1789 года на российских масонов посыпались облыжные обвинения и обрушились репрессии. Августейшая правительница, увы, сменила милость на гнев, а многие братья предпочли прервать свои отношения с орденом.

Но дворец Ивана Перфильевича, что на Елагином острове, оставался местом собрания самых преданных братьев. Там проходили заседания масонских лож, а в подвале была оборудована алхимическая лаборатория, где стремились добыть философский камень. Камень этот нужен был Елагину не для получения золота, а для обретения секретов мироздания. Эти секреты не давали ему покоя всю жизнь. Чтобы заполучить их, он даже привечал в своем дворце чужеземных магов и чародеев, в том числе и прославившегося на всю Европу графа Калиостро (итальянский авантюрист Джузеппе Бальзамо). Среди заезжих знаменитостей бывали и откровенные шарлатаны. Когда братья-масоны с недоумением вопрошали Ивана Перфильевича, неужели он не видит, что перед ним явный мошенник, тот отвечал: «Вижу, а все же, может, и у него крупица мудрости да сыщется». При этом Елагин вспоминал притчу из Каббалы, рассказанную ему когда-то его учителем Станиславом Эли (масонское имя — Седдаг, автор «Братских увещеваний к некоторым братьям Свободным Каменщикам», переведенных с немецкого Елагиным). Если человек видит в сточной канаве драгоценную жемчужину, стоит ли ему лезть за ней? Да, — учит Каббала, — ибо грязь и нечистоты легко смыть, а жемчужина знаний и мудрости останется с ним. Этими словами Иван Перфильевич руководствовался всю свою жизнь.

…Сегодня на Елагином острове расположен ЦПКиО им. Кирова. Почему Кирова — бог его знает… Парк хорош во всякую погоду, но летом он просто изумителен. Питерцы всегда любили это место, хотя далеко не все знали, кому обязаны всем этим великолепием. Нынешний парк — прибежище всех видов отдыхающих. Бодрые старушки бегают кроссы, йоги небольшими группами медитируют на газонах, роллеры разучивают танцевальные па, кришнаиты возят по аллеям какую-то колесницу, простая публика гуляет и ест пироги. Иван Перфильевич, несомненно, был бы доволен — ведь именно он обустраивал остров как публичное «место приличных развлечений».

Елагин бурно провел молодость и хорошо знал, каковы бывают развлечения «неприличные». Когда Иван Перфильевич купил остров Медвежий на самой окраине столицы, он давно простился с грехами молодости, остепенился, выражаться привык стилем возвышенным и витиеватым. Елагин захотел превратить Медвежий остров из медвежьего угла в русский Версаль. Но если Версаль предназначен был только для знати, Елагин остров должен был стать первым в России общедоступным парком. Масонская идея равенства вдохновляла Елагина на такое непонятное для окружающих предприятие. Для осуществления своей затеи Иван Перфильевич не жалел ни сил ни средств. Он завез на остров благородные деревья — дубы, липы, клены, искоренил чахлую болотную растительность, установил карусели и качели, построил беседки, выкопал пруды и устроил хитроумную дренажную систему. Он запретил употреблять в парке горячительные напитки, а для людей простого сословия бесплатно разливал квас и сбитень. Рассказывают, что как-то раз, гуляя по своему парку, Иван Перфильевич обратил внимание, что простонародные девушки любят кататься на качелях, но стесняются, «…ибо боятся попасть в конфузное положение». Тогда он распорядился выдавать девушкам шелковые шнурочки, дабы они подвязывали подолы юбок и сарафанов. В этих шнурочках право больше истинного масонства, нежели во многих штудиях и манифестах.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.