Замужество

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Замужество

Следующим этапом в жизни великих княжон было семнадцатилетие, когда заканчивалось их воспитание и они получали собственные покои и собственных фрейлин. Теперь они были готовы сыграть свою роль в политической пьесе, называемой «Союз двух правящих домов».

Павел I выдал двух старших дочерей в один день. Александру — за Иосифа Антона Иоганна Габсбург-Лотарингского, эрцгерцога Австрийского и палатина Венгерского; Елену — за наследного герцога Мекленбург-Шверинского. И если в Мекленбурге русская княжна могла пожаловаться разве что на скромность обстановки, то Александре пришлось по-настоящему тяжело. Старший брат Иосифа и его жена были предубеждены против Александры из-за старых семейных распрей, кроме того, они убеждали ее сменить веру и перейти в католичество. По словам духовника палатины Андрея Самборского: «После сего возгорелось против невинной жертвы непримиримое мщение; после сего не нужно вычислять всех неприятностей, которыми нарушалось душевное спокойствие ее высочества… Одна только дама между всеми непрестанно внушала, дабы великая княгиня всемерно старалась показать свою любовь супругу в высочайшей степени, и таким образом, возобладав над его сердцем, располагала бы его мыслями по своему желанию. Не по чистой совести и сия дама таковые советы внушала, но с той целью, чтобы некоторые политики, чрез посредство ее высочества, могли действовать на палатина, который против них был весьма скрытен и не согласен с их планами». Когда палатина забеременела, врач, приставленный к ней по приказу императрицы, «более искусен был в интригах, нежели в медицине, а притом в обхождении был груб». Александра умерла в родах, умер и ее новорожденный ребенок. Через два года скончалась и ее сестра Елена. Ей было всего восемнадцать лет, и она родила двоих детей за три года, что сильно истощило ее организм.

Летом 1807 года, во время встречи Александра I и Наполеона в Тильзите, министр иностранных дел Франции Талейран по поручению своего императора начал вести переговоры о браке Наполеона с третьей дочерью Павла — Екатериной. Однако великую княжну такой брак вовсе не прельщал. По свидетельству фрейлины М. С. Мухановой, Екатерина Павловна заявила брату: «Я скорее выйду замуж за последнего русского истопника, чем за этого корсиканца». Александр был с нею согласен, и Екатерину Павловну поторопились выдать замуж за принца Георга Ольденбургского, нашедшего приют при дворе русского императора, после того как герцогство Ольденбургское в 1808 году было аннексировано Наполеоном. Супруги поселились в Петербурге в Аничковом дворце, позже переехали в Тверь. Они прожили вместе три года, и Георг не только показал себя деятельным и хозяйственным губернатором Твери, но и издал сборник стихотворений под названием «Поэтические попытки», украшенный рисунками и арабесками работы Екатерины Павловны. В 1816 году Екатерина вступила во второй брак с наследным принцем вюртембергским Вильгельмом, в том же году взошедшим на престол. Самая младшая сестра Анна была без всяких приключений выдана за принца Оранского, впоследствии короля нидерландского Виллема II.

* * *

Русские великие княжны являлись завидными невестами — Россия была одной из могущественнейших и богатейших держав Европы. Но от них требовался особый склад характера: они должны были одновременно оставаться совершенно невинными и управлять своим сердцем с расчетливостью зрелых, хорошо знающих жизнь женщин.

