Происхождение

Происхождение

Купцы составляли чуть меньше 1 % от населения России, но были кровью, питавшей все ее части.

С 1775 года купечество делилось на три гильдии согласно размеру объявляемого капитала. При этом минимум капитала, необходимого для записи в третью гильдию, был установлен на уровне 500 руб., вторую — 1 тыс. руб., первую — 10 тыс. руб. Третья гильдия могла заниматься только мелочной торговлей, а также держать трактиры, бани и т. д. Купцы второй гильдии были свободны в выборе товара, но не могли снаряжать суда или держать фабрики. Купцы первой гильдии могли торговать с иностранцами, содержать фабрики и заводы. В XIX веке купцы обязывались не только объявлять капитал, но и приобретать специальное гильдейское свидетельство.

Каждая гильдия платила в казну сбор, установленный в сумме 1 % от величины объявляемого капитала. Если какой-то купец не мог или не хотел платить сбор, он покидал свое сословие и становился мещанином. Также мещанами становились и дети купца, если они не занимались торговлей и не объявляли о своем капитале.

Купечество получило сословные привилегии: освобождение от подушной подати, рекрутской повинности, телесных наказаний (последняя привилегия распространялась на купцов первой и второй гильдий).

Многие купеческие семьи приезжали в Петербург из Сибири или из средней полосы России, они долго сохраняли в своем быте традиции старого времени, некоторые исповедовали «старую веру», то есть так и не приняли реформ патриарха Никона. В 1800 году митрополит Московский Платон дал возможность старообрядцам примириться с официальной церковью, для этого они соглашались принимать к себе священников от православных архиереев, за это им разрешалось пользоваться старинными богослужебными книгами и совершать церковные обряды на старинный, дореформенный лад. Для старообрядцев было построено несколько отдельных храмов, среди них Никольский на Захарьевской улице и Никольский на Николаевской улице (ныне — ул. Марата), это способствовало их замкнутости, обособленности. Позже мы увидим, что в купеческих семьях религии и религиозным обрядам отводилось гораздо больше места, чем в семьях дворянских.

Брак между купцом и дворянкой был немыслим, браки между дворянами и купеческими дочерями случались, но на них смотрели косо.

Например, дочерью такого неравного брака стала Ольга Смирницкая — талантливая музыкантша и композитор, возлюбленная Иоганна Штрауса-сына. Штабс-капитан Василий Николаевич Смирницкий, происходивший из довольно богатой дворянской семьи, в 1834 году женился на купеческой дочери Евдокии Иоакимовне Гороховой. Видимо, дворянская родня приняла невесту не слишком благосклонно, и обиженная Евдокия стала культивировать в себе сословную спесь.

Когда маэстро Штраус, познакомившийся с Ольгой на концертах в Павловске и включавший в программу ее произведения, пришел делать предложение, именно мать Ольги — «купчиха во дворянстве» — отказала композитору, сославшись на его низкое происхождение и еврейскую кровь. «Что касается ее поведения, — жаловался Ольге в письме оскорбленный австриец, — она была неделикатна, — бесспорно! Потому что, когда она пожелала потребовать от меня твои письма и я поклялся, что твои письма уйдут со мной в могилу, она заявила, что при моем слабом здоровье я могу умереть каждую минуту, поэтому она не может быть спокойна… В высшей степени обидным было ее выражение, что она должна потребовать письма назад уже только потому, что это необходимо для Твоего будущего, то есть для Твоего жениха. Я спросил ее, преступление ли это, что я люблю ее дочь? Она ответила холодно: „Без надежды“. Я не отдам Твои письма ни за что на свете».

Позже Ольга вышла замуж за дворянина польского происхождения Александра Степановича Лозино-Лозинского, служившего большую часть жизни в военном министерстве и прошедшего по служебной лестнице путь до действительного тайного советника (то есть почти до самой высокой ступени в чиновничьей иерархии). У Лозинского сразу сложились весьма неприязненные отношения с тещей. Она обвиняла его в скупости и мелочности, он ее — в излишней расточительности. Как бы то ни было, но большое состояние семьи в конце концов растаяло.