Вел. кнж. Ольга Николаевна

Разумеется, это им редко удавалось, и «старшие» сурово их отчитывали. Рассказывает Ольга Николаевна: «Наша тетя Елена (жена Великого князя Михаила Павловича) находила, что мы живем слишком замкнуто среди одинаково мыслящих, ни одна новая идея не проникает к нам, и нас нужно бы несколько встряхнуть в нашем девичьем спокойствии. В один прекрасный день она услышала, как мы поем припев одного романса о том, что только озаренный любовью день прекрасен, и спросила нас, понимаем ли мы смысл этих слов. Последовали один за другим вопросы, из которых стало ясно, насколько мы слепы и далеки от жизни. Приобщением к светской жизни, конечно, я обязана ей. Она приезжала за мною, чтобы взять на свои вечера, на которые приглашали массу молодежи; в Михайловском дворце устраивались живые картины, в которых должна была принимать участие и я, и однажды меня пригласили на несколько часов на Елагин остров. Там я произвела, как мне потом говорили, впечатление вспугнутой лани. В фейерверке игривых слов, галантных шуток и ничего не значащей болтовни, как это принято молодежью в обществе, я чувствовала себя вначале потерянной. Это была атмосфера, полная магнетической силы, свойственной молодежи, и в конце концов и я подпала под ее влияние. Я поймала на себе взгляд, который уже сопровождал меня в обществе тети Елены. Прежде чем я успела что-то понять, этот взгляд уже заглянул в мою душу. Я не могу передать того, что я пережила тогда: сначала испуг, потом удовлетворение и, наконец, радость и веселье. По дороге домой я была очень разговорчива и необычайно откровенна и рассказала Анне Алексеевне обо всех моих впечатлениях. Она стала моей поверенной, и ни одного чувства я не скрыла от нее. Я вспоминаю еще сегодня, как она спросила меня: „Нравится он Вам?“ — „Я не знаю, — ответила я, — но я нравлюсь ему“. — „Что же это значит?“ — „Мне это доставляет удовольствие“. — „Знаете ли Вы, что это ведет к кокетству и что это значит?“ — „Нет“. — „Из кокетства развивается интерес, из последнего — внимание и чувство, с чувством же вся будущность может пошатнуться; Вы знаете прекрасно, что замужество с неравным для Вас невозможно. Если же Вам подобное „доставляет удовольствие“, то это опасное удовольствие, которое не может хорошо кончиться. О Вас начнут сплетничать, репутация молодой девушки в Вашем положении очень чувствительна; не преминут задеть насмешкой и того, кто стоит над Вами. Помните это всегда!“».

Наперсницами великих княжон часто становились фрейлины и сестры. Так, Ольга Николаевна мечтала о замужестве вместе со своей сестрой Александрой (Адини).

«Мы много говорили с ней, особенно о будущем, так как мы были еще очень молоды, чтобы говорить о прошлом. Чаще всего речь шла о наших будущих детях, которых мы уже страстно любили и верили, что внушим им уважение ко всему прекрасному и прежде всего к предкам и их делам и привьем им любовь и преданность семье. Наши будущие мужья не занимали нас совершенно, было достаточно, что они представлялись нам безупречными и исполненными благородства».

Первой из дочерей Николая I вышла замуж старшая, Мария. Она не захотела покидать Россию и выбрала в мужья Максимилиана Лейхтенбергского, который согласился приехать на родину жены и служить в российской армии.

Свадьба была пышной, обстановка, окружавшая молодую чету, — великолепной. Ольга Николаевна пишет: «Приданое Мэри было выставлено в трех залах Зимнего дворца: целые батареи фарфора, стекла, серебра, столовое белье, словом, все, что нужно для стола, в одном зале; в другом — серебряные и золотые принадлежности туалета, белье, шубы, кружева, платья, и в третьем зале — русские костюмы, в количестве двенадцати, и между ними — подвенечное платье, воскресный туалет, так же как и парадные платья со всеми к ним полагающимися драгоценностями, которые были выставлены в стеклянных шкафах: ожерелья из сапфиров и изумрудов, драгоценности из бирюзы и рубинов. От Макса она получила шесть рядов самого отборного жемчуга. Кроме этого приданого, Мэри получила от Папа дворец (который был освящен только в 1844 году) (Мариинский дворец на Исаакиевской площади. — Е. П.) и прелестную усадьбу Сергиевское, лежавшую по Петергофскому шоссе и купленную у Нарышкиных… В пурпурной императорской мантии, отделанной горностаем, Мэри выглядела невыгодно: она совершенно скрывала тонкую фигуру, и корона Великой княжны тяжело лежала на ее лбу и не шла к ее тонкому личику. Но его выражение было приветливым, даже веселым, а не сосредоточенным, как то полагалось. В браке она видела освобождение от девичества, а не ответственность и обязанности, которые она принимала на себя».

Но жизнь на чужбине была тяжела для Максимилиана. Его плохо приняли в царской семье, из-за того что он состоял в родстве с Наполеоном и исповедовал католичество, и при дворе у него было множество недоброжелателей. Анна Тютчева, описывая свой визит в Мариинский дворец, пишет: «…Я отправилась к великой княгине Марии Николаевне, которой была обязана своим назначением ко двору. Я застала ее в роскошном зимнем саду, окруженной экзотическими растениями, фонтанами, водопадами и птицами, настоящим миражом весны среди январских морозов. Дворец великой княгини Марии Николаевны был поистине волшебным замком, благодаря щедрости императора Николая к своей любимой дочери и вкусу самой великой княгини, сумевшей подчинить богатство и роскошь, которыми она была окружена, разнообразию своего художественного воображения. Это была, несомненно, богатая и щедро одаренная натура, соединявшая с поразительной красотой тонкий ум, приветливый характер и превосходное сердце, но ей недоставало возвышенных идеалов, духовных и умственных интересов. К несчастью, она была выдана замуж в возрасте 17 лет за принца Лейхтенбергского, сына Евгения Богарнэ, красивого малого, кутилу и игрока, который, чтобы пользоваться большей свободой в собственном разврате, постарался деморализовать свою молодую жену.

Вел. кн. Мария Николаевна

В общественной среде петербургского высшего света, где господствуют и законодательствуют исключительно тщеславие, легкомыслие и стремление к удовольствиям, деморализация — нетрудное дело. В этом мире, столь наивно развращенном, что его нельзя даже назвать порочным, среди жизни на поверхности, жизни для внешности, нравственное чувство притупляется, понятия добра и зла стираются, и вы встречаетесь в этих сферах со своеобразным явлением людей, которые, при всех внешних признаках самой утонченной цивилизации, в отношении кодекса морали имеют самые примитивные представления дикарей. К числу таковых принадлежала и великая княгиня. Не без неприятного изумления можно было открыть в ней, наряду с блестящим умом и чрезвычайно художественными вкусами, глупый и вульгарный цинизм».

После смерти Максимилиана Мария тайно обвенчалась с графом Григорием Строгановым, и супруги поселились в Италии. Император о втором браке дочери так и не узнал. Анна Тютчева признается: «Император Николай имел достаточно высокое представление о своем самодержавии, чтобы в подобном случае насильственно расторгнуть брак, послать гр. Строганова на верную смерть на Кавказ и заточить свою дочь в монастырь. К счастью, он никогда не подозревал о событии, которое навсегда оттолкнуло бы его не только от любимой дочери, но также и от наследника и наследницы, которые содействовали этому браку».

* * *

Следующей вышла замуж младшая дочь — Адини, опередив Ольгу и «перебив» у нее жениха, Фрица Гессенского. Однако Ольга не была в претензии: очевидно, что в императорском дворце неожиданно расцвела искренняя любовь.

«Фриц Гессенский сидел за столом подле меня, — пишет Ольга. — Мне он показался приятным, веселым, сейчас же готовым смеяться, в его взгляде была доброта. Только на следующий день, незадолго до бала в Большом Петергофском дворце, он впервые увидел Адини. Я была при этом и почувствовала сейчас же, что при этой встрече произошло что-то значительное. Я испугалась; это было ужасное мгновение. Но я сейчас же сказала себе, что я не могу стать соперницей собственной сестры. Целую неделю я страшно страдала. Мои разговоры с Фрицем Гессенским были совершенно бессмысленны: он вежливо говорил со мной, но стоило только появиться Адини, как он сейчас же преображался. Однажды после обеда Адини думала, что она одна, и села за рояль; играя очень посредственно, она сумела вложить в свою игру столько выражения, что казалось, что она изливает свою душу в этой игре. Теперь мне все стало ясно, и я вошла к ней. Что произошло между нами, невозможно описать словами, надо было слышать и видеть, чтобы понять, сколько прекрасного было в этом прелестном создании. Да будет священной твоя память!»