Возможны были «мезальянсы в другом направлении». Так, отец писателя и журналиста Николая Александровича Лейкина женился на мещанке, модистке, бывшей крепостной. Конечно, ему пришлось преодолевать сопротивление отца, но все устоялось. Интересно, что Любовь Ивановна Лейкина не перестала брать заказы и после свадьбы, поддерживая купеческую семью своим заработком.

* * *

Петербургские купчихи, в отличие от московских, сибирских или волжских, редко вдохновляли писателей. Хотя торговля и торговое сословие приносили значительный доход в казну Петербурга, но все же никто не осмелился назвать его купеческим городом. Несколько сатирических зарисовок — вот максимум того, чего удостаивались столичные купчихи. Например, в «Петербургских трущобах» Крестовского при описании Сенной площади читаем: «Служба кончалась; из церкви повалил народ. Вышла купчиха пожилая, толстая, сонная, с благочестиво-тупым и забито-апатическим выражением в лоснящемся от поту лице, и, как к знакомой, приветливо обратилась к Макриде:

— Здравствуй, Макридушка, здравствуй, голубушка! — заговорила она на полужалобный распев. — Приходи-тко завтра на блинки… родителев помянуть… Не побрезгуй… да вот — и блаженного упроси с собою.

Фомушка при появлении этой особы мгновенно преобразил выражение своей физиономии, сделав его необыкновенно глупым и бессознательно улыбающимся, что означало у него вступление в амплуа юродивого.

— Раба Степанида! — забормотал он, крестясь. — Ангели ликуют, на Москве колоколам трезвон… Ставь столы дубовые, пеки кулебяку с блинами: я те, раба Степанида, к небеси предвосхищу.

— Предвосхищи, Фомушка, предвосхищи, блаженненький! — слезно умилялась низколобая толстуха, уловив только звукопроизношение, но не поняв значения последней фразы юродивого, и сунула пятак в его лапу.

Ободренный Фомушка уже нараспев, скороговоркой доканчивал свою мысль:

— Предвосхищу, мать моя, предвосхищу, идеже вся святии упокояются; на венчиках красные, христосские яйца, в яйцах Фомушкина копеечка мотается — тук-тук-тук молоточком!

При фразе насчет упокоения и молоточка бессмысленный, овечий страх отразился на физиономии толстухи, Макрида, заметив это, толкнула в бок своего приятеля Фомушку и строго повела на него бровями.

— Не печалуйся, раба, не печалуйся! — снова забормотал блаженный. — Гряди домой с миром, хозяин твой пьян лежит, надо полагать, бить будет; а ты, раба Степанида, сто лет проживешь.

Раба Степанида успокоилась и вздохнула.

— Это точно то, это ты правильно, голубчик, божью волю предсказываешь, — заговорила она в минорном тоне, — пожалуй, и вправду бить станет, потому надо бить, верно, хмельной воротился да самовару не нашел… Ох-тих-тих! Житье-то наше!

— Блаженный, мать моя, в просветлении теперь находится, в просветлении! — благочестиво пояснила ей Макрида. — А то тоже бывает, что на него затмение находит, яко мертв лежит, — это значит: душа его с Богом беседует.

— Касьянчику-старчику копеечку Христа-а ради! — прерывает и дребезжащий козелок безногого.

Купчиха, повторив свое приглашение на блинки, оделяет пятаками Макриду с Касьянчиком и продолжает свое тучное шествие далее, с таким же наделом прочей братии».

Реноме купеческого сословия решили восстановить сами молодые купцы. Так, Георгий Тихонович Полилов в повести «Диван» рассказывает историю любви молодой дочери купца к дворянину-офицеру. История достаточно банальна и заканчивается несчастливым браком молодой купчихи и богатого старого купца, но бытовые подробности, которые приводит Полилов, бесценны.