К несчастью, Адини умерла спустя год после свадьбы, а Ольга долго не могла найти себе пару. Противоречие между желаниями сердца и политическим расчетом ясно представлялось ей.

«По вечерам ко мне приходили молодые фрейлины, чаще других Вера Столыпина, — пишет она. — Мы поверяли друг другу наши желания и мысли, мы говорили о наших ошибках и недостатках и мечтали устранить их, энергично работая над собой. Но какую же работу можно выполнять, оставаясь в девушках! Таким образом у нас пробудилась мысль о замужестве. Для Веры был выбор свободен, для меня очень ограничен, особенно если герой моей мечты окажется не одного со мной круга. Такие мысли вызывали во мне грусть, сознание, что я родилась Великой княжной, угнетало…

Брак, каким я представляла его, должен был быть построен на уважении, абсолютном доверии друг к другу и быть союзом в этой и потусторонней жизни. Молодые девушки, главным образом принцессы в возрасте, когда выходят замуж, достойны сожаления, бедные существа! В готском Альманахе указывается год твоего рождения, тебя приезжают смотреть, как лошадь, которая продается. Если ты сразу же не даешь своего согласия, тебя обвиняют в холодности, в кокетстве или же о тебе гадают, как о какой-то тайне. Была ли я предназначена для монастыря или же во мне таилась какая-то несчастливая страсть? Так говорили в моем случае».

Готский альманах (Almanach de Gotha), который упоминает Ольга Николаевна, — генеалогический сборник, издававшийся ежегодно с 1763 года в немецком городе Гота и включавший в себя родословные росписи правящих домов и наиболее значительных родов титулованного дворянства Европы.

Наконец нашелся жених, устроивший и родителей, и саму Ольгу, — Карл Вюртембергский, и Ольга мгновенно уверилась в том, что именно он предназначен Богом ей в мужья. «Возвратившись домой, мы узнали, что почтовый пароход Неаполь — Палермо, который должен был привезти нам весть, что приезжает Вюртембергский кронпринц, опоздал из-за непогоды на двенадцать часов, из-за чего принц прибыл одновременно с письмом, извещавшим о его визите. Тотчас Кости был отправлен в отель, где остановился гость, чтобы приветствовать его и привезти к нам.

Я была готова с переодеванием еще раньше, чем Мама. В белом парадном платье с кружевами и розовой вышивкой, с косой, заколотой наверх эмалевыми шпильками, прежде чем войти, я подождала минуту перед дверью в приемную. Два голоса слышались за ней: молодой, звонкий голос Кости и другой, мужской, низкий. Что-то неописуемое произошло в тот миг, как я услышала этот голос, я почувствовала и узнала: это он! Несмотря на то что мое сердце готово было разорваться, я вошла спокойно и без смущения. Он взял мою руку, поцеловал ее и сказал медленно и внятно, голосом, который я тотчас же полюбила за его мягкость: „Мои Родители поручили мне передать вам их сердечнейший привет“, — при этом его глаза смотрели на меня внимательно, точно изучая».

Непонятно, была ли это искренняя страсть, или девушка, уставшая от того, что на нее «приезжают смотреть, как на лошадь», внушила себе любовь с первого взгляда. Во всяком случае, она и Карл прожили вместе долгую жизнь и, по-видимому, были счастливы.

* * *

Мужей великим княжнам выбирали, как правило, среди многочисленных германских принцев — эта традиция сложилась еще в конце XVIII века. Во второй половине XIX века наметились отклонения от традиции. Так, дочь Александра II Мария была выдана за принца Альфреда, герцога Эдинбургского, второго сына королевы Виктории. Супружество оказалось несчастливым: невестка не ладила со свекровью. Королева настаивала, что титул «Ее Королевское Высочество», принятый Марией Александровной после свадьбы, должен заменить титул «Ее Императорское Высочество», который принадлежал ей по рождению, на что Мария не согласилась и титуловалась «Ее Королевское и Императорское Высочество» и «Ее Императорское и Королевское Высочество». Кроме того, ей казалось несправедливым, что принцесса Уэльская, дочь датского короля Кристиана IX, предшествует ей, дочери русского императора.

* * *

Старшая дочь Александра III Ксения вышла замуж за своего двоюродного дядю, великого князя Александра Михайловича. Александр не без юмора описывает перипетии этой свадьбы.

«— Когда же твоя свадьба? — спросил меня отец, когда я возвратился в С.-Петербург.

— Я должен ждать окончательного ответа Их Величеств.

— Находиться в ожидании и путешествовать, кажется, две вещи, которые ты в состоянии делать, — неторопливо сказал отец. — Это становится уже смешным. Ты должен наконец создать свой домашний очаг. Прошел целый год с тех пор, как ты говорил с Государем. Пойди к Его Величеству и испроси окончательный ответ.

— Я не хочу утруждать Государя, чтобы не навлечь его неудовольствия.

— Хорошо, Сандро. Тогда мне придется самому заняться этим делом.

И не говоря ни слова, отец мой отправился в Аничков дворец, чтобы переговорить с Государыней окончательно, оставив меня в состоянии крайнего волнения. Я знал, что отец мой обожает Великую Княжну Ксению и сделает все, что в его силах, чтобы получить согласие ее царственных родителей на наш брак. Но я знал также и Императрицу.

Она не переносила, чтобы ее торопили или же ей противоречили, и я опасался, что она сгоряча даст отрицательный ответ и отрежет возможность дальнейших попыток.

Я помню, что сломал в своем кабинете по крайней мере дюжину карандашей, ожидая возвращения моего отца. Мне казалось, что с тех пор, как он ушел, прошла целая вечность.

Вдруг раздался звонок в комнате его камердинера, и вслед за тем я услыхал его знакомые твердые шаги. Он никогда не поднимался быстро по лестнице. На этот раз он поднимался прямо бегом. Лицо его сияло. Он чуть не задушил меня в своих объятьях.

— Все устроено, — сказал он, входя, — ты должен отправиться сегодня к Ксении в половине пятого.

— Что сказала Императрица? Она рассердилась?

— Рассердилась? Нет слов, чтобы описать ее гнев. Она ужасно меня бранила. Говорила, что хочу разбить ее счастье. Что не имею права похитить у нее ее дочь. Что она никогда не будет больше со мною разговаривать. Что никогда не ожидала, что человек моих лет будет вести себя столь ужасным образом. Грозила пожаловаться Государю и попросить его покарать все наше семейство.

— Что же ты ответил?

— Ах — целую уйму разных вещей! Но к чему теперь все это. Мы ведь выиграли нашу борьбу. А это главное. Мы выиграли, и Ксения — наша…

М. Зичи. Венчание вел кнж. Ксении Александровны 25 июля 1894 г. в Большой церкви Петергофского дворца

20 июля мы возвратились в столицу, чтобы посетить выставку приданого, которая была устроена в одной из дворцовых зал.

В конце зала стоял стол, покрытый приданым жениха. Я не ожидал, что обо мне позаботятся также, и был удивлен. Оказалось, однако, что, по семейной традиции, Государь дарил мне известное количество белья. Среди моих вещей оказались четыре дюжины дневных рубах, четыре ночных и т. д. — всего по четыре дюжины. Особое мое внимание обратил на себя ночной халат и туфли из серебряной парчи. Меня удивила тяжесть халата.

— Этот халат весит шестнадцать фунтов, — объяснил мне церемониймейстер.

— Шестнадцать фунтов? Кто же его наденет?

Мое невежество смутило его. Церемониймейстер объяснил мне, что этот халат и туфли по традиции должен надеть новобрачный, пред тем как войти в день венчания в спальную своей молодой жены. Этот забавный обычай фигурировал в перечне правил церемониала нашего венчания наряду с еще более нелепым запрещением жениху видеть невесту накануне свадьбы. Мне не оставалось ничего другого, как вздыхать и подчиняться. Дом Романовых не собирался отступать от выработанных веками традиций ради автора этих строк.

Сутки полного одиночества и бессильных проклятий по адресу охранителей традиции, и наконец долгожданный день наступил. Наша свадьба должна была состояться как раз в той же церкви Петергофского Большого Дворца, в которой я присягал в день моего совершеннолетия. Эта церковь была избрана мною ввиду моей суеверной неприязни к столице.

За обрядом одевания невесты наблюдала сама Государыня при участии наиболее заслуженных статс-дам и фрейлин. Волосы Ксении были положены длинными локонами, и на голове укреплена очень сложным способом драгоценная корона.

Я помню, что она была одета в такое же серебряное платье, что и моя сестра Анастасия Михайловна и как все Великие Княжны в день их венчания. Я помню также бриллиантовую корону на ее голове, несколько рядов жемчуга вокруг шеи и несколько бриллиантовых украшений на ее груди.

Наконец мне показали невесту, и процессия двинулась. Сам Государь Император вел к венцу Ксению. Я следовал под руку с Императрицей, а за нами вся остальная Царская фамилия в порядке старшинства. Миша и Ольга, младшие брат и сестра Ксении, мне подмигивали, и я должен был прилагать все усилия, чтобы не рассмеяться. Мне рассказывали впоследствии, что „хор пел божественно“. Я же был слишком погружен в мои мысли о предстоящем свадебном путешествии в Ай-Тодор, чтобы обращать внимание на церковную службу и наших придворных певчих…

Мы возвращались во дворец в том же порядке, с тою лишь разницей, что я поменялся местом с Государем и шел впереди под руку с Ксенией.

— Я не могу дождаться минуты, когда можно будет освободиться от этого дурацкого платья, — шепотом пожаловалась мне моя молодая жена. — Мне кажется, что оно весит прямо пуды. Как бы я хотела поскорее встать из-за стола. Посмотри на папа, он прямо без сил…

Только в 11 час. вечера мы могли переодеться и уехать в придворных экипажах в пригородный Ропшинский дворец, где должны были провести нашу брачную ночь. По дороге нам пришлось переменить лошадей, так как кучер не мог с ними справиться…

Ропшинский дворец и соседнее село были так сильно иллюминованы, что наш кучер, ослепленный непривычным светом, не заметил маленького мостика через ручей, и мы все — три лошади, карета и новобрачные — упали в ручей. К счастью, Ксения упала на дно экипажа, я на нее, а кучер и камер-лакей упали прямо в воду. К счастью, никто не ушибся, и к нам на помощь подоспела вторая карета, в которой находилась прислуга Ксении. Большая шляпа с страусовыми перьями Ксении и пальто, отделанное горностаем, были покрыты грязью, мои лицо и руки были совершенно черны. Князь Вяземский, встречавший нас при входе в Ропшинский дворец, как опытный царедворец, не проронил ни одного слова…

Семья вел. кн. Ксении Александровны и вел кн. Александра Михайловича. 1911 г.

Нас оставили одних… Это было впервые со дня нашего обручения, и мы едва верили своему счастью. Может ли это быть, что никто не помешает нам спокойно поужинать!

Мы подозрительно покосились на двери и затем… расхохотались. Никого! Мы были действительно совсем одни. Тогда я взял ларец с драгоценностями моей матери и преподнес его Ксении. Хотя она и была равнодушна к драгоценным камням, она все же залюбовалась красивой бриллиантовой диадемой и сапфирами.

Мы расстались в час ночи, чтобы надеть наши брачные одежды. Проходя в спальную к жене, я увидел в зеркале отражение моей фигуры, задрапированной в серебряную парчу, и мой смешной вид заставил меня снова расхохотаться. Я был похож на оперного султана в последнем акте…

На следующее утро мы возвратились в С.-Петербург для окончания свадебного церемониала, который заключался в приеме поздравлений дипломатического корпуса в Зимнем Дворце, в посещении усыпальницы наших царственных предков в Петропавловском соборе и поклонении чудотворной иконе Спасителя в домике Петра Великого. На вокзале нас ожидал экстренный поезд. Быстро промчались семьдесят два часа пути, и новая хозяйка водворилась в Ай-Тодор. Здесь мы строили планы на многие годы вперед и рассчитывали прожить жизнь, полную безоблачного счастья».

* * *

По-другому сложилась судьба ее младшей сестры Ольги Александровны. Родители, желая оставить ее в России, выбрали ей в мужья еще одного представителя рода Ольденбургских — Петра Александровича. Брак, заключенный без малейшей склонности с обеих сторон, не мог быть счастливым и в течение долгих лет оставался чистой формальностью, так как Петр, будучи гомосексуалом, не стремился к супружеским отношениям. Ольга Александровна пишет: «Иногда мне приходило в голову, что нам, Романовым, лучше бы родиться без сердца. Мое сердце было еще свободным, но я была связана узами брака с человеком, для которого я была всего лишь носительницей Императорской фамилии. Чтобы потрафить своей жесткой, честолюбивой матери, он стал номинальным зятем Императора. Если бы я вздумала рассказать кузену Петру о своем сердце, истосковавшемся по любви и нежности, он счел бы меня сумасшедшей».

В 1903 году Ольга познакомилась в Гатчине с офицером Кирасирского полка Николаем Куликовским. «Это была судьба, — рассказывает она. — И еще — потрясение. Видно, именно в тот день я поняла, что любовь с первого взгляда существует… Мне было двадцать два года, впервые в жизни я полюбила, и я знала, что любовь мою приняли и ответили взаимностью».

Ей пришлось ждать развода долгих десять лет. Впрочем, Петр Александрович взял Куликовского в адъютанты и сообщил ему, что он может поселиться в особняке великой княгини на Сергиевской улице. В 1914 году великая княгиня в качестве сестры милосердия отправилась на фронт, а Куликовский последовал за своим полком. Развод состоялся в 1915 году, и в 1916-м Ольга с Николаем обвенчались. У них было два сына, Тихон и Гурий.

Вел. кнж. Ольга Александровна

Протопресвитер Георгий Шавельский, навещавший великую княгиню в Крыму перед ее отъездом в эмиграцию, писал: «Следующее мое свидание с вел. княгиней Ольгой Александровной было 12 ноября 1918 года в Крыму, где она жила со вторым своим мужем, ротмистром гусарского полка Куликовским. Тут она еще более опростилась. Не знавшему ее трудно было бы поверить, что это великая княгиня. Они занимали маленький, очень бедно обставленный домик. Великая княгиня сама нянчила своего малыша, стряпала и даже мыла белье. Я застал ее в саду, где она возила в коляске своего ребенка. Тотчас же она пригласила меня в дом и там угощала чаем и собственными изделиями: вареньем и печеньями. Простота обстановки, граничившая с убожеством, делала ее еще более милою и привлекательною».

* * *

Первая мировая война значительно осложнила выбор женихов для дочерей последнего императора. Анна Вырубова вспоминает: «Когда теперешний король (тогда еще принц) Румынии приехал просить руки великой княжны Ольги, он влюбился в Марию. Однако императрица не хотела и слышать о браке, она говорила, что Мария еще не переросла своей детской». Однако никто тогда еще не знал, какую страшную участь готовит судьба этой семье.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.